Михаил Берман
Маскарад тоскующих острот
15. Вечность – единственное мерило, которым и стоит пользоваться во всех без исключения случаях
Улицы старого Шизо. Древние никому не интересные постройки, нередко облюбованные нищими, кошками и мышками. Их нельзя было назвать трущобами, по ним ходили вполне приличные люди, но они не были теми уютными домами, которыми изобиловал новый Шизо.
– А мне больше нравится старый город, – сказала Истина.
– И мне, – сказал Ржевский. – Театр Времени – вот что видишь, глядя на грязные, заплеванные тротуары, старые сырые стены, облезлых людей, котов и собак, живущих здесь. Время с только ему одному свойственной откровенностью показывает нам все, ничего при этом не скрывая.
– Ты забываешь о вечности, милый. Верь, что время – выдумка людей, как метры-километры, граммы-килограммы. Приди к выводу, что вечность – единственное мерило, которым и стоит пользоваться во всех без исключения случаях.
– Может быть, ты и права. Пошли на улицу Девица. Если ты не брезгуешь обществом проститутки, то я тебя познакомлю с одной. Тебе она понравится. Ее имя Добросовестность. Она интересный человек. Я даже написал стихотворение в ее честь:
Дающая всем подряд,
Даю тебе автомат.
Не жалей никого
О-о-о, О-о-о.
– Ты ей его прочел?
– Конечно.
– Она не почувствовала себя униженной?
– Нет, ей все равно. Поблагодарила и забыла.
Улица Девица – самая скромная и темная улица старого Шизо. Возле подъезда с дорическо-ионическими колоннами стояла продажная женщина Добросовестность. Сложное, длинное и суровое имя. Женщина не была хороша собой, но было в ней нечто, что заставляло ее и хотеть, и уважать. Как сказал один из ее постоянных клиентов, профессор латыни Иванов, «Милая Государыня Женщина, вас совсем не коснулся процесс вульгаризации и ассенизации, которые практически невозможно избежать при вашей профессии». – «Я добра ко всем», – только и сказала Добросовестность.
– Привет! – сказал Ржевский и поцеловал ей руку.
– Привет. Меня зовут Истина, – сказала Истина.
– Очень приятно. Добросовестность, – представилась женщина.
– Как живете, Добросовестность, как ваш сын? – спросил Ржевский.
– Он уже немного читает на латыни. Спасибо профессору Иванову. Чудесный человек. Он предлагает мне отдать сына в школу Древних языков и профессий. Очень престижная школа. Но не знаю, конечно, многое зависит от школы, но судьба человеческая… как поймать свою синюю птицу? Я бы не хотела, чтобы моего сына так же сильно обидела жизнь, как когда-то меня, но ведь никто не застрахован.
– На все воля Всевышнего. Мы получаем лишь то, чего заслуживаем, – сказала Истина.
– Может быть, вы и правы, Истина, – сказала Добросовестность. – Но когда жизнь выкинула меня на улицу, мне казалось, что я не заслужила постигшей меня участи. Я была многообещающей пианисткой, образованной и приятной во всех отношениях женщиной.
– Что же с вами произошло? – спросила Истина.
– Мой друг совершил один гадкий поступок, а я за него заплатила. Я не хочу вам рассказывать, что он сделал, но я взяла вину на себя. «Любовь без жертвы – вовсе не любовь», как было когда-то написано. И исчезло все, что было даровано мне воспитанием и образованием, родителями и ангелами-хранителями.
– Опуститься – не значит упроститься, – сказал Ржевский. – Вы самый приятный человек города Шизо.
– То же самое считает и профессор Иванов. Иногда он говорит со мной на латыни. Я не понимаю, что он говорит, я только киваю головой, даже не понимая, о чем речь. Но профессору мое незнание не мешает насладиться болтовней на латыни. Ведь не всегда понимание главное. Главное не мешать! Многие мужчины любят, когда им не мешают, – сказала Добросовестность.
К проститутке подошел маленький мальчик, одетый в строгий черный костюмчике с оранжевым галстуком.
– Это Давид, мой сын, – сказала Добросовестность.
– Привет, молодой человек! – сказала Истина.
– Привет, привет! – сказал Ржевский.
– Здравствуйте, – сказал Давид. – Мама, можно я поучу латынь?
– Учи, сынок, учи, – сказала мама со слезами на глазах. – Спасибо профессору Иванову.
Истина и Ржевский тоже были тронуты.
– Людям с трудной судьбой Господь не может не помочь, – сказала Истина.
– Может, вы и правы, – сказала Добросовестность. – Но без добрых людей помощь Господа была бы невозможна.
– Так в том и заключается его помощь, что в твоей судьбе появляются те самые люди, – сказала Истина. – Те самые люди.
16. Мир – это блюз, который давно всем осточертел
На окраине старого Шизо под аркой, похожей на арку, сидел уличный музыкант, один из лучших гитаристов старого города – Икс. Рванная майка и рванные джинсы были вдоль и поперек исписаны разновеличинными крестами, или, как некоторые считали, иксами. Он виртуозно играл на гитаре семиструнной. Было довольно поздно, никого рядом с ним не было, и если бы не Ржевский и Истина, он бы и продолжал играть сам для себя. Но с их появлением у него появились слушатели, и он заиграл с вдохновением.
В конце концов он исчерпался или просто устал. Слушатели наградили его аплодисментами, может, не бурными, но продолжительными.
– Вы виртуоз, – сказала Истина.
– Когда я был молод, я играл намного лучше, – сказал музыкант. – Где теперь тот парень, пьяный и обдолбанный, небритый и немытый, полный надежд и разочарований? Что с ним стало? Туман времени поглотил его, а когда рассеялся, то парня и след простыл.
– Я давно не слышал лучшей игры, – сказал Ржевский, которого по-настоящему восхитила игра Икса.
– Спасибо, если бы вы слышали меня лет двадцать назад, то поняли бы, что сейчас имеете дело лишь с тенью того гитариста, которого носило на руках все Шизо. А сейчас… сейчас нет никого, кроме гитары и меня, перебирающего руками холодные струны.
– Все еще может вернуться. Вы и сейчас отлично играете, – сказал Ржевский.
– Может быть. Но ничего не возвращается. Как говорит Добросовестность, «вернуть прошлое – как вернуть старую любовь». Понимаете? Ты не сможешь полюбить того, кого разлюбил.
– А если вам кажется, что вы его разлюбили? – спросил Ржевский.
– Как такое может казаться? Это как ты кончил играть блюз – и все. Блюз окончен. Ты можешь сыграть его еще один раз, еще десять раз, еще сто раз, но это будет не то. Пойми, настоящий блюз можно сыграть только один раз. Также и невозможно полюбить одного человека дважды.
– Да, наверное, – согласился Ржевский. – Да и не имеет смысла.
– Имеет, не имеет – неважно. Это просто невозможно. Знаете, что такое подобие? Подделка?
– Понятно, – сказала Истина. – Но мне кажется, что настоящая любовь навсегда. Она не может пройти-уйти, если она настоящая.
– Может, но есть ли что-то в нашем убогом мирке настоящее? – спросил Икс. – Мир полон фальшивой любви и ненависти. И слова такие, как настоящее, истинное так же фальшиво, как и все прочее. Эти слова подобны тараканам, которые прикидываются павлинами. У нас когда-то была неплохая песня: «Если ты таракан, не прикидывайся павлином. А если ты павлин, не симпатизируй таракану! Не симпатизируй! Не симпатизируй! Не симпатизируй та-ра-ка-ну!». В общем, надо быть самим собой и не смотреть на мир как на то, в чем можно жить и быть, пребывая в хорошем настроении. Мир – это блюз, который давно всем осточертел.
– У людей нет мира, кроме этого. И лучше любить данность, чем не любить ее, – сказала Истина. – Поймите и вы, что, не принимая наш мир, вы не даете ему шанс принять вас. Мир полон несовершенства, что приносит боль. Но попытка доброго отношения к павлинам и тараканам может сделать вас и спокойнее, и разумнее.
– Девочка моя, – сказал Икс. – Я любил мир в детском возрасте как место, где можно поесть мороженое, шоколадки и поиграть с друзьями. В подростковом возрасте, открыв пару прописных истин, о которых мне сейчас неохота говорить, я стал относиться к миру и к жизни как к неизлечимому безумию. И только спустя годы я прозрел: мир не безумен – мир скудоумен.
– Мне вас жаль, – сказала Истина.
– А мне вас. То, что я вам сказал, не просто треп и брехня спившегося гитариста, у которого все лучшее позади, а та горькая правда, которую открываешь и принимаешь, лишь будучи в зрелом возрасте.
К Иксу подошел облезлый кот, стал тереться о его ноги и задушевно мяукать. Икс встал в весь свой огромный рост, поднял кота за хвост и стал раскручивать.
– Вы думаете, он меня любит? Нет. Все его душевное мяуканье объясняется любовью к колбасе. Просто до него не доходит, что вместо колбасы, он получит возможность на несколько секунд почувствовать себя птицей, которую он не прочь задрать и сожрать. Правда, котик? – сказал Икс, и, раскрутив кота, кинул в давно выбитое окно заброшенного дома. Кот мяукал, как пел, и летел.
Икс опять сел на землю и сказал:
– А ведь люди еще лживее и наглее. И ничего не изменить. Ничего не изменить. И никого ничему не научить.
– Разве людей, пусть и немногих, невозможно научить любить или быть добрее друг к другу, менее корыстными? – спросила Истина, следя за полетом кота.
– Нет, – сказал Икс именно в тот момент, когда кот влетел в давно выбитое окно давно никому не нужного дома.
Икс уснул сидя, прислонив голову к стене арки, и не заметил, как влюбленные ушли, а кот, тот самый кот вернулся, чтобы тереться о ноги и мяукать.
17. Я дал своему лесному маяку имя – маяк счастья
За окраиной старого города начинался лес, в который и вошли поэт с возлюбленной, чтобы вернуться в лечебное заведение. Никто не пожелал им перед дальней дорогой «Яркой Луны!», но, несмотря на это, луна светила ярко.
– Посмотри какой прекрасный дуб, – сказал Ржевский.
– Ошибаешься, милый друг, это просто очень толстый клен, посмотри на листья, – сказала Истина.
– Все-то ты знаешь, – и Ржевский нежно и бережно обнял Истину и еще нежней и бережней поцеловал. Истина закрыла глаза и представила, как луна и солнце, сойдя со своих орбит, мчатся навстречу друг другу сквозь космическое-аллегорическое пространство, а примчавшись, сливаются, исчезая друг в друге.
Вдруг из чащи вышел опять лось и пошел перед парой возлюбленных, как бы приглашая их следовать за собой. И они последовали, тем более что он шел в направлении больницы. Может быть, и лось нуждался в лечении и заботе? Кто его знает? Что вообще известно о животном мире, кроме педантичных анатомических подробностях и противоречивых пикантных сведениях о поведении и повадках верноподданных Природы?
– Представь, что этот лось – король нашего леса. Все ему подчиняются, – сказала Истина.
– Да, а сейчас он осматривает свои владения.
– Нет, не так. Его выдал нам в провожатые сам Пан [19]. Он же должен покровительствовать тебе. Помнишь, ты рассказывал, как тебя приворожил роман «Пан» [20]. Разве этого недостаточно, чтобы заслужить расположение Пана?
– Возможно, – улыбнулся Ржевский. – Но я думаю, что Пан просто влюблен в тебя и посылает нам надежного проводника.
– Пан, – крикнула Истин. – У меня есть надежный проводник. Лучшего проводника, чем мой поэт, для меня нет.
Лось свернул в чащу.
– Пошли немного за ним, – предложил Ржевский.
– Пошли. Интересно, куда он нас заведет на этот раз.
Лось вывел их к странному строению. Оно напоминало маяк. Маяк в лесу.
– Я слышал про лесной маяк. Не помню, кто-то рассказывал о нем, но я не верил, – сказал Ржевский.
– Я тоже слышала. Маяк счастья. В нем живет какой-то человек, который когда-то был смотрителем маяка, а теперь перебрался сюда. Он понял, как ему быть счастливым – смотреть сентиментальные фильмы со счастливым концом и гулять в лесу. Кажется, его неплохо знает старуха Креветка. Хотя, может, я и ошибаюсь.
– Не знаю. Говорят, что он напоминает Франциска Васильнанду. И внешне, и внутренне.
– Глупости. Ничего общего.
Рядом с входом маяка – дверью, цветом и формой напоминающей гигантский лист, сидел старый человек и смотрел на звезды. У него была длинная борода и густые брови, почти как у старухи Креветки. Он был одет как дед, но с косынкой на голове. Видимо, он чтил Франциска Васильнанду.
– Извините, мы вам не помешаем, если поговорим с вами? – обратилась к нему Истина.
– Нет, – сказал человек. – Я Хэппи Энд. Очень приятно, что в такую ночь есть с кем поговорить. Ночь ведь создана не только для сна. Ночь создана и для разговоров. А что может быть приятнее приятного разговора с приятными людьми!
Хэппи Энд вынес из лесного маяка два симпатичных стула и предложил сесть на них.
Истина с Ржевским с удовольствием сели.
– Ваш дом похож на маяк. Есть какая-та связь или просто так кажется? – спросил Ржевский.
– Не кажется. Вы правы – это маяк. Маяк, который я решил построить в лесу. Давным-давно я был смотрителем маяка. И когда я смотрел на море, я мечтал о лесе. Долгие годы, смотря на море, я представлял себе лес, а слушая шум волн, представлял пение птиц. Все, что у меня было в душе, – это мечта о жизни в лесу и телевизор, по которому бы крутили всякие сентиментальные комедии и мелодрамы. И все, что я хотел, – это жить в лесу и смотреть сентиментальные фильмы.
– Вы так любите лес? – спросил Ржевский.
– Я обожаю лес. И когда мне представилась возможность оставить маяк и построить свой, я выбрал место, близкое к храму Двух Утешительных Истин Франциска Васильнанды. И когда я сюда переехал, я довольно быстро достиг счастья. Поэтому я дал своему лесному маяку имя – Маяк Счастья. В нем нет ничего особенного – неприметный маячок в лесу, в нем неприметный старичок-дурачок, то смотрящий сентиментальный и добрый фильм, то наслаждающийся лесом. Но этот маяк – именно то место, где я счастлив. Я не осчастливил никого кроме себя, но разве этого недостаточно для меня? Разве недостаточно? – спросил Хэппи Энд, пытливо вглядываясь в глаза поэта и Истины.
– Вполне, – сказал Ржевский.
– А как же люди? Как же другие? Вам все равно? – спросила Истина.
– Я всегда рад видеть других людей. И всегда готов поделиться секретом, которого нету. Смотри добрые фильмы с приятным концом и гуляй в лесу.
– То есть добрые фильмы – как бы идеализированный внешний мир. Внешний мир часто неспокоен, но в конце концов успокаивается, – сказала Истина. – А лес дает покой внутреннему миру.
– Да, наверное, так, – согласился Хэппи Энд. – Я всегда рад, когда меня понимают или стараются понять, даже если не совсем верно. Я, честно говоря, никогда не задумывался над тем, почему я достиг счастья после того, как перебрался в лес. Я хотел так жить и все. Может, это то спасительное ощущение-догадка, которое для многих незаметно, неслышно. Но когда ты день изо дня смотришь на море, ты начинаешь слышать в себе то, что при других обстоятельствах осталось бы неуслышанным. Ты разгадываешь себя. Скорее, даже разгадываешь код счастья в себе. Может, так я могу объяснить себя.
– Вы удивительный человек! Удивительный! – восторженно сказала Истина.
– Вы поэт! Поэт! – сказал Ржевский не менее восторженно.
– Нет, я просто счастливый человек.
И когда Ржевский и Истина покидали его, он сказал:
– Приходите еще. И… и… Мир душе вашей!
18. Новое – лишь вольная или невольная интерпретация старого
На рассвете Ржевский и Истина подошли к храму Двух Утешительных Истин, на круглой крыше которого сидела птичка и пела о чем-то своем. Затем к ней подлетела другая птичка, и они стали петь вместе. Иногда они прекращали петь и целовались. Обцеловавшись, они продолжали петь.
– Песню сменяют поцелуи. На смену поцелуям приходит песня, – сказал Ржевский и принялся напевать известную песню Арнольда Дезодоранта «Женщина, влюбленная в робота. Кис. Кис. Кис».
– Глупая песня, – сказала Истина.
– Вначале мне тоже так казалось. В нее надо въехать.
– А стоит ли игра свеч?
– Думаю, да. Она символична.
– Может быть, для подростков.
Влюбленные вошли в храм и сели напротив портрета Франциска Васильнанды.
– Не знаю, для кого она предназначена. Арнольд Дезодорант пользуется популярностью у людей разного возраста. Считается, что его песни даже как-то объединяют отцов и детей. Как и он сам поет: «Я не пою, я объединяю отцов и сыновей, матерей и дочерей. Разница в номере серии все того же сериала. Я не пою, я объединяю».
– На мой взгляд, его песни глуповаты.
– Они просто на вкус. Могут нравиться, а могут не нравиться.
– А мне жаль, что он так популярен и в его песнях находят глубокий смысл. Есть немало более достойных музыкантов, которые остаются без внимания.
– Значит, что-то есть в его песнях, что затрагивает чувства многих. Он не великий поэт, не великий музыкант, но совсем неплох.
В храм влетели две птички: может те, которые сидели на крыше, может другие. Они покружились под потолком, сели на портрет Фрациска Васильнанды и принялись ворковать и флиртовать.
– Что Франциск Васильнанда говорил о любви? – спросил Ржевский.
– У него был очень своеобразный взгляд на любовь. Он считал, что в основе чувства под названием «любовь» лежит безграничная симпатия, часто вызывающая духовно-физическую зависимость.
– Несколько странно, – сказал Ржевский. – Безграничная симпатия?
– Некая подсознательная субстанция – не всегда ясные индивидууму идеалы, которые он открывает в определенном человеке, что в общем-то и порождает не всегда преодолимую тягу к носителю-обладателю тех идеалов. У него есть неплохая фраза. Многие даже не знают, что она принадлежит Франциску Васильнанде: «Рай на земле возможен. И это любовь». Помнишь?
– Мне казалось, что эта строчка из какой-то песни.
– Он так и хотел. Он считал, что так она легче запомнится многим и разойдется по умам. Так и случилось.
– И чего он этим добился?
– Мысль стала многим известной. Она не нова, конечно, зато как сформулирована! Тот несчастный, нищий духом или разуверившийся, услышит ее от кого-то, и она может подарить ему надежду, стремление, ожидание.
– Мне кажется, что сравнение любви с раем – лишь игра в слова. Когда удачная, когда нет. А чаще всего безвкусица.
– Сам же говоришь: кто как считает, кому что нравится, – сказала Истина.
– Ты права. Люди заслуживают уважения, даже если они не подобны тебе.
– Да. И отсюда следует – уважай другого, каким бы он ни был.
– Действительно, Храм Двух Утешительных Выводов – волшебное место. Первый вывод: люди заслуживают уважения, даже если они не подобны тебе, – повторил Ржевский.
– И второй утешительный вывод: уважай другого, каким бы он ни был, – повторила Истина.
– Немного напоминает «люби ближнего своего, как самого себя».
– Ну и ладно. Новое – лишь вольная или невольная интерпретация старого.
Они встали, поклонились портрету Франциска Васильнанды, поцеловались и вышли в обнимку из Храма Двух Утешительных Истин. А войдя в больницу, поблагодарили Бога, луну, лес и друг друга за приятное путешествие, принесшее им немало радостей, утех и новых впечатлений.
19. Загляни в душу Истины и насладись увиденным!
В палате были Эмби, Ржевский и солнечный свет, лившийся из окна на пол комнаты.
– Как сходили? – спросил Эмби.
– Чудесно. Мы с Истиной теперь влюбленная пара.
– Давно пора. Столько времени тянули.
– Я думал, что для Истины я ничего не значу.
– Поверь, со стороны виднее. Вы подходите друг другу, и никто в этом, кроме вас, никогда не сомневался.
– Да, наше маленькое путешествие развеяло сомнения, и теперь мы вместе.
– Есть замечательная работа у одного художника-авангардиста Три Оли «Прочь сомнения». Все, что там изображено, – два слона с переплетенными хоботами. Точнее не передашь то состояние, когда сомнения позади, когда они как бы изгнаны нами из общества своего «Я».
– Никогда не слышал о Три Оли, хотя и интересовался в свое время авангардом.
– Его самая известная работа «Ой-ля-ля, Окей и Хорошо». Он нарисовал ее носочным соусом.
– Носочным?
– Да, он две недели шел по Сахаре и не менял носки. Затем выстоял носки в ведре полном сточноканавной воды и помоев. А после носочной жижей или, как он сказал, носочным соусом нарисовал улыбчивое лицо крокодила.
– Забавно конечно, но глуповато как-то.
– Может быть. Но «Ой-ля-ля, Окей и Хорошо» является на сегодняшний день самой вонючей работой за всю истории живописи. Так считается по крайней мере.
– А как у тебя отношения с Анной? Вы все так же переписываетесь? Не хотите увидеться?
– Она не может. Да и сам знаешь, когда мы были вместе, то это была одна нервотрепка без передышки. Стоило нам разойтись, как мы поняли, что нам не хватает друг друга. Как сходимся, так первое время хорошо, а затем опять нервы и страдания, мучения и терзания.
– Жаль. Тебе не грустно одному?
– Может быть. Но от нее я так устаю. Я бы хотел ее увидеть. Но опять… все кончится чем-то нехорошим и неполезным для ее и моих нервов.
С утренней медитации вернулся Тэн.
– Привет, – сказал он. – Как было?
– Замечательно. Мы с Истиной теперь пара.
– Это прекрасно, – сказал Тэн. – Одиночество не очень приятное ощущение. Надо его по возможности избегать. А будучи вместе, люди учатся понимать не себя. Пойми не себя, и ты откроешь новый мир. Загляни в душу Истины и насладись увиденным! Она прекрасный человек. Прекрасный! И ты прекрасный человек. И ваш союз прекрасен. Берегите вашу любовь!
– Спасибо, Тэн, – Ржевский был растроган. – Спасибо.
– Тебе спасибо, – сказал Тэн. – Еще одним счастливым человеком больше в нашей палате.
– Кстати, – сказал Эмби. – У нас в отделении появился новый больной, сам по себе он не очень интересен, но у него есть один интересный документ, дневник одного убитого человека.
– То есть? – спросил Ржевский.
– Этот новый больной помешался на человеке, написавшем тот дневник. Точнее, на том факте, что человек, его писавший был зверски убит.
– Много ужасов на нашей планете, – сказал Ржевский. – И если быть чувствительным ко всяким ужасам, то можно точно спятить.
– Нет, – сказал Тэн. – Я немного говорил с Ником Кином, так зовут нового больного. Человека, написавшего дневник, убили с его же согласия. Он просто кого-то раздражал, и, понимая, что он никому особо не нужен, дал добро человеку, которого раздражал, на свое убийство. Да вы можете сами почитать дневник. Там есть красивые места.
– Да, надо познакомиться с Ником, – сказал Ржевский.
