Церкви, обстроенные дворцами, стены, обросшие чешуей, встретились каменными крестцами — стали одной семьей. Так, бесконечное время празднуя, улицы спутанные, густые, сплошь покрывает загаром красная пыль, занесенная из пустыни.
Так же несутся, сбиваясь в тучу, ласточки на закате над Ватиканом, над Авентином. Кто их так учит — в плотном на миг застывать охвате, взмахом кружить единым?
Ходит туман, накрывает горы, склоны с проборами боковыми, башенные селенья. Время движеньями круговыми учит выстраивать укрепленье в воздухе без опоры.
* * *
Рим сам в себе блуждает как в лесу, не подпуская к памяти разлому, и времени бегущую лозу он, сохраняя, вяжет как солому.
Стоит оградой римская стена, пятнистая, поросшая коростой. И зрительная помнит глубина веселый свет на кладке медоносной,
на вырубках, застроенных давно. Между стволов поваленных плутая, Рим поднялся как лестница крутая и опустился на глазное дно.
* * *
Полно быть жильцом укромным в этом доме ледяном, в этом городе огромном, словно в черепе больном.
В черепной живут коробке звон височный, треск сплошной, да еще пароль короткий слышу стенкой костяной.
Так под сводами вокзала в ожиданьи поездов речь летала, пыль плясала из десятка городов.
Вот загадывают снова, собирают изнутри силы звука костяного: «Отзыв, отзыв – повтори!»
И, хитро переиначив, я ответ передаю — хрипом выдав передатчик, свистом выманив змею.
* * *
Если нет вам равных среди нас, обращайтесь к рыбам и моллюскам, обращайтесь к ракушкам в реке. Говорите им на новорусском незнакомом страшном языке — как бывать на свете в первый раз.
Мы не слышим вас, – и только рыбы замыкают илистую связь. Мы не можем, а они могли бы, в клеточную память возвратясь.
* * *
Эхо катится, и звук за ним ныряет. Гул машинный все за нами повторяет, или кассовые вторят автоматы:
вы злодеи, мы злодеями не будем, вы злодеи, мы ни в чем не виноваты, и зачем вы к нам, обычным людям? Вам сюда, а мы направо, за правами. Где-то терлись долго рядом с вами и чужие запахи впитали. Где злодеи? Мы в глаза их не видали. Нас там не было, и быть там не могло. Это радио тогда еще сказало — на посадке, на причале, у вокзала. Посмотри на электронное табло: вы не с нами, вам налево, нам направо. Вы направо, мы налево, где охрана? Наше право виновато – неужели? Наша правда вон из головы.
Неопознанные движутся мишени друг за другом словно цепи войсковые.
Мы не выбыли, а выпали не вы, мы не мы были и вместе мы не выли
* * *
Ходят вести, потерявшие сознанье. Дым приходит и сегодня не рассеется, дым и пепел из невидимого здания.
Дым не кончится, тревога не отселится, не излечится контузия глубокая. Проходите, ничего не трогая.
Стой, ни с места! Я и так стою на месте. Вместе слушаем последние известия. И вдыхаем, выдыхаем тоже вместе.
Оживаем вместе, обмираем. Кто последний? Мы за вами, мы за вами. Если кто здесь крайний, мы за краем дым и пепел разгоняем рукавами.
* * *
Вдруг приходит новый, действительно новый день — как гигант, готовый вырубить лес. Воздух дрожит, рассекает его клинок. И отряд, идущий наперерез, прочь пускается со всех ног.
В этих забавах мы еще новички. И как снежные хлопья выхватываются фарами, опускается воздух, изрезанный на клочки, рассеченный сабельными ударами.
Мельницей ходят широкие рукава. Невредимы мельницы-исполины. В окне появляется голова человека, сделанного из глины.
Он непонятен вблизи, различим вдали. Контур заметен, облик еще неясен. Кто он – впервые вылезший из земли, только сейчас отделивший себя от грязи?