Донские рассказы (сборник) – Михаил Шолохов

В данном сборнике содержатся ранние рассказы выдающегося русского писателя и будущего лауреата Нобелевской премии, но все их объединяет большая серьёзная и кровавая тема Гражданской войны, развернувшейся в двадцатые годы прошлого века, в которой малая родина Михаила Александровича стала одной из масштабных арен кровопролития, на мой взгляд.Давненько я не читала книгу, чтобы с первых строк на тебя наваливался настоящий и беспросветный мрак крови, людской жестокости, убийств, страданий и истязаний человека человеком. Тут практически в каждом рассказе убийство, когда в качестве его орудия идёт всё, что под руку попадётся: ружья, топоры, вилы в бок, затаптывание обезумевшей от крови и насилия толпой, растерзание в стремлении доказать свою силу и превосходство, уродование и кромсание без жалости уже мертвых тел противника.Тут рука об руку с кровью и жестокостью ходят голод и безразличие к чужому страданию, даже дети зачастую не могут рассчитывать на сочувствие и участие чужих людей. Война не щадит никого: ни женщин, ни детей, ни стариков и каждому, оказавшемуся втянутым в эту кровавую круговерть постоянно приходилось балансировать на грани, принимая порой жуткие в своей обыденности решения или до конца стоя за правду, которую раз и навсегда выбрал для себя.От писательского умения и таланта писать остро и ёмко, на пределе эмоций, зачастую на противопоставлении человеческой жестокости и природной красоты и умиротворения, многое пробирает до дрожи, задевает за живое, чувствуется, что написанное отнюдь не авторская выдумка, а то, с чем он был действительно знаком, что волновало и тревожило, жизненная правда и боль.

Написанное удивительным сочным языком, присущим писателю, с особым донским говором, навряд ли книга может кого-то оставить равнодушным.

Идут века, шумит война,

Встает мятеж, горят деревни,

А ты всё та ж, моя страна,

В красе заплаканной и древней.А. Блок, «Коршун», 1916Вот, казалось бы, так ли уж важно, как называются улицы? А сколько копий ломают в борьбе за или против имен для мостов и улиц, молодые режимы первым делом пытаются карту переназвать, заменить. И для новых поколений реально именно это, новое, которое уже успевает стать старым. Про Сакко и Ванцетти мы уже как-то говорили, а вот, например, центральная улица моего родного города – Интернациональная (думаю, еще с довоенных времен), а рядом две улицы, названные в честь двух активистов, зверски убитых бандитами/повстанцами во время Гражданской (выколотые глаза, вырезанные звезды и прочий привычный арсенал). В одну из своих школ я ходил по обеим, сначала по Лотикова, потом сворачиваешь на Евдокимова, потом налево на Сакко и Ванцетти, потом в нычку и у школы.Признаюсь, я не был готов к уровню зверства в «Донских рассказах». Нет, конечно, некоторые я читал, по некоторым сняты фильмы, которые я видел, ту же «Донскую повесть». Но в концентрированном виде это все ужасно – смерть от голода, убийства соседских детей, пытающихся хоть что-то съесть, семейная резня (чаще всего поколенческая), убийства в степи, вилы, топоры, приклады, штыки, пули. И просто ноги и руки, затаптывание, убийство неугодных толпой, кровавая круговая порука. Казаки, иногородние, красные, махновцы, банды, возвращенцы из эмиграции. И снова кровь, кровь, кровь.Шолохов пытается быть оптимистичным, вытаскивает комсомольцев на первый план, мол – они островок нового мира среди сельскохозяйственного зверства, но сам чаще всего убивает главных героев, то бандой, то родными. Мрак накатывает, накрывает все, оставляя только страх разбиваемого стекла и винтовочного ствола в окно, неожиданной погони в открытой степи, удара колом у ворот в темени. И здесь Шолохов демонстрирует то, что потом станет центральным сюжетным ходом «Поднятой целины», пусть в наметках, но все узнаваемо. Рассказ о паромщике композиционно напоминает «Судьбу человека», тоже рассказ на переправе, но как жесток этот рассказ, как пугает отцом, убившем двух сыновей как будто бы ради пяти других детей.Когда-то «Конармия» показалась мне хлесткой и жестокой. Да, там трупов, мертвяков даже хватает, и с кровью все в ажуре. Но там есть какая-то песня, что-то иное, у Шолохова только крошево. Крошево или спонтанное, как убивают толпой заподозренных в связях с красными, и методичное, как в «Жеребенке», где офицер дожидается, когда красный боец спасет стригунка, а потом бойца продырявливает. Или вот этот саспенс, что в твоем «Мертвеце» Джармуша, когда кто-то уже стреляет, время замирает и один из героев наблюдает, как остальные вскидывают винтовки, открывают кобуру, а пули уже летят и делают дырки в живых людях. Нет, Шолохов пытается улыбнуться, что в рассказе о бабьем бунте, что в скетче о донском продкомиссаре, ищущим свое советское учреждение от Царицына до Ростова. Но и усмехнешься лишь на миг, краткий, до очередных вил в сердце. Вот ведь художественная литература, fiction же, а без нее сухие строчки Холквиста останутся сухими строчками о зерне и продразвёрстке, о восстаниях и выборах, о теориях и практике социалистического строительства.Поражает, конечно, как мало изменилось после революции и до коллективизации. Батраки, бесконтрольность, полное отсутствие советской власти и карательных органов на местах. Бывшие бойцы Красной Армии, скрипящие зубами и отрабатывающие взятое в долг у кулака зерно, председатели из родственников кулаков (т.е. умелое использование имеющихся возможностей в своих целях), забастовки батраков. И все это удивительным шолоховским языком, смачным, напористым, живым. Задела меня эта книга, глубоко задела.

Не очень большая книга, вызывающие неоднозначные эмоции.Конечно, по сравнению с так понравившейся мне «Поднятой целиной» «Донские рассказы» воспринимаются несколько суховато. Но жанр есть жанр. Другое дело, что как правило произведения, написанные именно в жанре рассказа преимущественно считаются более легкими. А про эти рассказы такого не скажешь. Гражданская война. Брат на брата, сын на отца, сосед на соседа. Смерть, кровь, и все во утверждение Советской власти – власти, которая несет по мнению одних свободу, и эти готовы за нее умереть, а по мнению других несет рабство, и эти другие тоже готовы умереть, но только уже против нее. Оставим в стороне демагогию на тему «время показало, кто был прав». Дело именно в содержании – в описании гражданской войны. Читаешь, и волосы дыбом встают – как же могут озвереть люди, отстаивая свое! Какую же степень может приобрести человеческая ненависть, если человек способен смаковать страдания, которые сам же и причиняет другому человеку только за то, что он коммунист. А порой даже и не за убеждения, а за то, что тот – жить хочет, как Полька, Макарчихой забитая до смерти утюгом за съеденные щи. Почти в каждом рассказе – убитый. И как правило, жестоко. Во имя чего? Во имя веры в светлое будущее. Был ли смысл в этих смертях, которые, я уверен, были на самом деле, пусть только с другими именами и немного в других обстоятельствах. Все же верю, что все это случилось не напрасно. Но все-таки убеждаюсь, что возможности человека безграничны. Даже в жестокости, даже в остервенении.Буквально несколько слов про иллюстрации. Они, конечно, дополняют ту напряженность, которую образует книга. но как то даже слишком уже. Вот на этой картинке пастух Григорий с сестрой Дуняткой. Сколько им лет – угадаете, кто не читал «Донские рассказы». Ему 19, ей 17. Не дай бог такое в жизни встретить.