Михаил Александрович Каюрин
Ожог колдуньи
Ревел он не от того, что чуть было не утонул, а, вероятно, боялся, что влетит от родителей.
– Ладно, будет сырость-то разводить. В реке воды и так через край, – Захар оглядел себя.
– Да-а, брат, положение наше не завидное. Дом твой далеко?
– Вон тот, – Славка ткнул пальцем в пространство и размазал слёзы по лицу.
– Хо! Совсем рядом. Сам долетишь или тебя проводить?
Славка отрицательно помотал мокрой головой, подтянул прилипшие к телу и испачканные в глине штаны и задал стрекача.
– Только стрелой! И не вздумай останавливаться! – крикнул ему вслед Захар.
– Та-ак, – протянул он вслух, когда Славка скрылся из вида. – А мне теперь куда?
И сразу вспомнил о Татьяне.
Она по-прежнему стояла на самом краю уступа, как изваяние, слившись с камнем в одно целое.
– Спускайся вниз! – во все лёгкие крикнул ей Захар и показал рукой по направлению к деревне.
– Вот ведь незадача: мокрый весь, – виновато проговорил он, встретившись с Татьяной. – Обсушиться бы надо, да спичек нет.
Он отжал на себе одежду, внимательно посмотрел на Татьяну, неожиданно предложил:
– Давай-ка заглянем в деревню. Там у меня должен быть знакомый дед. Раньше я часто останавливался у него, когда на рыбалку с ночевкой ходил. Замечательный человек, душевный. На зорьке будил меня.
Татьяна стояла в нерешительности.
– Пойдём, пойдём, – Захар взял её за руку и повёл за собой.
Вскоре они поднялись на покосившееся крыльцо старого бревенчатого дома.
Захар дважды постучал в сенях. Не дождавшись ответа, потянул дверь на себя.
– Есть кто в доме? – громко спросил он, зная о глухости хозяина.
Никто не ответил. Захар пропустил вперёд себя Татьяну, осмотрелся. В кухне было прибрано и чисто, угадывалась женская рука.
«Неужели помер дед Матвей?» – мелькнуло у Захара в голове. Прежде в доме старика беспорядка было предостаточно.
Выдержав короткую паузу, он повторил свой вопрос ещё громче. Сомнения насчёт кончины хозяина тотчас развеялись.
– Проходите в светёлку, – послышался знакомый голос с хрипотцой из-под пола. – Я взойду чичас к вам.
Донеслось шебуршание, потом кряхтение, и вот из-за стола, где находился лаз в подполье, показалась седая голова деда Матвея.
Вначале он, сощурившись, внимательно и долго оглядывал пожаловавших гостей, будто отыскивая в них что-то скрытое от посторонних глаз. Наконец, угрюмый взгляд его подслеповатых глаз потеплел – он узнал Захара.
– Эх, ты, едришки-шишки! – воскликнул дед Матвей. – Никак, Захарка заявился? А я, грешным делом, забывать уж стал тебя – столь годков не показывался.
Старик подошёл к Захару вплотную, протянул для приветствия узловатую жилистую руку. Выцветшие глаза его радовались встрече.
– Ну, здорово, гостюшко дорогой, – с силой затряс он руку Захара. – Чё ж перестал захаживать-то? Аль сбил охотку удить?
– Не-ет, дедушка, рыбалку я люблю по-прежнему. Просто живу я теперь далеко – на Севере. Вот приехал – и сразу к тебе, только мокрый весь.
– Мокрый? – дед Матвей задумался, соображая что-то про себя.
– Мокрый – это ничего. Коль выкупался против желания – высушим. Вон она поможет. Жена что ль?
Татьяна потупилась, от неожиданности пошла румянцем. Захар не сразу нашёлся, что ответить. Посмотрел на Татьяну, брякнул:
– Ага. С Севера привёз. Места здешние ей показывал. В реке углан один тонул – пришлось выкупаться.
– Спас углана-то?
– Спас, домой умчался.
– Сымай мокро-то. Чичас свою рубаху дам, да штаны. А ты, барышня, присядь, подожди маленько.
Дед Матвей скрылся в маленькой комнатке-боковушке, и слышно было, как он долго ковырялся в сундуке.
Наконец, появился перед Захаром с сухой чистой одеждой, приказал:
– Надевай штаны, да ложись на лавку. – И помягче – Татьяне:
– Ты, барышня, робить чичас будешь – втирать отвар и тёртую редьку. Недавно изладил, будто знал, что беда приключится. И травку нужную в чугунке заварил – выпоишь для профилактики, чтобы лихоманка мужика твоего не сграбастала.
Дед Матвей взглянул на Захара, подмигнул ему по-молодецки и, растягивая в улыбке не один десяток морщин, весело сказал:
– Уж я-то знаю, как нравится молодухам мужнее тело тискать. Рады-радёшеньки хоть каждый день мужика своего гладить, была бы причина.
Потом повернулся к Татьяне, махнул рукой:
– Давай, барышня, засучивай рукава. Пусть Захарка помлеет малёхо от твоих стараний. Сам бы потёр, да жидковат стал таперича.
– Может, не надо, дедушка? – попытался уговорить Захар деда. – Здоровый я, не заболею. Лучше уж изнутри чем-нибудь прогреть в таком случае.
– Каждому овощу своё время – так народ говорит. Успеем ишо и нутро погреть. Как разотрёт она тебя – на печь залезешь, прогреешься. Баню бы изладил по такому случаю, да печник каменку разобрал накануне, обещал новую сложить.
Старик сцедил отвар в кружку, подал Татьяне.
– На, лей на ладошку и три, сколь силов хватает. Когда на грудь перейдёшь – редьку приложим.
Захар рассмеялся. Его забавляла озабоченность деда Матвея. Травы-примочки не воспринимались им серьёзно.
– Напрасно скалисся. Это чичас тебе кажется всё нипочём, одни хиханьки-хаханьки в голове. Погоди, придёт и к тебе старость – не век кровь в жилах играть будет. Вспомнишь тоды деда Матвея и смешки свои вспомнишь. Старость, если хошь знать, – это зеркало молодости. Всё в нём отразится потом. Покажет оно, чё и как было, как в телевизоре отразит.
Татьяна с усилием втирала в спину Захара мутную жидкость, пахнущую самогоном и дегтем одновременно. Старик с удовлетворением смотрел на неё.
– Был тут у нас в деревне Иван Резвый. Так он помер аккурат после такого же майского купанья, – сообщил старик. – Стал сохнуть, лицом посерел, а к Петрову дню на погост угодил. А ты скалисся. Шибче его три, барышня, шибче. Не жалей.
Татьяну поначалу коробило обращение «барышня», а потом вдруг понравилось. Стариной веяло в этом доме, прошлым веком. Будто со страниц известных романов сошли чугунки, травы, глиняная посуда, небелёные стены. Да и девяностолетний дед Матвей являл собой образ простолюдина тех времён.
