Михаил Александрович Каюрин
Интернационалист
– Давай, земляк, перекурим, а то у меня что-то в горле запершило.
Мы поднялись и вышли из-под навеса, закурили. Над пустыней опустилась ночь. На удивительно чёрном небе проступили яркие звёзды, завораживая таинственностью безбрежных миров вселенной. Знакомый юноша-бедуин зажёг дополнительные свечи. Заиграла ритмическая арабская музыка и вновь наступила тишина – это была разовая проверка аппаратуры перед предстоящим шоу восточных танцев.
Долго молчать было как-то неловко, и я спросил:
– А что было дальше?
– Дальше-то? – нехотя отозвался Иван и внимательно посмотрел мне в глаза, словно хотел убедиться в моём не показушном интересе к его истории. – Мне удалось тогда выбраться из пустыни и спасти жизнь командиров. Раненых поместили в госпиталь, тело Васи Панкова отвезли в морг, а позднее отправили на Родину. Сам я сутки без сна и отдыха занимался восстановлением станции и успел-таки привести её в готовность к намеченному времени. В 00 часов вышел на связь с «Кортиком», попросил на трубку «Третьего». Тот выслушал меня, приказал опечатать станцию и сдать под охрану, а самому перейти в распоряжение военного советника до особого распоряжения.
Мне пришлось пробыть на побегушках больше двух недель, пока Матулас не сбежал из госпиталя и не приступил к службе самовольно. Вечером того же дня мы с ним уединились в станции. Мичман достал из сейфа спирт, плеснул в кружки, произнёс: «За тебя, Ваня. Если бы не ты – лежать бы нам с кап-три сейчас в песках под барханом. И никто бы нас не нашёл».
Мы выпили по «пять капель», мичман рассказал, что сопровождавший нас офицер – капитан третьего ранга, прибыл в Египет военным советником повторно.
Ещё мичман сообщил, что военный советник поклялся представить меня к ордену Красной Звезды, как только выйдет из госпиталя.
– И представил? – поинтересовался я. – Ты стал орденоносцем?
– Хрен там на постном масле! – произнёс Иван со злостью. – Мой поступок не потянул на подвиг.
– Как так? – удивился я.
– Дело тёмное получилось, – усмехнулся он. – Мичман попытался найти концы в этой истории, но у него ничего не получилось. Военный советник утверждал, что отправил рапорт по инстанции, а в штабе флота документа не оказалось.
– А повторно нельзя было оформить представление?
– Можно, конечно, но спасённый офицер не стал этого делать.
– Почему?
– Его в Москву перевели, в большие начальники выбился, – Иван скривился. – Западло стало заниматься вплотную вопросом простого матроса. У него оказались дела поважнее.
– Отказался оформлять повторно?
– Отказался, сославшись на то, что долг свой перед спасителем он исполнил, рапорт написал и отправил. Исправлять грехи канцелярских крыс не намерен. Раз затерялся первый рапорт, то и второй, по его словам, может постичь подобная участь. Пустую работу он делать не будет.
– А что мичман? Проглотил и не поморщился? – полюбопытствовал я. – Он ведь тоже тебе жизнью обязан?
– Матулас написал свой рапорт.
– Который тоже затерялся?
– Нет, он лёг на стол командования, как положено. Только не стали рассматривать его рапорт.
– Почему?
– Потому что попал он к чёрствым бюрократам.
Я вопросительно посмотрел на Ивана, не задавая вопроса.
– Отвечу я тебе словами Матуласа, – произнёс Иван. – Не дословно, конечно, но суть его слов осталась в памяти. Мичман сказал, что Политуправление – это большой муравейник бюрократов. Снуют по коридорам с бумагами в руках, создают видимость своей значимости. А на самом деле – недалёкие людишки с миражами коммунизма в башке, и напрочь оторванные от реалий жизни.
Иван ненадолго умолк, уставившись на бедуинов, готовящихся к представлению, потом продолжил:
– Короче, партиец принялся утверждать, что в штабе флота нет документального подтверждения нашего инцидента в Египте. Этому крючкотвору нужен документ, который подтверждал бы, что в том квадрате действительно имел место случай бомбометания израильского истребителя по нашей станции.
– Чушь какая, – заметил я с возмущением.
– Бред сивой кобылы, конечно же, – сказал Иван. – Откуда может взяться такой документ, если в пустыне мы были одни на сотню километров? Случай ведь был единичный.
В этот момент раздалась громкая музыка, началось шоу восточных танцев. Под арабские ритмы вышли бедуины-мужчины, начали исполнять тануру – знаменитый танец с юбками. Кружение танцоров было завораживающим.
– Гипнотизирующее зрелище, – проговорил я и посмотрел на Ивана, надеясь увидеть на его лице восторженность от зажигательного танца. Однако, лицо моего знакомого было непроницаемым. Иван был в мыслях далеко от происходящего вокруг него. Словно не слыша моего восхищения танцующими бедуинами, он продолжил:
– Я ведь про орден рассказал тебе не по тому, чтобы услышать от тебя сочувствие. Вовсе нет. У меня нет никакого сожаления о том, что награда миновала меня. Героем я себя и не чувствую, поскольку, по большому счёту, не совершил ничего геройского, чтобы претендовать на «Звезду». Бог с ней, с наградой. Я про бездушие человеческое хочу сказать, про чёрствость определённой категории людей.
– Такие люди существовали во все времена, – со вздохом проговорил я. – Но их – единицы.
– А вот здесь я с тобой не соглашусь, – возразил захмелевший Иван. – Выслушай окончание моей истории, и ты поймёшь, что бездушных людей вовсе не единицы.
И мой собеседник вновь вернулся к прошлым событиям.
