Мерси Шелли
2048. Все детали
ЛОГ 2 (БАСС)
Огромный зверь, вцепившись когтями в лицо, руку и правый бок Басса, медленно вытаскивал его тело из жгучей трясины боли. Потом красная трясина закончилась, остались только когти. Три острых крюка, всаженные в щёку, локоть и под рёбра. Они продолжали тянуть, медленно, час за часом, но всё слабее.
«Почему так долго… Ночью некому оперировать, бросили в холодильник до утра?»
За поднятыми веками встретила темнота. Мысли путались, мозг лихорадочно искал зацепки за реальность.
Мокрый бетон. Обрывок материи, ещё тёплый. Мгновенное замешательство: два разных воспоминания борются друг с другом за то, чтобы объяснить ситуацию. Потом воспоминание о долгом предоперационном ожидании сдаётся и признаёт себя ложным.
Он лежал не в больничной палате, а на улице. Его только что сбило с ног взрывом. Судя по тому, как быстро боль сменялась эйфорией – медяк врубил ультранальбуфиновую блокаду на полную мощность.
К тому моменту, когда перед глазами проявился тёмный тупик с баком-мусороедом, мозг успел прокрутить последние мгновения перед взрывом. Неожиданно быстро севшая батарейка «швейцарской руки». Переключение на резервную – и такое же быстрое падение напряжения. Секунды, утекающие вместе с последними микроамперами.
И ещё искин того пижона. Класс «тэт», но какая-то особая модификация. И последний миг, когда Басс отбросил от себя этот пижонский макинтош.
Вернее, попытался отбросить. Палёная батарейка и тут подвела. Джек-потрошитель, подключившийся к искину, не успел морфироваться в исходное состояние, и проклятый макинтош повис на пальцах «швейцарки», как приклеенный. Хуже того, от броска шкурка развернулась, и одна пола шлёпнула Басса в районе печёнки как раз перед тем, как взорваться…
Он сжал зубы и сел. Медяк старался как мог, но при движении раны давали о себе знать. Пахло горелым пластиком и горелой бородой Басса. Правый глаз жгло. Пришлось изрядно вывернуть шею, чтобы осмотреть свою правую половину.
Он удивился лишь оттого, что увиденное его ничуть не удивило. Швейцарской руки за четыре штуки у него больше не было. С развороченного локтя капало. На боку, в бахроме кевлара – хороший был плащик – зияла приличная дыра. В ней тоже блестело мокрое. Рядом торчала оплавленная чешуя ската.
Значит, быстро свалить не удастся. Плохо, очень плохо. Басс распахнул плащ и вытряхнул испорченный скат. Ну, по крайней мере, этот коврик спас тебе живот, подумал он. И только теперь понял, что источник странного фона, который он принимал за шум в голове, находится снаружи. Где-то рядом всё это время орала сирена.
Он попробовал встать, и тут же с криком свалился. Либо ультранальбуфин разведённый, либо дыра в боку гораздо серьёзнее, чем кажется. Басс прижал остаток локтя к боку, чтобы из дыры не вывалился какой-нибудь скользкий внутренний орган. И не дожидаясь, пока медчип полностью блокирует боль, пополз к углу дома.
Глупо всё сваливать на бабу, конечно. Но все те десять метров, что он прополз на трёх конечностях за одну минуту, он думал о Марии. О её диких, вьющихся волосах цвета морской звезды, спрятавшейся среди саргассов. О глубокой пустоте её аквамариновых глаз, в которые нельзя смотреть неотрывно дольше минуты, иначе начинаешь чувствовать себя утопленником. О её грудях, двух идеальных каплях плачущей красоты. И о том чудном местечке её тела, где заканчивается выложенная камешками тропинка позвоночника и начинаются плавные дюны ягодиц – даже в моменты самого бешеного возбуждения Марии это чудное местечко всегда остаётся прохладным, как живот юркой камбалы…
Только идиот мог отдать такую женщину за три палёные батарейки. Только идиот мог позволить так себя провести. Нужно было просить как минимум пять! И сразу проверить, настоящие они или из Китая-7.
Басс потрогал то, что осталось от правого уха. Серьгушник болтался на тонком волокне, но самой мочки больше не было. Впрочем, если бы ухо не сгорело, связи не было бы всё равно – основной коммут находился в оторванной руке, вместе с искином-лапотником. Но даже если руку и не оторвало бы…
Две батарейки, обе палёные. Небывалый идиотизм. Басс попробовал височный фонарик. Как бы подтверждая общую тенденцию, лампочка вспыхнула лишь на миг и плавно умерла. Третья батарейка от братьев-полипов, такая же дохлая. Хорошо хоть медяк сидит на старом биоаккумуляторе, который в мочевом пузыре заряжается.
Поиск надписей в темноте на грязной стене сочли бы забавным разве что рефероманты из Либры. От Марии Басс знал, что библиофильские секты любят подвергать новичков извращённым испытаниям. Он не собирался вступать в Либру, однако стена была его единственной надеждой.
Та ещё надежда. Либо глаза так и не отошли после вспышки, либо в тупике действительно так темно – но на чёрной стене не было видно ни Бага. Басс собирался уже начать обшаривать стену здоровой рукой, плюнув на токсичные фунгогрифы, радиоактивные граффити и прочее дерьмо, с которым не стоило бы контачить голой кожей. Но до контакта не дошло: тренированный слух уловил кое-что похуже, и этот звук погнал Басса обратно в глубь тупика.
Полифемы жужжали совсем рядом, когда он дополз до решётки ближайшего кондиционера. Быстро спеленать самого себя, имея всего одну руку, даже акушер не всякий сможет. В конце концов Басс распахнул плащ, наступил на край ногой и, перекувырнувшись, оказался закутан в термоизолятор. Оставалось ещё раз перекувырнуться и вжаться в узкую раму подвального окна с кондиционером… И прикинуть, что если прожжённая взрывом дыра в плаще пришлась на задницу, то инфракрасные глаза полифемов должны лопнуть от радости при виде такой горячей добычи.
Не лопнули. Басс слышал, как один из роботов быстро облетел тупик и вернулся на улицу. Второй полифем обнаружил что-то на углу, и теперь они оба кружили над находкой. Басс выглянул из своего кокона и сразу испытал сильное желание сбить эти летающие глаза полиции. Всего пару выстрелов статиком, он так и видел эту сцену – иголка-аккумулятор заряжается трением об воздух, и на подлёте к цели превращается в отличного вредителя для нежных биоэлектронных схем…
Но сбивать было нечем. Швейцарская рука Басса, с отличным игломётом и прочим инструментарием, валялась на углу. Именно её изучали полифемы – сейчас она наверняка была такой инфракрасной, что хоть носки на ней суши.
Покружив над рукой, инсектоботы полетели дальше по улице. Видно, поймали тепловой след того пижона, с которого Басс так неудачно снял шкурку. Времени оставалось мало, но зато… Тепловой след. «Учись планктону у планктона». Несмотря на боль, Басс усмехнулся от мысли, что ведёт себя в точности как адепт библиофильской секты на посвящении.
Он закрыл глаза, дважды сжал и расслабил веки, и снова пополз к углу здания.
Правый глаз был обожжён серьёзно: опущенное веко ни за что не хотело переходить в режим инфракрасного фильтра. Зато с левым всё было в порядке, и теперь Басс видел в том диапазоне, который подсказали патрульные боты. По крайней мере, одним глазом.
Он сразу засек свою оторванную руку. Рядом на стене пылал огромный цветок. Вначале Басс принял его за живую тварь, вроде насекомоядных лишайников, которые заманивают на тепло москитов. Но подобравшись ближе, различил, что цветок сплетен из букв арабского алфавита. Шамаиль, надо же! Даже среди уличных пачкунов-граффитистов лучше всего рисуют цветы те, кому запрещено рисовать людей.
То, что искал Басс, тоже состояло из человеческих символов, но не должно было светиться. Наоборот, оно должно остаться черным на фоне чуть более розовой стены, ещё не остывшей после взрыва.
Он нашёл слово у самой земли. Повторил большим пальцем все штрихи третьего и последнего иероглифа, словно заново рисовал его. Затем прижал палец к верхнему штриху, похожему на запятую.
Никакой реакции. Шитый Баг! Неужели и тут сломано?!
– Стоматологический центр Марека Лучано, чем я могу вам помочь, – сказал иероглиф выверенным, в меру сексуальным голосом кибер-секретарши.
– Срочный вызов. Мне нужно запломбировать три резца и один зуб мудрости! – прохрипел Басс.
– Секундочку…
Иероглиф разразился музыкой, напоминающей запись игры на органе, которую крутят в несколько раз быстрее, чем нужно, и к тому же в обратном направлении. Из-за ширмы этих диких переливов зазвучал знакомый, обманчиво-ленивый баритон:
– Кажется, у тебя ожог, Василь. Люблю людей, которые так спешат вернуть мне долги, что прямо накаляются на бегу. Надеюсь, кроме папилляров большого пальца твоей левой, ничего не пострадало? Говорят, если приложить сырой огурец…
– Я влип, Маврик. Вытащи меня.
– О-хо-хо… Признаться, у меня мелькнула мысль, что это был ты. Но я не поверил. Ты же тёртый крутон, а не вафель какой-нибудь бисквитный! Угол четвёртой и шестой, недалеко от «Синего Лося», верно? Попытка ограбления, попытка взлома искина класса «тэт», причинение эстетического ущерба магазину гармоничных средств связи «Фоншуй»…
– Он был не совсем «тэт». Какая-то опытная модель, навороченная.
Басс хотел было добавить про палёные батарейки, но сдержался. Не хватало еще самому выставлять себя лопухом.
– Ах вот оно что. – Марек вздохнул с притворным сочувствием. – Да уж, пережарил ты свой бифштекс… Судя по переговорам копов, полифемы ничего не нашли. А между тем поступило уже четыре жалобы от автоматических систем сигнализации и от простых граждан. Да, вот ещё сообщают: подожжён офис местной противопожарной службы, втрое превышен допустимый шумовой уровень… Патруль будет у тебя через четыре минуты. Живое человеческое общение, его иногда так не хватает.
– Ну так вытащи меня, Баг тебя зарази!
– Твой долг увеличится.
– На сколько?
– Пустяки. Сделаешь дельце, всё прощу. Ещё одно кладбище.
– Двадцать штук.
– Никаких. Просто сотру старые долги. И вытащу сейчас. У тебя есть три минуты, чтобы оставить свои яйца «в мешочке». Иначе получишь «вкрутую».
– Ладно, десять штук.
– Извини, Василь, это, конечно, не моё дело, просто любопытно: тебе какую половину тела оторвало, верхнюю или нижнюю? Я почему спрашиваю – мозг, он обычно сверху. Но сейчас некоторые люди твоей профессии специально его пересаживают куда-нибудь пониже, чтоб не рисковать. Я не знаю, как у вас, а у нас в Италии…
– Кончай, Маврик! Хватит трепаться, помоги мне!
– Дать телефон Армии Спасения? Это пожалуйста. То-то я думаю, чего ты звонишь среди ночи… Кстати, о спасении. Патруль может не успеть. Их волну, кроме меня, слушают многие наши коллеги. Например, старик Робинс. Помнишь этого доброго дедушку-мороженщика, бывшего трансплантолога? А его весёлый фургон-холодильник помнишь? Старик Робинс не даёт пропасть добру, которое валяется на улицах… ещё тёпленькое. Глянь-ка в небо, он наверняка уже рядом.
– Ладно, ублюдок. Я сделаю кладбище. Но с тебя весь инструмент.
– Другой разговор! Сейчас поглядим…
– Да шевелись же! Твои три минуты уже сто раз прошли! – взорвался Басс.
Жгучая трясина боли снова была рядом. Наверное, у медчипа кончилось обезболивающее.
– Не дёргайся, Василиск, успеем. Забыл тебе сказать: они переждут санитарный дождь. Кому охота в мыле плавать…
– Он же днём был!
– А ты забыл, что в выходные у нас выборы мэра? Вернее, перевыборы. Мэр распорядилась насчёт срочных мер по благоустройству. Дополнительный санитарный, потом праздничный ароматический. Кстати, у тебя нет аллергии на лепестки кувшинки морской лекарственной? Я уже намекал мэру, что она выбрала для своей эмблемы цветок с не лучшим запахом.
– А когда…
Басс не договорил. Капля ударила в плащ со звонким щелчком. Вторая упала на обожжённое лицо. И начала жечь. Третью он почувствовал обрубком руки, открытой раной – как удар раскалённым шилом.
Пришлось сжать зубы, поднять здоровой рукой плащ и, прикрываясь им, снова ползти к нише подвального окна.
По пути он подхватил, но тут же отбросил какую-то пластиковую коробку – слишком мягкая. Так же поступил с тонкой жестянкой из-под консервов и с парой других сомнительных вещей из того, что валялось вокруг контейнера-мусороеда. Наконец рука наткнулась на маленькую, но твёрдую пластинку. Кажется, деревянная. Рассматривать не было времени – боль тремя острыми клыками опять впилась в бок, щеку и остаток руки. Басс с трудом разжал зубы, сунул дощечку между ними и снова свёл челюсти.
Он почти потерял сознание от боли к тому моменту, когда на мокрый бетон спланировал белый скат с большим красным крестом в центре. Басс собрал последние силы и перекатился на светлый прямоугольник. Холодные ремни моментально оплели и распластали тело на кресте. Скат качнулся влево, вправо, снова влево, с каждым движением увеличивая амплитуду, скорость и высоту. На двадцатом махе челнока, как раз на уровне крыш, Басса вырвало.
«Убивал бы скриптунов, которые зашивают такие ёлочки в автопилот…»
Это была последняя ясная мысль, посетившая его голову перед тем, как он окончательно погрузился в красное болото беспамятства. Но если бы он увидел, как с тёмного неба падают, облепляя его лицо, белые и розовые лепестки кувшинки морской лекарственной, он наверняка пожелал бы мэрии столь же радикального сокращения штатов.
ЛОГ 3 (ВЭРИ)
В чёрное небо.
Алым цветком.
Выше и выше…
Щёлк!
Так резко не заканчивался ни один дремль. Но и таких ярких она никогда не видела. Даже в… Стоп. Словно чья-то мягкая рука отводит память от тех вещей, которые нельзя вспоминать здесь, сегодня.
За решёткой ресниц – белый треугольник потолка. Потом край окна, полоски жалюзи из полупрозрачного бамбука, пятна листвы. Она вновь опускает веки, пытаясь вернуться во тьму, снова вызвать… Увы, только бледный образ. А ведь это она всего мгновенье назад была той танцующей орхидеей, что летела сквозь ночь на огненных лепестках. И почему-то нельзя было останавливаться – да и не хотелось…
Но решает здесь не она, и перед глазами сейчас – только розовая пустота опущенных век. Спина вспотела, сквозь тонкое сари ощущается пластик кушетки. Она подумала о пятнах пота: будут коричневые разводы на новеньком лимонном шёлке. Гадость.
И ещё интересные ощущения: плечо упирается в подлокотник, колено – в стену. Получается, во время сеанса она развернулась на девяносто градусов. Может, даже ходила по комнате?
Но, с другой стороны, принимая в расчёт эту позу и мокрую спину, можно не сомневаться: дремль закончился. Но она не спешит открывать глаза, теперь уже по другой причине. Рядом слышатся голоса. Спорят.
– Ох, как ты меня достал! Вечно лезешь в самое неподходящее время. Обязательно нужно вмешиваться, когда я занят?
– Скажите, какой великий учёный!
– А то ты не знаешь, какой! Могу напомнить. Красный диплом и золотая аспирантура в лучшем университете Бангалора-6 не каждому даются. Моим докладам аплодировали даже на европейских конференциях. Если бы мне только не мешал этот клоун…
– Хе-хе, не любишь клоунов? Проведём-ка научный анализ! Негативные воспоминания, да? К тебе в детстве случайно не приставал такой крепкий клоун с большим красным носом и белой бородкой? Говорят, он многим психику покалечил.
– Не заговаривай зубы, бездельник. Клоуном я называю того, кто вечно кричит мне, что я упустил настоящую жизнь, обменял её на какие-то голограммки, которые невозможно «ни съесть, ни поцеловать». Или на закорючки из книг, «похожие на дохлых жуков». Но что же этот свободный художник мне предлагает взамен? Жить сегодняшним днём? Плясать под санитарным дождём, бегать за смазливыми дурами, у которых одни фумочипы вместо мозгов? И не достичь ничего стоящего в жизни? Ну уж нет! Пошёл отсюда, трепач!
– Ага, щас! Сам катись, мерзкий ретровирус! Взгляните-ка на этого умника! Да ты до сих пор ни кто иной, как «хороший мальчик»! Все твои попытки упорядочить мир – это как постель заправлять, чтобы мамочке угодить. А что дали тебе годы такой науки, кроме испорченного здоровья? Не говорю уже про любовь или счастье – но может быть, хоть лишнюю каплю комфорта? Ты чувствуешь себя лучше, сидя в этих лабах без окон и сканируя чьи-нибудь выделения? Признайся уж честно: ты просто боишься жизни. Вот и спрятался от неё в своей высокой башне из слоновьего говна.
– Ну да, ну да. Зато ты у нас паришь на седьмой орбите после каждой ночи, проведённой в потной возне с случайной блондинкой. Ах, как оригинально! – раз за разом прокручивать те алгоритмы, что тысячи лет назад описаны в Кама-Сутре. Хотя нет, я забыл! – после всех этих эпидемий большинство мужчин перешло на фильтрованный нейросекс с компфетками и креветками. Зато у тебя сразу появилось широкое поле для достижений натуралиста: раскрутить очередную испуганную дурочку на настоящий, варварский секс без электроники.
– Ну уж это всяко интересней твоего любимого принципа «Лучше порно, чем никогда».
– Зато я по крайней мере избавлен от необходимости с ними сюсюкаться. Ты-то, конечно, уверен, что все они прямо переполняются эндорфинами, слушая твои глупые стишки. Тагор ты наш недоцифрованный!
– Вот-вот, даже мои стихи вызывают отклик. И особенно, кстати, в твоих любимых маленьких брюнетках, а не в моих блондинках.
– А у тебя всегда был извращённый вкус. Ты сам когда-нибудь думал, почему ты бегаешь только за плеченогими тупицами? Мои-то маленькие брюнетки вполне понятны: когда человек рождается, первое, что он видит, это лицо матери…
– Неправда! Сначала он видит её ноги. Потом видит акушерку, симпатичную блондинку. А потом уже на него наваливается суровая правда жизни.
– …И он скрашивает эту правду своими кривляньями, да?
– Да, скрашивает. И все удовольствия, которые получаю я, измеряются не чужими дипломами, а моими чувствами, этим самым честным мерилом. И в моей жизни было бы больше радости, если б ты не доставал меня своим детским страхом «всё потерять». Скажи ещё спасибо – без меня ты давно уже превратился бы в скрипт для генерации научных статеек.
– Ха-ха, зато ты без меня остался бы такой живой… амёбой! Так и лелеял бы свой прокрустов комплекс с «прекрасными дамами» в той бомбейской дыре, откуда неудачники вроде тебя никогда не вылезают в большой мир…
– Ладно, ладно, мир! Чего ты вообще завёлся? Чуть что, сразу «вали отсюда». У нас ведь гораздо лучше получается вместе, будто ты не знаешь. Каждый – эксперт в своей области, а вдвоём – эксперт в квадрате. Так и надо работать! Когда один зацикливается, другой удерживает его от крайностей. И подсказывает такие решения, до которых первый ни за что не допёр бы в одиночку.
– Согласен, когда все заняты своим делом… Но мы ведь спорим всё время, это так непрактично! Признайся: мы все-таки завидуем тем, кто работает более слаженными группами. С каким презрением эта многоколёсная шпана смотрит на наш старомодный тандем! А мы даже вдвоём с трудом договариваемся. Предвижу твои возражения, но послушай: может, и нам пора завести искин-контролёра? Если мыслить логически…
– Да ты сдурел! Чтобы какая-то горстка биочипов мною командовала? Чтоб говорила: сейчас рисуй, сейчас пиши научный труд? Никогда! Или ты забыл, что мы вообще тут делаем?
– В общем-то ты прав… Только мы и можем нормально работать с беднягами вроде этой девочки. Какие-нибудь мясники из молодых тетронов без колебаний прописали бы ей персонокластический электрошок. Так далека она от них, так ненормальна с их точки зрения! Но после их секатора ей одна дорога: до конца дней ходить с контролёром. Да и то неизвестно…
– Вот именно! Ты сам говорил: по статистике, их методы дают ужасные результаты. А мы докажем, что старая гуманная терапия работает лучше! Будет тебе о чём на следующей конференции рассказать.
– М-да… Судя по записи первого сеанса, дело сразу сдвинулось с мёртвой точки, когда мы установили с ней дружеские отношения, как ты советовал. Что ж, пора снова поговорить с бедняжкой. Прибор уже отключился, сейчас она придёт в себя.
Девушка открыла глаза. Рядом с кушеткой сидел мужчина в зелёном халате. Его смуглое лицо было настолько круглым и гладким, что густые брови и слива-нос смотрелись как нечто постороннее, прилепленное позже в большой спешке. Такими же неуместными казались глаза, постоянно чуть навыкате.
Зато на обложке голубой папки, которую мужчина держал в руках, виднелось симпатичное, хотя и слегка испуганное личико длинноволосой брюнетки тихоокеанского типа. Девушка не сразу узнала себя. Ещё несколько мгновений понадобилось, чтобы прочесть четыре иероглифа, написанные от руки под снимком. «Моноперсональность. Тяжёлая форма».
Увидев, что пациентка очнулась, доктор растянул толстые губы в профессиональной улыбке.
– Ну, как мы себя чувствуем?
Девушка неуверенно села. Нашарила под кушеткой сандалии, поправила сари.
– Мы… мы чувствуем себя лучше.
– Вот и прекрасно! Как вам понравилось… хмм… ваше приключение?
– Очень понравилось. Даже захотелось ещё. – Она взяла с тумбочки перламутровый гребень, снятый на время сеанса, ловко собрала волосы на затылке. – Но знаете, это было так необычно. Я… то есть мы… мы никогда не видели ничего похожего.
– Ну ещё бы! – На этот раз доктор улыбнулся вполне естественно. – Самая свежая разработка. И уже запрещена как цифровой наркотик. Увы, в наше время такие вещи в первую очередь попадают не в те руки… Знаете, о несбалансированных мультиперсоналах иногда говорят: «вселились демоны». На самом деле это выражение гораздо больше подходит для описания того, что происходит с потребителями «верта». Технически он не очень отличается от обычного дремля. Просто в дремочип встраивается искин более высокого класса, а это требует более точной настройки по психотипу… Конечно, для профессиональной дремотерапии это средство используется в очень ограниченных количествах и под контролем специалистов.
– А вам не грозит преследование?
– О нет, мы очень аккуратны. Как вы могли заметить, мы очень хорошо изолированы от внешнего мира. И даже не используем электронных носителей для записи истории болезни. Да и запрет на «верт» – достаточно спорная вещь на этом континенте. Если уж нас начнут преследовать, то по другим причинам.
– Но когда мне рекомендовали вашу клинику…
– Ну вот, вы снова заговорили о себе в единственном числе! Ничего-ничего, это только второй сеанс, а результаты уже неплохие… И вам действительно нечего бояться в нашей клинике.
Мужчина в халате подошёл к окну, медленно поднял руку, поймал свисающий вдоль жалюзи белый шнур. Девушка в очередной раз поразилась странным пропорциям индобрита. Словно его сшивали в спешке из подручных материалов: круглое лицо, ещё более круглый живот – и такие тонкие руки, похожие на сухие ветки. Впрочем, на этом континенте болезни делали с людьми ещё и не такое…
Чёрная рука-ветка потянула за шнур. В комнате стало светлее.
– Видите ли, от моноперсональности страдает огромное число жителей нашего континента. Хотя многие сживаются с этим и вполне счастливы. Но некоторые моники сами чувствуют, что с ними что-то не так. Для таких ещё не всё потеряно. Осознание скрытых способностей своих субличностей – первый и главный шаг к выздоровлению. Мы работаем только с теми, кто сам приходит. Кто сам чувствует, что для него моноперсональность – не счастье, а тюрьма.
– Но за это вас не могут преследовать! Декларация Психонезависимости гарантирует каждому право…
– Конечно, гарантирует. До тех пор, пока вы не навязываете.
Доктор замолчал, то ли что-то припоминая, то ли просто разглядывая сад за окном. Длинный указательный палец накручивал верёвочку от жалюзи и снова распускал её. Остальные пальцы, сухие и узловатые, тоже слегка шевелились. Сам же доктор стоял неподвижно, и это только усиливало ощущение, что его костлявая кисть – нечто постороннее, не принадлежащее этому полноватому телу. Казалось, настоящая рука всё ещё прячется под халатом, а вместо неё из зелёного рукава выполз бот-уборщик и бегает теперь взад-вперёд по белой нити, очищая её от пыли.
При виде этого девушка как будто вспомнила о собственных руках. Два браслета, свернувшиеся серебристыми змейками на тумбочке, вернулись на тонкие запястья. Хозяйка змеек, словно желая проверить, как они сидят, на миг вскинула руки и повертела ими. Жест напоминал начало танца. Однако более внимательный наблюдатель заметил бы ещё, что эта импровизация очень напоминает движения, которые проделывал с верёвочкой человек в зелёном халате.
– Принцип невмешательства касается именно нашей клиники. – Доктор не замечал жестов пациентки. – Даже взявшись кого-то лечить, мы ищем пути постепенного, гармоничного развития субличностей. Однако в движении «Мультиперсоналы без границ» есть представители других каст.
– Каст?
– О, это просто языковый антиквариат. Вроде того камешка, что у вас между бровей. Раньше это наверняка означало что-то другое.
– Не знаю… Вот серьги точно означали. – Девушка наклонила голову, вешая на ухо серьгу-каури. – Я слышала, раньше эти раковины были чем-то вроде кредитных чипов.
– Примерно так и с кастами. Сейчас тактичнее называть их фракциями. Брахманы, кшатрии и другие высшие ка… виноват, представители «правого крыла», выступают за полное невмешательство в жизнь «неприкасаемых», то есть моников. А работу с ярко выраженными мультиками предлагают сводить к имплантации личных искинов-контролёров. Безо всякой траты времени на поиск естественного пути развития субличностей и отношений между ними…
– Это тоже не запрещено. – Девушка склонила голову на другой бок и надела вторую ракушку. – Но судя по вашей интонации, вы этого не одобряете.
– Скорее, не питаем иллюзий. Высшие касты – это мультиперсоналы высокого порядка, начиная от третьего. Они давно научились извлекать пользу из особенностей своего сознания. Взять хоть военных. Любой здоровый мужчина может стать водителем боевого киберслона. Но попасть в элитную спецслужбу «Ганеша» может только настоящий кшатрий, как минимум трион. Реакция бойца, мудрость стратега, многоликость шпиона – всё должно быть в одном человеке.
– Ясно. Им не выгодно, чтобы число высших мультиков увеличивалось.
– Именно так трактуют их консерватизм противники – шудры, вайшья и представители других низких каст.
– «Левые»?
– Да. И у них свои крайности. Они считают, что брахманы монополизировали технологию «второго рождения» – то есть расщепления сознания. Шудры требуют, чтобы мультиперсональность высокого порядка стала всеобщим достоянием. А наиболее радикальные вайшья настаивают на принудительном расщеплении сознания даже обычным моникам.
– Хмм… Это действительно подпадает под статью о психотерроризме. Но при чём здесь ваша клиника?
– Полиция не всегда находит время разбираться, с какими мультиками она столкнулась. Буквально неделю назад одна похожая клиника была разрушена до основания.
Брови девушки вздёрнулись, взгляд больших ореховых глаз метнулся к окну. Доктор отметил, что эти огромные глаза не очень соответствуют другим чертам пациентки: её лицо, если не считать глаз, было вполне японским. Впрочем, на том континенте, откуда она прилетела, косметологи умеют ещё и не такое… Даже лёгкая асимметрия – явная дань моде.
В саду, куда теперь смотрели ореховые глаза, царило сонное умиротворение. В просвете между кустами лавровишни приоткрывался кусочек пруда с лотосами. Острые лодочки лепестков, слепящая белизна с голубоватым отливом – точно осколки льда. Двадцать восемь по Цельсию.
– Нет-нет, это было далеко отсюда. Совсем на другом континенте, в Новом Иерихоне. – Несмотря на успокаивающий тон, доктор не сдержал печального вздоха. – К тому же сотрудники той клиники… В общем, их спровоцировала третья сторона. Люди неправильно поняли, стали оказывать сопротивление. Полиция в ответ применила «узи». Вы никогда не видели, как работают эти ультразвуковые трубки? Очень немногие строения выдерживают. Считается, что людям не вредит… если они вовремя покинули здание.
Лёгкий ветерок шевельнул лавровишни за окном, зеркало пруда покрылось морщинами. Там, где не было видно воды, движение воздуха прослеживалось по лотосам: сначала качнулись цветы у берега, потом невидимая волна тронула острые кончики лепестков в центре, и пошла дальше, затухая. Еле слышный хруст льда – и опять недвижное безмолвие.
– К счастью, нам ничего такого не грозит. – Доктор хитро прищурился. – Помимо принципа невмешательства, у нас есть защита и получше: свои люди в местной полиции. Но мы всё равно стараемся, как говорится, не дразнить ботов. Вы, например, не смогли бы стать нашей пациенткой, если бы не прошли э-э-э… определённую проверку.
– Ого! Вы подозревали, что простая фея из провинциального добреля – провокатор?
– Конечно нет! Прошу нас простить, но мы вынуждены проверять всех. И дело не только в полиции. Больше всего приходится опасаться наших «друзей» – мультиперсоналов из более радикальных групп МБГ. Они по-прежнему стремятся доказать, что наши гуманные методы работы не приносят результатов. К счастью, в вашем лице мы имеем настоящую союзницу.
– Неужели вы и это…
– Да-да, и это знаем. Секта Омото-ке, возрождённая в Новом Киото, трактует всю историю человечества как прогрессирующую инвалидность. Позже вас стали называть просто Кои, поскольку это учение стало особенно популярно среди женщин лёгкого… хм-м… то есть, мы хотели сказать, тяжёлой судьбы…
– Да говорите уж прямо. – Девушка нахмурилась.
Доктор в ответ затряс головой и руками одновременно.
– О-о, извините нас, пожалуйста… Просто у нас иногда возникают внутренние споры из-за терминов. Мы лишь хотели сказать, что лично ознакомились с «Историей костылей» Наоми Дегути. И знаете что? Мировоззрение Кои нас просто восхитило! И такие впечатляющие примеры развития второй природы в ущерб первой! Палка, которую взяла в руки первая обезьяна, разучившаяся лазить по деревьям. Огонь и одежда, компенсировавшие больной обезьяне потерю волосяного покрова. Письменность как протез памяти. А уж сколько всего принёс девятнадцатый век, самый расцвет костылей! Пишущая машинка для немых. Самодвижущаяся коляска для паралитиков. Фотоаппарат, родившийся из очков и родивший затем кино— и видеокамеры… Признаться, мы даже задумались о пересмотре врачебной этики, когда прочли главу, посвящённую мотивам изобретателей. Аппарат Александра Белла не вернул слух его жене – зато сколько людей отучились от персональных контактов благодаря телефону! А сколько людей привыкли к компьютерным подсказкам и приобрели синдром «меморта» благодаря идеям Норберта Винера, самого рассеянного человека с постоянными провалами в памяти! А нейроинтерфейс доктора Дианы Мур, призванный помочь паралитикам? Он и вовсе превратил тысячи здоровых людей в добровольных паралитиков-виртуалов.
– Кстати, раз уж вы упомянули… То, что я услышала от вас про искин-контролёров, это ведь ещё хуже. И даже ваши гуманные методы работы с мультиперсоналами не будут одобрены моими сёстрами, если они узнают про этот «верт», который вы мне прописали. Я надеюсь, что вы никому…