Менно Схилтхёйзен
Дарвин в городе: как эволюция продолжается в городских джунглях

Мы паркуемся у Галереи устойчивого развития Сингапура, переходим дамбу Марина-Барраж и оказываемся в парке Марина-Ист. Там мы отправляемся в путь по бетонной велодорожке, петляющей среди газонов, где недавно сняли дерн. Уже вечер, и над травой роится всевозможная мошкара, а на нее охотятся крупные стрекозы. Озеленитель в оранжевом жилете и кепке фотографирует на смартфон безупречно скошенный газон, садится на велосипед и уезжает. На дорожке тут и там лежат высушенные и переломанные останки крупных черно-желтых многоножек, безуспешно пытавшихся пересечь раскаленный от жары бетон. Это Anoplodesmus saussurii, очередной чужеродный вид, объясняет Соянь.

Мы сворачиваем направо, на песчаную тропинку между прибрежных кустарников. Тропинка ведет к крупному участку намытой земли, откуда видны стоящие на якоре корабли. На другом краю береговой косы несколько человек с биноклями и подзорными трубами наблюдают за птицами. «У нас в Сингапуре около двух тысяч таких наблюдателей, – говорит Соянь. – А еще несколько сотен интересуются стрекозами и бабочками. Есть и те, кто собирает ракушки, но их совсем мало». Соянь достает бинокль. «На кого они там смотрят? – бормочет он и приглядывается к тем людям. – Ха! На домовую ворону!»

Двенадцать горожан вооружились современным оборудованием и наблюдают за одной-единственной птицей, принадлежащей к инвазивному виду. Для городских натуралистов во всем мире это привычная картина. Биологи – как профессионалы, так и любители – обычно живут в городах, как и все остальные. Здесь же имеются библиотеки, естественнонаучные коллекции и общества любителей природы. При такой концентрации знаний и интереса к биологическому разнообразию неудивительно, что город является одним из наиболее изученных местообитаний в мире. Кроме того, здесь ярче всего пылает огонь чувств, которые мы испытываем к другим видам. От рассказа о домовой вороне мы перейдем к этюду о городской природе, полному страсти, трагических смертей и убийств из политических соображений.

4. Городские натуралисты

Сингапур – не единственный на свете город, оккупированный домовыми воронами. Люди давно развозят их по тропикам – иногда это делается специально, чтобы те собирали мусор или контролировали популяцию вредителей, а иногда вороны пробираются на корабли незамеченными. Помимо Сингапура они поселились во многих странах Юго-Восточной Азии, Ближнего Востока и Восточной Африки. Более того, в дикой природе они уже не живут – только в тропических городах, больших и маленьких. Вот что писал о них биофилософ Том ван Дорен: «Скажем так, если и есть у этих птиц “естественная среда”, то это мы».

А в 1994 году случилось нечто знаменательное. Две домовые вороны, самец и самка, очутились в порту Роттердама, что на 52 градусах северной широты, – скорее всего, пробрались на грузовой корабль в далеком Египте. Они чудом пережили холодную зиму 1996–1997 года, когда температура в Нидерландах опускалась до –20 °C, а на следующий год свили гнездо, где у них вылупились птенцы. Вскоре на деревьях вокруг футбольного поля образовалась целая колония ворон. Для витья гнезд они вытаскивали из разбросанных в порту канатов разноцветные нейлоновые нитки, а птенцов кормили объедками с местного рыбного рынка. К 2013 году их популяция достигла примерно 30 особей, а любители наблюдать за птицами, желающие вживую поглядеть на заморский вид, стали частыми гостями в порту.

Как выжили на севере птицы, обитающие в самых жарких уголках мира, остается загадкой. Наверняка немалую роль сыграли городской остров тепла и умеренный морской климат. Но к этой загадке и ко многим другим мы вернемся позже. Сначала нам предстоит узнать о печальной судьбе этой замечательной популяции. Увы, не все отнеслись к воронам так же доброжелательно, как наблюдатели за птицами.

Их появление очень не понравилось роттердамским властям. Им было известно, что вороны везде считаются вредителями, и потому, к негодованию любителей птиц, был издан приказ их истребить. Поначалу местной общественной организации по защите животных удавалось противостоять властям: там заявили, что этот вид птиц относится к охраняемым. Впрочем, вскоре домовых ворон официально лишили этого статуса, а в 2014 году суд постановил, что их даже можно отстреливать. Чтобы разделаться с ними поскорее, власти наняли профессионального охотника.

Но легко сказать, да нелегко ворону поймать. Жители Хук-ван-Холланда, портового района Роттердама, организовали комитет по защите домовых ворон и начали активно протестовать против отстрела. Один раз охотник нечаянно подстрелил нескольких галок, сославшись в интервью для газеты Algemeen Dagblad на то, что они «правда очень похожи», – разумеется, симпатий ему это не прибавило. Кроме того, домовые вороны оказались умнее, чем считали люди. После того как охотник подстрелил нескольких особей, остальные тут же поняли, что запахло жареным. «Они начинают орать, лишь завидев мою машину, – жаловался охотник. – Умные, блин, пташки».

Через два года для ворон настали совсем трудные времена. Охотник стал ездить на отстрел в машине супруги или надевать смешную красную шляпу, чтобы его не узнали, а уклоняться от пуль удавалось лишь малому числу птиц. Через некоторое время (к слову, немалое) почти все они были истреблены – их чучела хранятся в Музее естественной истории Роттердама. Впрочем, ходят слухи, что несколько особей выжили.

Узнать наверняка, сколько их осталось (если это правда) и где они теперь обитают, очень сложно. На нидерландском сайте waarneming.nl, куда натуралисты выкладывают свои наблюдения за дикими животными, о домовых воронах нет ни слова: никто не хочет навести охотника на их след. В группе на Facebook, посвященной воронам, тоже тихо. Я пишу Сабине Риткерк, члену комитета по защите ворон, и объясняю, что хочу добраться до рыбного рынка и поискать беглянок. Сначала она отвечает с явным недоверием и утверждает, что в Хук-ван-Холланде не осталось домовых ворон, но в ходе переписки мне все-таки удается убедить ее, что ни на каких охотников я не работаю. В конце концов она сообщает мне по секрету, что выжившие особи покинули территорию рынка и теперь живут там, где безопаснее. «Они прячутся среди людей – там, где охотники их не достанут. Попытайте удачи в торговом центре», – советует она.

Итак, на дворе прекрасное летнее утро, и я отправляюсь в торговый район Хук-ван-Холланда, где скрываются домовые вороны. Там на площади помимо стриженых вязов можно найти несколько закусочных, газетный киоск, два соперничающих друг с другом супермаркета и винный магазин. Я хожу по площади с биноклем наготове, но вокруг видны только галки и серебристые чайки. На втором круге мне наконец улыбается удача: я замечаю, как прямо передо мной через дорогу вместе с пешеходами шагает самец домовой вороны – точно такой же, каких я видел пару недель назад в Сингапуре. Даже не шагает, а вышагивает. Ноги у него длинные, походка уверенная, лоб высокий, клюв длинный, туловище буро-серебристое, черные крылья отливают металликом – словом, залюбуешься. Я успеваю один раз его сфотографировать, прежде чем он запрыгивает на тротуар, взлетает и скрывается в кроне вяза. Прямо под деревом расположена одна из закусочных, так что я присаживаюсь и заказываю чашечку кофе. Птица тем временем прячется в листве и покрикивает – то грубым голосом, то мелодичным и чуть скрежещущим. Я отправляю снимок Сабине Риткерк, и она тут же отвечает: «О, здорово, что вы его нашли. Он часто там ошивается. Очень крикливый. Красавчик, правда?»

Несколько часов спустя я стою в хранилище Роттердамского музея естествознания и заглядываю в коробку с чучелами домовых ворон – 26 бедняжек, попавших под охотничьи пули. Наверное, это братья и сестры, дяди и тети, родители и приятели того самца, что утром у меня на глазах переходил дорогу. К лапке каждого чучела прикреплена бирка. Черные и неподвижные, они напоминают мешки с телами после уличной перестрелки. «Они действительно очень красивы, – соглашается со мной Кес Муликер, директор музея. – Жаль, что в Хук-ван-Холланде такое творится. На них охотятся из политических побуждений, а вовсе не экологических. Хорошо, что мы все-таки убедили власти разместить тушки у нас в музее, а то их бы просто уничтожили. Это ведь единственные представители своего вида в Европе. Замечательный материал для исследований».

Домовые вороны – пока что последние экспонаты в коллекции музея, попавшие туда прямо из города. Муликер провожает меня к стальному стеллажу, который доверху набит чучелами лисиц, завернутыми в прозрачный полиэтилен, чтобы до них не добрались насекомые. В последнее время лисы стали все чаще наведываться в город. Иногда они попадают под машину и оказываются в музейном хранилище. Недавно кураторы музея даже изготовили экспонат из содержимого желудка одной из лисиц: плоды шиповника, небольшой кролик, яблоко, шаурма и вишня в густом сиропе – можно прям отследить переход рыжей с деревенской пищи на городскую.

Музей также интересуется исчезнувшими в городе видами – например, белками обыкновенными (Sciurus vulgaris), которые до 1990-х обитали в самом большом городском парке. Муликер показывает мне чучело белки – его неуклюже прикрепили к прибитой к доске ветке. «Несколько лет назад к нам зашла пожилая женщина и принесла вот это. Обычно мы не принимаем в дар подобные поделки, но она сказала, что трупик этой белки нашли в парке в 1966 году. Это наш единственный экспонат того времени, когда беличьей популяции ничто не угрожало. Вышло довольно мило».

А уж в выставочном зале музея городская природа показана во всей красе. На одной из витрин можно полюбоваться на лебединые и голубиные гнезда, построенные из пластиковых бутылок, кусков пенопласта, проволочной сетки и канцелярских резинок – в городе все это найти намного легче, чем ветви и прутья. На другой витрине выставлены всевозможные виды моли, обитающие в центре Роттердама. Еще здесь можно найти гербарий из цветов, которые обычно растут в соленой почве на морском побережье, но уже перебрались к дорогам, где почва пропитана солевым составом против обледенения. Есть здесь и растения, которые променяли скалы южноевропейских гор на каменные стены роттердамского острова тепла.

Но изюминка коллекции – экспозиция «Мертвые животные с историей». На витрине в центральном зале музея выставлены чучела городских животных, чья кончина была связана с людьми и при этом оказалась чем-то примечательной. Так, «Макфлурри-ежик» – это чучело обыкновенного ежа (Erinaceus europaeus), который засунул голову в пластиковый стаканчик из-под мороженого, застрял и погиб бесславной смертью. В музее он представлен все в той же неприглядной позе, со стаканом на голове. Популярный десерт сгубил немало ежиков. Вот что я читаю на карточке: «Ежи всегда готовы полакомиться остатками мороженого. Они просовывают голову в широкое отверстие в крышке стаканчика, но иголки не дают им выбраться. Застрявшие ежи умирают от голода или случайно заходят в воду и тонут».

Еще один знаменитый экспонат – чучело домового воробья (Passer domesticus) рядом с пластиковой коробочкой из-под сливочного масла, на которой черным маркером написано «Домино-воробушек». В 2005 году этот воробей каким-то образом залетел в зал, где в ходе подготовки к передаче «День домино» было расставлено четыре миллиона костяшек, и уронил 23 тысячи из них. Организаторы позвали охотника (кстати, того же, что сейчас выслеживает домовых ворон), и тот застрелил паникующую птицу. Процитирую текст с карточки: «Гибель воробья вызвала невообразимую шумиху (и шумиху вокруг шумихи). <…> После долгих и настоятельных уговоров музею наконец передали тушку воробья и коробочку, в которой она хранилась».

Этот музей – не только главная коллекция местной флоры и фауны, но и отличное место для тех, кто увлекся каким-то определенным разделом биологического разнообразия города. В Роттердаме, как и во всем мире, таких энтузиастов становится все больше. Горожане собирают гербарии, коллекционируют насекомых, снимают бабочек, растения и птиц на телефоны, а потом делятся плодами своих трудов на интернет-платформах для гражданских ученых^[5], таких как Observation или iNaturalist. Некоторые становятся активистами и начинают выступать в защиту городских «горячих точек» биоразнообразия, старых и легендарных деревьев, редких видов. В Роттердаме открыты всевозможные клубы для любителей природы, в том числе посвященные какой-то одной проблеме – например, исключительно спасению домовых ворон. По словам Муликера, при музее действует отдел урбоэкологии, который собрал вокруг себя множество натуралистов-любителей.

Некоторые из этих энтузиастов начинали в местном филиале Королевского нидерландского общества естественной истории (KNNV), основанного в 1917 году. Многие общества, посвященные природе, появились в крупных городах в начале XX века или раньше. Так, в Париже аналогичное общество было основано в 1790 году, в Белфасте – в 1821-м, в Бомбее – в 1883-м, а в Лондоне – в 1913-м. В общем, городское природоведение – явление далеко не новое. Однако Йелле Рёмер, предшественник Муликера, в своей книге «Природа Роттердама» пишет, что в середине XX века в клубах натуралистов во всем мире произошел занятный сдвиг. В качестве иллюстрации Рёмер рассматривает библиографию «Маннахатты» – книги Эрика Сандерсона, выпущенной совместно с его проектом «Маннахатта». В ней перечислены атласы-определители флоры и фауны Нью-Йорка с начала XIX века до наших дней. До середины XX века, отмечает Рёмер, в названиях определителей практически всегда встречается слово «окрестности»: «Обзор лишайников в окрестностях Нью-Йорка» (1823), «Лягушки и жабы в окрестностях Нью-Йорка» (1898), «Растения в окрестностях Нью-Йорка» (1935). Но определители, выпущенные с 1950-х годов, называются уже по иному принципу: «Естественная история Нью-Йорка» (1959), «Дикий Нью-Йорк: справочник по дикой природе, диким местам и природным явлениям Нью-Йорка» (1997), «Равнокрылые и разнокрылые стрекозы Сентрал-парка» (2001)^[6]…

Значит, за последние десятилетия явно что-то изменилось. Натуралисты больше не считают город всего лишь удобной базой для исследования природы за его пределами – они интересуются именно им. Кстати, речь не только о любителях. Еще в 1960–1970-х годах под руководством немецкого ботаника Герберта Зукоппа в Берлинском техническом университете собралась группа исследователей, изучающих видовое разнообразие в городе. В разгар холодной войны Западный Берлин был анклавом посреди закрытой от всех коммунистической ГДР, так что у экологов не было выбора – приходилось изучать природу собственного города. Они отнеслись к делу крайне самоотверженно, и кафедра Зукоппа вскоре стала колыбелью исследований в области городской экологии.

Вскоре и другие страны последовали примеру немцев. В Мельбурне можно посетить Австралийский исследовательский центр по вопросам экологии города, а в Сиэтле – урбоэкологическую исследовательскую лабораторию, возглавляемую Мариной Альберти (с ней мы познакомимся ближе к концу этой книги). В Варшаве мы найдем лабораторию по исследованию городской эволюции и экологии – там заправляет Марта Шулькин. Первые англоязычные учебники по экологии города появились в США и Великобритании в 1970-х, а научные журналы Urban Naturalist и Urban Ecosystems на плаву уже два десятка лет. Существуют и всемирные общества, такие как Общество урбоэкологии, они организуют ежегодные конференции для специалистов по экологии города со всего мира.

Итак, профессиональные биологи все больше интересуются городской средой, в Интернете тут и там появляются сайты для городских натуралистов-любителей, и в каждом крупном городе можно найти книги и брошюры, посвященные местным птицам, растениям и насекомым. Все больше энтузиастов выкладывают в Сеть качественные снимки городской флоры и фауны, а посетители сайтов помогают определить, кто именно там изображен. Есть даже полнометражные документальные фильмы о городской природе – так, «Природу Амстердама» (Amsterdam Wildlife) в 2015 году показали в шести нидерландских кинотеатрах.

Благодаря этому мы знакомимся с видовым разнообразием города все ближе. Иногда новыми знаниями мы обязаны потрясающей самоотдаче отдельных натуралистов – например, британского энтомолога Дениса Оуэна из города Лестера. В 1970-х он установил у себя в саду так называемую палаточную ловушку и в течение нескольких лет неустанно за ней следил. Палаточная ловушка (ловушка Малеза) представляет собой палатку из мелкой нейлоновой сетки – насекомые могут в нее влететь, но не могут вылететь. Они мечутся внутри, пока не оказываются в банке со спиртом. С помощью этой ловушки Оуэн поймал почти 17 тысяч журчалок и насчитал 81 их вид – это примерно четверть всех видов журчалок, обитающих в Великобритании. Кроме того, за все это время в ловушку попало аж 529 видов наездников-ихневмонид. А бабочки в палаточные ловушки обычно не залетают, так что Оуэн вооружился сачком, поймал в саду 10 828 (!) бабочек и определил их до вида, насчитав в сумме 21. Каждую пойманную бабочку он выпустил, предварительно сделав ручкой пометку на крылышке, чтобы не посчитать одну и ту же особь дважды.

Мало кто подходит к делу с такой сверхчеловеческой самоотверженностью, так что другие попытки исследовать биоразнообразие в городах осуществлялись уже совместными усилиями. Так, в 1970-х члены роттердамского филиала Королевского нидерландского общества естественной истории провели полную опись насекомых и растений на пустыре – точнее, на треугольном участке, ограниченном тремя железнодорожными путями в центре города. А в 1996 году в Вашингтоне устроили BioBlitz, и с тех пор термин «биоблиц» прочно укоренился в урбоэкологии. Он подразумевает быстрое – 24-часовое – исследование видового разнообразия в парке или другом ограниченном местообитании, осуществляемое большой группой любителей и профессионалов. В разных городах мира проводится ежегодное состязание для натуралистов-любителей – City Nature Challenge («Челлендж городской природы»): его участники пытаются обогнать друг друга в недельной «гонке биоразнообразия». Встречаются и более озорные затеи – например, французская группа Belles de Bitume («Красота на асфальте») продвигает в своей стране так называемый экологический стрит-арт: энтузиасты определяют виды диких трав и цветов, растущих на городских улицах и тротуарах, и рядом с ними на асфальте красиво рисуют мелом их названия.

Впрочем, желающие открыть какой-нибудь совершенно новый вид вполне могут это сделать, не выходя из дома. В палаточной ловушке, что в саду у Дениса Оуэна, нашлись представители двух неизвестных науке видов. В середине октября 1995 года Мицухиса Фукуда устанавливал трубу у себя дома в Увадзиме и обнаружил два новых вида слепых водных жуков, обитающих в заболоченной почве под городом. В 2007 году на биоблице в Веллингтоне открыли новый вид диатомовых водорослей. В 2014 году два эксперта по моллюскам прогуливались по маленькому парку Бурле Маркса в центре Сан-Паулу, одного из крупнейших городов в мире, и наткнулись на новый вид улиток. В том же году в Нью-Йорке, буквально в нескольких шагах от статуи Свободы, обнаружили новый вид лягушек^[7].

Но может ли оказаться, что такое богатое разнообразие видов – лишь иллюзия, возникшая из-за того, что большинство биологов и натуралистов живут в черте города и описывают флору и фауну по большей части рядом с домом? Все-таки те самые 529 видов наездников открыты именно в Лестере только потому, что там жил Денис Оуэн. В середине прошлого века в лесопарке Амстердама любил гулять господин Ноннекенс, эксперт по жесткокрылым – благодаря ему мы знаем, что там водится около тысячи видов жуков, то есть примерно четверть от видового разнообразия жуков во всех Нидерландах. В Брюсселе же можно найти примерно половину от всей бельгийской флоры – без сомнений, этим город обязан внушительной группе брюссельских любителей ботаники.

Но это только часть ответа. Даже после стандартизированных исследований трансектным методом, когда изучаются случайно выбранные прямоугольники земли в сельской и городской местности, экологи отмечают, что уровень видового разнообразия в городах опускается не так уж сильно. Более того, порой он даже повышается – чаще всего у растений, чуть реже – у насекомых.

Итак, что же нового о биоразнообразии позволяет узнать вся эта природоведческая активность? Какие сообщества растений, животных, грибов и бактерий делят с нами города? Скорее всего, в них немало чужеродных видов. Но есть и аборигенные – те, что решили, что город чем-то походит на их родную среду. Какие-то виды цепляются за то немногое, что осталось от дикой растительности в забытых уголках каменных джунглей. Но от чего зависит судьба конкретного вида в городской среде? В следующих двух главах мы узнаем, что поможет виду выжить в городе и что его погубит.