Мелинда Солсбери
Что скрывает прилив
Глава пятая
На следующее утро я просыпаюсь рано. Оказывается, родителя уже нет дома. Сначала я испытываю облегчение, а потом понимаю, что он забрал с собой молоко, остатки вчерашнего хлеба, полголовки сыра и сушеные колбаски из кладовой.
Приходится утолить голод водянистой кашей и чаем, черным, как и мое настроение. Я могла бы подоить козу, слышу, как она блеет на улице. Однако с моим везением отец вернется в тот момент, когда я буду во дворе, и устроит мне адскую взбучку за то, что посмела ослушаться. Лучше дождаться его возвращения.
Я иду к нему в спальню, чтобы навести там порядок. Выясняется, что его кровать аккуратно застелена, одеяла заправлены моими заботливыми руками. Очевидно, отец не спал на них. А когда я проверяю его кабинет, оказывается, что не хватает одного ружья и коробка с патронами наполовину пустая. Скорее всего, он ушел прошлым вечером, когда я уснула. Отправился охотиться на лугу. Целую ночь провел вне дома.
Я возвращаюсь в свою комнату, где под полом лежит мой собственный револьвер. Снова поднимаю половицу и достаю его, ощущая в руке непривычную тяжесть.
Не знаю, зачем я его взяла. Не знаю, зачем до сих пор храню. Он красивый, если так можно сказать об оружии. Кремниевые пистолеты, которыми мне разрешено пользоваться, принадлежали бабушке отца. Их деревянные части поцарапаны, металл потускнел, несмотря на то, что за ними тщательно ухаживали. Они старые, и это видно. А вот револьвер, из которого убили мою мать, по-настоящему прекрасен.
Рукоять выполнена из белого дерева, инкрустированного переливающимися осколками раковин моллюсков. Она имеет закругленную форму и хорошо ложится в ладонь. Ствол длинный и даже элегантный. Ему нужны особые пули: сияющие, серебристые, остроконечные. Они отличаются от свинцовых шариков, которыми стреляют кремниевые пистолеты. Но самое главное, что за один раз можно заряжать несколько пуль. В зарядную камеру уютно помещается шесть патронов, и она вращается. И не нужно возиться с порохом, ведь механизм работает как часы. Я знаю, потому что стреляла из него, хотя он и не был заряжен. Должно быть, заряженный он обладает сокрушительной силой. Бах! Бах! Бах! Бах! Быстрее, чем удары сердца.
Раньше он не умещался у меня в руках, но теперь все в порядке.
Иногда я подумываю о том, чтобы выбросить револьвер в озеро и позволить воде и времени уничтожить его. Иногда я представляю, как кладу его на стол между мной и отцом за ужином. Просто и аккуратно, ничего не скрывая. Или же отдаю его шерифу, когда тот в очередной раз оказывается неподалеку. Рассказываю ему то, что должна была рассказать семь лет назад.
В более мрачном настроении я воображаю, что использую его для возмездия, отправляю две последние пули туда, где им место.
В моменты честности я думаю, что возьму его с собой и спрячу под другими половицами еще на семь лет. Но теперь, по крайней мере, у меня будут для него пули. Я так давно их хотела, всего четыре штуки, чтобы заполнить барабан. Не могу отделаться от ощущения, что револьвер хочет быть наполненным. Укомплектованным.
Конечно же, чтобы достичь этого, мне нужно спуститься в Ормсколу, найти Рена, и сейчас, когда мне запретили выходить из дома, эта задача усложнилась.
«Ты могла бы спуститься с горы и вернуться за три часа», – звучит в моей голове хитрый голос.
Я снова прячу револьвер, затем выглядываю из окна, всматриваясь в озеро. Отца нигде не видно. Однако это не означает, что он не может вернуться домой в любую минуту.
«Он взял с собой столько еды, – продолжает голос. – Очень много еды. Держу пари, он не планирует возвращаться как минимум до ужина».
В кухне часы бьют восемь. Ужинаем мы обычно в шесть вечера.
«Спуститься и вернуться за три часа… возможно, твой последний шанс…»
О черт.
Не успев хорошенько все обдумать, обнаруживаю себя на улице с корзиной в руке. В коричневом однотонном арисэде я крадусь по берегу озера и внимательно высматриваю любые следы отца. Когда добираюсь до горной тропы незамеченной, страх немного отпускает; шанс наткнуться на него здесь весьма невелик. Если, конечно, он все-таки не отправился к Джайлзу. Но что-то подсказывает мне, что там его точно нет. Я в последний раз смотрю на север, а потом начинаю спуск.
Почти час спустя, когда я преодолеваю последний изгиб горной тропы, проводя пальцами по зарослям вереска, тишину нарушает приглушенное гудение лесопилки. Потом я вижу Ормсколу: симпатичные домики с соломенными крышами и белыми стенами. Они сияют на солнце, а по обнесенным аккуратным забором квадратикам грязи за ними бегают крошечные точечки-цыплята. Это похоже на иллюстрацию из сборника сказок. По мере того как приближаюсь к деревне, мне приходится бороться с желанием петь. Мои волосы спрятаны под арисэдом, а щеки розовые от ветра. Простая деревенская девушка на пути к живописной деревне, которую она зовет домом…
А вот от подъема в гору у меня адски будут болеть ноги.
Однако это еще впереди, как и остальные мои проблемы; к тому же под теплыми лучами солнца сложно не поддаться хорошему настроению. Корзинка висит на сгибе левой руки, а в правой я держу надежный кремниевый пистолет, снова на взводе. Мне нравится ощущать его вес, как и вес ножа, что на каждом шагу несильно бьется об мою ногу. Что за девушка, да чего уж там, что за человек находит успокоение в подобных вещах?
Такая вот девушка. Такой вот человек. Что тут поделать?
На подходе к деревне я прохожу мимо лесопилки: длинного здания без окон, но с башней, от которой поднимаются в воздух клубы белого пара, и огромным колесом, вытягивающим воду из реки. На таком небольшом расстоянии ее шум оглушителен, повсюду рев, скрип и грохот. Я морщу нос, как будто это может помочь. Когда Джайлз расширит лесопилку, станет в сто раз хуже. А что касается потребления воды… «Не мое дело, – напоминаю себе, – не мое дело, не моя проблема. Уже не моя».
Подходя к Ормсколе, я разряжаю пистолет и прячу его в корзину. Настроение тут же портится. Вблизи она все так же похожа на место из сказки, но в тот момент, когда я пересекаю мост и вхожу в деревню, сюжет меняется. Я больше не отважная молодая героиня, а чудовище. Или если не само чудовище, то его дочь. Во всяком случае, Джайлз заставил жителей поверить именно в это.
И он прав. Джайлз абсолютно прав насчет моего отца. Он убийца.
Я знаю, потому что видела.
И поэтому я не могу злиться на местных за такое ко мне отношение.
По пути я миную сидящего в своем саду Ольда Йена Стюарта. Какой-то дальний родственник Джайлза, что-то вроде четвероюродного брата. Он замечает меня и охает, а потом целует костяшки своих пальцев и прижимает их ко лбу, открещиваясь от меня, как от горного духа. Женщины отгоняют детей от калиток, когда я прохожу мимо, словно то, что я росла без матери, – недуг, который может им передаться. Мужчины, идущие мне навстречу по дороге к лесопилке, не сводят с меня прищуренных глаз. Они будто пытаются решить, на кого я больше похожа: на своего затворника и, возможно, убийцу отца или на свою, как поговаривают, покинувшую мужа и ребенка мать. Даже не знаю, какой вариант им кажется более привлекательным.
Судя по словам Рена, никто не поверил Джайлзу, когда тот примчался с горы и начал кричать про убийство. Все кивали и соглашались, мол, да, как ужасно. Однако большинство посчитало, что моя мать по собственной воле ушла в Балинкельд или дальше, когда поняла, что связала свою жизнь с человеком, для которого озеро всегда на первом месте. За несколько предшествовавших ее исчезновению недель они повидали достаточно, чтобы поверить, что она не выдержала и, в конце концов, сбежала.
На самом деле именно эта история вдохновила меня уйти. Мне нравится, как люди верят, что моя мама где-то ведет жизнь, которую выбрала сама. Я не смогла спасти ее от отца, но кое-что для нас могу сделать.
Когда дохожу до площади, я с удивлением обнаруживаю людей, стаскивающих к ее центру старую мебель и обрезки бумаги с лесопилки, чтобы сделать костер. И только тогда вспоминаю, что уже канун Самайда – праздника, знаменующего наступление лета.
Я смотрю на разрастающуюся кучу дров и почти что чувствую вкус приготовленных на костре колбасок, соленого масла и горячего хлеба. Вспоминаю о последнем урожае яблок, собранных прошлой осенью. Зимой их сушат, потом режут на ломтики, насаживают на палочки и окунают в горячую карамель. Она капает на пальцы и ладони, и потом их приходится облизывать дочиста. Разлитый в маленькие чашечки березовый сок на вкус как шелк. Отец сажает меня на плечи, чтобы поднять над толпой, и я могу видеть играющих скрипачей, кружащихся танцоров, целующихся влюбленных.
Помню, как в один год отец снял меня со своих плеч и купил горячий виски для себя и мамы и рожок с леденцами со вкусом еловой шишки для меня, чтобы я не скучала, пока они пьют. Помню, что мама оттолкнула свою чашку и рассмеялась.
– Мне же нельзя сейчас пить, так ведь? – проговорила она, а отец уставился на нее, сбитый с толку, а потом хлопнул себя по лбу.
– Я забыл, – с улыбкой повинился он.
– Везет тебе, – ответила мама, и оба засмеялись.
Тогда я не поняла, что смешного. Когда они обнялись, я почувствовала себя одинокой и брошенной…
В памяти всплывает еще одно воспоминание с того же праздника: щуплый мальчишка с падающими на глаза светло-каштановыми волосами сидит в одиночестве у колодца, а к его ноге привязана здоровая металлическая пластина. Он зло смотрит по сторонам, словно силой мысли может отпугнуть людей. Но не меня.
Я отхожу от обнимающихся родителей и подсаживаюсь к нему, предлагая конфету. Помню звук, с которым он вгрызался в леденец, скрип зубов по твердому сахару. Мальчишка попросил еще, и я поделилась. Он съел весь рожок, пока я рассасывала одну конфету. Рен.
Это был последний Самайд, на котором я присутствовала. Как раз после него…
– Альва?
Я замечаю прямо перед собой Гэвина Стюарта, сына Джайлза, робко размахивающего рукой у меня перед глазами. Позади него стоят его друзья, которые раньше были и моими друзьями, и наблюдают. На их лицах отражаются удивление, растерянность и, возможно, немного презрения. Все вместе. В ответ я выпрямляю спину.
– Привет, – говорит Гэвин, в его карих глазах светится удовольствие. – Рад тебя видеть. Давненько мы не встречались. Как ты?
– Все нормально. – Я кивком указываю на костер. – Как продвигаются дела?
– Хорошо. Будет отличный праздник. Думаю, лучший из всех. Ты… планируешь прийти в этом году?
Не многие задали бы мне этот вопрос без нотки фальши в голосе, но интерес Гэвина искренний. Он копия своего отца: такие же рыжие волосы с золотым отливом, румянец на лице, то же крепкое телосложение, но характер у Гэвина просто замечательный. Хотя, имея такого отца и заискивающих перед ним односельчан, он мог бы позволить себе быть скверным. Однажды лесопилка достанется ему, а это означает, что и Ормскола окажется в его руках. Большинство юношей, обладай они подобной властью, превратились бы в негодяев. Однако Гэвин… он всегда был добрым.
– Нет, – наконец отвечаю я, принося облегчение всей его компании.
Гэвин, может, и порядочный человек, но Хэтти Логан, Кора Рейд и Джейм Баллантайн – нет. Много времени прошло с тех пор, как мы были друзьями. Если быть точной, семь лет.
– Подумай хорошенько, – продолжает Гэвин. – Мы совсем не видимся в последнее время.
– Па не дает мне передохнуть, – отзываюсь я. – С этим озером столько работы.
– Ну, если ты передумаешь, я приберегу для тебя танец.
Он улыбается мне такой ослепительной и милой улыбкой, что я неосознанно улыбаюсь в ответ.
А потом замечаю Рена, которой украдкой машет мне, прежде чем скрыться за поворотом на ведущей к таверне улочке. Он напоминает мне о том, что я пришла сюда не для того, чтобы портить настроение жителям деревни.
– Мне пора, – говорю я.
– До завтра? – с надеждой интересуется Гэвин.
– Увидимся, – произношу я и только отойдя понимаю, что это может быть расценено как обещание.
Сначала я направляюсь в магазин, прокрадываюсь меж рядов, уставленных банками с маринованной капустой и луком, с молоком и маслом, притворяюсь, что выбираю между двумя мешками муки, пока единственный находящийся внутри покупатель не уходит.
– Есть новости о почтовой телеге? – не здороваясь, спрашиваю у Мэгги Уилсон, когда подхожу к прилавку.
Какой смысл притворяться, что мы приятельницы? Однажды я слышала, как она нарочито громким шепотом (явно специально для меня) говорила миссис Логан, что я однажды порежусь о собственное остроумие. Старая лицемерка. Она и сама за словом в карман не лезет.
Мэгги Уилсон знает все об Ормсколе. Джайлз использует деньги и лесопилку, чтобы заработать всеобщее признание, но именно Мэгги – прирожденный лидер. Она оставалась единственной владелицей магазина с тех пор, как через несколько месяцев после свадьбы умер ее муж. По слухам, она горевала три дня: первый день плакала, на второй похоронила его, а на третий сделала перестановку в магазине на свой вкус. После этого она снова открыла двери, и с тех пор они никогда не были закрыты. Эти события произошли около сорока лет назад, а она до сих пор на коне: железные нервы и сердце.
Я лучше буду остроумной, чем тупой. Ножи лучше держать заточенными. И кто, как не она, может подтвердить эти слова?
Мэгги смотрит на меня поверх очков-полумесяцев.
– Ага. По моим подсчетам, почтальон будет здесь завтра в районе полудня. Как раз к празднику. – Она сощуривает глаза. – Надеюсь, все станут вести себя прилично, пока в деревне будут гости.
И как по сигналу мои щеки заливает румянец.
Пару лет назад я была влюблена в Дункана Страуда, почтальона. И была не единственной. Когда он впервые приехал к нам, его, двадцатилетнего, только что назначили на должность. В тот день на площади собрались все женщины Ормсколы, желая взглянуть на новенького. Я едва не потеряла рассудок при виде играющих на его руках мускулов, пока он разгружал мешки. Никогда раньше такого не видела.
– Ты и глазом моргнуть не успеешь, как я вернусь, – уезжая, пообещал он и подмигнул мне. И я пропала. Как оказалось, не так уж много для этого и надо было.
Шесть месяцев я ждала его возвращения. Уже тогда я готовилась покинуть деревню, но из-за Дункана мои мечты о побеге стали иными. Они превратились в фантазии, где он закидывает меня на плечо, говорит, что просто обязан на мне жениться, что жить без меня не может и забирает с собой.
В свою защиту могу сказать, что мне было четырнадцать. Время наивности. Так что, полагаю, то, что произошло впоследствии, стало для меня хорошим уроком.
Я ждала, когда он вернется. Сидела у обочины ведущей в Ормсколу дороги в своих лучших юбках и блузе, старалась не щуриться от слепящего солнца. Он узнал меня, остановил телегу и предложил подвезти. Я быстро запрыгнула на нее, передала Дункану переписанные мною тексты, а когда он наклонился, чтобы спрятать их, попыталась его поцеловать. И попала ему в щеку. Справедливости ради замечу, что он не рассмеялся. Просто отодвинул меня и произнес невыносимо мягким голосом, что я очень хорошенькая, но слишком маленькая для него. Я убежала.
Спрыгнула с телеги и помчалась обратно в гору, чтобы зализывать раны.
Новые предназначенные для переписывания рукописи он оставил у Мэгги. Та смотрела на меня сердито и с укором, когда я прошмыгнула в магазин и спросила, известно ли ей, что с ними сделал почтальон. Я уверена, он не рассказывал, что произошло, но с тех пор она смотрит на меня осуждающе, стоит только спросить о Дункане.
– Я так понимаю, что ты вернешься, чтобы встретиться с ним? – говорит Мэгги, в то же время неодобрительно фыркая носом. – Насчет работы, – добавляет Мэгги, и я стараюсь снова не раскраснеться.
Если бы она только знала, что Дункан станет моим спасением, хоть сам об этом и не подозревает. Всего через пару дней я спрячусь под мешками с письмами, исполненная благодарности за то, что больше никогда не увижу, как Мэгги кривит лицо.
– Стараюсь не пускать нищету на порог, миссис Уилсон, – широко улыбаюсь ей.
– Нищета не самое страшное, что может поселиться с тобой в одном доме.
У меня перехватывает дыхание.
– Вы о чем это?
– Ни о чем, – произносит она тоном, подразумевающим противоположное. – Не смею тебя задерживать.
Мэгги имеет в виду «выметайся», что я и делаю прежде, чем скажу что-нибудь такое, о чем впоследствии пожалею.
Глава шестая
Я нахожу Рена в таверне Мака. Здесь, как тактично выразился бы благородный человек, «особая атмосфера». На деревянном полу темнеют зловещие пятна, столешницы усеяны царапинами и щербинами, а на барной стойке сидит сторож – грязный одноглазый кот, который кусает всех, кто попадает в поле его зрения.
Это гиблое место, но разве тот, просит о помощи, имеет выбор?
В таверне продается два вида стаута[2], один сорт виски и все. Для более почтенных господ, вроде Джайлза Стюарта, есть трактир, где у Рози Тэлбот можно купить приличный ужин и вино. А для таких, как я, Рен и те, кто проводит ночи, вкалывая на лесопилке, существует таверна. Сегодня, как ни странно, она почти пустует, все либо на работе, либо отсыпаются перед ночной сменой.
Рен сидит в углу в обнимку с глиняной пивной кружкой. На нем надето черное пальто, по задранному вороту которого рассыпались волосы. Он не поднимает головы, пока я не сажусь напротив и не встречаю взгляд его проницательных голубых глаз.
Он съел все леденцы из рожка. Все, кроме того, что был у меня во рту.
Разве я могу такое забыть?
– Привет, – говорю я, тянусь к его кружке и пью из нее, пытаясь таким образом скрыть растерянность. В кружке не эль, а яблочный сок. Очень освежает после пройденного пути. Я снова возвращаю кружку Рену.
– Ты принесла деньги? – тихо спрашивает он.
Я залезаю рукой в корзину и достаю деньги: ничем не примечательный мешочек с монетами, каждая из которых завернута в тряпочку, чтобы они не звенели и не выдавали себя. Я проверяю, где Мак, прежде чем подвинуть мешочек к парню. Кот презрительно смотрит на нас.
Рен проводит рукой над мешком, и тот исчезает. Ладони парня снова лежат на кружке. Он, ни слова не говоря, поднимает кружку и пьет.
– А моя часть сделки? – интересуюсь, когда ловкие руки не исполняют еще один трюк и пули не появляются на столе.
Рен одними глазами указывает в сторону. Там появился Мак, и теперь они вместе с котом наблюдают за нами с легкой насмешкой. Мужчина натирает пивную кружку такой грязной тряпкой, что скорее пачкает ее.
– Не здесь.
– А где же? – шепчу я.
– Пойдем, – отвечает Рен, вставая и выскальзывая из-за стола. У него больная нога, и движения поэтому кажутся неуклюжими.
Я встаю, чтобы следовать за ним, но из-за барной стойки выходит Мак, упирая толстые руки в бока.
– С вас гроут[3] за напиток.
Ничего неожиданного. Рен не заплатил. Я вынимаю кошелек из корзины, достаю оттуда потертую серебряную монету и выхожу вслед за парнем. Он уже у центра площади, пальто развевается за его спиной словно крылья и привлекает к себе недружелюбные взгляды компании Гэвина. Равно как и я. Только у Рена лучше получается их игнорировать. Он останавливается у края площади и ждет меня.
– На нас пялятся, – бормочу, оборачиваясь на Джеймса Баллантайна и Кору Рейд, которые с отвращением смотрят нам вслед.
– Тебя это беспокоит? – спрашивает Рен, и на его лице отражается удивление. – Стыдно, что тебя увидят со мной? Не хочешь, чтобы они думали, что ты дружишь с этим мальчишкой Россов?
У него поразительно точно выходит изобразить Мэгги Уилсон. Мне требуется несколько секунд, чтобы собраться с мыслями, и все это время парень не сводит с меня глаз.
– Просто не хочу, чтобы люди распускали слухи, будто я таскаюсь за тобой по Ормсколе, как потерянный ягненок, – объясняю Рену.
Он ухмыляется и, не отвечая, продолжает идти дальше. Я, возмущаясь про себя, плетусь за ним по улице мимо мясника и пекаря, мимо деревенской управы и маленькой часовенки, мимо кузницы Йена Смита.
Мы оставляем позади аккуратные домики с белыми оградами и покрашенными в яркую краску дверями; неухоженные и разваливающиеся лачуги с потрескавшейся краской и заросшими садами, где валяются бутылки; жилища с грязными, заляпанными жиром и пальцами окнами. На мгновение мне начинает казаться, что парень ведет меня к себе домой, и мной овладевает приятное волнение. Я и представить себе не могу домашнего Рена, он чересчур неземной, чтобы жить в обычном доме. Но мы проходим мимо последних построек с их редкой соломой на крышах и замазанными трещинами в стенах, достигаем пастбища и продолжаем идти в сторону леса.
– Мы идем в лес? – недоумеваю я. – Рен? Мне скоро нужно возвращаться.
Меня нет дома уже почти два часа, времени на баловство не осталось.
– Мы почти пришли, – отвечает парень, на неровной дороге начиная хромать еще сильнее.
– Куда? – вопрошаю я, но он молчит.
Под кронами деревьев гораздо прохладнее, а запах смолы и хвои сильный и явственный. Я снова вспоминаю о леденцах, о жадности и страхе на маленьком лице Рена. Интересно, помнит ли он или забыл.
У меня под ногами хрустят коричневые еловые иголки, я зарываюсь в них мысками ботинок и пинаю, пока мой спутник не останавливается на небольшой полянке. Он садится на упавшее бревно и вытягивает ноги перед собой. Правая немного развернута внутрь – это единственный признак, указывающий на вывих. Я тоже усаживаюсь, забравшись на приподнятый корень, и ставлю корзинку между нами.
– Нам обязательно было сюда тащиться? – интересуюсь у Рена, при этом разворачиваясь так, чтобы видеть его лицо.
– Я тебя раньше сюда не приводил, не так ли? – спрашивает он, и я киваю в подтверждение его слов. – Это мое любимое место. Я прихожу сюда подумать.
Я осматриваюсь вокруг, пытаясь понять, что здесь особенного, но тут парень достает из-под пальто сверток, и мое внимание возвращается к нему. Пули. Пульс сразу же учащается.
– Для чего они? – задает он вопрос, взвешивая сверток в руках.
– Для пистолета. – Я демонстрирую свою лучшую улыбку. Только он окидывает меня ледяным взглядом.
– Для чего они?
– Я только что ответила тебе.
Рен склоняет голову набок.
– Ладно. Допустим, пули для пистолета. А как насчет нового арисэда и платьев?
– Я решила, что мне нужно чаще выходить в люди, – улыбаюсь я, однако ответную улыбку не получаю.
– Ты уезжаешь, так ведь? Вот для чего тебе все это. Все те вещи, о которых ты просила. Ты хочешь сбежать отсюда.
– Нет, – не моргнув, лгу я.
– Куда ты собралась? – продолжает он, игнорируя мои слова. – Должно быть, в Инвернесс.
– Рен…
– Я хочу с тобой. – Я едва не давлюсь воздухом. – Разве это так странно? – Он внимательно смотрит на меня. – У меня тоже полно причин, чтобы хотеть уйти. Более того, я не местный, помнишь?
Я качаю головой.
– Можно я просто заберу свои пули?
Рен кладет сверток обратно в карман.
– Если хочешь получить их, позволь мне отправиться с тобой.
– Росс Маррен, выброси из головы мысль о том, что я собираюсь сбежать. Это смешно.
Я встаю, подхожу к нему и протягиваю вперед раскрытую ладонь.
– Называешь меня полным именем. Как же все серьезно, черт побери. Только я вовсе не шучу: не берешь меня, не получаешь пули. И можешь забрать свои деньги.
Он снова лезет в карман и достает мешочек, который я ему передала и который теперь висит в воздухе, крутится то в одну сторону, то в другую. Допустим, мне не нужны эти пули. Можно взять другое оружие, не обязательно именно это. Я выброшу револьвер в озеро, отпущу его. Время пришло. Зачем вообще мне в Терсо пистолет?
Однако мысль о том, что придется расстаться с револьвером, нагоняет на меня панику. На лопатках тут же выступает пот, а сердце начинает биться немного чаще. Нет, я не в силах бросить его здесь. Не могу избавиться от него. Он мне нужен. И пули для него мне тоже нужны. Не знаю почему, но это так.
– Я думала, мы друзья, – предпринимаю новую попытку.
– Так и есть. И поэтому ты должна рассказать, когда мы выдвигаемся. Именно так и поступают настоящие друзья.
От отчаянья я уже готова завыть.
– Рен, отдай мне пули или, клянусь…
– Клянусь что? – Он обводит меня взглядом с головы до ног, ухмыляется и снова прячет мешочек с деньгами. – Альва, перестань. Тебе незачем строить из себя сильную девчонку. Я тебя знаю.
В этой фразе мне слышится эхо собственных слов, произнесенных вчера на озере. Но в его тоне не звучат извинения. Напротив, парень уверен в моей капитуляции, потому что у него есть то, чего я хочу; то, что мне необходимо. Рен всерьез думает, что знает меня, но на самом деле не имеет обо мне ни малейшего представления. О том, что я повидала и что сделала.
Не отдавая отчета в собственных действиях, я опускаю руку в корзину и достаю пистолет.
На секунду глаза парня расширяются от удивления, и я ощущаю триумф. Не так уж хорошо он меня знает.
Затем его губы расползаются в усмешке, а моя решимость дает трещину. Вспышка гнева уступает место ледяному ужасу от осознания собственных поступков. Что, черт возьми, я затеяла?
Рена не пугает вид оружия. Его это ни капельки не беспокоит.
Парень протягивает руку, хватает пистолет за ствол и притягивает его – и меня – к себе, пока тот не упирается ему в лоб. Все это время Рен спокойно за мной наблюдает.
– Я не собираюсь стрелять в тебя, – тихо произношу я.
– Говорит девчонка, приставившая пистолет к моей голове. – Парень улыбается. – Они в верхнем внутреннем кармане, если тебе интересно.
Я пытаюсь отвести пистолет, но Рен крепко его держит, прижимая к своей коже.
– Тебе жить надоело? – возмущаюсь я. – Это не смешно, перестань.
– Забирай.
Я гляжу парню в глаза и пытаюсь прочесть в них его намерения. Потом медленно тянусь к внутреннему карману пальто и нахожу коробку с пулями прямо у его сердца. Берусь за нее, ощущая костяшками пальцев ритмичные удары под ребрами, сильные и быстрые. Несмотря на высокомерную ухмылку, Рен напуган.
Или взбудоражен. При этом он улыбается мне искренне и открыто.
– Ты сумасшедший.
– Правда?
Когда я вызволяю коробку, Рен поднимает свободную руку и кладет ее на мою. Одной прижимает пистолет ко лбу, другой – мой кулак к груди. Его сердце бешено бьется, точно как и мое. На меня смотрят голубые глаза-льдины, чистые, как небо у нас над головами. Девушки на свою беду могли бы утонуть в этих глазах.
Затем парень, моргнув, отпускает и пистолет, и мою ладонь.
– Альва? – Его голос звучит тихо и напоминает урчание, от чего у меня пересыхает во рту.
Я поднимаю бровь, стараясь держать рот на замке.
– Я знал, что ты меня не застрелишь, – сообщает Рен уже обычным тоном, закладывая руки за голову и откидываясь назад. – Ты не взвела курок.
Я разворачиваюсь и убегаю, оставляя парня в лесу с едва заметной красной отметиной на лбу, напоминающей выцветший след помады. В сознании словно выжигается этот образ: он сидит на бревне, часто дышит, а щеки у него горят. Горят, как и мои. Он часто дышит, как и я.
Я получила то, за чем пришла. Почему же тогда мне кажется, что я проиграла?
