Меир Ландау
Сага о Рождённом Землёй
…из манускрипта…
«Первый раз данайцы вторглись в нашу землю с северо-запада, преодолев Ильмару-Реку. Но троянские воины, ведомые могучим Геркле разгромили их и сбросили в воду Моря Ильменя. И данайцы трусливо бежали от наших стрел и мечей. В бою этом, могучий Геркле поразил мечом вождя мирмидонов Патрокла и многих его воинов, и сотников, и тысяченачальников. Ликовала вся страна, и каждый возносил славу царевичу Геркле, победителю данайцев!
Данайцы совсем не имели коней. Их воины шли в бой пешком, высаживаясь со своих быстрых челнов. А наши воины ходили верхом.
У Моря Ильменя Геркле настиг данайцев врасплох, внезапно наскочил на них окружив с двух сторон. Издали мирмидоны приняли троянское войско за табуны кентавров и бежали. После сей победы, они прозвали Геркле – «табунщик», что на их языке звучит – «гектор». И запомнили его враги под этим именем.
Удручённые и оскорблённые смертью Патрокла, мирмидоны подняли на щит его младшего брата Ахилла. Под покровом ночи Ахилл пересёк Ильмару-Реку на сотнях галер и плотов, и лодок, и на огромных данайских щитах и сжёг городок и крепость Золотой Рог, который они, данайцы, называли Галата. Жителей его он вырезал, а оставшиеся в живых бежали в горы, откуда ушли на берега Понта. Разорив Золотой Рог Ахилл ушёл обратно во Фракию, где стоял своим станом, не став дожидаться подхода войска Геркле.
Геркле обыскал всё побережье, и не найдя мирмидонов возвратился в Трою. Когда он приближался к Трое жители всех окрестных поселений приветствовали его устилая дорогу вербовыми ветвями и кричали: «Слава Геркле победителю данайцев! Слава Погонщику Коней!» А жители стольного града Троя высыпали из Золотых Врат, ликуя и восторгаясь славе и победам непобедимых воинов державы русоголовых. После величественного триумфа и благодарения богов за дарованную победу, царевичи Геркле и Парис отправились в Аргос, столицу данайцев, дабы заключить мир с их базилевсом и множеством архонтов. И сей мир, должен был утвердиться на долгие годы между нашими народами…»
Таг провожал отца в далёкое плавание. Собственно для него это не было чем то необычным, встречать отца с походов и провожать в походы. Как и всегда, Таг был участником многолюдной процессии, в которой принимал участие чуть ли не весь город. Тут были все. Только Парис теперь уезжал вместе с отцом Тага. Так захотел дедушка. Это слегка огорчало Тага. А означало такое расставание только одно: Тагу предстояло остаться вместе со скучным и не понимающим его шуток и баловства Энеем, к тому же ябедой и жалобщиком.
Народ толпился у пристани, ликовал, махал руками, что-то кричал. Мальчик, порой не слышал сам себя. «Зачем кричать, когда сам себя не слышишь?», – подумал он и решил, что лучше просто молча постоять, сделать важный вид и тогда его все зауважают. По крайней мере дедушка стоял молча. И Анхиз стоял молча. И Пайрон. И воины из охраны. И даже Эней. Только Таг размахивал руками, свистел и прыгал от радости. Но посмотрев на дедушку он решил так больше не делать.
Толпа бесилась. Кричали и махали руками вслед уходящему кораблю кто угодно, совсем чужие люди. Если бы можно было собрать тут, на пристани, семьи всех уходящих сейчас в море, родственников всех троянских матросов, а этих беснующихся от непонятной радости разогнать по домам, то кучка людей оказалась бы совсем малюсенькой. От этих мыслей Таг расстроился. А ещё больше расстроился, когда увидел ради чего собрались люди. Оказалось, что вовсе не любовь к царевичам пригнала их сюда. И не почитание дедушки. Мальчик чуть не выпал из колесницы от людского рёва, когда два воина начали разбрасывать из мешка золотые червонцы. Они швыряли золото прямо в толпу.
Что тут началось! И визги, и шум, и давка. Люди сбивали друг друга с ног, дрались за каждую монетку, словно голодные собаки на базаре дерутся за кость брошенную случайным прохожим. Таг зажмурил глаза и закрыл от ужаса лицо ладошками. Это увидел дедушка. Он что-то сказал воинам, и развернув колесницу погнал коней вдоль моря, в сторону возвышающегося вдали храма…
Воины последовали за царём…
Процессия проехала портом, оставляя толпу позади. А шум толпы продолжал доноситься следом и обгоняя царскую колесницу. растворялся в воздухе… Но чем дальше отъезжали, тем он становился глуше и тише. И вдруг – ничего. Только дедушка, кони, да молчаливый Эней. А ещё чайки над головой и витязи по бокам. Таг продолжал смотреть вслед уходящему кораблю, который становился всё меньше и меньше. Потом превратился в маленький белый парус и скоро совсем исчез из виду. Осталась только синяя волнующаяся гладь, над которой кружили бакланы, выхватывали из волн рыбу и уносились куда то вдаль. Белые на синем. Но Таг всё ещё всматривался в горизонт, даже махал рукой, когда ему казалось, что парус отцовского корабля, нет-нет, да и вынырнет из-за яркой, сияющей, полоски…
Так он смотрел в море и печально вздыхал. Он мечтал, когда ни будь пойти вместе с папой в поход, далеко-далеко, подальше от мамы и от надоевшей Трои, и от старого Анхиза, и самое главное, подальше от этого скучного Энея.
Правда, можно было взять с собой Париса. И поскольку Парис сегодня первый раз отправился в поход, Таг думал, что именно так всё и будет.
– Ладно тебе журиться, – услышал Таг голос дедушки, – отец уехал, но скоро вернётся. И боевых походов теперь станет мало. Вы больше времени станете проводить вместе.
– А почему не станет боевых походов? Люди перестанут воевать? – спросил удивлённо Таг, и сама эта мысль ему показалась сказочной.
– Перестанут, – согласился Приам, – и когда теперь враг зайдёт к нам? Ведь твой папа поехал за миром для нашей страны! Мы оставляем тебе в наследство мир, а людям покой!
Таг улыбнулся. Он не любил войн. Он помнил, как хоронили погибших воинов, как плакали их жёны и дети, и даже старики-родители смахивали слёзы с глаз. А раз люди плачут, значит война это плохая штука, – считал мальчик. Правда самой войны Таг ещё не видел. Ни одного боя не видел. И не хотел. Жутковато было. В общем, не хотел Таг становиться воином, как ни старался Анхиз сделать из него витязя. Мальчик считал, что все ссоры и споры можно и словами разрешить. Ведь для этого же и дан ум человеку! И Таг верил, что когда он станет царём, то обязательно будет так делать. И тогда троянцы будут самыми счастливыми людьми на земле…
– А почему Эней молчит? – прервал его размышления Приам.
– Разве ты ничего не хочешь сказать? – спросил, усмехнувшись, Приам у Энея, – ведь тебе в грядущем командовать войсками нашей страны! А тут, Таг решил прекратить все войны на земле!
– Наша воля на лезвии меча! – злобно отрезал Эней и замолчал.
– Гм, – ответил Приам, – видать, ты наслушался речей своих старших братьев?
– И они – правы!.. – посмотрел на отца Эней…
Приам всегда посещал храм Асменя. Особенно в молодости, перед тем как уводил воинов в походы. Тогда он был силён, грозен и красив, как сейчас Геркле.
Приам всегда смело наносил соседям сокрушительные удары. Ему покорились и сирийцы на юге, и атураи на востоке, утихомирились народы моря и воинственные горцы поднебесной страны Урарту. Даже далёкая страна Кеми и та склонилась перед Приамом. Так что, как считал Приам, своим детям он не оставил врагов. Но враги появились сами собой. Это были жестокие, кровожадные, рыжебородые и косматые пришельцы с далёких северных гор, одетые в звериные шкуры. Они красили лица красной охрой и посыпали головы серым пеплом. Себя, эти дикари звали непонятным слуху именем – «эллины».
Они, эллины, разорили цветущую страну пеласгов, единоплеменников троянцев. Там где когда то цвели сады и золотились на солнце нивы, теперь лежала голодная и разорённая страна, раздираемая распрями эллинских племён, напоминавших шайки оголтелых разбойников, объединявших свои банды только за пять шагов до войны. И хотя эти дикари научились у пеласгов мыться и одеваться по человечески, заняли их дома, обратив хозяев в бесправных рабов, перестали в голодные годы поедать своих детей, суть их осталась прежней. Это были хладнокровные убийцы не знающие жалости. Их хотелось назвать только врагами всего человеческого рода…
…выросли дети. Теперь Приаму оставалось лишь молиться богам о ниспослании удачи в боях своему старшему сыну. Но время шло. В свой первый поход уходил Парис… Именно ему предстояло подвести Агамемнону в знак мира белого скакуна, и испить с ним хмельную чашу перемирия. Приам ждал этого половину своей жизни…
Приам сегодня хотел вознести прошения богам о ниспослании благословения своим детям, ушедшим за море, к коварным данайцам…
Храм стоял на обрыве над самым морем. У врат раскинулся небольшой двир, площадь, подступавший к песчаному обрыву и буквально срывавшийся вниз, в бушующие волны. От этого двира к вратам поднимались ступени, возвышаясь над ним, словно взлетая вверх. Из-за них храм казался ещё более величественным, огромным, будто бы уносящаяся в небо башня-стрела. Казалось, что он раскачивался на ветру, угрожая обрушиться на город. Но не падал.
Таг глянул вверх, на маковку купола. У мальчика закружилась голова. Тут он был впервые. Раньше Таг любовался этим сверкающим куполом только с балкона дворца, но и не предполагал, что на самом деле храм такой огромный. Он слыхивал, что этот храм старше самой Трои на тысячу лет. Дедушка рассказывал Тагу, что когда-то давно его возвели далёкие-предалёкие предки троянцев. И вот уже тысячелетия не смолкают одиннадцать колоколов под самым куполом храма и не гаснет священный огонь, привезённый с берегов Рай-Реки, Древнего Потока. Она течёт где то на севере, далеко-далеко, в стране степных кочевников. Рай-Река пересекает бескрайние степи, пробивает высокие горы, прыгает с огромных порогов и впадает в Северное Море… На берегах этой реки и жили те, кто почему то решил уйти сюда, что бы построить и этот храм, и этот город, распахать тут поля и засеять их золотистой пшеницей… Дедушка называл их ангирасы.
Слово «ангирасы» Таг выговаривал ломая язык и вскоре стал говорить просто – «асы»… Они пришли сюда и всё тут построили. И звали их именно так!.. – решил для себя мальчик.
Таг был восхищён храмом. Много тысяч лет лет! Это казалось ему неимоверным! Он пытался представить, но не мог себе представить, сколько людей родилось и умерло за эти годы, сколько их тут побывало, вошло в эти врата… Таг представлял их лица и ему чудилось, что он слышит их голоса. Это отдавало холодком в спине, таинственным страхом, но воодушевляло.
Таг казался самому себе необыкновенным. Он выбирал себе из этих призраков собеседника и мысленно беседовал с ним обо всём на свете. Ему рассказывали о далёких временах, когда не было ещё на свете ни дедушки, ни прадедушки, ни пра-пра-прадедушки, ни самого Божественного Лабарны, далёкого-предалёкого пра-пра-пра… и ещё раз десять «пра-пра»… короче – предка! Мальчик не знал сколько раз надо сказать это самое «пра», что бы понять, кто такой этот Лабарна и чем он настолько «божественный», которого никто никогда не видел, но почему-то помнят и почитают все.
А вообще этот храм, его стены и купол, и даже врата казались настоящими великанами. Таг заметил, что люди около них становятся вроде как малюсенькими букашками, а порой и совсем незаметны. Бывало, Тагу приходилось подниматься на городские стены, или бывать на башне, так и то начинало колотиться сердце и билось сильно-сильно, а потом болело, кололо, давило и резало, словно по живому. В животе всё начинало ныть. Поэтому Таг старался никогда не подходить к краю стены, что бы не смотреть вниз. А вообще он не любил высоты и боялся её. Когда ему мерещилось во сне, что он падает, то просыпался Таг в холодном поту, с криком. И только когда понимал, что это сон, то снова ложился и долго-долго успокаивался… И сейчас, глядя на храм Таг представил, что было бы с ним, окажись он на самой его верхушке…
Воины загнали коней прямо на ступени храма и встали в два ряда от врат до ворот двира. Приам, пошёл между ними, ведя за руку Тага. Эней следовал немного позади…
Таг начал считать ступени. Но сбился, досчитав до ста. Точнее не сбился, а просто дальше считать не умел. Начал снова. Получилось десять раз по сто. Сколько это, мальчик не знал, но решил обязательно у кого ни будь спросить. А пока что решил, что эти «десять раз по сто» называются «тьма». Спросят у Тага сколько ступенек к вратам храма ведут, он и ответит: – «Тьма!».
В храме сумеречно и холодно, ветер под куполом завывает, страшно, словно стая волков. А купола самого не видно. Тут как на городской площади ночью. Тёмные стены кажутся домами, а вверху, в темноте, словно небо ночное. Свечи и факела, чадят каким-то благовонным запахом. Солнце пробивается только сквозь малюсенькие окошка под куполом. Эти окошка кажутся звёздочками, которые выстроились вкруг и водят свой сказочный хоровод. Таг даже улыбнулся, глядя на них. Звёздочки показались ему милыми, приветливыми. И было их двенадцать. От них, на храмовую утварь, падали лучики и скакали, играли, резвились солнечными зайчиками по стенам, по колоннам, по лицу мальчика и Таг рассмеялся, пытаясь увернуться от резкого, внезапного света.
Навстречу вышел знакомый Тагу старый Лаокоон. Дедушка отпустил руку мальчика и приложив ладонь к груди, кивнул жрецу.
– Я пришёл просить помощи богов в путешествии моих сыновей.
– Боги будут благосклонны к царевичам, – ответил Лаокоон, – но я видел, что они привезут факел, который сожжёт Трою.
– Не говори загадками. Боги уже сообщили свою волю? – усмехнулся Приам.
Лаокоон взял Приама под руку.
– Боги огласили её, ещё до основания Трои.
Он повёл царя в темноту, что-то, тихо шепча и рассказывая так, словно сообщал великую тайну.
Мальчики остались стоять у врат. Время шло. Таг начал было скучать. Стоять и ждать пока наговорятся взрослые, было самым ужасным испытанием. А Тагу ведь было интересно. Во-первых, было интересно, о чём же идёт разговор, потому что Таг и сам хотел знать, что за волю боги сообщили. Во-вторых, темнота, скрывала какие-то тайны. Таг это знал! Да и вообще, всегда интересно первый раз в незнакомом месте. Особенно привлекали огоньки неподалёку. И вообще, думал Таг, не стоять же он пришёл у порога? Он и сам был не прочь поговорить по душам с Асменем. Ведь Асмень такой же мальчик, как и сам Таг? Если удастся подружиться, думал Таг, то Асмень, по дружбе, обязательно должен выручить, помочь папе и Парису в походе к этому коварному Менелаю.
Внезапный уход дедушки и Лаокоона, Тага даже обидел. Таг, почему-то, считал, что его тоже должны были пригласить на эту важную беседу. Раньше дедушка всегда звал Тага, если приходили гости. Особенно, если это были важные гости. А сейчас его оставили с самым злейшим врагом… Таг насупился и опустил голову.
– Чего это они? – шепнул он, – почему дедушка оставил нас тут?
– Что, почему? – раздражённо ответил Эней.
– Я тоже хочу попросить богов, что бы они помогли папе! А дедушка нас тут оставил, – сказал ему Таг.
– Стой уже молча, – словно отрезал Эней, и направился к жертвеннику.
Он не успел пройти и пяти шагов, как Таг немедленно его догнал.
– А ты куда? Я с тобой!
Эней чуть не закричал от возмущения.
– Ты можешь, хотя бы пять минут помолчать!?
– Нет, не могу. Я всё равно с тобой!
– Замолчи, глупый!
На жертвеннике всё ещё дымился жертвенный телёнок. Пахло вкусно. Даже аппетитно. Тагу показалось, что пришли они не в храм, а на дворцовую кухню, откуда каждый день исходили такие вот запахи. Мальчик улыбнулся и чуть не засмеялся.
– Как на кухне, – хихикнул он.
– Ты… – хотел, было, возмутиться Эней и уже занёс руку, что бы поставить Тагу подзатыльник…
Таг съёжился и зажмурил глаза, готовый принять удар… Но удара не последовало. Вместо него, Таг услышал чьи то слабые шаги…
– О почтенная, – услыхал мальчик голос Энея.
Таг открыл глаза и увидел выходящую из-за алтаря старую пророчицу Сивиллу.
Сивиллу никто и никогда не видел. Таг просто слышал, что есть какая-то старуха, что живёт она в храме и предрекает будущее. А это и была старуха. Вот и решил Таг, что это и есть Сивилла!
Она остановилась глядя сурово на мальчиков. У Тага вообще перехватило дыхание. Такой он и представлял себе настоящих ведьм. Страшных, суровых и обязательно строгих. Но Эней нашёлся быстрее Тага.
– О почтенная, – упал он на колени, благоговейно преклонив голову…
Таг, в недоумении последовал его примеру. «По-видимому, ей уже лет сто», – подумал мальчик.
Сивилла подошла к мальчикам и молча, движением руки показала, что бы дети поднялись с колен.
– Я не божество, – к разочарованию Тага, абсолютно старушечьим голосом произнесла Сивилла, – и нечего тут передо мной на колени падать!
Таг быстро вскочил и подбежал к Сивилле, чуть не заглядывая ей в лицо.
– Простите, почтенная, а правда, что вы знаете будущее каждого?
– Ну и нахал… – раздался тихий шёпот Энея, мгновенно выросший в гулкое эхо.
– Знаю, – присела Сивилла на амвон, – и скажу всю правду. Ибо если солгу, то боги отнимут у меня данный мне дар.
– А мне скажете?
– Скажу, но, смотря, что хотел бы ты знать, царевич, – ответила равнодушно, но строго Сивилла.
– А что со мной будет? – съехидничал Таг.
В пророчества он не верил, как не верил и отец, который говорил, что не разу не видел, что бы боги поражали своими молниями плохих людей. Зато, говорил Геркле, негодяев всё больше и больше плодится на земле, а боги, словно потурают этому, помогают им угнетать слабых и беззащитных. Поэтому, как считал мальчик, папа выше всяких там богов, потому что защищает хороших людей от плохих.
Старуха заметила сарказм в глазах мальчика, но даже не выдала обиды.
– Ты Таг, прозванный при рождении своём Скамандрий, наречёшься царём над царями, – спокойно ответила она.
– Ну, это все знают! – рассмеялся в ответ мальчик.
– Ему бы наглости поубавить, – дерзко влез в разговор Эней.
– Он не наглец! – словно хотела подскочить Сивилла, так, что даже Таг отпрыгнул с перепугу, – он подобен праотцам своим! И ты ещё поклонишься ему. Ему тысячи поклоняться во тьме веков и припадут к его ногам, как к престолу спасителя нашего народа! Это случиться, едва ты возглавишь свой народ, Эней!
Эней усмехнулся и отвернулся.
– Это я то, стану царём? В своём ли ты уме, почтенная Сивилла? Я, сын рабыни Гекубы – царь Трои? Да ты сама только что сказала, что царём земли Хатти станет Таг, и тысячи поклоняться ему, или как там?
– Верно, – Сивилла успокоилась, – только ты имеешь уши слышать, но не слышишь даже того, что тебе говорят! Ты станешь царём своего народа, но не в земле хеттов. Ибо скоро не станет ни земли, ни хеттов, но будут новая земля и новые небеса, и новый народ отчлениться от старого. И тебе строить новую твердыню, с которой не сравниться даже твердыня Трои! И в венце славы своей, в венце преподобности и могущества, ты, царь Эней, падёшь от вишнёвой косточки брошенной в твою сторону наглым мальчишкой, пришедшим мстить. А Тагу послужат Солнце и Месяц, и Зори и Звёзды, и Дни и Ночи. Он воссядет на престоле, на который не садился ни один смертный и возложат на его голову боги небесные Венец, который выше их венца Славы и Силы во сто крат! И твои потомки тебя забудут, но Таг станет отцом народа своего.
– Так чьей станет Троя! – вскричал Эней в ответ.
– Глупый мальчишка! – рассержено ответила Сивилла, – да тебя только власть и беспокоит! Хочешь Золотого Трона? – получишь его подобие набитое просом! У Тага вдесятеро больше мудрости, чем у тебя, великовозрастного дитя! Ты троянским царём не станешь никогда! Им станет Таг!
– Но ты же говорила только что обратное! – уже закричал Эней.
– Помни о косточке, брошенной наглым мальчишкой пришедшим мстить, – ответила тихо Сивилла, поднялась и поковыляла за алтарь.
– Сивилла! Сивилла! Эта косточка, что, она меня убьёт? – хотел было броситься вдогонку Эней, но остановился…
– Таг воссядет на Золотом Троне праотцов, и наречётся спасителем рода русоголовых, – бормотала старуха, – ибо он от рождения царь царей и господин господствующих и власть имеющий на вечные времена…
Пророчество Сивиллы повергло Тага в ужасную гордость. Он даже подпрыгнул от радости. Ему предстояло стать всемогущим царём и возможно, даже царём всего мира! Сама Сивилла назвала его царём царей! Но самое главное, что радовал Тага ещё больше, так это то, что она ужасно разозлила Энея! Видел бы кто его кислую морду, тоже повеселился бы!
Эней, «обладатель кислой морды», на самом деле ничуть не расстроился. Он считал, что судьбы делают сами люди, а послушать ворожбу разных святых старух и дедов всегда было интересно. По крайней мере, это напоминало мамины сказки. Он махнул вслед Сивилле рукой и отойдя подальше, присел на лавку важно скрестив руки на груди, стоящую под квадратной колонной…
Таг остался один. Из-за алтаря послышалось пение гаруспиков, чьи-то печальные вздохи и причитания по чьей то горькой судьбе.
Мальчик обернулся и увидел, что Эней довольно далековато и как всегда с обиженным взглядом и задумчивый, возможно, даже злой. А чего он обижался? Чего обижаться неизвестно на кого? Ведь Сивилла предсказала не ему плохую судьбу, а Тагу хорошую и счастливую! Да и не хотел Таг становиться царём. Если бы Эней попросил его: «Таг, можно я буду царём?», – то Таг бы не задумываясь, отдал бы ему всё царство и Золотой Трон в придачу! Не хотел Таг садиться на этот Золотой Трон. Он был огромный и холодный. А Таг был маленький и жуть как боялся холода. Да и скипетр с державой были не для его силёнок, тяжелы и огромны. А корона, скованная из семи диадем семи разных царств, когда-то захваченных его далёким предком, этим самым Лабарной, не то что бы на ушах висла, а даже на нос падала…
Таг обернулся на жертвенник, посмотрел на дымящегося телёнка и подумал: «Хорошо бы было, если бы я никогда больше не обижал Энея. Вон он, какой расстроенный. Да и вообще, хорошо бы было никого не обижать совсем…»
Мальчик молитвенно поднял вверх ладошки…
– Асмень, ты такой же мальчик, как и я, только живущий сейчас далеко-далеко, там где сияют прекрасные звёзды. Сделай так, что бы папа и Парис вернулись из похода живыми и здоровыми и ещё долго-предолго жили. Я не хочу, что бы была война, поэтому сделай так, что бы все боги помогли моему папе заключить мир с дикарями эллинами. И ещё, если хочет Эней быть царём, то пускай вместо меня лучше он им станет. А то он вечно из-за меня расстраивается. Ведь ты не был царём, а стал Богом. А я хочу, как и ты, быть просто мальчиком, как и все дети на свете. А когда вырасту, то обязательно прекращу все войны. Я обещаю тебе, что никогда не стану причиной горя у хороших людей. Можно мне, как и тебе, Асмень, быть просто мальчиком и приносить людям только доброе?… У тебя была гуска, несущая золотые яйца, которую ты выкрал у злого великана. А у меня есть красивый конь, Звёздочка. Если бы я, когда ни будь тебя встретил, то обязательно покатал бы на Звёздочке. Он у меня добрый. Ты не бойся, он тебя не скинет. А мой учитель, старый Анхиз, научит тебя ездить верхом. Он мне рассказал, что когда ты жил на Земле, люди ещё не приручили коней. Видимо для тебя будет интересно на Звёздочке покататься?..
Молитва Тага была молчаливой. Он стеснялся и не хотел, что бы его кто-то услышал, поэтому шептал слова своей молитвы тихо-тихо. Это был его личный разговор с Асменем.
Собственно, сходить в гости к Асменю домой мальчик хотел очень давно. И если в пророчество Сивиллы Таг не очень то и верил, то в Асменя верил всем сердцем и так же точно, всем сердцем, искренне Асменя любил. И даже когда играл, то представлял, что играет именно с этим мальчиком. Таг даже тайно советовался с ним о своих детских проблемах… Ведь собственно друзей то у Тага не было. А если друзей нет, то обязательно надо их, хотя бы, придумать. Таг это прекрасно понимал, зная, что от одиночества можно просто сойти с ума. А тут и выдумывать не надо. Тут настоящий Бог. Ему можно довериться…
Отдалёнными голосами доносился разговор дедушки с Лаокооном. Но Таг даже не вникал в него. Для мальчика это было чем-то непонятным, тем, что ему не дано знать и постичь. Именно поэтому он не слушал разговора двух стариков, которые словно шушукались, стоя около дальней стены…
Зато прислушивался к их разговору Эней…
Голоса раздавались глухо, но всё же отчётливо были слышны…
– Сивилла забирает свои книги, содержание которых никому неизвестно и уходит в далёкие земли за три моря, – слышался голос Лаокоона.
– За три моря? – опустил голову старый Приам. Он тяжело вздохнул и взялся за сердце.
– Что это может означать?
– Только одно, – ответил Лаокоон, – только одно, что боги обращают свой взор туда и там будущее нашего народа. Все три молнии судьбы ударят скоро по нашей земле, и здесь не останется народа русоголовых.
– А что говорит Сивилла?
– Ничего… Только то, что там будут иные цари, иная земля и иное небо.
Приам подумал и с надеждой взглянул на жреца.
– Может быть, наши дружины отгонят данайцев, и мы выйдем к берегам третьего моря, в погоне за врагом? И там воздвигнем иную Трою?
– Я бы не был таким уверенным в этом…
Лаокоон молча, взглядом, указал вверх.
– Смотри, царь. Видишь, как солнечные лучи прорезают окна под куполом храма? Они слишком ярки и светлы для могучего солнца. Они могут быть благословением богов, а могут быть страшным, всесожигающим оружием, как оружие наших пращуров, имена которых забыты. Это фаш-огонь. Такой жары не знала наша земля. Уже третий месяц ни одной капли дождя не выпало в стране русоголовых. Солнце выжигает землю делая её мёртвой. Так делают воины перед приходом врага, что бы урожай и селения не достались неприятелю. Ожидать надо прихода врагов, какого ещё не знала земля русоголовых, какого ещё не бывало со времён появления наших предков на этих берегах. Ибо даже наш отец-солнце сжигает наши посевы, лозы виноградные и сушит степь с её байраками и источниками вод.
– Ты думаешь, что враги вновь ступят на землю хеттов? – Приам насторожился.
– Море неспокойно, – покачал головой Лаокоон, глядя Приаму в глаза, – сегодня утром из него выползла змея, которая задушила чайку…
…из манускрипта…
«Я предрекал царю Приаму о гибели наших воинств и нашей земли. Солнце нещадно жгло землю и крестьяне боялись неурожая. Море было неспокойным и морские змеи без всякого страха выползали на песок, грелись на нём и нападали на рыбаков. Всё говорило о том, что боги насылают проклятие на наш край…
…пророчица Сивилла, за многие годы впервые вышла на свет из храма Асменя, дабы покинуть его навсегда…»
Порт внезапно взбудоражился. Люди бросали свои дела и бежали к храму, словно он в момент занялся огнём вспыхнув огромным пожаром. Многие бежали потому, что уже видели собирающийся народ, слышали крики, причитания и понимали, что происходит нечто важное.
С храма ударили сразу все одиннадцать колоколов…
Народу собралось столько, что негде было ступить ногой. Толпа падала на колени и начинала причитать, каждый на свой лад, предрекая что угодно кроме хорошего.
Сквозь эту толпу пробиралась старуха, одетая во всё белое неся на плече мешок полный каких-то свитков. За нею шли плачущие женщины и мальчики, так же одетые во всё белое. Гаруспики. Служители самого Асменя. Храмовые мальчики и их матери. А за ними брёл одетый в траурные одежды Лаокоон. Лаокоон вздымал к небу руки и призывал народ. Народ отзывался воплями и плачем, какими-то неразборчивыми причитаниями. Громче всех причитали женщины. Мужчины наблюдали за всем со стороны, стараясь не вмешиваться в происходящее. Но тоже с трудом скрывали печаль по уходящему, привычному всем, течению жизни, когда вот эта старуха направляла и их мысли, и чувства, и от неё одной зависело чему быть, а чему не миновать…
– Плачьте! Плачьте, о народ русоголовых! – словно призывал Лаокоон, – плачьте от твердыни расен до несийских городов! Плачьте на северных берегах и в степях! Плачьте на луках рек у моря! Она покинула нас! Она уходит, хранительница народа нашего, молитвеница за страну нашу!
– О Сивилла-матушка, на кого же ты покидаешь нас!? – как будто отвечали ему причитанием женщины, а Сивилла, молча и скоро двигалась дальше, не обращая ни на кого внимания, как будто просто шла на базар…
Причитания разрывались громом, смешивались с воплями и стенаниями…
– Ой, укатилось солнце ясное да за горы высокие, да за леса дремучие, да за облачка за ходячие, да за чисты звёзды за подвосточные! Покинуло нашу головушку, да со стадушком оно да со деточками, оставило нам горюшко, горе горькое на веки то вековечные… – вопили женщины.
– Горе! Горе на головы народа нашего! – разогревал Лаокоон толпу, и толпа разрывалась с новой силой. Хныканья мальчиков-гаруспиков и их матерей-жриц буквально глушили Лаокоона, не давал ему произнести даже слова. Плачу вторили стенания толпы…
Порт, взвыл настолько, что городская стража выехала туда немедленно. Складывалось впечатление, что случился бунт, или какая ни будь разбойная орда с моря надумала высадиться в Трое. После, правда, сотник узнал причину всеобщего шума и громогласья. Когда воины подъехали, они увидели, что таинственная Сивилла, оказавшаяся при обозрении сухенькой и маленькой старушкой, удалялась по дороге ведущей на север. Толпа, чуть отставая, следовала за ней, падала на колени и умоляла, взывая на все лады…
– Вернись, матушка, берегиня наша, хранительница! – в один голос выли люди, – матушка, зигзица вещая, зачем ты нас покинула, град наш осиротила!..
Собственно, ничего не обычного, сотник не заметил. Воины постояли ещё пару минут, проводили молчаливым взглядом из переулка весь этот ход и даже успели от него утомиться. А люди остановились только в городских вратах, именуемых Золотыми. Там Лаокоон упал на колени и начал громко молиться. Все последовали его примеру. Сивилла дальше пошла одна. Пошла быстро, бойко, не оглядываясь на город. Встретив её, любой прохожий принял бы вещую пророчицу за обыкновенную, жизнерадостную, бойкую старушку…
– Она ушла, – произнёс решительно сотник и повернув коня крикнул стражам:
– В цитадель! К Анхизу! Немедленно донести эту весть царю!
Подняв на дороге пыль, стражники развернули коней и помчались, не разбирая дороги…
…Этой ночью Тагу приснился волшебный сон. Он видел серебристый дивный луг с сияющей травой, звонкими, словно живыми, цветочками-колокольчиками, с деревьями на которых висели золотые листья. Роса капала с этих деревьев и выбивала очаровательную звонкую капель. А колокольчики подыгрывали росинкам. Таг засмеялся и побежал по этому лугу к маленькой речушке, что журчала и быстро текла по прозрачным хрусталикам. Мальчик сбросил с себя тунику и прыгнув в воду, окунулся с головой в живительную влагу речки… Приятный холодок охватил тело. Тагу стало хорошо и радостно. Выйдя на берег, он глянул ещё раз вокруг, любуясь золотистыми листьями и серебристой травой. Тут всё было необычно, не так как в степи. Таг понял, что он не на земле, а где-то в другой, в волшебной, сказочной стране за далёкими-предалёкими звёздами. Даже свет тут был не такой, а другой. Свет словно не тело, а душу освещал. Таг, казалось, всё это не видел, а чувствовал. Да что там чувствовал! Он понимал, что стоит ему подумать о чём-то в этой стране, как его мысль тут же сбудется. Поэтому он старался не думать о плохом. Все его мысли были только весёлыми и почему-то хотелось взмахнуть руками и полететь, высоко-высоко, под радужное и манящее небо…
