Меган Кули Петерсон
Дочь лжеца
Глава седьмая
До
Мама не спускается на ужин, и мы едим в полной тишине. Пустующее место за столом похоже на улыбку с отсутствующим зубом.
Ненавижу расстраивать родителей. Нужно было тщательнее проверить одежду Генри.
Каспиан накладывает мне на тарелку еще одну порцию стручковой фасоли.
– Собрал сегодня. Как тебе на вкус?
Я откусываю, вонзая зубы в хрустящую теплую мякоть.
– Потрясающе! Кас, да ты прирожденный садовод, это точно!
– Поможешь мне завтра с урожаем? Фасоли выросло много, и ее нужно всю собрать.
– Уверен? Я могу истребить растение, лишь посмотрев на него. Ты же сам видел.
Когда приятель улыбается, то на его щеке появляется ямочка, и я тут же по привычке касаюсь ее пальцем. Я раньше дразнила Каса, что у него на лице есть лишний пупок. Но теперь жест ощущается совершенно по-другому, и я отдергиваю руку, заливаясь румянцем.
Отец отпивает чай и комментирует:
– Меньше разговаривайте, больше ешьте. Правила нужны, чтобы их соблюдать.
Милли начинает плакать, и Томас принимается кормить ее из бутылочки. Заметив, что я за ним наблюдаю, он улыбается, но глаза остаются при этом серьезными.
– Завтра, дети, начнете покрывать дом еще одним слоем отражающей краски, – говорит отец, откладывая вилку в сторону. – В последнее время радиация вокруг усилилась. Должно быть, правительство установило неподалеку новую вышку сотовой связи.
Я никогда не видела мобильного телефона и, надеюсь, не увижу. Эти приборы служат источником электромагнитного излучения, отравляющего нас. Но отец знает способы, как обеспечить безопасность. В прошлом году мы натянули на внутренние стены дома специальную ткань, которая блокирует радиацию.
– Отличная идея, – поддерживаю я, вызвав улыбку на лице главы семьи. Тут замечаю, что Сэмюель почти ничего не съел, и спрашиваю его: – Как твой зуб? Все еще ноет?
– Болит весь день, – прикасается к щеке братишка.
– После ужина нанесем еще гвоздичного масла. Новый урожай, что я собрала на прошлой неделе, уже должен быть готов.
* * *
Окончив трапезу, я отвожу в сторону Сэмюеля, чтобы смазать его больной зуб маслом, которое помогает заглушить боль. Кас с Карлой принимаются убирать со стола.
– Спасибо, Пайпер, – шепчет с болезненной гримасой мальчик, после чего убегает к остальным детям, чтобы присоединиться к игре в бадминтон и крокет на лужайке.
Я наполняю водой из насоса жестяное ведро и ставлю его на дровяную плиту. После нагревания Кас затыкает отверстие в раковине, выливает горячее содержимое бадьи и добавляет мыло. Сегодня предстоит вымыть больше посуды, чем обычно.
– Понравились цветы Анжеле? – интересуется он.
– Я поставила букет на прикроватный столик, но она выглядела очень сонной и вряд ли их заметила. В любом случае глупая была затея.
– Вовсе не глупая. Ты самый заботливый человек из всех, кого я знаю, Пайпер. – Кас берет меня за руку.
Я невольно краснею. Никак не могу выкинуть из головы его слова о том, что он когда-то был в меня влюблен.
До того как я успеваю что-то ответить, меня похлопывает по плечу тетушка Джоан:
– Нужно побеседовать.
Приятель немедленно отстраняется, и я иду следом за ней в подвал. Здесь, внизу, находятся спальни наших опекунш, а также небольшая зона отдыха и комната для шитья. Как всегда, тут пахнет плесенью, а свет приглушен.
Тетушка Джоан останавливается возле тумбочки в зоне отдыха.
– Ты обещала присмотреть за детьми и проследить, чтобы они не перепачкались.
– Так и было, – сглотнув, киваю я.
– А я сказала, что ты лично поплатишься, если на их одежде появится хоть одно пятно. Помнишь? – Она вынимает из ящика ремень. – Поднимай платье и поворачивайся.
– Пожалуйста, тетушка Джоан, вы, наверное, шутите? Я уже не ребенок, да и потом, это Томас виноват, а не я.
Как только ложь срывается с губ, я понимаю, что заслуживаю наказания, и невольно провожу языком по сколу на зубе – сувениру с прошлого визита в подвал.
Женщина вздыхает, внимательно глядя на меня. Потом аккуратно кладет ремень на тумбочку.
– Если кто-нибудь спросит, скажешь, что тебе серьезно влетело. А теперь ступай. Выметайся отсюда, пока я не передумала.
Взлетев по лестнице, я застаю в обеденном зале матушку. Она сидит за столом одна и ест холодную курицу. Рядом стоит нетронутый пирог, испеченный Беверли Джин.
– Как ты себя чувствуешь? – спрашиваю я.
– Немного получше. В этот раз поездка выдалась кошмарной. Ты не представляешь, насколько тяжело одновременно работать, заниматься семьей и помогать вашему отцу в Коммуне. Я настолько вымоталась, что чувствую себя сухим листком, который вот-вот унесет ветром. – Макияж смазан, на щеке виднеется след от подушки.
Я присаживаюсь рядом и беру маму за руку.
– Ты замечательно справляешься. Не наговаривай на себя.
– Что бы я без тебя делала? – с улыбкой произносит матушка.
Я набираю воздух в легкие и на секунду задерживаю дыхание.
– Ты когда-нибудь думала о том, чтобы жить с нами постоянно? Или навещать чаще? Здесь так спокойно. Уверена, подобная обстановка пошла бы тебе на пользу. И отцу.
– Пайпер, дорогая, ты же знаешь, что это невозможно. Мне нужно управлять компаниями, а вашему отцу – возглавлять Коммуну. Как считаешь, кто обеспечивает все это? – она обводит комнату широким жестом.
– Вы.
Мама высвобождает руку из моей хватки и принимается нарезать курицу на все более и более мелкие кусочки.
– Я знаю, как сложно это понять, но пока все должно идти так, как заведено. Мы не можем путешествовать туда и обратно по первому желанию. Каждый визит сюда приходится планировать за много недель. Нужно соблюдать осторожность, чтобы не привести никого из Внешнего мира к нашим детям.
– А если мы переедем жить с вами? Уверена, младшим ребятам эта идея особенно понравится. Милли иногда плачет и зовет тебя во сне.
– Стараешься заставить меня почувствовать себя виноватой? – Мама откладывает нож и делает глоток воды. – В поселении условия менее благоприятны. Здесь вы наслаждаетесь солнечным светом, озером, уединением и наилучшим образованием, которое можно купить, – всем, чего хочет или в чем нуждается любой ребенок.
– Я бы помогала заботиться о малышах. Они не станут тебе обузой.
– Значит, такой ты меня себе представляешь, Пайпер? Матерью, которая считает собственных детей обузой?
– Мы просто очень по тебе скучаем, вот и все.
Она дотрагивается до моей щеки.
– Именно поэтому мы должны провести отведенное нам время с максимальной пользой, а не грустить о том, чего нельзя изменить. Ты меня понимаешь?
Я киваю, а затем спрашиваю после секундного колебания:
– А отец доволен мной? У меня такое ощущение, что я его постоянно разочаровываю.
– С чего ты это взяла? – Мама роняет вилку, и та звякает о тарелку.
– Сегодня из-за меня он не сумел снять видео. Просто… Похоже, я все время вас подвожу. – Я принимаюсь грызть ноготь. – И он не упомянул про посвящение. Ни разу.
– Ваш отец не такой, как другие люди. Если бы ты только могла видеть, как он разговаривает с последователями! Они нуждаются в нем, как дети в родителях. А он дарит им наставничество, надежду и уверенность в будущем. Живя здесь, в спокойствии, вы просто не знаете, насколько сумасшедшим стал мир. Сам факт того, что вы находитесь в безопасности этого дома, свидетельствует, насколько отец вас любит. И если вы этого не понимаете, то мне остается лишь вас пожалеть.
Глава восьмая
После
Этот дом дышит.
Ждет.
Комнаты постоянно меняют положение. Двери появляются в новых местах, лестницы возникают там, где раньше находились стены.
Иногда, если внимательно прислушаться, можно различить сердцебиение дома.
Каждый раз, когда помещения сдвигаются, женщина утверждает, что здание старое и что не только я путаюсь в коридорах.
– Ты привыкнешь, – уверяет она. – Кроме того, я всегда рядом, чтобы помочь.
Чаще всего я провожу время в отведенной мне комнате, покидая ее только для приема пищи. Притворяюсь, что наклейка в виде ромашки на столе – подарок от матушки, тайное послание только для меня. Я больше ни разу не видела ее с тех пор, как Они забрали всех нас, детей.
Не могу забыть, как рыдала Милли. Жаль, что не удается стереть это из памяти.
Я провожу пальцами по наклейке, потом смахиваю выступившие слезы. Неизвестно, когда вернется тюремщица, и не хочу доставлять ей удовольствие застать меня плачущей.
Пошарив в верхнем ящике стола, я достаю лист бумаги с ручкой и начинаю делать набросок карты дома. Если удастся сохранить разум ясным, то получится и отыскать путь на свободу.
Записываю то, что знаю.
Меня зовут Пайпер Блэквелл.
Мне семнадцать лет.
Мои родители – Кертис и Анжела Блэквеллы.
Люди из правительства увезли нас с мамой и остальными братьями и сестрами из дома три недели назад.
С тех пор я ничего не слышала ни о ком из них.
Меня заперли в доме, который принадлежит женщине по имени Джинни и находится в северной части Калифорнии. По крайней мере, мне кажется, что в Калифорнии, потому что так написано на газетах.
Иногда я просыпаюсь в странных местах. Либо сама туда прихожу, либо кто-то меня приносит.
Я сажусь на подоконник и выглядываю наружу. Где-то там – моя настоящая семья.
Передо мной простирается море зеленой травы, волнами взбегающей вверх и вниз по пологим холмам. Горизонт обрамляют силуэты сосен. Большинство других зданий виднеются вдалеке, за длинной дорожкой, которая ведет к воротам. Наверняка запертым, как и это окно.
Ближайший дом, белый с черными ставнями, располагается вплотную к забору, который огораживает мою тюрьму. Но я не заметила ни одного человека в соседнем дворе. Или на подъездной дорожке. Или внутри. Должно быть, там никто не живет.
За дверью моей комнаты раздаются шаги. Тихие, осторожные шаги женщины.
Она стучит.
– Я собираюсь в магазин за продуктами. Вернусь через час, хорошо? Оставайся в комнате.
Стоит ей уйти, как я снова пробую отпереть окно, но задвижка не поддается.
Из вентиляционного отверстия в стене вырывается холодный воздух, так что я направляюсь к шкафу, набитому одеждой, не подходящей мне по размеру. Джинсовые юбки, футболки, платья – все выглядит новым, неношеным, чистым. Я натягиваю толстовку, но она оказывается слишком короткой: едва доходит до талии. Читаю надпись красными буквами «Очень странные дела». Не представляю, что означает эта фраза. Может, название фильма или фирмы. Я стаскиваю свитер и достаю другой. Он тоже короткий, но я сдаюсь и оставляю его.
Затем снова забираюсь на подоконник и наблюдаю, как невероятно блестящая черная машина выкатывается из гаража по подъездной дорожке к ограде. Женщина вылезает с водительского сиденья, набирает код в маленьком ящичке, и ворота тут же распахиваются. Она поднимает глаза на мое окно перед тем, как сесть обратно и медленно поехать дальше. Створки медленно закрываются.
Я со скрипом отворяю дверь и выскальзываю в коридор, захватив набросок карты и ручку.
Комната напротив моей оказывается запертой. И следующая.
Лестница снова изменила положение и теперь поджидает меня в конце другого прохода. Облизываю пересохшие губы, быстро дополняю чертеж новыми линиями и торопливо спускаюсь по ступеням в прихожую. Через витражное стекло на входной двери льются солнечные лучи. Однако ручка не поворачивается, и засов не поддается. Я наклоняюсь и смотрю в замочную скважину. Женщина заперла меня.
Либо сам дом не желает выпускать пленницу.
На полу лежит пара мужских ботинок с развязанными шнурками. Обувь напоминает мне грубые башмаки Каса, поэтому я расшвыриваю ее.
Кухня выглядит так же, как и в последний раз, когда я была здесь. Я обшариваю все ящики, но не нахожу ключа, который мог бы подойти к замку́. Зато попадаются несколько тупых ножей, и, зажав несколько из них в руке, я спешу к входной двери. Первое лезвие оказывается слишком широким и не помещается в скважину. Пробую следующее, но и оно не подходит. И следующее.
Я решаю оставить один из ножей и спрятать его под матрас. Просто на всякий случай.
Проверяю окна на кухне, в гостиной. Заперто. Передвигаюсь от комнаты к комнате и пытаюсь открыть задвижки, налегая на рамы и не забывая оглядываться по сторонам.
Потом возвращаюсь на второй этаж, снова дергая дверные ручки на всех дверях, и на этот раз комната напротив моей спальни оказывается не запертой. Она наполнена разным барахлом: тканями, старыми настольными играми, фотоальбомами. Даже швейная машинка есть.
И телефон. Черный дисковый аппарат стоит на одной из полок. Дома у нас тоже был похожий, хотя отец давным-давно его отключил. Трясущимися руками я снимаю трубку и прикладываю ее к уху.
Гудка не доносится.
Я нажимаю на рычажки и снова прислушиваюсь.
Нет сигнала.
С размаху швыряю трубку.
В животе раздается урчание, и я возвращаюсь на кухню, открываю холодильник. Внутри на пластиковых полках ровными рядами выстроились овощи, а бутыли с молоком загораживают, как часовые, наполовину съеденный яблочный пирог. Пальцами отколупнув кусок выпечки, я запихиваю его в рот, держа над раковиной. По подбородку стекает липкий сладкий сироп.
Голод мучает меня, а дурацкие приступы головокружения лишь ухудшают ситуацию. Сколько себя помню, если не удается съесть хоть что-нибудь каждые пару часов, накатывает слабость и дурнота. Тетушки уверяют, что беспокоиться не о чем.
Но сегодня я беспокоюсь.
Вытерев лицо, выглядываю наружу.
И замечаю девочку в окне второго этажа соседнего дома.
Инстинктивно возникает желание отпрянуть, но я этого не делаю. Незнакомка просто стоит на месте, неподвижная, будто статуя.
Может, она сможет мне помочь? Я начинаю размахивать руками.
– Помоги! – кричу я. – Пожалуйста, помоги!
Девочка не двигается, и я начинаю сомневаться, настоящая ли она вообще. Но когда я начинаю колотить по стеклу, она задергивает занавески.
Исчезает.
– Мама, – шепчу я, задыхаясь от слез. – Где ты?
Становится все труднее вспомнить звук ее голоса, тепло ее объятий.
На противоположной стене кухне виден проход, которого раньше не было. Я рисую его на карте и огибаю стороной из опасения оказаться проглоченной и исчезнуть. Каждая дверь в этом доме заперта, как входная дверь с витражным стеклом. И тут она распахивается.
На пороге появляется женщина с коричневыми пакетами в руках.
– Рада видеть тебя в добром здравии, – комментирует она, запирая за собой дверь и пряча ключ в карман брюк. – Проголодалась?
Женщина слишком много улыбается. Слишком старается казаться любезной.
Она относит пакеты на кухню. В раковине до сих пор видны остатки яблочного пирога. Нужно было смыть их.
– Я собираюсь приготовить на обед гамбургеры и отварную кукурузу в початках. – Я ничего не отвечаю, и тюремщица продолжает говорить, доставая коричневую коробочку из шкафчика: – Получила сегодня посылку от сестры. – Там оказывается еще одна фарфоровая фигурка с крыльями и нимбом. – На какую полку ее поставить?
Я пожимаю плечами, используя единственное доступное оружие – молчание. Хотя теперь у меня есть еще одно. Я украдкой ощупываю тупой нож в кармане.
Женщина возвращает статуэтку в коробочку.
– Почти одиннадцать. Скоро начнутся «Молодые и дерзкие». Хочешь посмотреть их вместе со мной до обеда?
Не получив ответ, собеседница выуживает две банки газировки из холодильника и протягивает одну мне.
– Отказов не принимается. Давай же, будет весело.
Женщина садится на диван, но я остаюсь стоять. Она начинает рассказывать о каждом из героев сериала: кто на ком женат, кто умер и вернулся к жизни, чтобы снова умереть.
Но родители хорошо меня воспитали.
Я не сдаюсь. Так и не произнеся ни слова, возвращаюсь в спальню.
В единственную комнату, которая не запирается.
Я жду несколько минут, не появится ли снова девочка из соседнего дома, но, так никого и не заметив, задергиваю шторы. А потом комкаю грубо нарисованную карту этого проклятого места и выкидываю ее в мусорную корзину.
Глава девятая
До
Перед заходом солнца отец просит нас собраться для срочной проповеди.
Скамейки из деревянных досок, которые уложены поверх бетонных блоков, формируют полукруг перед гигантским дубом. Томас притаскивает платформу и устанавливает под ветвями. Держа Милли на руках, я сажусь рядом с Касом и задерживаю взгляд на его широких плечах, обтянутых белой футболкой с отрезанными рукавами, на высокой и резко очерченной линии его скул, на мягком изгибе его губ. Иногда я задаюсь вопросом, смотрит ли друг хоть иногда на меня так же, как я смотрю на него. Задумавшись, я начинаю нервно трясти ногой и грызть ногти, и мама перегибается, чтобы шлепнуть меня по предплечью.
– Это очень дурная привычка, – тихо упрекает она.
Отец поднимается на возвышение.
– Благословенны будьте, мои покорители мечты, мои творцы музыки.
– Восславься!
– Вера и свобода были вручены нам, так вознесем же хвалу!
– Восславься! – снова повторяем мы.
– Конец света. Армагеддон. Апокалипсис – все это разные имена саморазрушения человечества. Вы же, дети мои, станете его единственной надеждой. Вы и Коммуна.
Я расправляю плечи и сажусь прямее. Беверли Джин хватается за мою руку. Я ободряюще сжимаю ее. Проповеди отца могут казаться пугающими для малышей.
– Наши тела не затронуты ядом пестицидов и радиационной заразой. Мы выжили и продолжим бороться за жизнь даже наперекор больному обществу. – Его глаза вспыхивают. – Во Внешнем мире отчаяние изливается на людей, словно дождь, а культура потребления делает их бездумными роботами. Разводы превращают семьи в незнакомцев. Женщины отвергают свою естественную природу, приученные считать, что растить детей и заботиться о муже – слабость, а уважение дается лишь путем отречения от своей натуры. Сила мужчин, их стремление и способность руководить и принимать решения подавляются, заменяются чувством вины и стыда, превращая их в слабаков, которые не могут направлять семью твердой рукой. Люди травят сами себя, подставляют лица под нож из тщеславия, а умы гноят бездушными технологиями. А потому я выстроил для вас место, свободное от всего этого. И только я могу обеспечить вашу безопасность. Однако все имеет свою цену и дается упорным трудом. Больной мир скоро погибнет. Вы готовы продемонстрировать свою верность делу спасения человечества?
– Да, сэр! – хором отвечаем мы.
– Кто-нибудь знает, что это такое? – В руках отец держит пластиковый пакет, наполненный белым порошком.
Милли начинает плакать, и я успокаиваю ее, напевая на ухо колыбельную.
– Это ДДТ – высокотоксичный химический инсектицид. Правительство впервые использовало его во время Второй мировой войны, когда солдаты в полях заражались болезнями от мух. И вот рядовые начали вымачивать в отраве спальные мешки, посыпать места приема пищи. А потом было решено использовать этот яд в фермерском деле для опрыскивания посевов. Этот кошмар сбрасывали с самолетов и рассеивали над окрестностями, чтобы сдержать рост популяции насекомых.
Отец открывает пакет.
– Правительство могло убедить население, что ДДТ безопасно для употребления в пищу, а затем обвинить плохое здоровье, когда тысячи людей оказались бы прикованными к больничным койкам, страдая от опухолей органов. Именно это и произошло. Ученые доверились Конгрессу и заверениям химических компаний, наплевали на этику и публично подтвердили безопасность ДДТ. Но это было неправдой.
Отец выдерживает небольшую паузу и продолжает:
– Теперь вы понимаете, дети мои, что правительство печется не об интересах народа? Это никогда не являлось их целью. И я единственный, кто видит истину и не боится ее озвучить.
Тетушка Джоан подает ломоть хлеба отцу. Он берет краюху и посыпает ее ДДТ из пакета, точно солью.
– Я в состоянии уберечь вас от ядовитых химикатов, в которых утопает этот мир, но вы должны довериться мне. Нельзя допустить неудачи, как произошло сегодня с видео. Знаю, этот случай кажется незначительным, но маленькие ошибки влекут за собой большие. Мне же невыносима мысль о том, что я могу потерять хоть кого-то из вас. Поэтому будьте добросовестны. Генри, твоя юность не искупает проступка. Тебе велели следить за чистотой одежды, ты же ослушался приказа.
Младший брат начинает всхлипывать, и матушка тут же обнимает его.
– Вера. Вот что вам требуется, чтобы выжить. Вера в меня. В мои способности. – Отец ударяет себя кулаком в грудь. – Вера может оказаться горькой пилюлей. Не каждый в состоянии положиться на то, что нельзя увидеть или потрогать, а просто знать, что есть нечто направляющее тебя, обеспечивающее защиту. – Он подносит хлеб к лицу и внимательно разглядывает. – Если я съем этот кусок, он мне не навредит. Я верю в свои способности, так как не раз становился их свидетелем. Жители поселения тоже это наблюдали. Но вы, дети, были лишены данного зрелища.
– Кертис… – неуверенно произносит мама, но тут же осекается.
– Есть ли среди вас тот, чья вера позволит откусить отравленный хлеб?
– Я готова! – выпаливаю я немедленно. Каспиан оборачивается, но мое внимание сосредоточено лишь на отце.
– Ты уверена, Пайпер? – уточняет он. – Хватит ли тебе веры вступить вместе со мной на этот путь? Предупреждаю, он не из легких.
Я выпрямляюсь так, что мускулы спины напрягаются, а позвоночник щелкает.
– Я верю в тебя, отец. И всегда верила.
Он коротко кивает. Тогда я передаю Милли Карле, поднимаюсь с места и беру кусок хлеба.
– Не бойся, – шепчет глава семьи.
Я нервно провожу языком по губам, борясь с желанием оглянуться на Каса. Отец всегда выполняет обещания. Рядом с ним я в безопасности. Он меня защитит.
Я не умру.
Мне казалось, порошок обожжет язык или зашипит на губах, но ничего подобного не происходит. На вкус хлеб ощущается в точности как всегда, разве что немного слаще. Каждый укус приближает меня к отцу, к Коммуне, к инициации, к цели в жизни.
Стоит мне доесть, как духовный лидер приближается и заключает меня в объятия.
– Все видели, насколько Пайпер мне доверяет? Именно такой веры я ожидаю от всех своих детей. Вы поняли?
Собравшиеся кивают, а отец наклоняется ко мне и шепчет на ухо:
– Это был всего лишь сахарный порошок. Ты прошла испытание. Молодец.
– Благодарю, – шепчу я, едва в состоянии вдохнуть.
Мне жаль людей, которые ни во что не верят.