Александр Мазин
Костер для инквизитора
В этой стране только мертвые сраму не имут.
В этой стране только мертвым дано говорить.
В этой стране, на развалинах Третьего Рима,
Только и свету, что спать да молитву творить.
В этой стране, где свобода – не больше, чем
право
Сесть наугад в переполненный грязный вагон
И, затаясь, наблюдать, как меняет Держава
Лики вождей на полотнах бесовских икон.
В этой стране никому и никто не подвластен
Данностью свыше. Почти не осталось живых
В этой стране, где уверенность в будущем
счастье
Лишь у юродивых. (Бог не оставит своих.)
Здесь, на объездах Истории, жирные монстры
Прут из земли, как поганки под теплым
дождем.
Серое делают белым, а белое – черным
В этой стране…
Но другой мы себе не найдем.
Часть первая
Вошь
Каждый из нашего рода был отмечен благодатью мудрости и одарен умением добиваться высот профессионализма в любом деле. Какая радость использовать эти качества во благо.
Миямото Мусаси. Книга пяти колец
В Соединенных Штатах есть два важнейших института, использующие профессиональных убийц: армия и мафия.
Серебряный головной обруч испещряли крохотные фигурки, но чьи – не разглядеть. Обруч – темно-серый, потому волосы двойника казались желтыми. Или это от костра?
Тень мелькнула над головой. Шорох, дуновение, скрип. Большая птица опустилась на длинную ветку. Огромные глаза, перья – как настороженные уши. Сова. Или филин? Двойник не обращал на птицу внимания, и все-таки в ее появлении чувствовалась неслучайность.
«Соглядатай»,– подумал Андрей.
Откуда эта мысль? Бес ее знает.
Двойник вполголоса напевал что-то – не разобрать слов.
Ласковин кашлянул. Не то чтобы ему было неуютно, наоборот, но…
– Что, братко? – спросил двойник, поднимая голову.– Заскучал? – Тяжелые серьги у него в ушах закачались. Не в такт.– Хочешь слово мое услышать? Не обидишься?
– Там видно будет,– уклончиво ответил Андрей.
Серая жирная сова глядела не мигая. В каждом зрачке – по крохотному костру.
В темноте застонал, завозился связанный оборотень. Двойник цыкнул, оборотень притих.
– Слабый ты,– сказал двойник.– Власть твоя, а ты ее бегаешь. Боишься?
– Не хочу.
– Не хочешь,– повторил двойник. Затем, с укоризной: – Ты – Миру ограда, Владыка, а пятишься, будто отрок несмышленый.– (В жесткой бороде – зеленые травинки.) – Где дружина твоя? Разбежалась? Пришлым служит? Разбой чинит? А ты – «не хочу».
– Легко говорить, возьми… – проворчал Андрей.– А как? Да и не власть у нас, а блуд публичный. Тебе не понять.
Двойник некоторое время молчал, полировал короткий, выгнутый серпом нож кусочком кожи (сова на ветке переступила с ноги на ногу), затем поднял глаза – в каждом желтое пламя, выговорил будто с трудом:
– Хочешь – помогу?
– Помоги,– согласился Андрей.
Он не верил.
Двойник встал, подошел к оборотню. Тот загодя заскулил, но человек не стал его бить, сунул руку в спутанную гриву, покопался:
– Гляди,– сказал он Ласковину.– Вошь.
– И что? – Ласковин поглядел на мелкое насекомое без малейшего интереса.
– В этом кровососе кровь нелюди,– сказал двойник.– Черная кровь. Этот вошь – твой союзник, братко. Служит тебе, сам не ведая.
– Ну и что с того? – проворчал Андрей.– Ты мне не притчи рассказывай – прямо ответь: поможешь или нет?
Двойник вздохнул, потемнел лицом, рот, наполовину спрятанный под пшеничными усами, скривился, как от внутренней боли.
– Добро,– проговорил он тихо.– Помогу. Только и ты не забудь…
– Что? – спросил Ласковин.
Двойник раздавил насекомое и вытер пальцы о штанину.
– Прощай,– сказал он.
Сова упала с ветки, беззвучно подхватилась на крылья и канула в темноту.
И Андрей проснулся.
Глава первая
У станции метро «Нарвская», на углу, где нужно быть немножко камикадзе, чтобы прорваться сквозь поток машин, стоит киоск. В киоске этом обычно продают разную горячую мелочь, вроде сосисок и чая. Но не в данный момент. Потому что в данный момент у киоска топтались двое мелкостриженных молодых людей. Вернее, топтался один, а второй, просунув голову в окошко, что-то бубнил на матных тонах.
Прохожие, возжаждавшие покушать, глянув на кожаную спину второго и недружелюбную физиономию первого, покорно дрейфовали мимо. Но не все.
Рослый сутуловатый мужик в брезентовой робе и таких же штанах, заправленных в резиновые сапоги, остановился в паре шагов. Лицо мужика украшали грязевые разводы, а голову – засаленный подшлемник преклонных лет. Еще следует сказать, что запах от мужика исходил очень характерный. Дерьмецом тянуло. Посему прохожие огибали его с большой аккуратностью. Но сам мужик к запаху, вероятно, притерпелся, а поскольку – живой человек, то желал сосисок с кетчупом. Или бутерброд с сыром. Или просто горячего чаю, вполне уместного в осеннее время. От нечего делать человек в брезентухе прислушивался к разговору. Беседа велась вполголоса, но назвать ее приятной было трудно.
– Ты, сучка,– проникновенно говорил обладатель кожаной спины молоденькой продавщице.– Ты, бля, открой дверь, бля, или я сам открою! Не ясно, бля? Что, не ясно?
Ответ девушки услышать снаружи было невозможно, но по всей видимости, открыть дверь она отказывалась, потому что реплики мелкостриженного повторялись с удивительным однообразием.
Мужик в брезентухе вздохнул. Видно, понял – это надолго. А кушать хочется.
Второй молодой человек оглянулся. Милиционеры, обычно маячившие у входа в метро, куда-то запропали. Парень решительно обогнул киоск и рванул дверь. И еще раз, так, что киоск содрогнулся.
Мужик в робе подошел к разговорчивому молодцу и похлопал по кожаной спине.
Молодец дернулся, вынырнул из окошка. Видно было – испугался. Однако, обнаружив всего лишь алкаша-пролетария, сразу успокоился.
– Что надо? – буркнул он.
Напарник его оставил в покое дверь и подступил сбоку.
И тут же отступил: запашок.
Мужик в робе с наивностью простого человека взирал на поросшее светлой щетиной прыщавое лицо первого молодца.
Молодец глядел на пролетария с нескрываемой брезгливостью: вонючее, грязное животное.
Мужик засунул руки в бездонные карманы брезентухи, и несоразмерно длинные рукава собрались гармошками.
– Мне бы покушать,– сказал пролетарий.
Молодцы переглянулись. (Во мудак! Покушать!)
Первый парень распахнул куртку. За поясом у него торчал пистолет. Газовый.
– Ну все, придурок… – начал молодец, вытягивая пистолет из-за ремня.
Пролетарий отступил на шаг… и быстро выдернул из кармана неожиданно удлинившуюся правую руку. Тугой хлопок полностью потерялся в лязге огибающего кольцо трамвая. Лицо молодца вдруг стало удивленным-удивленным, а на зеленой в клетку фланелевой рубахе, слева, в аккурат на нагрудном кармашке, появилось темное пятно размером с метрошный жетон.
Второй, уже сцепивший руки, чтобы врезать работяге по затылку, застыл с отвисшей челюстью.
Из широченного рукава брезентухи глядел пистолетный ствол с толстым длинным цилиндром глушителя.
За пазухой у молодца был припрятан нож, а на спине, за ремнем, немецкий газовик. Но парень как-то сразу о них забыл, когда увидел, как плюхнулся рожей в грязь его напарник.
– Деньги,– негромко произнес пролетарий, протягивая левую ладонь.
Рука у него была грязная, широкая, пальцы – с тупыми загнутыми ногтями.
Трясущимися руками молодец расстегнул куртку и вытащил бумажник. Довольно тощий.
– Вот, пожалуйста,– он то и дело поглядывал на своего приятеля. На бывшего приятеля. Молодец вдруг очень хорошо осознал, какой маленькой и незначительной стала его жизнь.
Мужик уронил бумажник в карман робы.
– Уёбывай,– сказал он негромко.
– Да? Спасибо-спасибо-спасибо… – забормотал парень, пятясь.
А шагов через десять быстро повернулся и припустил по Рижскому. Человек в робе сапогом перевернул убитого, вытащил бумажник (такой же красивый и тощий, как у его более везучего приятеля), снова перевернул труп лицом вниз, раскрыл бумажник и извлек десятку. Действовал он настолько спокойно и уверенно, что вряд ли кто из прохожих понял, что произошло. А если и понял, то предусмотрительно остался в стороне.
Пролетарий сунул десятку в окошко, получил взамен пару сосисок на бумажной тарелочке, хлеб и чай.
Отойдя, он принялся неспешно жевать смешанный с костной мукой и красителями импортный крахмал. У киоска мгновенно образовалась небольшая очередь. Девушка работала, люди ели, труп валялся в грязи. Каждому – свое. Лежит человек – значит, ему так нравится.
Из метро вышли два милиционера. Оглянулись по-хозяйски, увидели лежащего и неторопливо направились к нему. А куда спешить – ясно ж, что не убежит. А куртка хорошая. Многообещающая куртка – бомжи таких не носят.
Подошли. Один потрогал ботинком. Лежащий не пошевелился. Покойники обычно не двигаются. Даже в присутствии людей при исполнении.
Человек в робе стоял чуть поодаль, прихлебывал чай и без интереса наблюдал за развитием событий.
Второй милиционер, не поленившись, нагнулся, прихватил поросль на макушке, приподнял голову и отпустил. Голова глухо стукнулась об асфальт.
Вокруг уже собрались зеваки.
Толчком ноги милиционер перевернул труп и сразу понял, что это – труп. Набухшая кровью рубашка, красная лужа, остановившиеся глаза… И пистолет за поясом.
Второй тут же что-то забормотал в рацию.
Человек в робе доел, смял бумажную тарелочку, бросил ее в бак с надписью «кока» и двинулся через перекресток, заставив с визгом затормозить красные «Жигули» – «девятку».
Следуя по Рижскому, человек в робе миновал гастроном, свернул налево, во двор, и пропал.
– «Огнестрельное ранение в области грудной клетки, по всей видимости повлекшее за собой смерть…»
– Дебилы,– сказал старший лейтенант и отложил рапорт.– Три класса медучилища. Расскажи своими словами, Гомонов.
– Ну,– начал Гомонов.– Видим, лежит. Мы подошли. Жмурик. Документов нет. Бумажника нет. Было двое. Наезжали на киоскершу. Потом… ну ясно.
– Потом один усоп,– резюмировал старший лейтенант.– Ему купили гроб.
– Ясно,– повторил Гомонов.– Повздорили с приятелем, тот его и шлепнул.
– Семен Васильевич Хижигов,– сказал старший лейтенант.– Семьдесят второго года рождения. Судим за разбой. Освобожден одиннадцатого, то есть десять дней назад. Справка об освобождении… Что скажешь?
– Глухарь?
– Похоже на то,– согласился Гомонов.
Вдоль длинного ряда ларьков, выстроившихся вдоль проспекта Стачек, неторопливо двигался мужчина с собакой на поводке. Мужчина средних лет, крепкий, в шелковом спортивном костюме и бело-зеленых кроссовках выглядел уверенно и спокойно. Пес-ротвейлер, тоже уверенный и спокойный, оглядывал мир надменно и чуточку презрительно. Впрочем, когда пес поднимал глаза на хозяина, морда ротвейлера становилась умильно-преданной.
Слегка раздобревшее туловище мужчины облегал кожаный пояс с сумочкой на молнии. Подходя к очередному киоску, мужчина негромко стучал (если продавец не ждал его у входа), вежливо здоровался, клал в сумочку протянутые деньги, обменивался с торговцем парой жизнерадостных реплик и следовал дальше. Во время беседы ротвейлер усаживался на асфальт и неотрывно смотрел на говорящего с хозяином. Пес выглядел дисциплинированным, но торговцы старались держаться от него подальше.
Только один раз мужчина изменил привычному жизнерадостно-веселому тону. Когда один из торговцев, чернявый парень с опухшим лицом, вместо двух бумажек протянул ему одну. Мужчина сразу перестал улыбаться, а его громкий и сочный голос стал тихим и жестким. Ротвейлер зарычал и придвинулся к чернявому. Мужчина слегка дернул поводок. Но только слегка. Чернявый забормотал что-то, оправдываясь.
– Завтра,– сказал мужчина и проследовал дальше.
Чернявый поглядел ему вслед с явным облегчением.
Закончив обход, мужчина в спортивном костюме отправился в небольшой сквер неподалеку, отстегнул поводок (ротвейлер тут же ускакал по своим собачьим делам), опустился на скамью и прикрыл глаза, наслаждаясь хилым осенним солнышком.
Внезапно на мужчину упала тень.
Рядом со скамейкой стоял человек в заскорузлом от масла и солидола ватнике и бесформенных ватных штанах. Голову человека украшал сбившийся набок подшлемник, небритое лицо изукрашено разводами грязи.
Мужчина в чистом и красивом спортивном костюме оглядел неуклюжую фигуру.
– Проблемы? – спросил он почти благожелательно.
Ротвейлер уже был тут как тут, скалился, готовый вырвать глотку или откусить яйца по первому кивку хозяина.
– Дай сто баксов на портвейн,– сказал работяга.
Мужчина рассмеялся благодушно. Ротвейлер, увидев, что хозяин доволен, тут же уселся и вывалил язык. Все в порядке.
– Или двести,– работяга показал на туго набитую сумочку.
Мужчина мгновенно перестал улыбаться. То, чем странный работяга указал на сумочку, было стволом пистолета с навинченным глушителем.
– Лучше не надо,– человек в ватнике покачал головой, угадав мысли мужчины. Бочонок глушителя смотрел точно в правый глаз хозяина ротвейлера.
Мужчина призадумался. Глаза человека в ватнике, светлые, неестественно чистые и ясные – на перемазанном грязью лице, были пустыми и блестящими, как вымытые оконные стекла.
Мужчина думал. Он мог (одним движением пальца) скомандовать псу… А дальше? Ватник и ватные штаны до удивления напоминали «обмундирование» собачьего инструктора. Совпадение?
– Долго думаешь,– констатировал человек в ватнике.– Теперь давай все.
Мужчина скорее почувствовал, чем увидел, как шевельнулся палец на спусковом крючке, и, быстро расстегнув пояс, протянул его человеку в ватнике. Ротвейлер тут же оказался на ногах и грозно зарычал.
Человек в ватнике даже не оглянулся.
– Козырь, сидеть! – рявкнул хозяин.
Человек в ватнике запихнул сумочку в боковой карман («хвосты» пояса так и остались висеть снаружи), повернулся и двинулся в сторону Нарвских ворот. Пистолет он все еще держал в руке, но из-за длинного рукава ватника оружие не бросалось в глаза.
Мужчина в спортивном костюме озадаченно глядел ему вслед.
Глава вторая
В дверь позвонили в шесть утра. К счастью, только один раз, поэтому Наташа не проснулась. Ласковин, выматерившись про себя, тихонько вылез из-под одеяла, натянул трусы и вышел в коридор, по дороге прикидывая, кого могло принести в такую рань. Металлическая пластина на входной двери отразила недовольную физиономию.
«Закрашу мерзавку», – подумал Андрей и посмотрел в глазок.
Посмотрев же, нахмурился еще больше, полез в тумбочку за пистолетом, сдвинул предохранитель и только после этого открыл дверь.
Того, кто стоял за дверью, вид направленного ствола не смутил. Вероятно, привык.
– Спортсмен? – Скорее утверждение, чем вопрос.– Это тебе.
И протянул кожаную сумочку-пояс размером с футляр от «кодака».
– Открой,– велел Ласковин.
Вжикнула молния. В сумочке тугой пачкой лежали баксы.
– За что? – спросил Ласковин.
– Компенсация.
– Кто?
Курьер пожал метровыми плечами.
– На,– вложил сумочку в левую руку Ласковина и потопал вниз по лестнице.
Андрей тупо глядел ему вслед. Потом опомнился, но не бежать же следом в трусах? Смешно.
Заперев многочисленные замки, Ласковин аккуратно прикрыл дверь в спальню, отправился на кухню и не спеша сварил кофе. Пузатенькая сумочка мирно лежала на столе, являя миру светло-зеленые внутренности. Кофе взошел, и Андрей снял джезву с огня. Так же неторопливо приготовил шесть бутербродов с сыром. Тоненьких, как любил. Затем сел и съел все шесть, запивая кофе. И только после этого расстегнул сумочку до конца, вытряхнув на стол четыре перетянутые резинками пачки сотенных. Если в каждой по сотне бумажек, всего сорок тысяч.
В пачках оказалось не по сто купюр, а вдвое больше. Серьезная сумма. Годовой доход преуспевающего американца. Андрей запихнул баксы обратно в сумочку, застегнул молнию. Налил себе еще кофе и пожалел, что не курит. Ей-богу, пары киллеров он испугался бы меньше, чем этой пачки. Нехорошие деньги. Грязные, очень грязные. От этих новеньких купюр так и перло злом. Зря он их взял…
Почувствовав, как приходящие мысли раскачивают его, нагнетают эмоции, угрожают внутреннему равновесию, Андрей сказал себе: «Стоп!»
Выкинув из головы все проблемы и мысли, Ласковин не стал допивать кофе, а поднялся, принял одну из медитационных стоек и на полчаса превратился в статую. Через полчаса он на мгновение вышел из неподвижности, изменил положение рук. Еще через час на кухню заглянула Наташа и, увидев, что ее друг занимается, отправилась в ванную. Когда она появилась снова, Ласковин уже жарил бекон. Себе. Наташа теперь завтракала проросшим зерном.
– Были гости? – спросила девушка, расчесывая волосы.
– Ты так думаешь? – Ласковин поглядел на нее с восхищением, но восхищался он не столько ее проницательностью, сколько внешностью.
– Бабушка рассказала.
Имелся в виду портрет в комнате.
Наташа присела на подоконник и поставила на колено тарелку с залитым с вечера зерном. По правилам зерно полагалось есть руками и «сосредоточиться на наслаждении пищей», но наполняющий кухню запах жареной свинины этому сосредоточению, мягко говоря, мешал.
Ласковин выплеснул на сковороду яйца, перехватил косой взгляд, ухмыльнулся:
– Овсянка, сэр!
– Свинство, сударь! – сердито сказала Наташа, спрыгнула с подоконника и, отобрав у Андрея нож, сцапала со сковороды кусок ветчины.
– Точно,– согласился Ласковин.– Как есть свинство, не какая-нибудь телятина!
Наташа фыркнула и осторожно, чтобы не обжечься, принялась за бекон.
Звонок в дверь.
– Бойкое нынче утро,– проворчал Андрей и двинулся открывать.
– В комнату не веди! – крикнула вслед Наташа.– Там постель не прибрана.
Новый гость разительно отличался от предыдущего. И телом, и духом.
– Андрей Александрович?
– Так,– кивнул Ласковин, не спеша приглашать гостя в дом.
– Прошу извинить великодушно, Григорий Степанович сказал, что, может быть… если вы… ни к чему не обязывая…
– Смушко?
– Да, он…
– Входите.
Наташа удивленно оглядела гостя. Он совсем не походил на друзей и недругов ее Андрея. Слишком пришибленный и слишком… интеллигентный. Несмотря на щетину и черные круги под глазами.
– Хотите кофе? – предложила она.
– Если вас не затруднит.
– Нисколько.
Рука, принявшая фарфоровую чашечку, дрожала. Но на похмельный синдром не похоже. Тем более запах перегара отсутствует. Ломка? Тоже сомнительно. И вдруг поняла: горе, большое горе. Господи, ей ли не знать, как выглядит человек в беде!
– Как Григорий Степаныч? – спросил Андрей.– Здоров? Давно с ним не виделись.
– Да мы с ним не очень… близки. Просто… – Он покосился на Наташу, и та, мгновенно угадав, поднялась.
– Андрюш, я пойду соберусь, вы уж тут сами, ладненько?
Андрей кивнул.
– Даже не знаю, с чего начать… – пробормотал гость, когда девушка вышла.– Какая у вас красивая жена, Андрей Александрович! У меня тоже красивая… и дочка.– Подбородок гостя задрожал.
Ласковин открыл шкафчик, извлек початую бутылку коньяка, рюмку.
– Я не пью! – вяло запротестовал гость.
Но выпил.
– Как вас зовут? – поинтересовался Андрей.
– Виноват,– смущенно проговорил гость.– Я совсем… Данилов Сергей Евгеньевич. Кандидат исторических наук… Впрочем, какое это имеет значение, извините?
– Никакого,– хладнокровно ответил Андрей.– Имеет значение только то, что вас прислал ко мне Смушко. Зачем?
– Если вы согласитесь меня выслушать…
– Уже,– сказал Андрей и снова наполнил рюмку.
Этот человек его раздражал.
– Что, простите?
– Уже согласился. Если Григорий Степанович рассчитывает, что я вам помогу, значит, я помогу. Пейте и рассказывайте.
– Благодарю.– Данилов проглотил рюмку.– Но вы совсем не обязаны. Тем более что у меня даже нет возможности заплатить…
Андрей вздохнул.
– Я вас ударю. Или выгоню. Если вы немедленно не объясните, в чем дело.
– Простите, простите, сейчас… – Гость собственноручно налил себе третью рюмку, проглотил, потянулся за следующей порцией, но Андрей бутылку отобрал и спрятал.
– Итак?
– У меня есть жена,– сказал Данилов. – И дочь. Я уже говорил…
– Так.
– Они немного увлекаются оккультизмом.
– Так.
– Пошли на одну лекцию…
– Так.
– А вернулась только жена. Утром. Избитая. Кнутом.– Данилов судорожно сглотнул.– А девочку они не отпустили.
– Кто «они»?
– Оккультисты.
– Так…– Дело понемногу прояснялось.– Сколько лет девочке?
– Девятнадцать.
– Хм…
Не такая уж маленькая девочка.
– В милицию обращались?
– Да. Они ничего не могут. Вика…
– Вика – ваша дочь?
– Да. Вика не хочет возвращаться. Они… Психотропная обработка, я знаю, так бывает.
– Давно это произошло?
– Три недели уже. Я хотел нанять детектива, но… у меня нет таких денег. Сам ходил, но меня… вытолкали.
«Деньги,– подумал Андрей, покосившись на подоконник, где за шторой лежала набитая баксами сумочка.– Будем считать, мне заплатили вперед».
– Сделаем так, Сергей Евгеньевич. Вот вам блокнот, подробно опишите все, что известно вам и вашей жене. А я пока соберусь и поедем.
– Куда?
– К оккультистам вашим,– Андрей усмехнулся.– Не думаю, что они вытолкают меня!
Как и предположил Ласковин, письменным слогом Данилов владел лучше, чем устным. Изложил все подробно, точно и лаконично. Вот что значит кандидат исторических наук. Читая, Андрей набрал номер начальника охранного бюро «Шлем».
– Абрек? Это Ласковин. Как дела? Конь все по заграницам скачет?
– Скачет,– Абрек хохотнул.– Скоро стипль-чез выиграет.
– Какие ты слова знаешь. На тебя глядя и не подумаешь.
– А ты приезжай и погляди внимательнее. Нет бы просто так заехать навестить. Как Спортсмен спортсмена. Небось опять надо чего?
– Надо,– подбавив раскаяния в голос, сказал Андрей.– Но днями заеду. Просто так. Слово.
– Поверим. Ну, излагай.
– Спонсор у меня объявился. Сегодня. Не слыхал, кто?
– Нет. А подробнее?
– Заявился с утра пораньше мордоворот. Вручил фунт зелени. Сказал: компенсация. И ушел.
– А ты отпустил? – укоризненно проговорил Абрек.
– Угу. Сонный я был. Соображал плохо. Поспрошай, ладно?
– Поспрошаю. Если что, познакомили меня тут с одним человечком, директором информационного бюро. Сам не узнаю, его можно запрячь. Только он дорого стоит. Поднимешь?
– Без проблем. Как там Митяй?
– Служит. Тебя вспоминает.
– Привет ему. Спасибо, Абрек. Увидимся.
– Давай.
Ласковин вернулся на кухню.
– По коням, Сергей Евгеньевич.
В коридоре постоял, подумал, что надеть. Решил: драться пока не будем, и надел красавец-плащ, Наташин подарок, из Голландии привезла. Потрясающая вещь. В таком даже в его «Ауди» стыдно ездить. Крайслер нужен, минимум.
– Наташа, я ушел!
– Пока. Когда вернешься?
– Бог знает. Позвоню.
По тому, как Данилов садился в его машину, Ласковин определил: собственных «колес» у историка нет. А посему, обнаружив, что Андрей является хозяином чернолаковой импортной красавицы, нежданный гость мигом отнес Ласковина к классу «хозяев жизни». Будь Данилов парнем попроще, Андрей посоветовал бы ему расслабиться. Кухонька, на которой историк сидел без всякого напряга, стоила дороже этой лошадки. Которую Ласковин даже и не покупал: кореша скинулись, чтоб поддержать умирающего.
Но Андрей не стал вдаваться в объяснения. Повернул ключ, воткнул в пасть магнитолы Китаро.
– Не против?
– Нет. Хотя… я люблю менее искусственное и поновее.
– Вах! – сказал Ласковин.
Ожил, наконец!
– Есть и поновее.
И воткнул то, что недавно принесла Наташа.
– О! – Данилов оживился.– Это кто?
– Александр Видякин. «Легион». Группа «Царьград». Или, наоборот, «Царьград», группа «Легион».
– Никогда не слышал. И не видел.
– Только для своих,– усмехнулся Ласковин.
Перемахнул через мост и повернул вправо, в объезд Марсова поля.
– А хорошо,– вдруг сказал Данилов.– И не похоже, что домашняя запись.
– Почему домашняя? – удивился Андрей.– Нормальная. Могу, кстати, переписать.
– А можно?
– Кто сказал, нельзя?
– Андрей Александрович, я могу полюбопытствовать, где вы работаете?
«Нигде»,– был бы честный ответ. Но не следовало огорчать хорошего человека.
– Фирма «Шлем». Охрана, сопровождение и прочее.
Даже не совсем вранье. Трудовая по сей день лежит в столе у лапушки Фаридушечки, Сипякинской, вернее, теперь уже Абрековой секретарши, ибо слабо верится, что Конь прискачет из своих заграниц.
– И хорошо платят?
– Сдельно,– сказал Ласковин.– Сергей Евгеньевич, давайте немного помолчим, мне надо подумать.
– Простите.
Да, подумать надо. Итак, что мы знаем? Есть некий господин по имени Дмитрий, но охотно отзывающийся на кличку Мастер. Обитает сей господин на славной улице Чапаева. Именно оттуда «выставили» уважаемого Сергея Евгеньевича. Есть определенная вероятность, что там же обретается и блудная дочка Вика. С точки зрения самого Ласковина, ее можно было бы там и оставить.
В Питере тысячи писюшек-малолеток, завязших в сомнительных компаниях. Причем половина рада бы выбраться, да не может. А дочка Вика мало того, что совершеннолетняя, так еще и домой не желает. Но точка зрения Андрея в данном случае значения не имеет. Смушко редко обращается к нему с просьбами, и не уважить – просто свинство. Однако вопрос остается открытым. Даже если Ласковин и передаст чадо в объятья папы, кто поручится, что завтра дочурка не удерет снова? «Ладно,– подумал Ласковин.– Значит, об этом позаботится Дима-оккультист».
Данилова он оставил в машине. Поднялся. Постоял под дверью, прислушиваясь, а заодно приводя себя в надлежащее настроение. Позвонил. Ждать пришлось долго, минуты три. Затем дверь приоткрылась, выглянула женская мордочка. Довольно потасканная. И сразу потянуло конопелькой.
– А вам кого?
Ласковин вальяжно улыбнулся.
– Может, и тебя, киска. Хозяин дома?
– Нету,– ответила «киска», по-прежнему придерживая дверь.– Болеет Мастер.
– Нету? Или болеет? – Ласковин улыбнулся еще шире, в полный оскал.– Разве мастера болеют, лапка?
– Угу,– робко растянула губки.
– На-ка, на лекарства,– протянул свернутую трубочкой двадцатибаксовую бумажку.
«Киска» бумажку взяла. Рефлекс. А дверь отпустила, и Ласковин этим воспользовался.
Ага! Росписью коридор мог бы соперничать с тантрическим храмом. Если бы у расписывавшего присутствовал художественный талант. Зато эрудиция у «художника» безусловно была.
Пока «киска» обдумывала его вторжение, Ласковин повернулся спиной и элегантно скинул ей на руки потрясающий голландский плащ. «Киска» машинально приняла одежку и пристроила на вешалку, легко бы вписавшуюся в интерьер любого секс-шопа. Тем временем в коридоре возникла еще одна персона. Нечто тощее и лохматое, неопределенного пола. Ласковин смерил «нечто» взглядом, прикидывая: не Данилова ли младшая? Предусмотрительный отец даже не потрудился захватить с собой фотографию. Нет, решил, старовата для доцентовой дочки. Но…
Наклонясь к маленькому ушку «киски», прошептал:
– Ежели мой клифт какая сука попортит или, хуже того, скиздит, я эту вешалку тебе в жопку запихну, сладкая. Поняла? – и нежно погладил встрепанные волосенки.
«Киска» уставилась на него, как домовой на призрак Терминатора.
– Ну-ну, я же не злой,– успокоил ее Ласковин.– Я добрый и богатый. Давай, веди к хозяину.
– Но он болеет! – пискнула «киска».– Сима, скажи Мастеру, к нему пришли.
«Нечто» молча повернулось и ухромало по коридору.
Десять секунд тишины, а потом мужской голос очень громко и очень лаконично послал всех на три буквы.
– Вот видите,– прошептала «киска».– Придется…
– Придется! – кивнул Ласковин и пошел на звук.
Пинком открыв дверь – «нечто» в ужасе шарахнулось в сторону,– Андрей узрел просторную полутемную комнату, богатырских размеров кровать и возлежавшее на ней тело. Мрачная обитель. Черные и красные свечи. Африканские маски. Цепи. Набор кнутов. Даже натуральный, старинной работы кистень. Для особо искушенных, видимо.
– Что за еш твою мать? – взревело, приподнимаясь, тело Димы-Мастера.– Какого…
Андрей пересек комнату, взялся за тяжелые плотные шторы и хорошенько дернул. Дождем посыпались кольца и крючки. Вырванная с мясом гардина с грохотом обрушилась вниз. Дневной свет проник в комнату, озарив бледную костлявую физиономию оккультиста.
Ласковин, прищурившись, оглядел Диму-Мастера.
– Ты это кому вякаешь, козел? – осведомился он.
– Тебе! – бесстрашно заявил оккультист.– Знаешь, кто я? У-йу!
Это Ласковин с подобающей черному поясу быстротой оказался рядом, взял оккультиста за шевелюру и выдернул из постельки.
– Ты мудак,– проникновенно сообщил он Диме-Мастеру.– Я ж тебя за поганый язык по частям в унитаз спущу.
Уронил оккультиста на кровать и тут увидел нечто, вызвавшее у него неудержимый хохот.
Дима-Мастер от пояса и ниже был гол. Но не совсем. Мужское достоинство его представляло из себя внушительный куколь из бинтов и белых пластмассовых пластинок.
Андрей ржал до слез. Не мог остановиться. А бледный оккультист постепенно превращался в бордового оккультиста.
– Ты что, экстрасекс, член наращиваешь? – сквозь смех проговорил Ласковин.
– Нет,– мрачно сказал Дима-Мастер, превратившийся из господина инфернальных сфер в обычного обиженного мужика.– Нормальный у меня член. Просто укусили.
– Кто? – спросил Ласковин, опускаясь на великанью кровать и переводя дух.– Бультерьер?
– Послушница,– буркнул оккультист.
– Ни хрена себе! – искренне произнес Андрей.– Познакомь. Круто! Волчица!
– Крокодил! – сердито изрек Дима-Мастер.– Чуть кровью не истек.
– Ну извини, мужик,– изобразив раскаянье, сказал Ласковин.– Я ж не знал, что у тебя такая беда. Стоять-то будет?
– Хрен знает,– грустно сказал оккультист.– Должен.
– Беда,– с сочувствием произнес Ласковин. И, работая на имидж:– Вот у моего кореша похожий случай был…
И сымпровизировал историю про братка на зоне и собаку Жучку.
Конец у истории вышел печальный. Отвалившийся.
– Ты зачем пришел? – угрюмо спросил оккультист.– Сказали же, болею, не работаю.
– Да на хрен мне твоя работа? – удивился Ласковин.– Я за бабой пришел. Отдашь?
– Да забери хоть всех! – с тоской сказал Дима-Мастер.– Затрахали. Травой весь дом провоняли. Ползают… как клопы.
– Ее Викой зовут. Здесь она?
– Да, наверное. Поищи сам.
Андрей поднялся.
– Может тебе мужика прислать, повесить? – кивнул в сторону развороченного карниза.
– Не надо. Послушник сделает. Да уйди ты наконец! – закричал он.– Достал, честное слово!
– Ладно. Поправляйся.
Ласковин вышел в коридор. Представив, каково Диме-Мастеру в его нынешнем положении созерцать весь этот хренисаж на стенках, Андрей улыбнулся.
«Нечто» околачивалось под дверью.
– Девушка Вика. Где? – спросил Ласковин.
«Нечто» молча похиляло по коридору (апартаменты у Димы-Мастера – дай Бог всякому), пихнуло соответствующую дверь. В комнатке, примерно в десятую часть спальни Димы-Мастера, обнаружились две девчушки. Одна, высунув язык, старательно вырезала на толстой черной коже будущего бумажника. Вторая, в наушниках, подергивая головой в такт неслышной музыке, читала некую машинописную рукопись.
«Нечто» молча указало на меломанку.
Ласковин подошел. Сдвинул наушники.
– Данилова?
Девушка кивнула.
– Бери вещички и пошли.
