Александр Мазин
Белый Клинок
Он устал. На его счастье, конгай тоже устал. Время от времени противники останавливались и глядели друг на друга. Это был самый долгий поединок, дольше всех предыдущих, сложенных вместе. Конгай сделал очередной выпад. Но на сей раз юный туземец не отступил. Он неожиданно упал на пол и покатился под ноги воину. Конгай споткнулся о него и растянулся на каменном полу. Отрок мгновенно вскочил и прыгнул на поверженного врага. Удар его ног был направлен в просвет между кирасой и шлемом, но за миг до того, как он обрушился на шейные позвонки конгая, тот приподнял голову и дернулся вперед. И удар пришелся на защищенную кирасой спину. Воин извернулся и успел ухватить отрока за щиколотку. А ухватив, рывком подбросил вверх: тот ведь был совсем легкий. Юный туземец упал на спину, попытался второй ногой сбросить державшую его руку. Но конгай подставил браслет, проткнув туземцу подошву, вскинул меч для смертельного удара… Юный боец перестал сопротивляться. Клинок взлетел над ним, туземец испустил пронзительный крик… и меч выпал из руки конгая. Голова солдата откинулась назад, словно он получил удар в подбородок, глаза его закрылись, и он, отпустив ногу отрока, повалился набок.
Мальчик поднялся и, прихрамывая, подошел к седовласому. Седовласый шагнул вперед и, перегнувшись через барьер, обнял юного победителя.
Несмех был так поражен происшедшим, что не сразу заметил: что тишина в пещере сменилась гулом десятков голосов. Он забыл даже о собственной участи, о том, что остался единственным из девяти выбранных, и шансов у него никаких, с его-то умением владеть оружием.
Взгляд седовласого остановился на фарангце.
– Я должен сражаться? – спросил Несмех.
– Ты не хочешь?
– Не хочу! – проговорил юноша, стараясь придать голосу твердость.
Глаза седовласого, серые, пронзительные, казалось, заглядывали в глубочайшие из тайников его сознания, в такие сокровенные уголки, о которых и сам Несмех не мог даже догадываться. Юноша вдруг ощутил терпкий запах смолы, услышал потрескивание горящих факелов и тишину, воцарившуюся в зале. Тишину настолько плотную, что она казалась наполненной тысячами беззвучных голосов, таким множеством звуков.
Сильный голос седовласого ворвался в это безмолвие и разбил его, как форштевень корабля разбивает волны.
– Не сражайся! Но знай, что ты не вернешься в свою страну.
– Я – пленник,– согласился Несмех.
Он был готов и к худшему.
Седовласый улыбнулся. Это была пугающая улыбка. Он вновь вонзился взглядом в Несмеха, прошил его насквозь, и юноша понял: за словами Хозяина Реки стоит нечто большее, чем просто запрет на возвращение.
– Да, это так! – подтвердил седовласый, кивнул стоявшему за спиной Несмеха, и тот, взяв юношу за плечо, увел его из подземного зала.
Ночью Несмех проснулся от чужого присутствия. Он лежал в маленькой пещере, куда его отвели вчера. Две яркие звезды сияли там, где был выход. Звуки Гибельного Леса, приглушенные, приходили снаружи.
– Это он? – раздался совсем рядом с его головой голос седовласого.
– Да,– ответил другой мужчина, чьего голоса юноша прежде не слышал.– Да! – повторил он и добавил еще что-то, чего Несмех не понял, потому что не слишком хорошо знал хольдский, на котором говорили Хозяева Реки.
Твердая легкая ладонь коснулась лба юноши.
– Он не маг,– произнес незнакомец. В его голосе чувствовался скрытый ритм.
– Он не маг. И он не воин.
– Я – строитель! – сказал юноша.
– Пусть скажет, как он оказался на корабле,– предложил неизвестный.
– Меня не спросили,– буркнул Несмех.– Долго рассказывать…
– Мы послушаем,– произнес седовласый.– Говори.
Несмеху ничего не оставалось, кроме как выложить свою историю. Как его схватили в фарангской таверне. Как посадили на корабль и привезли на Юг. Не скрыл, что не представляет, зачем понадобился сотнику: среди ветеранов он был подобен рабочему парду, очутившемуся в стае кугурров. Его обучали, и он делал успехи потому, что был силен и ловок. И не глуп. Может, через год-другой, пройдя десяток стычек, Несмех и стал бы неплохим воином. Неплохим, но не отличным. Не было в нем настоящего запала, холодной ярости, которая только и делала конгского моряка-воина непобедимым. Все это Тилод-Несмех понимал. Понимали это и другие: сам сотник, командир его десятка. Но его уже внесли в списки, и до конца рейда Несмех должен был оставаться на корабле. Или умереть.
Несмех рассказал о том, как плыли они вверх по Проклятой…
– Зеленой! Называй ее Зеленой! – вмешался седовласый, и это был единственный раз, когда он перебил юношу.
Рассказ получился короче, чем ожидал Несмех. Теплая ладонь незнакомца оторвалась от лба фарангца. Двое негромко переговаривались. Юноша улавливал отдельные слова, но смысл разговора ускользал. Он мог только догадываться, что речь идет о нем. Несмех не испытывал страха. Хотя то, что он увидел вчера, говорило: Хозяева Реки без уважения относятся к жизням пришельцев. Несмех не боялся просто потому, что его воспитывали как мирного человека, а не воина. Собственная жизнь оставалась для него священной, и он привык ставить ее выше, чем жизнь других. Но защищать ее, как воин, Несмех не привык. По сути своей он так и остался деревенским парнем, с неторопливой речью, цепким вниманием и неистребимым дружелюбием к миру. Миру жестокому, и все же уступающему напору ума и хитрости. Медлительный в решениях, предпочитающий не делать ровно ничего, если не уверен в успехе, Несмех был упорен и предприимчив, словно гурамский пес-следопыт, когда решал добиться своего. В Фаранге эти качества принесли ему успех. И здесь, на Юге, в сердце Гибельного Леса, они, как ни странно, подарили ему жизнь, хотя сам Юг требовал от человека совершенно других свойств.
Двое закончили разговор. Юноша слышал, как они поднялись и пошли к выходу. Тень на миг заслонила белые огоньки звезд.
Хозяева ушли, но Несмех еще долго ворочался на жестком тростниковом ложе.
Прикосновение руки разбудило его. Несмеху казалось, что он уснул минуту назад, однако уже наступило утро. Широкий поток света вливался в пещеру. Рядом с юношей сидел на корточках смуглокожий большеглазый туземец. Когда Несмех посмотрел на него, туземец встал и жестом показал: поднимайся!
Несмех сбросил с себя тонкое одеяло, обмотал вокруг бедер повязку и собрался надеть остальное, но Хозяин Реки покачал головой, взял его за руку и повел к выходу из пещеры.
Карниза перед ней не было, но слева от отверстия висела веревка, по которой Несмех спускался вчера вечером. Цепляясь за ее узлы, юноша довольно неуклюже взобрался наверх. В это время туземец, вместо того чтобы воспользоваться веревкой, как ящерица, полез прямо по отвесной скале. Причем поднимался он куда быстрее, чем Несмех. Юноша не успел перевалить свое тело через край террасы, а Хозяин Реки уже стоял на ней, ожидая. Когда Несмех выпрямился, руки и ноги его дрожали. А у туземца даже не участилось дыхание. Терраса, на которую они поднялись, была локтей на двадцать выше пещеры, где ночевал Несмех. Они прошли по ней шагов сорок, миновав два входа в пещеры, и снова стали подниматься. Но, к радости конгая,– по веревочной лестнице. На сей раз и туземец не пренебрег ею.
Лестница вела на вершину обрыва. Преодолев еще три террасы, они достигли длинного углубления, протянувшегося вдоль всего обрыва. Над углублением нависал карниз шириной в пару шагов. Следы инструмента на камне сообщили молодому зодчему, что углубление – дело человеческих рук.
Несмех ожидал увидеть наверху джунгли, но очутился между двумя каменными стенами высотой в полтора человеческих роста. Это был коридор, частью сложенный из плит, частью – вырубленный в мягкой породе. Хозяин Реки двинулся вперед, знаком приказав Несмеху следовать за собой. Солнце стояло невысоко, и тень от восточной стены укрывала их от палящих лучей. Коридор был не шире двух шагов. Кое-где стены расступались, образуя проходы. Однажды Несмех увидел часового, неподвижным изваянием застывшего наверху. На спине часового висели меч в ножнах и очень короткий лук, а смотрел он туда, где, по предположению Несмеха, был Гибельный Лес.
Так шли они минут пять, время от времени сворачивая, пока Несмех не услышал журчание воды. Следующий короткий коридор вывел их к огражденной площадке шагов десять шириной и сорок – длиной. Из-под дальней стены струился поток чистой прозрачной воды. Заполняя проточный бассейн посередине площадки, вода уходила через круглый сток.
Сопровождающий велел пленнику ждать и удалился.
Несмех подошел поближе к бассейну. На дне его с непонятной целью были уложены ряды камней. Верхушки их были или чуть выше, или чуть ниже уровня воды, а промежутки составляли от двух до шести локтей. Несмех опустил руку в поток. Вода оказалась прохладной, но не холодной. Юноша подумал немного, а потом влез в воду и, упершись ногами в одну из глыб, позволил потоку смыть с себя грязь.
– Оу, человек! – раздался рядом женский голос.
Несмех поспешно выбрался из воды. Пред ним стояла девушка с ребенком на руках. Ребенок, совершенно голый мальчуган, лет двух от роду, висел на ней, зацепившись рукой и ножками, и, грызя кулачок, внимательно изучал Несмеха.
– Иди, поплавай! – сказала девушка, не без усилия оторвала ребенка от себя и, к ужасу конгая, швырнула в воду.
Пролетев пять шагов, малыш плюхнулся в поток, который подхватил его и понес прямо к отверстию стока, в полтора раза более широкому, чем тельце ребенка. Несмех метнулся к воде, сообразил, что не успеет, и замер. Тут ребенок вынырнул на поверхность и заработал руками и ногами с ловкостью и быстротой лягушки.
Как зачарованный, наблюдал Несмех за малышом, преодолевшим силу течения и вскарабкавшимся на один из камней.
– Плавать! Плавать! – повелительно закричала девушка, и малышу пришлось слезть в воду.
Обернувшись к Несмеху, она окинула его оценивающим взглядом.
– Меня зовут Эйрис! – сказала она.– Зови меня так. А я буду звать тебя – Большой!
– Мое имя – Тилод! – заметил Несмех.
– Большой! – Девушка поджала губы. Она была гибкая и мускулистая, с худыми сильными руками и длинными ногами, такими же худыми и сильными. Узкие бедра и маленькая грудь обернуты светло-желтой материей. Ее тело походило на тело юноши-бегуна, но голова, гордо сидящая на длинной шее, явно принадлежала женщине, и женщине красивой. Лицо ее мало походило на лица конгаек. Огромные синие глаза, обрамленные густыми ресницами, не нуждались в краске. И никаких следов грима на коже. Волосы цвета дневного солнца, заплетенные в толстую косу, спускались до набедренной повязки. Брови светлыми арками выделялись на смуглом лице.
– Отец велел мне заняться тобой, Большой! – проговорила она, и Несмех уловил в ее голосе недовольство.
Отец? О! Она определенно похожа на седовласого!
Девушка быстро подняла руку и сжала бицепс конгая. Пальцы твердые, как черное хуридское дерево. Несмеху стало больно, он стерпел и не стал вырываться.
– Оу! – презрительно пробормотала она.– Плоть съела твою силу! – Ее конгаэн был не похож на конгаэн отца. И вообще не походил ни на один из известных Несмеху диалектов. Но голос очаровал фарангца настолько, что он не почувствовал обиды от сказанного. Светловолосая нравилась Несмеху. Так нравилась, что он мог лишь стоять и глупо ухмыляться.
Девушка отпустила руку конгая и… вдруг ткнула ему в глаза растопыренными пальцами.
Несмех инстинктивно отшатнулся.
– Две! – сказала девушка.
– Что – две? – все еще ухмыляясь, спросил Несмех.
– Ровно две минуты ты проживешь там! – кивок в сторону джунглей.
– Так долго? – пошутил фарангец.
– Ты – большой! – ответила Эйрис совершенно серьезно.– Вечному Лону понадобится время, чтобы понять: ты просто еда! Ребенок Берегового Народа сильнее тебя!
– Я в этом убедился вчера, наблюдая ваших маленьких убийц!
Лицо девушки исказила гримаса.
– Ты не понимаешь, что говоришь! Убивать людей – отвратительно!
– Зачем же вы учите этому своих детей? – удивился Несмех.
– Мы не учим!
– Но вчера…
– Те, кто приплыл с тобой на корабле, сами были убийцами!
– Не все. И какое это имеет значение?
– Человек-убийца подобен хорахшу[4]. Лучше, когда он мертв!
– Но зачем делать из этого зрелище?
– Спроси моего отца! Кто хочет испытать себя – испытывает! Тебе не понять наши обычаи, человек!
– Да уж! – согласился Несмех, покосившись на ребенка, все это время отчаянно боровшегося с течением.
– Повернись ко мне спиной! – велела девушка.
– Да, Эйрис! – Несмех впервые назвал ее по имени и получил от этого удовольствие.
Пальцы девушки прошлись по его позвоночнику. На сей раз достаточно легко.
– Дай мне руку! – Она помяла широкую ладонь юноши, пощупала пульс.– Сила у тебя есть! – констатировала она.– Что ты делал там, на Севере?
– Строил дома!
– Дома? Оу! Жилища! Полезная работа! Идем!
Эйрис свистнула. Малыш подплыл к краю бассейна и попытался взобраться наверх. Но борт был для него слишком высок. Эйрис наклонилась, подхватила его, и ребенок, вскарабкавшись на нее, как на дерево, цепко обвил девушку руками и ногами. Та похлопала малыша по спине и вышла в один из коридоров. Несмех отправился следом. Коса девушки слегка раскачивалась при ходьбе, а походка была плавной и очень быстрой. Несмеху пришлось поторопиться, чтобы не отстать, хотя он шел налегке и был выше ростом.
Спустя несколько минут Эйрис вывела его из каменного лабиринта на вершину горы. Перед ним лежала широкая полоса очищенной от растительности земли, за которой поднималась высокая пестрая стена джунглей.
На освобожденной от деревьев полосе кипела работа. Не меньше трех дюжин молодых туземцев занимались достройкой лабиринта. Большинство из них откалывало от скального выступа каменные блоки, человек пять носили добытые камни к строящимся стенам, остальные подгоняли плиты по месту, укладывая их так, чтобы не оставалось щелей. Никакой скрепляющий раствор не использовался. Опытный глаз Несмеха сразу отметил умелую расстановку людей и сноровку, с которой они работали. Особенно ему понравились те, кто откалывал каменные блоки. На фарангских каменоломнях никто не трудился и вполовину так споро, как последний из туземных каменщиков; правда, здешняя порода была помягче и легче поддавалась напору инструментов.
Несколько минут Эйрис не мешала Несмеху наблюдать, но потом, показав на одного из носивших блоки, сказала конгаю:
– Вот твое место! Рядом с ним, а потом – вместо него!
Несмех хотел сказать, что он способен на большее, чем переноска камней, но вовремя вспомнил, что он – пленник. Вспомнил и смолчал. Поглядев в сторону Леса, он заметил цепочку вооруженных туземцев. Они сидели на корточках шагах в сорока от работающих, и тела их почти сливались с неровностями рельефа.
– Ты готов? – спросила Эйрис.
Несмех кивнул и пошел к рубившим камень.
Шероховатая глыба не показалась ему тяжелой. Бегом, как и остальные, Несмех отнес ее к стене и так же бегом вернулся за новой ношей.
Полчаса он трудился без передышки. Туземец, к которому его направила Эйрис, счел конгая достойной заменой и, взяв инструмент, присоединился к каменотесам. Но прошло еще полчаса – и энтузиазм Несмеха пошел на убыль. Выбранный ритм оказался слишком быстрым. Достигшее зенита солнце палило нещадно. А ведь шел второй, самый холодный, месяц зимнего сезона.
Ноги Несмеха стали ватными. Он начал спотыкаться. Он уже не бегал, а плелся, шатаясь, прижимая к груди горячие камни.
Эйрис, не спускавшая с него глаз, окликнула юношу, но Несмех не услышал. Уши его наполнял ровный тупой гул, на который накладывались толчки от ударов крови в затылке.
Эйрис быстро подошла к нему, отобрала очередную глыбу и почти силой отвела в тень. Здесь в глазах Несмеха немного прояснились.
– Отдых? – спросил он с облегчением.
– Для тебя! – заявила девушка без тени сочувствия. Ребенок перебравшийся ей на плечи, взирал на Несмеха, прищурив один глаз.
И тут Несмех увидел совсем рядом большой кувшин и привязанную к его ручке глиняную чашку. Он судорожно сглотнул густую слюну, сделал шаг и быстро зачерпнул чашкой воду. Юноша поднес тяжелую чашку к губам, он уже ощущал, как вода омывает его пересохшее горло…
Эйрис быстрым движением выхватила у него чашку и выплеснула ее содержимое на голову Несмеха. Тот ошеломленно уставился на девушку. Вода приятно холодящими ручейками текла по его лицу.
– Один глоток! – сказала Эйрис твердо.– Вот все, что твое!
И, зачерпнув ладонью воду, она поднесла ее к губам юноши. Ровно один глоток. Но Несмех не поменял бы его на целый кувшин ледяной влаги.
Потом, развязав кусок ткани, прикрывающий ее грудь, девушка смочила его водой и, заставив Несмеха наклониться, обмотала его голову мокрой повязкой. Скептически оглядев конгая, она потрогала жилку, пульсирующую на его шее, а потом звонко хлопнула Несмеха по широкой, мокрой от пота спине:
– Иди, трудись!
* * *
Спустя шесть дней Несмех и молодой туземец Чок лежали на камнях в тени недостроенной стены. Чок, коричневоглазый, гибкий, как кот, юноша шестнадцати лет от роду, работал каменотесом в паре с Несмехом. Он неплохо говорил на конгаэне и ничего не имел против того, чтобы перекинуться с Несмехом парой фраз.
– Знаешь, Чок,– проговорил Несмех.– Первые три дня я думал, что не выдержу: упаду и умру! А сегодня я впервые работал и видел, что происходит вокруг.
– Могу тебя понять! – отозвался Чок, катая между ладонями мраморный шарик.– Эйрис – лучшая из тех, кто учит недавнорожденных власти над Четырьмя. Но жалости в ней нет. Все же под ее оком с грани ты не сойдешь. Хотя недавнорожденным легче, чем тебе.
– Недавнорожденным?
– Детям. Младенцам.
– Но я – не ребенок!
– Ты хуже ребенка! Не обижайся! Из твердого дерева трудно резать стрелу. Сначала ей надо придать форму, а уж потом сделать твердой. Но ты справишься, иначе Натро не оставил бы тебя с нами, с Народом. Должно быть, воля Повелителя Судеб – над тобой! Мы не оставляем чужих!
– Что же вы делаете с ними? – скрывая волнение спросил Несмех.– Что стало с моряками, плывшими со мной? Их убили?
– Их отдали Лону! – Гладкая кожа на лбу Чока собралась в вертикальную складку над переносицей.– Да, так! Иначе они привели бы сюда много кораблей. И много жизней пришлось бы отнять. Да. Лоно принимает всех!
– Но они рассказали бы о вашей силе! – пылко воскликнул Несмех.– Никто не рискнул бы напасть на вас!
– Ты прожил так много, а говоришь как дитя! – возразил молодой Хозяин Реки.– Сила хороша внутри. Сделай ее видимой – и она притянет другую силу: как падаль притягивает ургов[5]! Нет корабля – нет вестей – нет действия! Лоно принимает все!
– А тот, что победил в бою? – спросил Несмех.– Ему обещали свободу! Он тоже мертв?
Чок нахмурился, но потом лицо его снова стало невозмутимым.
– Прощаю тебя! – сказал он.– Ты думаешь как дитя и не хотел оскорбить. Он получил свою свободу. После того, как племя получило его плоть.
– Не понял тебя! Плоть?
– Слепой, победивший зрячего,– необыкновенен! Так сказал Благородный Учитель. Плоть его должна стать частью нашего народа. Говорят, прежде такое случалось часто. Теперь – нет.
– Все же я не понял тебя! – признался Несмех.– Как это – взять плоть? Съесть, что ли?
Чок засмеялся.
– Ты и впрямь – как дитя! – проговорил он.– Съесть! Одна из женщин Народа была с ним – вот и все. Одна из наших женщин. Теперь твой приятель – тоже часть Народа. Хотя сейчас он уже вернулся к берегу Соленых Вод. Вернулся, но будет молчать. Все ли я сказал?
Несмех кивнул. Некоторое время они отдыхали молча. Потом конгай спросил:
– Чок! Четверо, о которых ты говоришь, кто это?
– Оу! Ты задал важный вопрос. Четверо породили Вечное Лоно. Слушай меня: вот они – Твердь, Струя, Ветер и Пламя! Овладей Четырьмя – и Вечное Лоно не сможет тебя взять. Так говорил Благородный Учитель. Но – хватит! Ты – дитя умом. А дитя получает лучшего из учителей. Первый шаг – важнейший. Тебе повезло, что Эйрис согласилась учить тебя. Над тобой ее око, и я больше ничего не скажу. Я – трава у ее ног!
– Ты так чтишь эту девушку?
Чок шевельнул губами, собираясь что-то сказать, но передумал и просто кивнул. А потом вдруг оказался на ногах.
Тень его упала на спину Несмеха, когда он одним прыжком взлетел на стену. Несмех повернул голову, но Чока наверху уже не было.
Солнце садилось.
Этот короткий разговор изменил отношение фарангского юноши к тому, что происходило с ним. До этих пор Несмех полагал, что Береговому Народу он нужен лишь как еще одна пара рабочих рук.
На следующий день он совершенно по-новому взглянул на Эйрис.
– Если ты приходишь, чтобы проводить меня,– сказал он, «набрасывая первое кольцо», как говорили в Фаранге,– то не трать времени. Я выучил дорогу!
Несмех рассчитывал, что девушка что-то ответит, но та просто уступила место впереди. Молча.
Несмех шел уверенно. Уже на второй день он составил схему поворотов. Он был строителем, а потому мог представить здание по грубому рисунку или даже по колонкам чисел.
Сейчас же он попросту «видел» их путь.
Когда они пришли, Эйрис произнесла свое обычное:
– Иди, трудись! – но по ее тону Несмех понял, что память его оценена и одобрена.
В этот день произошло еще одно событие. Несмех увидел, как действует их «охрана». И понял, кстати, почему не замечал этого раньше. Его взгляд упал на часового мгновением раньше, чем тот заметил опасность. За миг до этого туземец сидел на корточках, и короткий лук висел за его спиной. А теперь он уже стоял и провожал взглядом пущенную в гущу листвы стрелу. Несмех не видел, в кого или во что попала стрела и попала ли. Но туземец – видел. И, удовлетворенный, снова опустился на корточки и застыл.
Все это заняло не больше времени, чем потребовалось сердцу Несмеха, чтобы ударить трижды.
Вечером того же дня Несмех спросил Эйрис о власти над Четырьмя.
– Кто сказал тебе об этом? – В голосе девушки зазвенела тетива.
– Чок! – признался Несмех, почти испуганный ее тоном.
– Что еще сказал Чок?
– Пламя, земля, вода и ветер! – ответил Несмех.– Вот Четверо, породившие Вечное Лоно! Признаюсь, я мало что понял из этого. А больше он ничего не сказал. Добавил только, что чтит тебя и считает, что ты одна должна отвечать на мои вопросы. Прости его, Эйрис, если он сказал лишнее! Он еще юн!
– Юные умирают чаще,– пробормотала Эйрис.
Несмех видел, что она задумалась. И ждал.
– Воля Направляющего Судьбы! – наконец сказала она.– Этой ночью я приду к тебе!
Несмех окинул ее взглядом – от светлой макушки до маленьких босых ног – и понял, что девушка желанна ему. Больше, чем желанна.
Невольно Несмех коснулся лоскута ткани, обертывающего его голову, а потом посмотрел на того же цвета лоскут, прикрывающий маленькие груди.
Голубые глаза Эйрис потемнели и сузились: она угадала его мысли. Но миг спустя на ее губах появилась усмешка. Она взмахнула рукой, так быстро, что Несмех не успел заметить движения, и резко ударила его ладонью. Не больно, но в глазах у юноши потемнело, а когда способность видеть вернулась, Эйрис исчезла.
Как бы там ни было, но если Эйрис сказала, что придет,– значит, придет. Несмех не сомневался в этом и решил, что не сомкнет глаз, ожидая ее прихода. Однако ж едва он вытянулся на своем узком жестком ложе, усталость взяла свое. Веки его отяжелели. Он сам не заметил, как закрыл глаза и провалился в сон.
– Большой! Оу! Большой!
Несмех с трудом выбирался из сновидений. Волны моря Зур еще раскачивали его лодку. Обеими руками он цеплялся за скользкие борта. Соленая вода текла по его груди и спине…
Он действительно был мокрым. От пота. Во рту пересохло, и сердце яростно колотилось в груди…
– Большой! Оу! – пропел голос, возникающий из темноты.
Несмех хотел поднять руку, но рука не повиновалась. Не только рука – юноша не мог повернуть голову, не мог даже – закрыть глаза, хотя не видел ровно ничего.
Крохотный желтый шарик вспыхнул на расстоянии локтя от его лица. Маленький, не больше виноградины шарик в воздухе, и света его хватало лишь на то, чтобы Несмех видел верхнюю часть лица Эйрис: лоб, глаза, прямую, почти от бровей, линию носа.
– Не шевелись, Большой! Не шевелись! Только – слушай!
И замолчала.
Сначала Несмех не понял, о чем говорит девушка. Но минуту спустя сообразил, что слышит великое множество звуков, остававшихся до сей поры незаметными. Самым громким было собственное дыхание, затем – удары сердца и движение крови внутри тела. Затем – звуки тела: похрипывание, бульканье, свист, скрипы, шорохи… Слышал он и дыхание Эйрис, удары ее сердца, совсем тихие. Слышал звуки джунглей, Вечного Лона, мириады звуков, совершенно отчетливых, объемных, словно все они рождались здесь, в пещере. Но при этом он мог почти точно определить расстояние до каждого из них. Еще был плеск и шорох речной воды, сотней локтей ниже пола его пещеры. И потрескивание остывающих камней. И шепот лапок бегущей по стене ящерицы. Он слышал бормотание подземного ключа неподалеку и царапанье песчинок, влекомых водой, стачивающей мягкий минерал. Целую вечность слушал Несмех. Юноша понимал окружающее так ясно, как будто глядел на мир сверху в солнечный полдень. И он сразу заметил, как из тысячи звуков выделился Голос. Умом юноша мог предположить, что Голос принадлежит Эйрис, но большей своей частью Голос принадлежал самому миру звуков, единому, как воздух. Голос рождался в этом мире, и слова, в которые он облекался, не были словами Эйрис.
– Четыре основы у Познаваемого, Большой,– приходило из темноты.– Твердь. Струя. Ветер. Пламя. Все исходит от них. Все приходит к ним. Четырежды сочетаются они, образуя Вечное Лоно: Твердь – с Пламенем, Пламя – с Ветром, Ветер – с Потоком, а Поток – с Твердью. Так завершается Круг.
Рожденный подобен одному из Четырех. Один из Четырех преобладает в нем. Ты, рожденный, ты – Твердь. Твердь от Тверди. Я, бодрствующая во тьме,– Пламя. Одно лишь Вечное Лоно включает все. Но властвующий над Четырьмя – сильнее Вечного Лона! Властвующий – от закона Девяти, созданного Направляющим Судьбы для прозревших малое. Властвующим был Благородный Учитель! Немногие – рядом с ним. Из живущих – Натро, Слушающий, Кион-Сторож.
Ты, Большой,– Твердь. И разум твой – камень. Твой рок – познать суть свою, чтобы утвердиться. Тогда я, пламя, дам тебе силу, чтобы распасться и воспарить. Я порождаю в тебе вожделение и обрекаю на боль. Я сотрясаю тебя изнутри и выжигаю нечистое, чтоб стал ты, черный камень, тем, что сияет изнутри и режет бивень хармшарка[6]. Я поведу тебя путем твоей сути потому, что ты – мой! Страшись!
Огонек погас. Несмех услышал шаги, подобные грому, а потом тьма рассеялась, и наступило утро.
Харрок
«Он был подобен мягкому береговому камню, иноземец. Огонь Солнца изгнал лишнее из его тела и ума, и он пил Знание, как сухая земля пьет воду дождя. Там, где крошка ребенок из Народа послушно следовал каждому прикосновению, он стоял, как стена из гладких камней, или катился, как сорвавшийся с кручи валун – без пути и без удержу. Он был труднейшим из тех, кого я обращала на Путь. И он радовал мое сердце: истинный вызов – благословение богов! Так говорил Благородный Учитель, чья неизменная чистая кровь течет в моих жилах. Так учил меня тот, кто дал мне тайное имя – Харрок, Возжигающая Камень. Он был мой, этот чужеземец, и я полюбила его так, чтобы умереть за него. Или убить его, если совершит недостойное.
Он, камень, сразу принял жизнь камня и его движение. Резец его отсекал лишнее, бурав пронзал слабое, хотя зеленые глаза блуждали, как опьяневшие от весны головки цветов пурпурницы.
Я поймала ниточку его сути, но ум его был как расстроенная ситра: говорил, когда следовало слушать, и молчал, когда следовало говорить. Его прошлое не давало ему правильно поставить ногу. Мне хотелось убить его память! Он был таким тяжелым! И таким наивным, что даже сила Страха не могла разбудить его. Его можно было убить – он бы не испугался! Я ставила его на край пропасти, как ставила моих мальчишек: чтоб смотрели и преодолевали себя. Ему нечего было преодолевать: он не боялся. Толкни я – он, не сопротивляясь, полетел бы вниз и разбился. Он был слаб так же, как и упрям. Я, Харрок, знаю: заглянуть вниз важнее, чем не упасть. Но не для него! Он был истинной Твердью, иноземец! И он был, уже был соединением тех руд, тех металлов, из которых куется меч. Я лишь убрала лишнее, отточила его и закалила своей кровью. Потому что не было иного пути, чтобы из куска Пищи для Вечного Лона сделать Черного охотника, Прозревающего Малое. За неполные два года…»
Несмех плечом коснулся горячего, нагретого солнцем плеча Эйрис. Пожалуй, ее мускулы все еще были тверже его собственных. Он не смог бы держать на ладони обломок скалы в четверть собственного веса так, как это делала сейчас Эйрис. И рука ее не дрожала.
– Ты видишь слабую линию камня? – спросила она.
Вместо ответа Несмех провел пальцем по неровной поверхности обломка.
– Ты мог бы расколоть его?
– Конечно! Погоди, я возьму молоток!
– Стой! Зачем тебе молоток? Сделай это рукой, Большой!
– Я ушибу ее! – возразил Несмех.
Камень взлетел в воздух. Взмах ладони Эйрис – и две половинки упали на землю.
– Совсем просто! – сказала девушка.
Несмех взял ее руку и провел пальцем по жесткому ребру ладони.
– Когда у меня будет такая рука – я тоже обойдусь без молотка!
– У тебя никогда не будет такой руки! – отрезала девушка.– Даже если ты три сезона будешь рубить ладонями дерево и сырой песок. У тебя нет времени, которое есть у наших детей. Ты его упустил. Ты уже никогда не сможешь пробить пальцами ствол Черной Эвенны. Но тот камень ты мог бы разбить! Мог бы! Ты же чувствуешь, куда нанести удар? Попробуй! Не бойся разбить руку – я залечу ее! Попробуй! – Она смотрела на него блестящими, синими, как низинная трава, глазами, и в груди у Несмеха стало горячо.
– Хорошо! – сказал он.
«Ради тебя я могу разбить не только руку!» – добавил он мысленно.
Эйрис подняла с земли плоскую плиту шириной в две ладони. Держа камень с двух сторон, она подняла его на уровень груди Несмеха:
– Бей со всей быстротой! Найди слабое место – и бей! – велела она.
Несмех провел рукой по поверхности камня и легко отыскал скрытую внутри трещину. Отступив на шаг, он поднял сжатый кулак и резко ударил по плите.
Его рука даже не ощутила сопротивления, но камень раскололся именно там, куда был нанесен удар.
– А ты права! – с удивлением произнес Несмех.
Да, его удар был именно таким, как требовалось. Не веря, что разобьет камень, он готов разбить руку!
«Суть его – тверже камня!» – подумала Эйрис.
Но и она не заметила важнейшей из перемен, происшедшей в сознании Несмеха, когда его кулак расколол хрупкий обломок. Мгновением раньше он был уверен, что не сможет сделать то, что приказывала девушка. Но он сделал это, и сделал с легкостью. И потому наконец уверился в ней. Уверился полностью, настолько же, насколько прежде сомневался в каждом ее слове. Из слушателя Несмех превратился в Ученика. А поскольку он был взрослым, а не ребенком, суть этого превращения была наивысшей глубины.
