Майтрейи Карнур
Сильвия

Полная версия

Maithreyi Karnoor

SYLVIA

© Рахманько А., перевод на русский язык, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

* * *

От автора

В основе истории Сантоша и Бхагирати лежит сказание из древнеиндийского эпоса «Махабха́рата», в частности повествование о царе Шантану и Ганге, воплощении реки Ганг.

Если пересказать кратко: царь Шантану влюбляется в небожительницу, духа реки Ганг, та соглашается выйти за него замуж, но только при одном условии – он никогда не будет спрашивать о том, что она делает. Шантану соглашается. У них один за другим рождаются восемь детей. Семерых из них сразу после рождения Ганга топит в реке. Она делает это ради их избавления от страданий человеческой жизни на земле: дети перерождаются на небе. Царь недоволен этим, но связан обещанием не задавать никаких вопросов. Когда он видит, как жена пытается утопить их восьмого сына Бхишму, его терпение лопается, и он останавливает ее. Тем самым он нарушает свое обещание, и Ганга возвращается на небо, оставив ему сына. Мальчик растет сильным и умным. Шантану воспитывает его в одиночку, но, когда ребенок становится достаточно взрослым, чтобы заботиться о самом себе, царь влюбляется в дочь рыболова. Ее зовут Сатьявати, она очень красива, но от нее несет протухшей рыбой. В ответ на ее преданность один мудрец избавляет ее от зловония – и Сатьявати благоухает, как цветок. Шантану просит ее руки, но девушка беспокоится, что, если она станет второй женой царя, у которого есть наследник, ее дети не смогут претендовать на трон. Тогда Бхишма играет роль свата для своего отца и дает обет, что никогда не женится и не заведет потомства, чтобы дети Сатьявати могли править царством.

В романе Бхагирати из-за своего психического заболевания иногда живет в параллельном мире, в котором считает себя духом реки Ганги из «Махабхараты»: неслучайно она любит плавание и так переживает из-за загрязнения воды. Со временем ситуация ухудшается, и, родив Бассама, она пытается утопить его, считая себя небесным существом, которое должно спасти сына от земной жизни. Никто не понимает, почему она это делает. В результате она погибает. В конце концов, когда Мина (которая раньше была Решмой, потеряла семью и теперь зарабатывает на жизнь продажей рыбы) появляется в жизни Сантоша, его сын Бассам играет роль свата. От нее воняет, но запах исчезает, стоит ей хорошенько помыться. Всю жизнь она мечтала о собственном доме – символе безопасности и комфорта. Бассам обещает ей, что все это у нее будет с его отцом, тем самым возвращая к жизни параллельную вселенную своей покойной матери и исполняя свое призвание.

Часть 1

Бхаубааб

 
«Додда хунасемара ^[1], тамаринд огромный Саванура,
Сквозь океаны оказался на полуострове новом,
Оковы вековые связали его с землей здешней.
Существо это – баобаб – смеялось в лицо сказаниям о жизни,
Ввысь взмывая с жаждой, жадно
Когтями из засушливого неба вырывая влагу воспоминаний
О доме; ствол бухнет от влажной тоски
О прошлом, когда время измерялось царями
И земли́ еще не коснулись карты.
 

Если в новом языке не находят слова для чего-то, то его одалживают у других, так чтобы походило. Так одалживают пижаму гостю, который пришел на ужин и остался ночевать. Значит, вечер и разговоры затянулись на дольше, чем было запланировано. Не подходящая по размеру одежда – признак счастливого времени. Когда тысяча восемьсот лет назад баобабы прибыли из далекой Африки на засушливые равнины Декана, пустили корни в засоленной почве Саванура и выросли деревьями, которым не было имени в языке ка́ннада ^[2], их просто называли большими тамариндовыми деревьями. Эти живые существа застыли на месте в эпоху перемен, оказались вне пределов человеческой памяти, и уже никто не мог вспомнить, откуда они тут взялись. И им стали поклоняться – а значит, приняли и защитили».

Сильвия прочитала вслух слова, которые набрала на ноутбуке. Она бросила работу, чтобы путешествовать и писать о местах и людях. Она была уверена, что сможет пристроить историю о таинственных баобабах в деревне в центральной части штата Карнатака в международный литературный журнал о путешествиях. Это была достойная история.

* * *

Вообще-то его звали не Бхаубааб. Вообще-то его зовут Каджетан Перейра. Он без каких-либо усилий вписался в жизнь маленькой деревушки на юге Гоа, когда приехал туда некоторое время назад. Несмотря на то что его имя, цвет кожи, религия и даже статус экспата были признаками глубокой принадлежности к Гоа, в нем было что-то, что не совсем соответствовало этой уникальной, кажущейся цельной, но очень разноплановой идентичности.

И дело даже не в том, что он не говорил на конкани^[3], как и многие другие экспаты. Но, в отличие от эмигрантов, которые всегда стремятся поселиться в родной деревне, Каджетан не был отсюда или даже из этого района. На самом деле его дед по имени Матеус Перейра покинул Гоа в направлении Африки из Бардеза – поселка, расположенного на севере штата. У Каджетана не было старого дома с высокими потолками и перламутровыми окнами, который стоял под замком и весь в зарослях, чтобы отворить его скрипящую дверь и претендовать на владение им в этой южногоанской деревне. Его желание купить дом и осесть здесь без всякой видимой на это причины насторожило жителей, и они не бросились встречать его с распростертыми объятиями, как это было принято. Кроме того, он был неразговорчив, и его застенчивость приняли за замкнутость. Для общительного жителя гоанской деревни это служило поводом, чтобы насторожиться. Тем не менее Каджетан был гоанцем, а значит, братом – бхау – и уважаемым старшим – бааб. Так он и стал Бхаубаабом.

Приехав, он сразу же нанял агента по недвижимости для поиска дома, и тот подобрал несколько новых зданий с современным оборудованием, учитывая удобство и практичность. Все они находились недалеко от центра деревни с ее четырехсотлетней церковью, почтовым отделением, гораздо менее древним, несколькими продуктовыми и винными магазинами, лавкой сладостей марвари^[4], залом собраний, где регулярно проводились представления тиатра, и рынком с бетонной крышей, где продавали рыбу, овощи, говядину и гоанские колбаски. Но Бхаубааб не раздумывая отверг эти варианты. Он обошел всю округу, расспрашивая встречных, где находится большое дерево. Далеко не многие понимали, о чем идет речь, но кто-то узнал фотографию баобаба с разросшимся стволом и мохнатым овальным плодом, похожим на миниатюрный джекфрут с ворсистой кожурой, и провел его через болотистые рисовые поля к небольшой каменистой возвышенности, где стояло это самое дерево. Вокруг него была возведена защитная изгородь. Бхаубааб застыл перед деревом в полной тишине. Хотя на его лице не было и тени какой-либо эмоции, по продолжительности его взгляда можно было предположить, что он нашел свой дом. «Есть ли поблизости какие-нибудь постройки?» – спросил он. Ему ответили, что на той стороне, под горкой, стоит дом, пустующий уже несколько десятилетий, а значит нуждающийся в капитальном ремонте, прежде чем туда заселяться. Агент не понимал, как клиент мог им заинтересоваться, но Бхаубааб походил по веранде этого дома, убедился, что с нее виден баобаб, и настоял на аренде.

Законного владельца дома пришлось разыскивать, поскольку человек, построивший его, давно умер, не оставив наследников. Единственным наследником был внук его брата, который бо́льшую часть жизни прожил в Навелиме, потерял свою пекарню из-за пристрастия к алкоголю и в конце концов перебрался к морю, где имел лачугу на заброшенном участке пляжа в Варке. Когда к нему пришел агент по недвижимости, он уставился стеклянным взглядом на волны поверх стакана с фени и лимки ^[5] и думал о том времени, когда он мог бы уплыть работать поваром в эти самые воды, как это сделало большинство его друзей; но он слишком любил свой футбол, чтобы отказаться от суши ради океана и успеха. И с этого момента успех начал ускользать от него. Ему пришлось отказаться от своей мечты стать профессиональным футболистом, когда внезапно умер его отец: он устроился подером, чтобы содержать мать и четырех сестер. Пекарня, на покупку которой он в конце концов накопил деньги, просуществовала в его владении недолго, так как у него быстро пропало желание управлять ею и он начал топить свои печали в стакане фени. Он был застигнут врасплох, когда ему сообщили, что у него есть собственность в родной деревне. Но он достаточно быстро пришел в себя, чтобы назвать нелепо высокую цену и прогнать агента.

Когда новость дошла до его жены в Пуне, она взяла два дня отгула на работе, купила последний билет на ночной рейс автобуса «Кадамба» и приехала посмотреть на дом, который вдруг оказался во владении ее супруга. Она уговорила его согласиться на половину того, что он запросил изначально: «Даже это щедрая сумма. Не забывай, что мы вообще не подозревали об этих деньгах». Наконец-то она сможет бросить работу в кол-центре и вернуться домой к детям. «Из-за ночных смен нарушается мой цикл, и, видит бог, мои силы скоро иссякнут, если я буду продолжать в том же духе». На эти деньги они могли бы отремонтировать свой дом и размещать у себя на время сезона иностранцев. Он даже сможет купить машину и развозить туристов на такси. Завершив сделку, она села на ближайший рейс «Кадамбы», чтобы отработать полагающийся месяц. Если уволиться сразу, то придется заплатить штраф в размере месячной зарплаты международной корпорации, на которую она работала, чтобы получить документы об освобождении от должности.

Бхаубааб купил дом и приступил к ремонту. Это было далеко не одно из тех просторных бунгало, которые принадлежат знатным семьям и о которых пишут ностальгические статьи в журналах, архитектурных изданиях или даже в туристических брошюрах, рассчитанных на богатых путешественников, а то бунгало, содержание которого превращается в финансовый кошмар. Оно принадлежало судиру, человеку со скромным достатком, который попытался возвести крышу над головой так, как это было принято делать в то время: он построил обычный гоанский дом. Тогда недвижимости еще не придавали большого значения и ее размеры не ограничивали. В самом деле большинство домов, которые принадлежали даже самым бедным семьям предыдущих поколений в Гоа, жителям города казались просторными: настолько они привыкли к клаустрофобным помещениям.

В изначальной планировке дома Бхаубааба были всего две большие комнаты с высокими потолками и длинная веранда под покатой крышей. По бокам веранды стояли каменные сопо, обращенные друг к другу, и две-три ступеньки спускались с нее на землю. Кухня, очевидно, располагалась в специальном помещении в задней части дома, а ванная и туалет, должно быть, были отдельно стоящими. Позднее предыдущий владелец, вероятно, перестроил здание в соответствии с более современными предпочтениями, разломав кухню и туалет и добавив еще две комнаты-коробки прямо за существующими, а также узкую кухню и современную ванную, соединенные, как вагоны поезда. Изначально крыша представляла собой прямоугольную пирамиду, а в новых пристройках она была сделана покатой с двух сторон и продлена до старой крыши, чтобы не осталось непокрытых пространств. По нынешним меркам такая постройка уже устарела, и Бхаубаабу пришлось заплатить сантехнику, чтобы тот установил унитаз, умывальник и душ в помещении, которое когда-то служило ванной. В одной из старых комнат он даже установил еще одну небольшую ванную со всей необходимой сантехникой и превратил эту комнату в спальню. Кухня должна была находиться в крытом пространстве, чтобы припасы не стали кормом для крыс. Длинный стол в одной из новых комнат, в которой, очевидно, обедали, нуждался в полировке, а одна из ножек – в нескольких гвоздях, чтобы сохранять вертикальное положение. Но самое главное – требовалось заменить бо́льшую часть кровельных плиток. Те, что не потрескались, заросли сорняками и были покрыты листьями и мхом, из-за которых вода не стекала, а просачивалась внутрь. К счастью, до муссонов еще было несколько месяцев, и вещи Бхаубааба не пострадали от протечек.

Бхаубааб заказал грузовик мангалорской черепицы, и вскоре крыша из темной, серо-черной от сухой плесени превратилась в ровную ржаво-красную, отчего дом стал напоминать морщинистого старика в новой яркой шляпе. Наружные стены, грязно-белые, когда-то, видимо, были желтыми. Бхаубааб решил восстановить этот оттенок и выкрасил их в ярко-желтый цвет с белой каймой вокруг больших окон и на колоннах. Внутренние стены побелил известковой краской. И дом внезапно засиял, как прелестный цветок бамии в редких лучах солнца, пробивающихся сквозь тучи в непроглядный муссон. В углу гостиной расположился ветхий треугольный домашний алтарь, на котором находились распятие, статуэтки Богородицы с поднятой в благословении рукой и нескольких святых, которых он не мог опознать. Он перестал молиться задолго до того, как в моду вошло выражение «духовный, но не религиозный», но из эстетических соображений заменил разбитое стекло алтаря.

Колодец на заднем дворе был полным, но воду из него посоветовали не пить. Этот колодец был единственным источником воды для всей деревни, и когда-то давно она была чистой и безопасной для употребления, но в последние годы у нее появился странный запах. И хотя он был совсем слабым, люди связывали его появление с постоянно увеличивающейся в размерах свалкой неподалеку от деревни. Пресловутая зловонная гора настораживала жителей, и они опасались, что отходы просачиваются в землю и смешиваются с грунтовыми водами. Поэтому они перестали пить воду из своих колодцев, хотя их пакеты с мусором тоже оказывались в той же горе. Они считали, что колодезная вода вполне подходит для купания и сада. Но для питья они набирали воду из крана. Дом Бхаубааба на протяжении многих лет оставался без водоснабжения, поскольку в нем перестали жить еще тогда, когда колодезная вода считалась пригодной для питья. Он обратился в панчаят с официальной просьбой, но ему ответили, что прокладка труб займет слишком много времени. Высокие сорняки, растущие в колодце, – некоторые из них походили на небольшие деревья – были убраны, и внутри установлен электрический насос, чтобы набирать воду для бытовых нужд.

Пока дом Бхаубааба приводили в порядок, многие любопытные жители деревни заходили посмотреть на него и познакомиться с его новым таинственным хозяином. Среди них был Лакшми (сокращенно от Лакшминараян Шетти) – застенчивый молодой человек двадцати лет с внешностью кинозвезды. Он жил ближе всех к Бхаубаабу. Задний двор его дома был виден с участка Бхаубааба сквозь пол-акра густых зарослей, которые наверняка кишели змеями. Чтобы добраться до дома Бхаубааба, юноше нужно было обогнуть этот участок и пройти более длинным путем. Пока шел ремонт, Лакшми брал с собой небольшие бутылочки с питьевой водой для соседа и даже предложил привозить ему двадцатилитровые канистры на своем скутере до тех пор, пока его не подключат к городскому водоснабжению.

Жители деревни, решив, что в замкнутости Бхаубааба виновато его западное воспитание, пытались с помощью добродушной болтовни облегчить его возвращение домой. Несмотря на то что он был очень вежлив, их старания утомляли его, и он проникся симпатией к Лакшми, почти такому же молчаливому, как и он сам.

Лакшми, не сумев попасть в фильмы Каннада ^[6], вернулся из Бангалора и не вылезал из дома. Ходили слухи о трагическом происшествии на плотине, которое травмировало его и заставило вернуться в маленькую гоанскую деревню, с таким же безразличием относившуюся к этому событию, как и остальной мир. Лакшми был четвертым сыном в семье, и после его рождения родители отказались и от гонки за желанной дочерью, и от стремления угодить своей матрилинейной общине. Тем не менее он пытался расположить их к себе своими утонченными чертами лица и гладкой кожей, которые резко контрастировали с крепким телосложением и смуглостью его братьев из племени бунтов. В детстве над ним подтрунивали, так как мать одевала его в платья с оборками и вплетала ленты в его длинные шелковистые волосы.

Хотя он отказался от платьев и лент и подстриг волосы, как и остальные братья, в школе ему не удалось избежать насмешек одноклассников из-за того, что он слишком красив для мальчика. Не помогало и то, что его коротко звали Лакшми, как супругу бога, в честь которого он был назван^[7], – бога, который наслаждался ролью мужа богини богатства. Он дрался с одноклассниками, чтобы они называли его Нараяном, но они не доставляли ему такого удовольствия.

В то время как его братья с трудом сдавали экзамены, играли в футбол и плавали в прудах коммунидада ^[8], Лакшми приносил из школы оценки выше среднего и проводил время дома, играя в настольные игры вместе с матерью, если у нее оставалось время, свободное от дел по дому, в котором проживало почти полдюжины мужчин. Он был довольно способен к учебе, но никто не знал, что с этим делать.

Его отец еще в юности переехал в Гоа из родной деревни близ Кундапура, в прибрежном штате Карнатака устроившись на работу в ресторан своего дяди в Колве. Оставшись в Гоа, он открыл собственный ресторан и женился на дальней родственнице, прежде чем поселиться в деревне, где они живут до сих пор. Дома семья говорила на тулу, а на улице – на конкани, и, хотя поначалу супруги с рвением твердили, что вернутся домой, как только накопят денег, с годами подобные высказывания стали частью какого-то ни к чему не обязывающего речевого ритуала, пока у них один за другим рождались сыновья, строился дом и завязывались прочные дружеские отношения.

Братья Лакшми бросили школу в четырнадцать лет, помогали отцу в бизнесе, осваивали ремесло и начинали самостоятельную жизнь, не достигнув своего двадцать первого дня рождения. Один из них переехал в Санвордем, где процветал его бар, обслуживающий водителей самосвалов. Другой перебрался на север Гоа, где занял должность менеджера в плавучем казино, а вскоре начал строить более амбициозные планы. Третий брат остался помогать отцу в деревне и следить за тем, чтобы бизнес приносил доход.

Лакшми тем временем закончил выпускной класс с хорошими оценками, что было связано скорее с тем, что никто из членов семьи не обратил на него внимания, когда он не бросил учебу, чем с тем, что они поддерживали его стремление к ней. Поскольку их бизнес шел как по маслу, никого не волновало отсутствие вклада Лакшми в бюджет семьи. Но, помимо этого, никто не имел малейшего представления, чем мальчику стоило заняться. К моменту окончания школы Лакшми превратился во взрослого и очень симпатичного молодого человека. Он имел высокий рост и светлую кожу. Прямые волосы он отпустил на несколько сантиметров и, когда они падали ему на глаза, откидывал их назад резким движением головы, очаровывая окружающих до глубины души. У него было овальное лицо с глубокими ямочками на щеках. Лучистые глаза медового цвета под длинными ресницами, казалось, скрывали озорство, и девочки из класса краснели, когда его взгляд скользил по ним. Поймав на себе этот взгляд, мать Лакшми громко вздыхала, удивляясь, почему он не девочка: «Она была бы настоящей Лакшми нашего дома!»

Таким образом, убедившись благодаря реакции окружающих женщин в своей привлекательности, Лакшми жаждал бо́льшего внимания – особенного, более достойного его. Он узнал, что дальний кузен в Бангалоре снимается в фильмах на языке каннада, и захотел присоединиться к нему и попытать счастья. Его родителям тоже понравилась эта идея. Если трое сыновей продолжают семейное дело, почему бы четвертому не пойти по еще не проторенной в их роду дорожке? Было бы чудесно иметь сына-кинозвезду.

Когда Лакшми прибыл в Бангалор на автобусе «Веланканни Экспресс», его встретил кузен вместе со своим соседом по комнате, коллегой в киноиндустрии Каннада, более известной как Сандалвуд. Они были парнями, которые серьезно относились к занятиям в спортзале. При этом они были приятными и радушными и встретили Лакшми с объятиями и дружественным «йоу, бро!»^[9]. Лакшми последовал за ними в их крошечный дом, где в одной комнате они готовили и ели, а в другой – спали на расстеленных на полу матрасах. Когда Лакшми поставил свои сумки и оглядел этот дом, зажатый между трущобами и вегетарианским кварталом для представителей среднего класса, его осенило, что кузен и его друг – всего лишь наемные рабочие. Если точнее, они были каскадерами. Их день состоял из тренировок в спортзале по несколько часов, приготовления и поедания курицы, а также из прыжков с высоких зданий, бега через огонь или съездов на мотоциклах с рампы.

Поскольку Лакшми обладал привлекательной внешностью, они надеялись, что ему достанутся более приятные и хорошо оплачиваемые роли, которые требуют скорее эмоциональной отдачи, чем силы и выносливости. Ему посоветовали не перебарщивать с упражнениями для верхней части тела: герои должны быть достаточно накачанными, чтобы убедить зрителей в том, что они могут победить злодеев, но не слишком, иначе они испугают утонченных героинь.

– У тебя подходящее лицо. Постарайся не потерять роль из-за перекачанных мышц. Сосредоточься на кардиотренировках и легких тонизирующих упражнениях, чтобы просто поддерживать форму.

Кроме того, ему рекомендовали присоединиться к театральному кружку.

– Пройди мастер-класс, выйди на сцену, сыграй несколько спектаклей, заведи знакомства и заяви о себе. Театральные и кинематографические круги тесно связаны. Если предлагают роли – главные или второстепенные – в телесериалах, не отказывайся. Это медленный процесс, но настойчивость очень важна. Ты симпатичный. У тебя есть все шансы.

– А как же вы?

– Мы слишком крепкие, и наши черты лица грубоваты для главных ролей. Но мы верим в свой успех в ролях злодеев. На самом деле мы ведем переговоры с очень важными людьми, и, если все сложится удачно, мы получим роли в полнометражном фильме, на котором сделаем себе карьеру. Там не обойдется без выполнения опасных трюков, но это поможет нам попасть в темное закулисье Сандалвуда.

Лакшми принялся за исполнение плана, намеченного его соседями по комнате, которые теперь стали его аннами – старшими братьями. Он присоединился к театральному кружку, руководитель которого имел тесные связи с деятелями кино. Он записался в спортзал, но тщательно следил за тем, чтобы его телосложение оставалось по-мальчишески привлекательным. Но самым большим испытанием для него стал язык. Хотя его семья была родом из Карнатаки, каннада не был их родным языком, и, в отличие от его кузена, который всю жизнь прожил в Мангалоре и Бангалоре, у него не было причин учить государственный язык. Вместо того чтобы пойти на курсы, Лакшми начал учить каннада по фильмам.

За четыре месяца таких занятий он медленно, но верно шел к своей цели. День ото дня он говорил на каннада все лучше и лучше, в него влюбилась племянница директора театра – ее дядя был высокооплачиваемым актером в фильмах Каннада, а на следующей неделе Лакшми предстояло впервые выйти на сцену: он играл Хемалатхана в одноименной адаптации «Гамлета» на языке каннада. В этой пьесе все актеры были такими же новичками, как и он, поэтому премьерный показ планировался в небольшом зале неподалеку от ботанического сада «Лалбагх». Если спектакль будет иметь успех, то его повторят в «Ранге Шанкара», главном театре на языке каннада в Бангалоре, а через неделю после этого – на Шекспировском фестивале, почетным гостем которого был известный кинорежиссер, искавший новые лица для своего грядущего детективного триллера с любовным треугольником в сюжете.

Лакшми находился в предвкушении. Его мать ехала в Бангалор, чтобы увидеть сына на сцене. Похоже, удача наконец-то улыбнулась ему, потому что его любимые анны наконец-то тоже получили свои значимые роли. Им предстояло выполнить трюки на вертолете. Их охватила дрожь от волнения, когда они впервые оказались на борту вертолета. Все были в праздничном настроении, ожидая оглушительного успеха.

Шоу в «Лалбагхе» прошло хорошо. Лакшми блистал на сцене в роли Хемалатхана. «Быть или не быть, вот в чем вопрос. Достойно ль смиряться под ударами судьбы, иль надо оказать сопротивленье…» ^[10] Когда он непринужденно и уверенно произносил слова известного монолога на сложном языке каннада, никто бы не поверил, что он выучил язык несколько месяцев назад. Он и сам знал, что у него хорошо получается. И он ликовал. В глубине души Лакшми понимал, что выступление в «Ранге Шанкара» станет решающим, что оно может изменить его жизнь. Так и случилось.

В день представления его аннов отвезли к большому водохранилищу за городом и сказали, что сцена включает в себя смелый поединок с героем в воздухе и что им всем придется прыгать в воду с вертолета с высоты сто футов. Никто из актеров не умел плавать, но это никого не волновало. Их заверили, что в воде придется пробыть не больше минуты и нет никаких поводов для переживаний. Спасатели вытащат их, только они коснутся поверхности воды. Это должно было стать их звездным часом. Они помолились своей богине, оберегающей их семью, – Дурге Парамешвари, – попросив ее дать им смелости, и прыгнули навстречу своей смерти.

Спасательная шлюпка, находившаяся неподалеку, не смогла вовремя добраться до них: сильное течение, образовавшееся из-за ветра, который вызвали вращающиеся лопасти вертолета, то и дело отталкивало ее. Герой сумел доплыть до безопасного места, а «злодеи», с которыми ему предстояло сражаться, утонули, борясь с водой за глоток воздуха. Их мечтам о славе не суждено было сбыться.

Лакшми получил это известие, готовясь выйти на сцену «Ранга Шанкара», как раз перед тем, как из динамика раздался записанный голос Гириша Карнада^[11], который попросил присутствующих в зале выключить телефоны – сначала на каннада, а затем на английском. Пока перед зрителями разворачивалась первая сцена между Марешей, Харшей и Бариндрой, Лакшми – одетый и загримированный под Хемалатхана – стоял за кулисами в полном потрясении. Во втором акте он, словно призрак, появился на сцене. Но вместо того, чтобы играть свою роль, он издал душераздирающий крик и в истерике рухнул на пол. Со сцены его пришлось уносить. На этом закончились мечты Лакшми о звездной славе. Его недолго подержали в больнице, а после отправили домой в деревню.

* * *

Бхаубааб не то чтобы пытался утаить свою историю от новых соседей. Просто он был неразговорчив и не рассказывал о себе без необходимости. Но когда кто-то спрашивал, он отвечал довольно откровенно, хотя и не называя каких-либо деталей.

– Ты из Сальцете?

– Нет.

– Тогда откуда же ты?

– Танзания.

– Танзания? Африка?

– Да.

– А из Гоа откуда ты?

– Мои родители родом из Алдоны.

– Но ты родился и вырос в Африке?

– Детство я провел в Танзании. Когда мне исполнилось четырнадцать, мы всей семьей переехали в Великобританию, где потом и жили.

– Из кого состоит твоя семья?

– Из меня одного. Родители умерли несколько лет назад. У меня остался старший брат, но я не общался с ним уже много лет. И вообще, я даже не знаю, где он живет.

– Серьезно? Печально, дружище. А жена и дети?

– Я разведен. Детей нет.

– Жаль. Значит, ты решил вернуться домой в поисках уединения? Амчем Гоа – лучше всего, не правда ли? Куда еще идти, когда Гоа – наша родная земля. Но почему же ты не вернешься в Алдону?

– Там никого не осталось. Мне не к кому возвращаться.

– Не волнуйся, бааб. Здесь лучше всего. Никто не будет тебе мешать. Тишина и покой. Если что, всегда можешь ко мне обращаться. Ты ходишь в церковь? Ты бамон?

– Наверное. Я не уверен. Мои родители никогда об этом не говорили.

– Я уверен, что ты бамон. Службы проходят на конкани.

– Я планирую его учить.

* * *

Именно эта информация, быстро распространившаяся по деревне, заинтересовала Лакшми, и он решил заглянуть к Бхаубаабу. Родители Лакшми с облегчением выдохнули: их сын снова начал выходить из дома. Вот уже несколько месяцев он только и делал, что днями напролет сидел взаперти в своей комнате и хандрил. Он появлялся только для приема еды, ковырялся в тарелке с рисом и рыбным карри, после чего возвращался в кровать и рассеянно смотрел в потолок. Даже его любимое гудже гаси не пробуждало в нем аппетит. Кроме того, он стал просыпаться по несколько раз за ночь, жадно глотая воздух. Брат отвез его в Панаджи к доктору Чоданкару, самому известному лору в округе. Тот после осмотра заявил, что с физиологической точки зрения нет никаких отклонений, похоже, это психологическая проблема, вызванная какой-то травмой. Доктор посоветовал обратиться к своему коллеге в психиатрическое отделение, но брат Лакшми решительно отказался, и они вернулись домой. Лакшми были нужны хорошая еда, свежий воздух, немного развлечений и, конечно, время, а не психиатры, пичкающие его таблетками. Время – лучшее лекарство, не так ли?

Отец пытался уговорить его выйти на работу в ресторан, но Лакшми отказался. Поэтому для его родителей стало сюрпризом, когда Лакшми проявил интерес к баабу из Африки, который начал перестраивать заброшенный дом по соседству. Он наблюдал за ним из окна, а ближе к вечеру переоделся из шорт в джинсы и пошел посмотреть, что же вызвало такой переполох в их тихом квартале.

Лакшми не задавал провокационные вопросы, как это делали другие. Он, не дожидаясь, пока его попросят, принес питьевую воду, и Бхаубааб принял ее без каких-либо комментариев. Новый сосед обратил внимание на его привлекательную внешность. Лакшми нравилось непримечательное телосложение пожилого мужчины: не худой, не полный, но и не прилагающий никаких усилий к тому, чтобы выглядеть определенным образом. У него была густая копна волос с сединой на висках, маленькие округлые ноздри, очки без оправы на высокой переносице, которые он то и дело сдвигал к кончику носа, чтобы разглядеть собеседника на близком расстоянии. Бхаубааб имел умные и добрые глаза, чисто выбритую смуглую кожу на простоватом квадратном лице. Он был высокий. Выше Лакшми, который и сам был выше среднего роста. Они рассматривали друг друга без какого-то особого интереса или надменности. Вначале они почти не разговаривали. Лакшми просто приходил и стоял рядом с Бхаубаабом, пока рабочие ремонтировали дом, и постепенно они оба привыкли к присутствию друг друга.

Когда Лакшми передал ему приглашение родителей на чай, Бхаубааб вежливо отказался, объяснив это своей необщительностью, но сказал, что всегда рад видеть его у себя так часто и так долго, как Лакшми захочется. Лакшми стал неотъемлемой частью дома Бхаубааба. Он приходил после обеда каждый день и оставался до поздней ночи. Иногда они играли в «Эрудит», «Угадай слово по картинке» или дженгу в гостиной, которую Бхаубааб обставил диваном, несколькими мягкими креслами и изысканным низким столиком, стоящим на пестром ковре. Иногда они сидели в тишине на сопо: Бхаубааб смотрел на баобаб, а Лакшми вслед за ним тоже останавливал взгляд на дереве. Иногда они выпивали по банке пива или две. Казалось, между этими людьми, которых разделяет несколько десятилетий, царит полное доверие. Ни один из них не смерял другого взглядом, не пытался понравиться или подчинить себе, не демонстрировал более глубоких знаний или своего превосходства. В их почти бессловесном общении не было ни меланхолии, ни мрачности. Они улыбались одним и тем же вещам и часто смеялись.