Майн Рид
Квартеронка
Глава XI
Гонка пароходов на Миссисипи
Тем временем уже совсем стемнело. На небе не было ни луны, ни звезд. В низовьях Миссисипи ясные ночи выпадают не так-то часто. Туман, поднимающийся с болот, обычно заволакивает ночное небо.
Однако для гонки света было достаточно. Желтоватая вода блестела светлой полосой на фоне темных берегов. Фарватер был широкий, а рулевые обоих судов, «старые речные волки», прекрасно знали каждый проток и каждую мель на реке.
Пароходы-соперники ясно видели друг друга. Можно было и не вывешивать никаких фонарей, хотя на гафеле каждого судна горел сигнальный огонь. Окна кают на обоих судах были залиты светом, а отблеск огня из топок, где ярко пылали окорока, ложился на водную гладь длинной сверкающей полосой.
На том и на другом пароходе пассажиры выглядывали из окон кают или стояли, свесившись за борт, всячески выражая свой живой интерес. К тому времени, как «Красавица» развела пары, «Магнолия» опередила ее не меньше чем на полмили. Ничтожное расстояние, если один пароход значительно быстроходнее другого, но когда суда идут с почти равной скоростью, его очень трудно преодолеть. Поэтому прошло довольно много времени, прежде чем команда «Красавицы» убедилась в том, что мы нагоняем «Магнолию». Это довольно трудно определить на воде, когда одно судно следует за другим. Пассажиры поминутно задавали вопросы команде судна и друг другу и строили всевозможные предположения на эту интересную тему.
Наконец капитан заявил, что мы нагнали «Магнолию» на несколько сот ярдов. Его слова вызвали бурную радость, впрочем не вполне единодушную, так как на борту «Красавицы» нашлись и такие отступники, которые держали пари за «Магнолию».
Прошел еще час, и всем стало ясно, что наше судно нагоняет соперника, ибо между ними осталось уже меньше четверти мили. Четверть мили на спокойной воде – небольшое расстояние, и пассажиры обоих судов могли громко переговариваться между собой. Этим сейчас же воспользовались пассажиры «Красавицы», чтобы отплатить своим противникам. На них посыпались насмешки, и все их прежние оскорбления были возвращены с лихвой.
– У кого есть поручения в Сент-Луис? Мы скоро там будем и готовы вам услужить! – кричал один.
– Ура, «Красавица»! Вот это молодчина! – вопил другой.
– Хватит ли вам окороков? – спрашивал третий. – Мы можем дать вам взаймы несколько штук!
– Что отвечать, если нас спросят, где вы задержались? – кричал четвертый. – Мы скажем – в Черепашьей гавани!
Громкий взрыв хохота встретил эту шутку.
Приближалась полночь, но ни один человек на обоих пароходах и не помышлял об отдыхе. Увлеченные гонкой пассажиры и думать забыли о сне. Все, и мужчины и женщины, стояли на палубе или поминутно выходили из кают взглянуть на ход состязания. От возбуждения у пассажиров, как видно, пересохло в горле, и многие уже были навеселе. Команда не отставала от них, и даже капитан был не совсем трезв. Никто не осуждал его за это, мысль об осторожности вылетела у всех из головы.
* * *
Приближается полночь. Машины лязгают и грохочут, а пароходы все идут вперед. Кругом стоит густой мрак, но никого это не смущает. Ярко пылают топки; над высокими трубами полыхает багровое пламя; пар гудит и воет в котлах; громадные плицы колес сбивают в пену темную воду; деревянный каркас судна дрожит и стонет от напряжения, а пароходы рвутся вперед.
Наступает полночь. Теперь между пароходами остается всего каких-нибудь двести ярдов. «Красавица» уже качается на волнах «Магнолии». Еще десять минут – и ее нос поравняется с кормой соперницы! Еще двадцать минут – и торжествующий крик на ее палубе прокатится вдоль берегов.
* * *
Я стоял около капитана и поглядывал на него с некоторой тревогой. Мне было неприятно, что он так часто спускается в буфет и уже сильно захмелел. Он только что вернулся на свое место у рулевой рубки и пристально смотрел вперед. На правом берегу реки, примерно в миле перед нами, показалось несколько мерцающих огоньков. Увидев их, он вздрогнул и воскликнул с сердцем:
– Черт возьми! Ведь это Бринджерс!
– Да-а, – протянул рулевой из-за его плеча. – Быстро мы добрались до него, прямо сказать.
– Боже мой! Теперь я проиграю гонку!
– Почему? – спросил тот, не понимая. – При чем здесь гонка?
– Я должен тут пристать. Мне придется… Я должен высадить даму, которая дала нам окорока!
– Вон оно что! – отозвался флегматичный рулевой. – А ведь чертовски жалко! – добавил он. – Ну что ж, раз надо, так надо… Ах, будь ты проклят! Ведь мы вот-вот обставили бы их. Верно, капитан?
– Ничего не поделаешь, – ответил капитан. – Поворачивай к берегу.
Отдав этот приказ, он быстро спустился вниз. Видя, как он возбужден, я последовал за ним. На палубе против рубки стояла кучка дам, среди которых была и молодая креолка.
– Сударыня, – сказал, обращаясь к ней, капитан, – несмотря ни на что, мы все-таки проиграем гонку!
– Почему? – спросила она удивленно. – Вам не хватает окороков?.. Антуан! Вы достали все, что было?
– Нет, сударыня, – возразил капитан, – не в этом дело. Благодарю вас за щедрость. Но вы видите эти огоньки?
– Вижу. Так что же?
– Это Бринджерс. – Вот как! Уже?
– Да. Здесь я должен вас высадить.
– И из-за этого проиграете гонку?
– Конечно.
– Тогда, разумеется, я не сойду здесь на берег. Что для меня один день? Я не так стара, чтобы бояться потерять лишний день понапрасну. Ха-ха-ха! Я не допущу, чтоб вы из-за меня погубили репутацию вашего прекрасного судна! И не думайте приставать, дорогой капитан! Довезите меня до Батон Ружа, а утром я вернусь домой.
Вокруг послышались крики одобрения, а капитан бросился обратно к рулевому, чтобы отменить свое приказание.
* * *
«Красавица» по-прежнему следует за «Магнолией», и между ними по-прежнему около двухсот ярдов. Грохот машин, гудение пара, удары плиц по воде, треск обшивки и крики людей на палубе сливаются в оглушительный концерт. Вперед мчится «Красавица», вперед, вперед – и, несмотря на все усилия «Магнолии», догоняет ее. Ближе, еще ближе – и вот ее нос сравнялся с кормой соперницы. Вот он уже против рулевой рубки, вот уже против штормового мостика, вот против конца верхней палубы! Теперь их огни сливаются в одну линию и вместе отражаются в воде – они идут нос с носом!
Еще минута – «Красавица» вырывается еще на фут вперед, капитан машет фуражкой, и громкий крик торжества раздается над рекой.
* * *
Этот крик не успел отзвучать. Едва он разнесся в полуночной тиши, как его прервал оглушительный взрыв, словно целый пороховой склад взлетел на воздух. Он потряс небо, землю и воду! Раздался треск, во все стороны посыпались доски, люди с пронзительными криками взлетели вверх, дым и пар застлали все кругом, и ужасный вопль сотен голосов раздался во мраке ночи.
Глава XII
Спасательный пояс
Сотрясение неслыханной силы сразу же объяснило мне причину катастрофы. Я решил, что у нас взорвались паровые котлы, и не ошибся.
В момент взрыва я стоял около своей каюты. Если бы я не держался за поручни, то, наверно, вылетел бы от толчка за борт. Сам не сознавая, что делаю, я вернулся, шатаясь, в каюту, а из нее прошел через другую дверь в общий салон.
Здесь я остановился и огляделся вокруг. Вся передняя часть судна была окутана дымом, и в салон врывался горячий, обжигающий пар. Боясь, что он настигнет меня, я бросился на корму, которая, к счастью, была обращена к ветру, сдувавшему с нее опасный пар.
Машина теперь умолкла, колеса не вращались, выпускная труба перестала пыхтеть, но вместо этого шума слышались другие ужасные звуки. Крики, ругань, проклятия мужчин, пронзительные вопли женщин, стоны раненых с нижней палубы, мольбы о помощи сброшенных в воду и тонущих людей – все сливалось в отчаянный вопль. Как он был не похож на тот ликующий крик, который только что звучал на устах тех же людей!
Дым и пар скоро начали рассеиваться, и я мог разглядеть, что делается на носу парохода. Там был полный хаос. Курительная комната, буфет со всем его содержимым, передний тент и правая сторона рулевой рубки совсем исчезли, как будто под ними взорвалась мина, а высокие трубы опрокинулись и лежали на палубе. С первого взгляда я понял, что капитан, рулевой и все, кто находился в этой части парохода, погибли.
Эти мысли мгновенно пронеслись у меня в голове, и я не стал на них задерживаться. Я чувствовал, что остался цел и невредим, и моим первым естественным побуждением было постараться спасти свою жизнь. Я сохранил присутствие духа и понимал, что второго взрыва быть не может, но видел, что пароход серьезно поврежден и сильно накренился набок. Долго ли он продержится на воде?
Не успел я задать себе этот вопрос, как тотчас же получил ответ. Рядом послышался отчаянный крик:
– О боже! Мы тонем! Тонем!..
Вслед за ним раздался другой крик: «Пожар!» – и в ту же минуту длинные языки пламени вырвались из глубины судна и взметнулись высоко вверх, до самого штормового мостика. Было ясно, что судно недолго будет нашим убежищем: нам предстояло либо сгореть на нем, либо пойти с ним ко дну.
Все мысли оставшихся в живых устремились к «Магнолии». Я тоже посмотрел ей вслед и увидел, что она дала задний ход и прилагает все усилия, чтобы скорей повернуть обратно; однако она уже была от нас на расстоянии нескольких сот ярдов. Когда наш пароход собирался пристать к Бринджерсу, он повернул в сторону от «Магнолии», и хотя в момент катастрофы они стояли на одной линии, их разделяла широкая полоса воды. Теперь «Магнолия» находилась от нас за добрую четверть мили, и было ясно, что пройдет немало времени, пока она приблизится к нам. Сможет ли искалеченная «Красавица» продержаться это время на воде?
С первого взгляда я убедился, что нет. Я чувствовал, как палуба опускается подо мной все ниже и ниже, а пламя уже угрожало ее корме; огненные языки лизали деревянную отделку роскошного салона, и она вспыхивала, как солома. Нельзя было терять ни минуты! Оставалось либо самому броситься в воду, либо пойти ко дну вместе с судном, либо сгореть. Иного выхода не было.
Вы, вероятно, думаете, что я был смертельно испуган. Однако вы ошибаетесь. Я совсем не боялся за свою жизнь. И не потому, что отличался необыкновенной храбростью, а потому, что надеялся на свои силы. Довольно беспечный по натуре, я никогда не был фаталистом. Мне не раз случалось спасаться от смерти благодаря присутствию духа, сильной воле и находчивости. Поэтому я не был суеверным, не верил в судьбу и не полагался на «авось», и если не ленился, то принимал необходимые меры предосторожности, чтобы избежать опасности.
Именно так я и поступил на этот раз. В моем чемодане лежало очень простое приспособление, которое я обычно вожу с собой: спасательный пояс. Я всегда держу его сверху, под рукой. Требуется не больше минуты, чтобы надеть его, а в нем я не боялся утонуть в самой широкой реке и даже в море. Уверенность в этом, а вовсе не исключительная храбрость придавала мне спокойствие.
Я побежал обратно в свою каюту, открыл чемодан и через секунду уже держал в руках пробковый пояс. Еще секунда – и я надел его через голову и прочно завязал шнурки.
Надев пояс, я остался в каюте и решил не выходить из нее, пока судно не накренится еще ближе к воде. Оно погружалось очень быстро, и я был уверен, что мне недолго придется ждать. Дверь, ведущую в салон, я запер на ключ, а другую оставил приоткрытой, но крепко держал ее за ручку.
Я недаром прятался в каюте: мне не хотелось попадаться на глаза охваченным паникой пассажирам, которые, не помня себя, метались по палубе, – я боялся их гораздо больше, чем реки. Я знал, что стоит им увидеть спасательный пояс, как они тотчас окружат меня, и тогда у меня не останется никакой надежды на спасение: десятки несчастных бросятся за мной в воду, будут цепляться за меня со всех сторон и потащат за собой на дно.
Я знал это и, крепко придерживая дверь, стоял и молча смотрел в щель.
Глава XIII
Я ранен
Не прошло и нескольких минут, как перед моей дверью остановились какие-то люди и я услышал знакомые голоса.
Взглянув в щель, я тотчас узнал их: это были молодая креолка и ее управляющий.
Нельзя сказать, что они вели связный разговор, – это были лишь отрывочные восклицания смертельно испуганных людей. Старик собрал несколько стульев и трясущимися руками пытался связать их вместе, чтобы сделать какое-то подобие плота. Вместо веревки у него был носовой платок и несколько шелковых лент, которые его хозяйка сорвала со своего платья. Если бы ему и удалось связать плот, он, пожалуй, не выдержал бы и кошки. Это была жалкая попытка тонущего человека «схватиться за соломинку». С первого взгляда я понял, что такой плот и на минуту не отсрочит их гибели. Стулья были из тяжелого палисандрового дерева и, вероятно, пошли бы ко дну от собственной тяжести.
Эта сцена привела меня в смятение. Она разбудила во мне самые противоречивые чувства. Передо мной стоял выбор – спасать себя или оказать помощь ближнему. Если бы я не надеялся при этом сберечь и свою жизнь, боюсь, что я послушался бы инстинкта самосохранения.
Но, как я уже говорил, за себя я не боялся, и передо мной стоял лишь вопрос: удастся ли мне, не рискуя собой, спасти жизнь и этой даме? Я быстро все обдумал. Спасательный пояс был очень мал, он не мог выдержать нас обоих. Что, если я отдам его ей, а сам поплыву рядом? Я мог бы иногда браться за него – мне этого достаточно, чтобы долго продержаться на воде. Ведь я хороший пловец. Далеко ли до берега?
Я посмотрел в ту сторону. Пылающее судно бросало вокруг яркий свет и далеко освещало реку. Я ясно видел темный берег. До него было не меньше четверти мили, да еще предстояло одолеть сильное течение.
«Конечно, я доплыву до берега, – подумал я. – Но будь что будет, а я попытаюсь спасти ее».
Не скрою, что у меня были и другие соображения, когда я составил этот план. Должен сознаться, что к благородным побуждениям примешивалось и желание разыграть перед ней героя. Будь Эжени Безансон не молода и красива, а стара и безобразна, пожалуй… боюсь, что я оставил бы ее на попечение Антуана с его плотом из стульев. Так или иначе, а я решился, и мне было некогда раздумывать, из каких побуждений.
– Мадемуазель Безансон! – позвал я из-за двери.
– Кто-то зовет меня! – воскликнула она, быстро оборачиваясь. – Боже мой! Кто здесь?
– Сударыня, я хочу…
– Проклятие! – сердито пробормотал старик, когда увидел меня: он решил, что я хочу завладеть его плотом. – Проклятие! Плот не выдержит двоих, сударь.
– Он не выдержит и одного, – возразил я. – Сударыня, – продолжал я, обращаясь к его хозяйке, – эти стулья не спасут вас, а скорее потопят. Вот, возьмите. Это спасет вам жизнь. – Тут я снял и протянул ей спасательный пояс.
– Что это? – быстро спросила она, но сразу все поняла и воскликнула: – Нет, нет, нет! Что вы, сударь! Спасайте себя! Себя!
– Я надеюсь доплыть до берега и без пояса. Наденьте его, сударыня! Скорей! Скорей! Время не ждет. Через несколько минут судно пойдет ко дну. «Магнолия» еще далеко, к тому же она побоится подойти вплотную к горящему судну. Смотрите, какое пламя! Огонь приближается к нам… Скорей! Позвольте завязать вам пояс. – Боже! Боже! Благородный незнакомец…
– Ни слова больше! Вот так… Готово! Теперь прыгайте в воду! Не бойтесь! Прыгайте и держитесь подальше от судна. Вперед! Я прыгну вслед за вами и помогу вам. Скорей!
Испуганная девушка послушалась моих настойчивых уговоров и прыгнула в воду. В следующую секунду я увидел, как она показалась на поверхности реки; ее светлое платье выделялось на темном фоне воды.
Тут я почувствовал, как кто-то схватил меня за руку. Я обернулся: это был Антуан.
– Простите меня, благородный юноша! Простите меня! – воскликнул он, и слезы потекли у него по щекам.
Я не успел ответить ему, как увидел, что какой-то человек бросился к борту, с которого только что спрыгнула креолка. Он пристально смотрел на нее и, наверно, заметил спасательный пояс. Его намерения были ясны для меня. Он уже собирался прыгнуть в воду, когда я подбежал к нему. Я схватил его за ворот и оттащил назад. Тут пламя осветило его лицо, и я узнал наглого молодчика, который предлагал мне держать пари.
– Не спешите, сэр, – сказал я ему, все еще крепко держа его за ворот.
В ответ он крикнул страшное проклятие, и в ту же секунду в его поднятой руке сверкнул охотничий нож. Он выхватил его так неожиданно, что я не успел увернуться и почувствовал, как холодная сталь вонзилась мне в руку. Однако удар был не смертелен, и прежде чем негодяй успел замахнуться второй раз, я, как говорят боксеры, «двинул» его по скуле так, что он перелетел через стулья, а нож выпал из его руки. Я поднял нож и секунду колебался, не отомстить ли этому головорезу, однако мои лучшие чувства взяли верх, и я выбросил нож за борт. Не теряя времени, я и сам прыгнул в воду. Пламя уже охватило рулевую рубку, у которой мы стояли, и жара становилась невыносимой. Бросив последний взгляд на судно, я увидел, что Антуан и мой противник дерутся среди стульев.
Белое платье служило мне путеводным сигналом, и я поплыл за ним.
Течение уже отнесло девушку довольно далеко от тонувшего судна.
Я быстро сбросил в воде пиджак и башмаки, а так как был одет очень легко, то остальная одежда не стесняла моих движений. Сделав несколько взмахов, я поплыл совершенно свободно вниз по течению, следуя за белым платьем. Иногда я поднимал голову над водой и оглядывался назад. Я еще опасался, как бы тот негодяй не поплыл вслед за нами, и готов был сразиться с ним в воде.
Через несколько минут я уже оказался возле моей подопечной.
Сказав ей несколько ободряющих слов, я взялся одной рукой за ее пояс, а другой греб, стараясь направить ее к берегу.
Таким образом, мы двигались к суше по диагонали, так как течение довольно быстро сносило нас вниз. Этот путь показался мне долгим и тяжелым; если б он длился еще дольше, я, наверно, не добрался бы до берега.
Наконец мы были уже недалеко; но, по мере того как мы приближались к цели, мои движения становились все слабее, и левая рука в последнем судорожном усилии сжимала пробковый пояс. Однако я помню, как мы добрались до земли; как я с большим трудом карабкался по откосу, а моя спутница поддерживала меня; помню, как перед нами вырос большой дом, – мы вышли на берег как раз против него; помню, как я услышал слова:
– Вот удивительно! Ведь это мой дом! В самом деле, мой дом!
Я помню, как шел по дороге и легкая рука поддерживала меня, как вошел в ворота и попал в прекрасный сад со скамейками, статуями и благоухающими цветами; помню, как из дома выбежало много слуг с фонарями, и тут я увидел, что руки у меня в крови и с рукава капает кровь. Помню еще испуганный женский крик:
– Он ранен!..
И больше ничего не помню.
Глава XIV
Где я?
Когда я очнулся, было совсем светло. Яркое солнце заливало золотистым светом мою комнату, и косые тени на полу показывали, что сейчас либо раннее утро, либо скоро наступит вечер. Однако из сада слышалось пение птиц, и я решил, что должно быть утро.
Я лежал на низкой изящной кушетке без полога, но вместо него мою постель окружала тончайшая сетка от москитов. Белоснежные простыни из тонкого полотна, блестящее шелковое покрывало, мягкий, покойный матрац подо мной – все свидетельствовало о том, что я лежу на роскошном ложе. Но я не мог наслаждаться его удобством и изяществом, так как пришел в себя от сильной боли.
Вскоре я припомнил все события прошлой ночи – они промелькнули передо мной одно за другим. До той минуты, когда мы достигли берега и выбрались из воды, я помнил все совершенно ясно. Но что было потом, я не мог восстановить в памяти. Какой-то дом, широкие ворота, сад, деревья, цветы, статуи – все смешалось у меня в голове.
Мне казалось, что среди всей этой путаницы передо мной встает: необыкновенно прекрасное лицо – лицо молодой девушки. В нем было что-то чарующее. Но я не знал, видел ли я эту девушку наяву или она пригрезилась мне во сне. Черты этого лица стояли перед моими глазами так четко и ясно, что, будь я художником, я мог бы их нарисовать. Но я помнил только лицо – больше ничего! Я вспоминал его, как куритель опиума вспоминает свои грезы или как человек, видевший во время опьянения прекрасное лицо и только его сохранивший в памяти. Как ни странно, но я не связывал этот образ со своей ночной спутницей: он ничем не напоминал мне Эжени Безансон!
Была ли среди пассажирок на судне хоть одна, похожая на это видение? Нет, я не мог припомнить ни одной. Ни одна из них не возбудила во мне даже мимолетного интереса, за исключением креолки. Но черты этого воображаемого или виденного мною лица не имели с ней ничего общего. Это был совершенно иной тип. В моей памяти вставала волна блестящих черных волос, вьющихся на лбу и спадающих на плечи крупными кольцами. Из этой темной рамы выступали черты, достойные резца великого скульптора. Нежный, красиво очерченный пунцовый рот, прямой, изящный нос с тонкими ноздрями, темные дуги бровей, глаза, окаймленные длинными ресницами, – это лицо, как живое, стояло передо мной, и оно ничем не напоминало черты Эжени Безансон. Даже цвет лица был совсем другой. Кожа, не молочно-белая, как у креолки, хотя такая же прозрачная, отличалась смуглым оттенком, который придавал румянцу на щеках более теплую окраску. Лучше всего я запомнил или представлял себе глаза, большие, темно-карие, округлой формы; главная их прелесть заключалась в выражении, непонятном для меня, но пленительном. Они были очень блестящие, но не сверкали и не искрились, а скорее напоминали теплое сияние самоцвета. Их взгляд не обжигал, но светился.
Несмотря на ноющую боль в руке, я довольно долго лежал, любуясь этим очаровательным образом, и спрашивал себя: живая ли это девушка или только сон? Неожиданная мысль пришла мне в голову. Я подумал, что, если бы это видение было живым существом, я мог бы забыть ради него Эжени Безансон, несмотря на романтическое приключение, с которого началось наше знакомство.
Однако боль в руке в конце концов отогнала чудный образ и вернула меня к действительности. Откинув покрывало, я с удивлением увидел, что рана моя перевязана, и, по-видимому, опытным хирургом. Успокоившись на этот счет, я осмотрелся кругом, чтобы понять, где я нахожусь.
Комната, где я лежал, была невелика, и сквозь сетку от москитов мне нетрудно было разглядеть, что она обставлена богато и со вкусом. В ней стояла легкая, главным образом камышовая мебель, а пол устилали тонкие циновки из морской травы с яркими узорами. На окнах висели занавески из камки и муслина, под цвет стенам. Посреди комнаты стоял стол с богатой инкрустацией, а у стены – другой столик, поменьше, на котором возле узорной чернильницы лежали перья и бювар; рядом с ним стояли полки красного дерева, уставленные книгами. Камин украшали дорогие часы, а за его решеткой виднелись каминные щипцы с серебряными ручками тонкой чеканной работы. В это время года камин, конечно, не топили. Мне было бы душно даже под сеткой от москитов, но большая стеклянная дверь, а против нее широкое окно были открыты настежь, так что по комнате гулял легкий ветерок, проникавший и сквозь мою сетку.
Этот ветерок приносил в комнату чудесный аромат из сада. В окно и в открытую дверь я видел тысячи всевозможных цветов: красные, розовые и белые розы, редкостные камелии, азалии и жасмин, сладко пахнущее китайское дерево; а дальше я разглядел восковые листья и похожие на крупные лилии цветы американского лавра. Я слышал пение множества птиц и тихий равномерный плеск – по-видимому, журчание фонтана. Больше до меня не доносилось ни звука.
«Неужели я здесь один?» Я еще раз внимательно осмотрелся вокруг. Да, должно быть, один. Я не увидел ни одного живого существа.
Меня удивила одна особенность моей комнаты. Казалось, она стоит на отлете и не сообщается ни с каким помещением. Единственная дверь, которую я видел, так же как и доходившее до полу окно, вела прямо в сад, полный цветов и кустарников. По-видимому, рядом со мной никто не жил.
Сначала мне это показалось странным, но, поразмыслив, я понял, в чем дело. Американские плантаторы часто строят в стороне от большого жилого дома маленький павильон или летний домик и обставляют его со всеми удобствами и даже с роскошью. Иногда он служит комнатой для гостей. Вероятно, я находился в таком домике.
Во всяком случае, я был под гостеприимным кровом и попал в хорошие руки. В этом не могло быть никакого сомнения. Моя постель и все, что меня окружало – например, приготовления к завтраку, замеченные мною на столе, подтверждали это. Но кто был моим хозяином? Или хозяйкой? Быть может, Эжени Безансон? Она, кажется, сказала что-то вроде: «Вот мой дом». Или мне это только померещилось?
Я лежал, размышляя и напрягая свою память, но так и не мог понять, чьим гостем я оказался. Однако у меня все же было смутное чувство, что я попал в дом к моей ночной спутнице.
Под конец я начал беспокоиться и, будучи очень слаб, почувствовал даже некоторую обиду, что меня оставили совсем одного. Я бы позвонил, но около меня не оказалось колокольчика. В эту минуту послышался звук приближающихся шагов.
Пылкие читательницы! Вы, наверно, вообразите, что шаги эти были легки и неслышны, что ножки в маленьких шелковых туфельках едва касались сыпучей гальки, чтобы не потревожить сон спящего больного; вы вообразите, что среди пения птиц, журчания фонтанов и упоительного аромата цветов в дверях появилось прелестное создание и я увидел нежное личико с большими кроткими глазами, устремленными на меня с немым вопросом. Вы, конечно, вообразите все это – не сомневаюсь! Но вы жестоко ошибетесь: на самом деле было совсем не так.
Шаги, которые я услышал, были тяжелы, и через минуту на пороге моей комнаты показалась пара грубых башмаков из крокодиловой кожи, больше фута длиной, и остановилась прямо перед моими глазами.
Я немного поднял глаза и увидел две ноги в широких синих холщовых штанах, а взглянув еще повыше, – могучую грудь под полосатой бумажной рубахой, затем две крепкие руки, широкие плечи и наконец лоснящуюся физиономию и курчавую голову черного, как смоль, негра.
Голову и лицо я увидел последними. Но на них мой взгляд задержался всего дольше. Я снова и снова всматривался в негра и наконец, несмотря на сильную боль в руке, разразился неудержимым смехом. Если бы я умирал, я и то, кажется, не мог бы остаться серьезным. В физиономии этого черного пришельца было что-то до крайности комичное.
Это был высокий, коренастый негр, черный, как уголь, с белыми, как слоновая кость, зубами и такими же сверкающими белками. Но меня поразило не это, а странная форма его головы, а также очертания и размеры его ушей. Голова у него была круглая, как шар, и густо обросла мелкими крутыми завитками черной шерсти, такими плотными, что казалось, будто они приросли к голове обоими концами, словно ворс. А по бокам этого шара торчало два громадных, оттопыренных, как крылья, уха, придававших голове невероятно забавный вид.
Вот что заставило меня рассмеяться; и хоть это было очень неучтиво, я не мог бы сдержаться даже под страхом смерти.
Однако мой посетитель, видимо, нисколько не обиделся. Наоборот, его толстые губы тотчас растянулись в широкую, добродушную улыбку, открыв два ряда ослепительных зубов, и он разразился таким же громким смехом, как и я.
Как видно, он был очень добродушен. И хоть его уши были похожи на крылья летучей мыши, но по характеру он ничем не напоминал вампира. Круглое черное лицо Сципиона Безансон, как звали моего посетителя, было воплощением доброты и веселья.
