bannerbannerbanner
Пропавшая гора

Майн Рид
Пропавшая гора

Полная версия

Глава IV
El ojo de Agua

Утренний рассвет над Пропавшей горой освещает сцену, какую никогда не видели в этом одиноком месте. Никогда раньше фургоны или любые другие колесные экипажи не приближались к ней. Гора далека от городов и поселков цивилизации, во многих лигах от обычных торговых маршрутов, и из белых людей здесь до сих пор бывали только охотники и золотоискатели, и их посещения, как визиты ангелов, были редкими. А вот краснокожие бывали здесь чаще, потому что гора находится рядом с одной из главных военных троп – той, что ведет от поселений апачей к поселкам на реке Хоркаситас; и, когда дикари отправляются в набег, гора служит им удобным убежищем. Разведчики, посланные вперед, обнаружили следы их пребывания, но не недавнего и не очень заметные. На лугу нет свежих следов, кроме тех, что оставили дикие животные, приходящие на водопой.

Соответственно шахтеры разбили лагерь, но не небрежно и неосторожно. Старый militario[14] видел слишком много кампаний и приказал поставить фургоны корралем овальной формы, прикрепив цепями друг к другу передние и задние концы. Длинные экипажи, соединенные друг с другом, охватили большое пространство, достаточное, чтобы вместить всех, кто захочет оказаться внутри. При нападении корраль можно еще больше укрепить тюками, ящиками и тем, что перевозят мулы. Животных снаружи привязали, хотя не очень опасались, что они убегут. После долгого перехода по сухой равнине, после перенесенных страданий, оказавшись там, где растет густая свежая трава, а поблизости много воды, они будут оставаться на месте, пока хозяева их не уведут.

Накануне вечером разожгли костры; сейчас лето, и холод не грозит, скорее напротив донимает жара. Утром костры снова разожгли, чтобы приготовить шоколад, а потом завтрак; хотя караван неожиданно оказался без воды, запасов продовольствия у него много.

Раньше всех встал Педро Висенте. Но не для того, чтобы принять участие в кулинарных операциях. Гамбусино и проводник, он презирает такой ручной труд. У него две причины встать так рано, хотя только одну из причин он раскрывает и ту – только Генри Трессилиану. Вечером перед сном он сказал, что собирается утром подняться на Серро – как только достаточно рассветет, чтобы подниматься было неопасно в надежде отыскать дичь, пернатую и мохнатую. Потому что помимо того, что он проводник, он еще не только золотоискатель, но и опытный охотник и принял на себя обязанность снабжать караван олениной или другим мясом, какое удастся добыть. Много дней у него не было возможности проявить свое мастерство охотника. На бесплодной равнине, по которой они проходили, мало птиц и четвероногих животных, даже тех, кто обычно здесь обитает: все они ушли из-за засухи. Тем более хочется ему восполнить их недостаток и пополнить стол чем-нибудь свежим. Он знает, что на горе есть вода, потому что там ключ, источник, питающий водой озеро внизу. Накануне вечером он говорил, что там могут быть дикие бараны, антилопы, может быть, один или два медведя и, конечно, индейки. Насчет последних утром он убеждается, потому что слышал: у этих птиц привычка перед рассветом перекликаться друг с другом звучными голосами, благодаря которым они и заслужили свое мексиканское название – guajaloté[15].

Эту свою уверенность он передает Генри Трессилиану, который будет сопровождать его в охоте, но передает не для того чтобы заинтересовать молодого англичанина; тот любит охоту и увлекается естественной историей, и Потерянная гора обещает богато вознаградить его за подъем. К тому же они оба уже были компаньонами по охоте в пути, привыкли друг к другу, и общая любовь к охоте помогла им подружиться. Встав рано, мексиканец лишь на минуту опережает молодого англичанина; Генри выходит из палатки одновременно с тем, как мексиканец выбирается из-под колес фургона, под которым, завернувшись в frezada[16], провел ночь.

Утреннего освещения едва достаточно чтобы разглядеть Генри Трессилиана. Он одет в охотничью куртку, брюки и гамаши, ботинки со шнурками и шапку из твида – короче, в костюм английского спортсмена, с патронташем через плечо и двустволкой в руках, готовый стрелять фазанов или идти через заросли. Гамбусино одет в живописный наряд своей профессии и страны; у него нарезное ружье, а на бедре обязательное мачете, которое в Соноре иногда называют cortante.

Так как они обо всем договорились еще вечером, сейчас обмениваются лишь несколькими репликами о шоколаде. Шоколад уже готов; у центрального костра суетятся несколько женщин; со сбивалками в руках они наклонились над шоколадом, взбивая питательную жидкость в пену.

Каждому охотнику протягивают taza[17] с шоколадом и tortillia enchilada[18], сопровождая это приветливыми словами. Затем, опустошив чашки и жуя жесткие, словно кожаные, лепешки, охотники неслышно выходят их лагеря и направляются к Серро.

Почти сразу они начинают подниматься по расщелине или ущелью, проделанному за долгие века ключом наверху и дождевой водой. Подъем крутой, но прямой; он ведет к вершине между склонами, как по лестнице, между еще более крутыми каменными склонами. По ущелью вниз течет ручей; сейчас он маленький, но в бури становится мощным потоком; вдоль него проходит тропа, единственная, по которой можно подняться на серро, как знает гамбусино.

– Другой нет, – говорит он, когда они поднимаются. – По-другому человек может подняться, только если ему спустят лестницу Иакова[19]. Окружающие стены крутые, как ствол шахты. По ним не смогут подняться даже дикие бараны; если мы их там найдем, они либо выросли там, либо поднялись этим путем. Guarda! – восклицает он, видя, как безрассудно прыгает молодой англичанин. – Осторожней! Не трогай камни! Они могут скатиться вниз и кого-нибудь раздавить.

– Ей-богу, я об этом не подумал, – отвечает тот, кого так предупредили, побледнев при мысли, что мог причинить опасность дорогим ему людям, и начинает подниматься медленней и осторожней.

В должное время они поднимаются к верху расселины и останавливаются, чтобы перевести дыхание. Но ненадолго, а потом продолжают идти по тропе по ровной поверхности; они по-прежнему идут вдоль ручейка, который вьется сквозь заросли деревьев и кустов.

Примерно через двести ярдов от головы ущелья они выходят на открытое место, и мексиканец восклицает:

– El ojo de Agua!

Глава V
Los guajalotes

Выражение El ojo de Agua[20] – мексиканское название источника или ключа; Генри Трессилиану не нужно это объяснять, потому что он уже знаком с этим поэтическим описанием. И сейчас видит всего в нескольких шагах перед собой сам источник, журчащий в небольшом круглом каменном бассейне и посылающий поток, который питает озеро внизу.

Через мгновение они на краю бассейна, в котором вода прозрачная, как хрусталь, и гамбусино, достав сосуд для питья, изготовленный из коровьего рога, говорит:

– Не могу не выпить, хотя вчера вечером выпил много галлонов. После такого долгого периода ограничений кажется, что никогда не напьешься.

Заполнив рог и почти немедленно осушив его, он восклицает:

– Delicioso![21].

Его спутник тоже пьет, но из серебряной чашки; сосуды из этого металла и даже из золота не редкость у владельцев шахт в Соноре.

 

Они собираются идти дальше, когда видят на краю открытого места стаю больших птиц. Они только что вышли из чащи и неторопливо похаживают между кустами, время от времени опуская клювы к земле, короче, кормясь, как индейки на пастбище. Потому что это и есть индейки, что подтверждают слова мексиканца:

– Los guajalotes!

Они так похожи на домашних птиц, хотя с более изящными фигурами и во всех отношениях прекрасней их, что Генри Трессилиан без труда узнает предков обычных индеек. Во главе стаи старый индюк крупнее остальных, он гордо расхаживает в своем сверкающем оперении, которое под лучами солнца кажется радужным. Он выглядит султаном, окруженным султаншами: в стае много молодых самок, недавно вылупившихся и внешне очень отличающихся от старого самца.

Неожиданно величественный сатрап поднимает голову, изгибает шею и издает сигнал тревоги. Слишком поздно. «Бах – бах!» из двустволки, одновременно более громкий выстрел из ружья, и султан и три его спутницы лежат на земле, а остальные птицы убегают с криками ужаса и хлопаньем крыльев, громким, как шум молотилки.

– Неплохое начало, – негромко говорит гамбусино, когда они стоят над дичью. – Не так ли, сеньорито?

– Точно, – отвечает молодой англичанин, радуясь добыче. – Но что нам с ними делать? Мы не можем нести их всю дорогу.

– Конечно, не можем, – отвечает мексиканец. – Это и не нужно. Пусть лежат до нашего возвращения. Но нет, – поправляется он. – Это не подходит. Здесь точно есть волки – несомненно, койоты, если не другие виды, – и, вернувшись, мы можем найти только перья. Надо их подвесить, чтобы до них не дотянулись.

На то, чтобы подвесить птиц, уходит несколько минут. Одну ногу прокалывают, во второй обнажают сухожилие и создают петлю: потом птицу поднимают и подвешивают на высокой питахайе.

– Идем дальше, – говорит гамбусино, когда перезарядили ружья. – Будем надеяться, что встретим четвероногую дичь, достаточно большую, чтобы у всех был кусок свежего мяса на обед. Наверно, придется много пройти, прежде чем встретим что-нибудь такое: наши выстрелы могли разогнать птицу и зверей, все они убежали на дальнюю часть месы. Но я хочу идти прямо туда, мучачо, по причине, которую еще не сообщал тебе.

Эти слова гамбусино произносит с тревожным выражением на лице, и Генри Трессилиан подозревает, что у его спутника на уме есть еще что-то, кроме дичи. Он еще до выхода из лагеря заметил, что мексиканец кажется более возбужденным, чем обычно; он как будто очень торопится выходить. Несомненно, он намекает на причину этого, но что это, молодой англичанин не может догадаться.

– Могу я сейчас узнать причину? – спрашивает он, заметив серьезное выражение лица спутника.

– Конечно, можешь и узнаешь, – охотно отвечает мексиканец. – Я сказал бы тебе и остальным раньше, но сам не был уверен, и мне не хотелось без основательной причины поднимать в лагере тревогу. Надеюсь, такой причины по-прежнему нет. Возможно, это не был дым.

– Дым! Какой дым?

– Который я увидел вчера вечером после того, как мы пришли на берег озера. Может, мне только показалось.

– Где?

– На северо-востоке, очень далеко.

– Но если это был дым, что он может означать?

– В этой части мира очень многое. Он может означать опасность, даже смерть.

– Ты меня удивляешь, сеньор Висенте. Как дым может это означать?

– В этом нет никакой загадки, мучачо. Там, где дым, должен быть огонь, костер. А вокруг костра здесь в лланос могут сидеть индейцы. Теперь понимаешь, о какой опасности я говорю?

– Понимаю. Но я считал, что в этой части страны нет других индейцев, кроме опата, а они христиане и живут в поселках.

– Все это верно. Но поселки опата далеко отсюда и в другом направлении – прямо противоположном. Если это был дым, то костер разожгли не опата, но люди, которые похожи на них только цветом кожи. Они тоже индейцы.

– Какие это могут быть индейцы?

– Апачи.

– Действительно, если они по соседству, это очень опасно. – Молодой англичанин достаточно долго прожил в Соноре, чтобы знать об этих свирепых дикарях. – Надеюсь, это не они, – доверчиво и с опасением добавляет он и думает о тех, кто внизу.

– Я разделяю эту надежду, – говорит мексиканец, – потому что, если это апачи, нам надо подумать о коже на своей голове. Но пойдем, muchacho mio[22]. Не будем падать духом, пока не убедимся, что опасность действительно существует. Возможно, это пыльный вихрь; когда я его заметил, наши животные устремились к воде. Это заняло все мое внимание. А когда все кончилось и я снова посмотрел в том направлении, было уже слишком темно, чтобы различить дым или что-нибудь еще. Несколько раз за ночь я искал на горизонте следы огня, но, к счастью, ничего не увидел. Однако не могу избавиться от тревоги. Человек, побывавший в плену у апачей, всегда будет испытывать опасения в их землях. Мои опасения самые острые. Я не только был у них в плену; со мной жестоко обращались, что ты признаешь, посмотрев на это.

Говоря это, мексиканец расстегивает рубашку и обнажает грудь; на ней выжженное на коже грубое изображение черепа.

– Они заклеймили меня для забавы, – продолжает Висенте. – Хотели использовать меня как цель в соревновании по стрельбе. К счастью, прежде чем соревнование началось, я сумел убежать. Теперь ты понимаешь, мучачо, почему я хотел оказаться здесь пораньше, чтобы пройти на дальний конец. Vamonos![23]

Надев ружья на плечо, они идут вперед; идут медленно, потому что мешают заросли деревьев и кустов, переплетенных лианами. Никаких дорог нет, кроме редких извилистых звериных троп. Охотники радуются этим тропам; еще сильней радуются, когда мексиканец замечает отпечатки копыт на мягкой земле и говорит, что это следы диких баранов.

– Я думал, что мы найдем здесь снежных баранов, – продолжает он, – и, если сегодня у каравана не будет на обед жареной баранины, значит Педро Висенте плохой поставщик дичи. Но сейчас нельзя искать баранов. Конечно, мы начали день с охоты, но прежде чем продолжать, нужно убедиться, что день не закончится схваткой. Шшш!

Это шипящее восклицание вызвано шумом, раздавшимся впереди; похоже, на несколько раз повторенный удар копыта о землю. И одновременно фырканье.

– Это баран! – шепотом говорит мексиканец; говоря это, он останавливается и рукой удерживает спутника. – Раз уж дичь у нас на пути, можем добыть одну-две головы. Их, как индеек, можно будет подвесить до нашего возвращения.

Конечно, товарищ по охоте с ним согласен. Ему очень хочется снова опустошить свои два ствола, тем более когда возможна такая замечательная добыча. Он говорит:

– Конечно, я согласен.

Они молча осторожно идут вперед, выходят на край другой поляны и снова видят стаю – но не птиц, а четвероногих. На первый взгляд они могут показаться оленями, особенно на взгляд неопытного человека; Генри Трессилиан мог бы ошибиться, но у животных нет оленьих рогов; напротив, у них бараньи рога.

Это действительно дикие бараны, отличающиеся от домашних овец, как борзая отличается от таксы. Нет ни коротких ног, ни низких туловищ; нет ни пушистых хвостов, ни спутанной шерсти на теле. Шерсть чистая и гладкая, конечности длинные и мускулистые, эластичные, как у оленя. В стаде у нескольких животных есть рога, и у одного спиральные рога гораздо длинней, чем у остальных; они выглядят такими тяжелыми, что можно удивиться, как старый самец может держать их на голове. Он выше всех держит голову; это он бил по земле копытом.

С тех пор он делал это несколько раз, и это были последние удары в его жизни. Из осторожно раздвинутых покрытых листьями ветвей вырываются два потока пламени и дыма; слышны три выстрела, и снова на земле мертвая дичь.

Но на этот раз голов меньше, – только одна, та, что с великолепными рогами. Только вожак стада убит пулей из нарезного ружья, потому что пули из двустволки отскочили от шерсти барана, подобной войлоку, как от стальных доспехов.

– Проклятие! – с расстроенным видом восклицает гамбусино, когда они подходят к упавшему животному. – На этот раз не повезло. Это даже хуже, чем ничего.

– Почему? – спрашивает молодой англичанин; он удивлен этими словами – особенно после того, как добыл такой трофей.

– Ты спрашиваешь почему, сеньорито? Разве нос не говорит тебе? Mil diablos![24] Как несет от этой твари!

Он говорит правду, как чувствует его спутник, подойдя к туше: удушливый запах исходит от старого самца в период течки.

– Какой я был дурак – потратить на него пулю! – продолжает мексиканец, не ожидая ответа. – И меня не привлекали ни его размер, ни рога. Я думал о другом и поэтому не подумал.

– О чем другом?

– О дыме. Ну, нет смысла оплакивать разлитое молоко. Этот баран годится только на пищу койотам; и чем быстрей они набьют им свое брюхо, тем лучше. Тьфу! давай уйдем отсюда!

Глава VI
Гомеров пир

Белые встали рано, но краснокожие раньше. Потому что койотеро, как и звери, по которым названо племя, больше действуют ночью, чем днем. Сейчас жаркое время года, и они решают добраться до Научампатепетла до того, как солнце поднимется высоко и станет слишком жарко, чтобы передвигаться. Даже дикари не сторонятся комфорта, хотя эти думают скорее не о себе, а о своих лошадях. Они в походе, который потребует от лошадей скорости, а передвижение в полуденные жаркие часы ослабит их.

Поэтому еще за час до рассвета индейцы на ногах и движутся в полутьме бесшумно, как призраки. Бесшумно не потому, что боятся обнаружить перед врагами свое присутствие – они знают, что здесь нет врагов, – но потому. что таков их обычай.

Прежде всего они перемещают колышки, к которым привязали лошадей, или удлиняют веревку, чтобы животные могли добраться до свежей травы: ту, что их окружала, они за ночь вытоптали.

Затем они начинают заботиться о себе: подкрепляют своего внутреннего человека обильным завтраком. Чтобы приготовить завтрак, огонь не нужен, поэтому костры не разжигают. Всю ночь пеклись мескаль и куски конины; к утру они должны быть готовы. Нужно только снять почву с примитивных печей и достать содержимое.

Пять или шесть человек, которым поручена эта обязанность, сразу принимаются ее выполнять; вначале снимают верхний слой почвы, которая прокалилась и все еще дымится. Потом осторожно извлекают форму, которая успела превратиться в пепел. Она горячая, требует внимательности в обращении, но дикие кулинары умеют это делать, и скоро становится видна черная груда, конская шкура, лишившаяся волос и обожженная, но влажная и издающая сильный запах. Она сохраняет прочность, и поэтому можно не опасаться, что разольется содержимое. Ее поднимают и переносят на чистое место на траве. Потом разрезают и расстилают, обнажается пахучая пикантная масса; почувствовав аппетитный запах, который разносится в свежем утреннем воздухе, все краснокожие, предчувствуя удовольствие, собираются вокруг.

И не без причины. Не говоря уже о печеной конине, которую гурманы признали бы восхитительным блюдом, сердцевина мескаля, приготовленная таким образом, – блюдо очень вкусное и своеобразное. Оно настолько своеобразно, что я ни с чем не могу его сравнить. Внешне похоже на засахаренный цитрон, вкус тоже сладковатый, только плотней и темней по цвету. Когда его ешь, язык словно колют тысячи крошечных стрел, ощущение своего рода пощипывания, совершенно неописуемое и для непривычного человека не очень приятное. Но это ощущение быстро проходит, и тот, кто решился попробовать мескаль, со временем его очень любит. Многие известные люди из числа белых считают его роскошью; его готовят в большинстве мексиканских городов и в самой столице, и стоит оно дорого.

У индейцев апачей, как уже говорилось, это основной продукт питания; одно из племен этого многочисленного народа получило от него даже название – мескалерос. Но едят его все, и койотеро в своем лагере, приготовив печеный мескаль, доказывают, что это блюдо для них не ново.

По слову «готово!» они собираются вокруг горячей парящей массы и, не обращая внимания на обожженные губы и языки, едят с помощью ножей.

 

Вскоре шкура очищена, все ее содержимое съедено. При крайней необходимости они могут съесть и шкуру. Но сейчас такой необходимости нет, и индейцы оставляют ее своим тезкам – койотам.

За этим гомеровым пиром следует курение, потому что все американские индейцы курят растение с никотином. Они делали это еще до того, как каравеллы Колумба расправили свои паруса в Гаитянском море.

У каждого койотеро в лагере есть трубка и сумка с табаком, подлинным или фальсифицированным: это зависит от удачи и от того, как давно был набег на поселок бледнолицых.

Выкурив трубку, они прячут ее, и все снова на ногах. Остается выкопать колышки, свернуть привязные веревки, сесть верхом и ехать, потому что на лошадях уже их легкие и легко надеваемые седла и узда.

Вождь отдает приказ садиться верхом, но не словами, а своим примером: садится на спину своей лошади. И все выезжают, как и раньше, строем по двое, растянувшись по равнине.

Не успевает последний индеец оставить лагерь, как его заполняют живые существа другой разновидности – волки, чей вой слышался всю ночь. Учуяв запах убитой лошади, они бросаются к ней и пируют на костях.

* * *

Вскоре после выезда из лагеря индейцы теряют Серро из вида. Объясняется это тем, что они погружаются во впадину на равнине между похожими на хребты возвышениями; впадина тянется на несколько миль, прежде чем снова станет видна гора. Но индейцы хорошо знают дорогу, и ориентиры им не нужны. И они не торопятся. Намеченное заранее место у озера они смогут достигнуть до того, как солнце станет слишком жарким; там они смогут до вечера лежать в тени. Поэтому они движутся неторопливо с целью беречь силы лошадей.

Много разговаривают, громко и со смехом. Они выспались и хорошо позавтракали; к тому же днем нет опасности неожиданно столкнуться с врагом. Тем не менее они по привычке настороже и время от времени внимательно разглядывают горизонт.

Вскоре они видят то, что становится предметом серьезного обсуждения. Не на горизонте и не на равнине, а над головой, в небе. Это птицы. Почему птицы? И почему они привлекают внимание койотеро? Ничего особенного, если бы это были другие птицы. Но это стервятники, черные падальщики двух разновидностей: грифы и канюки. Индейцы не бросили бы на них второй взгляд, если бы он вели себя, как обычно, летали кругами или спиралями. Но эти пролетают над головой по прямой, быстро машут крыльями, очевидно, стремясь туда, где много падали. Десятки стервятников вытянулись в линию и летят туда же, куда движутся индейцы, – к горе Научампатепетл.

Что может привлекать стервятников? Этот вопрос индейцы задают друг другу; никто не может на него ответить, все высказывают предположения. Они нисколько не встревожены, но это зрелище их возбуждает; и они ускоряют ход, чтобы увидеть, что привлекает птиц. Это должно быть что-то большее, чем мертвый олень или антилопа: слишком много птиц летит туда, и летят они издалека. То, что они летят высоко и по прямой, свидетельствует, что они давно держатся этого курса.

Поднявшись по склону впадины, смуглые всадники снова видят гору и также то, что заставляет их неожиданно остановиться, – пурпурную дымку над северным концом горы, постепенно рассеивающуюся, поднимаясь высоко в небо. Туман, поднимающийся от воды, которая, как они знают, там есть? Нет; их опытный взгляд сразу определяет причину появления дымки – это действительно дым. Они также уверенно узнают дым от лагерных костров. У Научампатепетла расположились лагерем какие-то другие опередившие их путники.

Кто? Индейцы-опата? Маловероятно. Сыновья труда, индейцы-рабы, как презрительно называют их эти головорезы, родственные им лишь по расе, опата не покидают свои поселки и клочки культивированной земли вокруг них. Они не могли так далеко уйти от своих домов в дикую местностью. Скорее это отряд бледнолицых; они ищут сверкающий металл, который, как знают апачи, заводит врагов в сердце пустыни, на их территорию, приводит к гибели, а губят их они. Если костры, которые они видят сейчас, принадлежит такой группе, она обречена; так во всяком случае думают эти кентавры, надеясь, что они правы.

Пока они смотрят на голубовато-пурпурное облако, определяя его размеры, обсуждая, сколько людей там может быть и что это за люди, их внимание привлекает другое облако, беловатое и меньшее по размеру, всего лишь порыв над вершиной горы; отделившись от вершины, облачко поднимается верх.

Койотеро знают, что это след выстрела или нескольких выстрелов, хотя никакой звук не достигает их ушей. В разреженной атмосфере высокогорных лланос у зрения преимущество перед слухом, звуки слышны на меньшем расстоянии. До горы все еще больше десяти миль, и, даже если бы на вершине выстрелила пушка, они едва ли услышали бы звук выстрела.

Отряд стоит, но всадники не спешиваются. Вождь и еще несколько воинов совещаются. И пока они обсуждают будущие действия, над вершиной месы поднимается новое облачко, такое же, как первое, но из другого места. Это убеждает краснокожих, что их первое предположение было верным: у озера лагерь бледнолицых, а наверху охотники, которые пришли за добычей; индейцы знают, что на вершине много дичи.

Но что за бледнолицые? Этого они не знают. Если бы знали, что это лагерь шахтеров, поскакали бы к нему галопом. Но если это лагерь soldados, тогда совсем другое дело. Койотерос не боятся встречи с мексиканскими солдатами – наоборот. Потому что у племени давние счеты с людьми в военных мундирах; и ничто бы не обрадовало их так, как возможность рассчитаться по этим счетам. Они вышли на тропу войны не только ради грабежа, но и чтобы отомстить. Однако если в лагере солдаты, действия индейцев будут совсем другие. Солдаты в этой местности – обязательно кавалерия, и, чтобы приблизиться к ним, нужны осторожность и стратегия. Но эти краснокожие кентавры тоже солдаты, ветераны, опытные, искусные, владеющие стратегией, и теперь готовы доказать это. Пришло время двигаться, и они выступают, но не прямо вперед и не единым строем, но разбиваются на две группы, одна уходит направо, другая налево, чтобы подойти к лагерю с противоположных направлений. Разделившись, отряды быстро расходятся. Они движутся к горе, но один должен обойти ее с юга, другой – с противоположного направления.

Черные стервятники, продолжающие свой полет, теперь могут быть уверены в богатой добыче.

14Военный.
15Индюк.
16Плюшевое одеяло.
17Чашку.
18Блинчики из кукурузной муки с сыром и перцем (исп.).
19Лестница Иакова – согласно Ветхому Завету, лестница между небом и землёй, которую увидел во сне Иаков, родоначальник израильского народа (см. Библия, книга Бытие, гл. 28, ст. 12). В разговорной речи – длинная крутая лестница.
20Глаз воды.
21Восхитительно!
22Мой мальчик.
23Идем!
24Тысяча чертей!
Рейтинг@Mail.ru