Майкл Терри
Проклятие
– Все мы, в той или иной степени, узники поместья… – он вдруг нахмурился и спросил голосом, полным тревоги и раздражения. – Что ты здесь делаешь, Патрисия?
– Мама взяла с меня обещание, что я навещу вас…
– Зачем? Разве она не давала мне клятву, что никогда не расскажет о моем существовании и не позволит тебе оказаться в поместье?
– Мама умерла…
– Оби умерла? – смягчившимся голосом спросил старик и добавил. – Ну что ж… Прими мои соболезнования. Она была хорошей женщиной, хоть и не сдержала обещание.
– Перед самой смертью мама успела рассказать мне о вас, о своей сестре Марте и…
– О Марте? – встревоженно перебил меня старик. – Что именно она успела рассказать тебе обо мне и о Марте?
– Ничего особенного, – немного удивившись внезапному изменению тона мистера Вудварда и пожав плечами, ответила я. – Только то, что после смерти тети вы перестали общаться.
– Именно так все и было, – удовлетворенно кивнул дядюшка и его лицо немного смягчилось.
– Но… Почему?
– Потому что я так решил, – сурово отрезал старик. – Но Оби молодец – вырастила такую красавицу! Не сомневался ни на секунду, что она справится. Жаль только, что ей не удалось сдержать язык за зубами и выполнить обещание до конца… Подумать только, оставалось продержаться лишь пару минут, но женская натура взяла, все же, верх. Очередное подтверждение тому, что со слабым полом нельзя иметь серьезных дел… Со времен Грехопадения не изменилось, ровным счетом, ничего.
С досадой сунув револьвер в карман старательно выглаженных брюк, старик развернулся и быстрыми шагами направился к выходу из комнаты, а я поспешила за ним.
– Вы не имеете права говорить о моей покойной маме таким тоном! – возмущенно произнесла я, набравшись храбрости и понимая, что у старика нет цели прикончить меня. – Она была очень хорошей, и ее утрата стала для меня настоящим горем, с которым мне до сих пор очень сложно мириться…
Не ответив, старик быстрым шагом спустился на первый этаж и направился через центральный зал куда-то в сторону. Я, семеня следом и стараясь не отставать ни на шаг, видела только его седой затылок, но чутье подсказывало мне, что дядюшка очень сильно волнуется и с трудом сдерживает эмоции.
И вдруг…
Мой взгляд совершенно случайно встретился с очередным портретом, на котором была изображена…
– Кто это? – вырвался изо рта громкий, почти отчаянный вопль, а потом у меня захватило дух, потому что с портрета на меня смотрела та самая молодая женщина, завернутая в лохмотья, которая выходила ко мне из темноты склепа в моих снах. Несмотря на то, что вместо обносков на ней было платье, а вместо пустых черных глазниц прекрасные ярко-синие глаза, я сразу же узнала ее. Пытаясь убедить себя в том, что мне это кажется, я, потрясенная до мозга костей, застыла на месте и крепко зажмурилась, а когда распахнула веки, то с ужасом поняла, что не ошибаюсь.
«Спокойствие, Патрисия, только спокойствие, – не в силах отвести глаза от портрета, подумала я. – Это всего лишь совпадение… На свете бывают похожие друг на друга посторонние люди… Банальное совпадение, которое случается один раз из миллиона… Или чья-то глупая шутка…»
Старик, который уже успел удалиться от меня на приличное расстояние, резко обернулся, а потом вздохнул, медленным шагом вернулся ко мне и, встав рядом и подняв к портрету свое грустное морщинистое лицо, печальным голосом произнес:
– Это моя мать – Гвенет Вудвард. Я никогда не видел ее, потому что она умерла в результате несчастного случая, когда мне было чуть больше двух лет.
– Господи, как… – зачарованным голосом пролепетала я сквозь сжатое изумлением горло и замолчала, а перед глазами возникла медная табличка, расположенная под гробом, на которой была выгравирована надпись – «Гвенет Вудвард. 1921 – 1946». Поверьте, когда видишь перед собой портрет незнакомой женщины, которая пугает тебя в кошмарах, можно сойти с ума от непонимания происходящего.
Старик очень странно посмотрел на меня, как будто усиленно думал о чем-то, а потом с подозрением спросил:
– А что? Что тебя удивляет в этом портрете? Почему ты так сильно побледнела?
– Я… – начала было я и снова запнулась, понимая, что пока лучше держать язык за зубами и не разъяснять незнакомому человеку то, что со стороны может показаться бредом шизофреника. – Гм… Ничего особенного… Я просто… – я продолжала неотрывно смотреть на портрет, пытаясь придумать, что бы такое соврать, а потом выпалила. – Какая она красивая… Словно царица…
Старик снова с подозрением посмотрел на меня, а потом буркнул:
– Это неудивительно. Все наши женщины были красивыми и достойными членами семьи.
После этих слов он резко развернулся и стремительным шагом направился куда-то, а я, постоянно оглядываясь на портрет Гвенет Вудвард, снова поспешила за ним. Оказавшись в кабинете, старик, достав из кармана револьвер и небрежно бросив его в верхний ящик стола, подошел к бару, достал из него начатую бутылку бурбона и пару широких стаканов, после чего плюхнулся на старинный, но роскошный диван, обитый шелком, а потом жестом пригласил меня сесть рядом. Я, все еще находясь под впечатлением от портрета матери дядюшки Алестера, примостилась на самый краешек дивана и с изумлением огляделась по сторонам. Красивый кабинет в старинном стиле, уставленный высокими книжными шкафами со стеклянными дверьми. А та стена, возле которой находился диван, особенно поразила меня, так как была увешана множеством экземпляров самого разнообразного оружия: мушкеты, луки, копья, ножи и все в этом духе.
Наполнив дрожащей рукой оба стакана и отставив бутылку в сторону, мистер Вудвард неспешно взял один и протянул мне другой, но я лишь отрицательно покачала головой:
– Спасибо, сэр, я не пью крепкие спиртные напитки.
– Зря, – покачал он головой, но не стал настаивать. – Порой выпивка очень неплохо выручает. Первый раз в жизни я попробовал бурбон в этом же самом кабинете, на этом же самом диване, только вместо тебя напротив сидел мой отец. Он-то и предложил выпить. Становится смешно, когда я вспоминаю, какой гадостью мне показался в те годы один из самых выдержанных бурбонов в мире… Видимо, человек, все же, не рождается с природной тягой к спиртному… Подумать только, мне было пятнадцать лет, а я до сих пор помню тот грустный день в мельчайших подробностях, словно он закончился только вчера…
– Вы уверены, что врачи позволяют вам такие вольности, сэр? – мягко вставила я. – Спиртные напитки никого еще не доводили до добра и…
– Ты шутишь, дочка? – он кинул на меня слегка насмешливый взгляд. – В наших местах легче встретить диких обезьян, чем хоть одного врача! Последний – доктор Брилль – умер примерно двадцать лет назад. Но, даже, если бы он был до сих пор жив, я бы не пустил его на порог дома. Что толку от этих врачей? Бывают случаи, когда доктора бессильны, поэтому нет никакой нужды полагаться на них и их знания.
– Уровень современной медицины… – начала было я, пытаясь возразить, однако старик не дал мне закончить фразу и, оборвал на полуслове:
– Чушь! Если человек обречен, то ничто ему не поможет. И никто… – его голос дрогнул и он, понурив взгляд, словно вспомнил о чем-то грустном, замолчал и залпом выпил стакан, даже не поморщившись, а потом добавил. – Поверь мне, дочка, я знаю об этом, как никто. Вся эта ваша современная медицина – чушь собачья, прошу простить меня за ругань.
– Обидно слышать, учитывая, что я врач.
– Ты стала врачом? – дядюшка поднял на меня удивленный взгляд, а потом, сухо улыбнувшись, удовлетворенно добавил. – Стало быть, мечта твоей матери осуществилась, ведь она мечтала, чтобы ты стала врачом и помогала людям.
– Вы ошибаетесь, – уверенно отозвалась я. – Мама всегда настаивала на том, чтобы я стала архитектором, как и она.
Старик снова насупился и посмотрел на окно, разочарованно покачав головой:
– Я ведь просил эту глупую женщину, чтобы она молчала до самой смерти и ни при каких обстоятельствах не позволила тебе оказаться в поместье!
– Сэр… – снова отозвалась я, понимая, что не могу называть дядей человека, которого вижу впервые в жизни. – Пожалуйста, не говорите так о моей матери, прошу вас!
– Не обижайся, дочка. Я очень благодарен Оби и храню о ней самые добрые и светлые воспоминания, – старик немного помолчал, а потом спросил. – От чего она умерла?
– Онкология, – коротко объяснила я.
– И что же ты не помогла ей, если ты врач?
– К сожалению, медицина не всесильна, – терпеливо продолжала я, понимая, к чему он клонит. – Трагедии случаются. А, кроме того, болезнь застала маму врасплох, протекала стремительно и…
– Смерть всегда застает нас врасплох, дочка. Она еще никого не предупредила заранее о своих намерениях. Она уже очень много лет бродит по поместью, она забрала всех, а я все никак не дождусь, когда она войдет в особняк и приберет меня в свои убийственные объятья… Не понимаю, чего она медлит… – мистер Вудвард взял бутылку и снова до краев наполнил стакан.
Старик был явно философом в душе, но это неудивительно. Проводя жизнь в одиночестве и безделье, можно додуматься до таких вещей, на которые у занятых людей не остается свободного времени. Все великие философы, будь то Кант или Платон, были одинокими людьми. Оно и немудрено, потому что человек, которому нужно много работать для того, чтобы прокормить семью, оплачивать счета и растить детей, не будет философствовать. Он будет действовать, исходя из текущей обстановки, а не рассуждать о критике чистого разума или дуализме души и тела. Подумав обо всем этом, я осторожно спросила:
– И давно вы живете один, сэр?
– С 16 июня 1987 года. С того самого момента, когда вы с Оби отбыли из поместья навсегда сразу же после похорон Марты… Тебе тогда было чуть больше пары месяцев, – не задумавшись ни на секунду, ответил мистер Вудвард и сразу же помрачнел, а потом снова пустился философствовать. – Но я не один. Марта по-прежнему в моей душе и в моем сердце. Я частенько, сидя на этом самом диване, делюсь с ней последними новостями. А вот портреты и фотографии я не люблю. Они лживы.
– Но ведь память…
– Чушь! – отрезал старик, не дав мне продолжить. – Всего у меня было три любимые женщины, две из них – Хлоя и Марта – к настоящему моменту мертвы…
Я хотела было спросить, а где же третья, но не успела вставить ни слова, так как старик самозабвенно продолжал:
– Не могу смотреть на их улыбки, потому что сразу же вспоминаю, в каких страшных муках умирала каждая из них… Знай они, что их ждет впереди… – он насупился и ненадолго замолчал, а затем, видимо, справившись с захлестнувшими его воспоминаниями, спросил. – А как поживаешь ты? Обзавелась ли семьей?
– Еще не успела, – смущенно ответила я, не ожидавшая подобного вопроса. – Все впереди и…
– Все впереди? – строго перебил он меня. – Боже, правый, дочка, тебе уже тридцать три года. Еще немного, и все будет позади, а впереди тебя будет ждать только одинокая скучная старость. Она наскучит тебе настолько, что ты возненавидишь даже камин и кресло-качалку перед ним.
– Если вы так сильно не любите изображения умерших людей, – спросила я, желая сменить тему разговора, – то для чего их портреты висят в центральном зале?
– Так сложилось исторически, – едва заметно пожал плечами старик. – Будь моя воля, я бы избавился от всех портретов в этом доме, но не на это право. Семейная традиция. Не я ее придумал, не мне отменять, поэтому вынужден созерцать полотна, хотя, стараюсь лишний раз не поднимать на них глаза. Каждый кровный Вудвард заказывал свой портрет в двадцать пять лет. Каждый, кто становился Вудвардом, я имею ввиду, женщин, берущих нашу фамилию при замужестве, получал свой портрет в первый год совместной жизни.
– А если кровная женщина по фамилии Вудвард выходила замуж, брала фамилию мужа и уезжала?
– Ну и что? Как я упоминал, каждый из кровных Вудвардов имеет право на портрет, достигнув двадцатипятилетнего возраста. Это традиция. Именно поэтому некоторые из кровных Вудвардов остались без портретов, – дядюшка вздохнул, – они не дотянули до двадцати пяти лет, как, например, моя родная сестра… Она умерла от ножа, будучи совсем еще девочкой… Тогда я воспринял произошедшее, как трагическую случайность, но теперь уверен, что смерть для нее была неизбежна… Ее кончина стала ударом для нас с отцом. После этого он стал пить так сильно, что протянул всего лишь два года… В день ее похорон я дал себе слово, что, когда стану полноправным хозяином поместья, то обязательно закажу ее портрет, но время шло, я женился, жизнь закрутила нас с Мартой совсем другими задачами… Знаешь, решение проблем живых людей гораздо важнее, чем решение проблем мёртвых, поэтому обещание так и осталось обещанием, хотя теперь я даже рад этому, ведь сестра мечтала… Знаешь, о чем она мечтала? О том, что приедет принц на большом мотоцикле и увезет ее навсегда из поместья. Она говорила, что поместье душит ее своей консервативностью и скукой. Она мечтала поскорее вырасти и уехать… Моя младшая сестра мечтала о ветре свободы…
Слушая дядюшку, я с леденеющим от ужаса сердцем вспоминала отрывок из своего кошмарного сна, в котором стояла у одного из гробов и читала надпись на табличке. В этом всем творится что-то очень странное, пронеслось в моей голове, и я почувствовала на спине холодный ветерок, ведь, получается, что я знаю всех тех, о ком говорит мистер Вудвард.
– Она была особенной девочкой и все время придумывала всякие забавные небылицы, чтобы не изнывать от скуки. Представляешь, – беззлобно ухмыльнулся дядюшка, – она была уверена, что в скором времени добраться от Земли до Луны станет намного легче, чем от поместья до Гамильтона. Однако с тех пор прошло более шестидесяти лет, но подобного и близко нет…
– Хлоя? – непроизвольно вырвалось у меня. – Вы говорите о девочке, которая умерла в тысяча девятьсот пятьдесят девятом году в возрасте тринадцати лет?
– Откуда тебе известно об этом? – дядюшка настороженно посмотрел на меня и, слегка задрожав, спросил встревоженным голосом. – Оби не держала язык за зубами?
– Я… – начала было я, но запнулась, понимая, что вряд ли смогу объяснить ему, откуда знаю о Хлое, и уже пожалев о том, что не вовремя открыла рот. – Гм… Я… Нет. Уверяю вас, мама здесь ни при чем. Вам следует успокоиться. Она никогда не рассказывала ни о вас, ни о Хлое, ни даже о своей родной сестре, хоть это и выглядит для меня очень странно. К чему эти тайны? Неужели вам никогда не хотелось, чтобы мы с мамой изредка навещали вас? Ведь это так прекрасно, когда собираются родственники, вы так не считаете?
Мистер Вудвард залпом осушил оставшееся содержимое стакана и поставил его передо мной:
– Налей еще, дочка… И я, действительно, так не считаю. Я прекрасно справляюсь один и меня все устраивает. Я просто доживаю свой век, не зная даже, какое сегодня число и… Кстати… – он встревоженно вскинул брови, – какое сегодня число?
– Сегодня двенадцатое июня, – подсказала я.
– Двенадцатое июня? – вскрикнул дядюшка и даже побелел от страха. Он посмотрел на меня безумным взглядом, а потом вскочил с дивана и добавил трясущимся голосом. – Тебе нужно покинуть поместье как можно скорее!
Удивившись такой стремительной метаморфозе в поведении мистера Вудварда и услышав его последние слова, я мгновенно растерялась.
– Как?.. То есть… Я проделала такой длинный путь на окраину мира только для того, чтобы сразу же уехать обратно?
– Тебе нельзя оставаться здесь, – стараясь говорить уверенным тоном, ответил старик, но я чувствовала, как сильно дрожит его голос. – Это для твоего же блага.
– Но…
– Никаких «но»! – довольно грубо оборвал он. – Я не привык повторять свои слова дважды! Поэтому, пошевеливайся! Закрой за собой дверь и никогда больше не появляйся у ворот поместья! Я не приглашал тебя!
От обиды у меня задрожала челюсть. Признаюсь, за тридцать три года жизни мне еще ни разу не доводилось сталкиваться с подобным хамством. Я уже хотела было развернуться и покинуть особняк с высоко поднятой головой, как вдруг дядя пошатнулся и схватился рукой за грудь. Издав слабый болезненный стон, он расширил глаза и принялся сползать на пол, пытаясь ухватиться за диван.
– Мистер Вудвард, что с вами? – закричала я, позабыв об обиде, и бросилась к нему на помощь, стараясь смягчить удар от падения. – Вам плохо?
Он не ответил. Его глаза закатились, он, вцепившись в меня руками, захрипел и повалился на бок. Придерживая дядюшку, я помогла ему растянуться на паркете. Было совершенно очевидно, что старик перевозбудился и у него произошел сердечный приступ, поэтому действовать нужно было стремительно. Положив голову задыхающегося дядюшки себе на руку, другой рукой я расстегнула ворот его тщательно выглаженной рубашки, а потом выхватила из кармана джинсов мобильник и набрала 911:
– Срочно, скорую! Здесь человеку плохо! Адрес? Я не знаю адрес! Старинное поместье в пяти милях к северо-востоку от Гамильтона по двадцать девятой дороге! Вы знаете, где это?.. Жду! Постарайтесь прибыть, как можно скорее!
– Оставь, дочка… – раздался тихий шепот. – Мои дни сочтены…
Дядя лежал на спине, и тяжело дышал, а я, заглянув в его мутнеющие полуприкрытые глаза, воскликнула ободряющим голосом:
– Держитесь, мистер Вудвард! Все будет в порядке! Бригада уже едет, но нам необходимо продержаться до ее прибытия. Где вы храните лекарства?
– Патрисия… – продолжал старик, дрожащей рукой пытаясь схватить меня за блузку и притянуть к себе поближе. – Послушай меня внимательно… Тебе нужно убираться из поместья, как можно скорее и как можно дальше… Пока еще не поздно… Марта умерла тринадцатого июня… Отец умер тринадцатого июня… Хлоя умерла тринадцатого июня… Все Вудварды умирают тринадцатого июня… Все, кроме меня… Страшное проклятие висит над нашим родом… Я сам не верил в него до кончины моей любимой Марты… Останешься здесь – умрешь завтра ровно без четверти девять вечера…
– Мистер Вудвард, у вас жар! Все будет в порядке, обещаю!
– Да послушай же… Патрисия… Ты… Моя… Дочь…
– Что вы сказали? – переспросила я, удерживая в руках его голову и понимая, что старик, явно, не в себе. – Что вы имеете ввиду?
– Ты… Патрисия Вудвард… – с трудом выдавил дядюшка. – Наша с Мартой дочь… Я отдал тебя в младенчестве ее сестре Оби…
– Сэр… – взмолилась я, чувствуя мелкую дрожь его стремительно бледнеющего лица в своих ладонях. – Вам нужно перестать волноваться! Все обойдется, но необходимо сохранять спокойствие!
– Помолчи, не перебивай… – упрямо продолжал мистер Вудвард. – Я отдал тебя ей, чтобы уберечь от беды, и взял с нее клятву, что ты никогда не узнаешь правду и никогда не вернешься сюда…
– Просто скажите мне, где вы храните валидол? Постарайтесь вспомнить!
– То, что я сделал, было только лишь ради тебя… Я хотел спасти тебя, мою третью, кроме Марты и Хлои, самую любимую женщину от поместья и его проклятья. Срочно уезжай, иначе будет слишком поздно. Я люблю тебя, дочь… Прости меня… Мой адвокат сам найдет тебя… Денег, которые тебе полагаются по наследству, очень много… Даже не представляешь, сколько… Но сейчас ты должна сесть в машину и убраться от поместья, как можно дальше… Беги отсюда… Убирайся…
Я положила руку на его морщинистый крепкий лоб, убедившись в том, что температура тела дядюшки превышает все допустимые пределы. Он бредил, мучаясь в предсмертных судорогах, но без специального оборудования и медикаментов я была не в силах помочь ему, поэтому все, что мне оставалось делать, это держать в руках его трясущуюся голову и повторять слова о том, что все будет хорошо, надо только лишь успокоиться и расслабиться. Внезапно дядюшка снова захрипел, и все ее тело напряглось так, словно через него пустили мощный разряд электрического тока. Я поняла, что это конец, но продолжала без умолку шептать ему в ухо подбадривающие слова.
– Это не безумие, Патрисия… – с трудом разобрала я сквозь хрип. – Ты должна покинуть поместье, иначе пропадешь…
Хрип прекратился также внезапно, как и начался, и тело дядюшки, вмиг потяжелев, расслабилось и обмякло. Случилось неотвратимое. Осторожно выпустив голову мистера Вудварда из рук, я заглянула в широко открытые голубые глаза, наполненные отчаянием, обреченностью и мутью смерти, но, чтобы быть уверенной до конца, положила два пальца на его все еще теплую шею, убедившись в том, что пульс не прощупывался.
Он умер.
Мне, как врачу, не впервой видеть перед собой покойника, но…
Только не сейчас.
Только не при таких обстоятельствах.
Что за несусветный бред он нес перед смертью?
Я снова посмотрела на его сухое благородное лицо и закрыла пальцами лишенные жизни глаза. Что-то подсказывало мне, что он не был тем грубияном, каким отчаянно пытался показаться мне, лишь бы только я поскорее убралась из поместья. Подобрав валявшийся неподалеку мобильник и, ткнув пальцем в экран, я посмотрела на время, после чего почувствовала на спине легкий холодок.
Двадцать часов сорок пять минут.
Без четверти девять.
Ровно столько же, сколько показывали застывшие стрелки напольных часов, молчаливо стоящих в центральном зале.
