Майкл Джонс
Сталинград. Как состоялся триумф Красной Армии
Материально-техническое обеспечение
Материально-техническое обеспечение было жизненно важным для Сталинграда. Немцы заметили еще в степи, что русские не жалеют сил, чтобы обеспечивать достаточное снабжение армии, и это во многом определило немецкую стратегию в кампании. Было ясно, что бои в городе потребуют громадного количества боеприпасов и русские должны наладить снабжение Сталинграда через Волгу. Немецкий оперативный план был хирургически точен: отрезать защитников города от остальных русских армий на севере и юге и непрерывно атаковать переправы через реку с помощью авиации и артиллерии. Благодаря таким мерам можно было рассчитывать, что однажды у русских останется так мало боеприпасов и техники, что они не смогут держать оборону.
Защитники Сталинграда действительно постоянно находились в страхе, что могут остаться совсем без боеприпасов. Отчет НКВД показывает, что в течение 13–15 сентября 1942 года, когда немцы впервые прорвались к городу, наблюдался «катастрофический дефицит боеприпасов». У защищавшей город 62-й армии запаса гранат и орудийных снарядов хватало только на один день уличных боев. К этому добавлялась огромная нехватка патронов: армейские пулеметы нуждались не менее чем в полумиллионе патронов. Переправы через Волгу были плохо организованы и подвергались постоянным бомбардировкам со стороны немцев.
Федор Шатравко вспоминает встречу с только что назначенным командующим 62-й армией Василием Чуйковым в тот период. Шатравко командовал частью так называемой Северной группы, базировавшейся в пригороде Сталинграда Спартановке, и 13 сентября сопровождал своего командира до КП Чуйкова, размещавшегося на Мамаевом кургане.
«Чуйков спросил нас, как обстоят дела, – вспоминает он. – Мы были честны с ним: боевой дух большинства бойцов ужасно упал из-за решительной нехватки техники и боеприпасов. Атмосфера была тяжелейшей».
Анатолий Мережко отмечает «огромные проблемы с обеспечением», которые продолжали беспокоить 62-ю армию в тот период и, как признал он откровенно, не были до конца преодолены: «Даже если в ходе битвы наблюдалось улучшение ситуации, мы постоянно испытывали отчаянную нехватку боеприпасов и провианта. Вещи складывались наихудшим образом. В конце октября 1942-го обстоятельства стали критическими. Мы знали, что Волгу скоро скует лед, так что пересечь ее с помощью какого-либо транспорта станет невозможным. Отчеты нашей разведки говорили, что в Сталинград по-прежнему прибывают свежие фашистские формирования. А наши пути поступления пополнений и боеприпасов вскоре должны были оказаться перерезанными. Наш командующий Чуйков накапливал чрезвычайные резервы, чтобы в этом случае мы смогли продержаться еще несколько дней. Но основные перспективы выглядели пугающими».
Для защищающей город 62-й армии нехватка материально-технического обеспечения представляла ужасную угрозу. От военачальника требовался совершенно особый стиль руководства, чтобы при подобных обстоятельствах поддержать волю к сопротивлению. Шатравко вспоминает обращение Чуйкова к войскам на склоне Мамаева кургана: «Он говорил с нами прямо, как говорит мужчина с мужчиной. Он сказал откровенно, что сегодняшняя ситуация со снабжением абсолютно неопределенна, и обещал сделать все от него зависящее, чтобы ее переломить. Мы верили ему и впервые почувствовали, что у нас есть командующий, который заботится о своих солдатах».
Связь
Принято говорить, что связь – это нервный центр армии. Немецкая система связи была превосходной, а средства связи русских оказались устаревшими и ненадежными. Это было заметно еще в степи и стало ясно как день в Сталинграде. Василий Чуйков, который лучше, чем кто бы то ни было, знал ситуацию в Сталинграде, позднее писал: «Ко второму году войны состояние связи так и не сдвинулось с мертвой точки. Гитлеровцы используют радиоустройства во всех частях, а мы зачастую полагаемся на кабельные коммуникации, которые постоянно приходят в негодность. Мы вынуждены все время посылать офицеров выяснять, что происходит. Это в невероятной степени снижает эффективность управления войсками. Часто приказы с грифом «срочно» попадают в армейские подразделения, когда населенные пункты, упомянутые в них, уже оставлены либо частей, которым предназначался приказ, не существует больше».
В июле 1942-го генерал-полковник Василевский признавал: «Наш боевой опыт показывает, что управление войсками в Красной Армии находится на неприемлемом уровне. К несчастью, я должен заметить, что основным средством связи в пределах армии остается меднопроводной телефон. Командирам удается контролировать свой личный состав, только пока провод цел, но стоит ему оказаться нарушенным, и контроль теряется».
Анатолий Мережко откровенен насчет проблем со связью у защитников города: «Немцы сначала осознали нашу слабость в степи. Все их танки были оснащены рациями, в то время как у нас единственная радиостанция была лишь у командира части, а другим танкам оставалось только следовать за ним. Связь также осуществлялась с помощью сигналов руками и флагами. Враг быстро начал использовать это: как только командир танка вставал, чтобы отдать приказ остальным, он становился мишенью снайпера».
Николай Орлов был командиром одной из таких танковых рот. Его батальон был развернут на севере Сталинграда с целью остановить вторжение немцев в город. «Враг достиг Волги у Рынка, и нам приказали выбить противника, – вспоминает Орлов. – Мы начали контратаку. От меня требовалось указывать другим танкам направление огня. Но как только я высунулся из люка, немецкий снайпер поймал меня в оптический прицел. Его первая пуля попала в мой головной радиотелефон. Удар оказался столь сильным, что свалил меня на землю. Ощущения были такими, как если бы меня ударили дубиной. Я резко вскочил на ноги, но вторая пуля прошла через ремень у меня на поясе, а третья пробила легкое. Кое-как меня доставили в госпиталь. Я думаю, что только чудом выжил тогда».
Мережко очерчивает проблему шире: «Наши средства радиосвязи были крайне убогими, и наши офицеры упорно не хотели их использовать, поскольку немцы перехватывали наши радиосигналы. Их техническое оснащение было гораздо лучше нашего. Они могли создавать радиопомехи и прерывать нашу связь или даже включаться в наши разговоры. Порою, подчеркивая свое техническое превосходство, фрицы неожиданно кричали нам: «Русские, хватит болтать!»
Радистка Мария Фаустова подтверждает столь угнетающее состояние дел: «Я служила в батальоне связи, дислоцировавшемся на волжской набережной. Немцы постоянно создавали помехи в нашем радиоэфире. Они могли без особого труда прервать наши радиосигналы, и это создавало нам серьезные проблемы».
В этой области Паулюс, чьи успехи в Сталинградской битве сегодня кажутся смешными, заслуживает значительной похвалы. Его часть радиоперехвата в составе 6-й армии продемонстрировала впечатляющее умение. Она совершила нечто удивительное за время окружения, и ее значение в немецкой наступательной операции, особенно во время мощнейшей атаки 14 октября, не получило заслуженного внимания.
Слабая оснащенность русских радиосвязью и их плохая подготовка стали основным источником излишнего доверия к полевым телефонам, как поясняет Мережко: «Нашим основным средством связи оставался телефонный кабель. В боях за Сталинград это оказалось особенно уязвимым местом. Мы старались протягивать кабель под землей, иногда через канализацию, но зачастую такое было невозможно. Поэтому мы были вынуждены прокладывать его по открытой местности, где он легко мог быть поврежден».
Леонид Гуревич, офицер связи 13-й гвардейской дивизии в Сталинграде, вспоминает: «Мы тащили кабель и телефонные аппараты сотни метров, через безлюдные и опасные городские руины, но нам приходилось идти дальше, потому что наша пехота не могла обойтись без этого».
Уязвимость русских в отношении средств связи под Сталинградом снова и снова использовалась их врагом.
Сплоченность армии
Солдаты 6-й немецкой армии сражались бок о бок в течение двух лет, в то время как их оппоненты были соединены в воинские формирования за несколько недель, к тому же в критической обстановке. В этом исследовании я обычно использовал слово «русские» как основное обозначение защитников Сталинграда, но фактически Советский Союз, крупнейшей частью которого была Россия, состоял из множества национальностей. Ричард Овери в «Русской войне» выразил это так: «Конечно, это не была только лишь «русская война». Российская империя и сменивший ее Советский Союз охватывали многочисленную этническую географию. В 1940-м русские составляли только 58 процентов населения. Кроме них, было еще как минимум двадцать других национальностей, наиболее многочисленные из них – украинцы и белорусы, чьи территории на западе Советского Союза больше всего пострадали от войны».
Как указывает Овери, Советский Союз также распространялся на всю Северную и Центральную Азию. Во время военного кризиса 1942 года в вооруженные силы были спешно призваны неподготовленные новобранцы из республик Центральной Азии.
Анатолий Козлов говорит об этом прямо: «Состав наших армий в период отступления вызывал крайнее беспокойство. Было правилом, чтобы как минимум две трети солдат были из России, Белоруссии или Украины. Только так можно было добиться боевой эффективности войск. Однако здесь мы, напротив, обнаружили, что большинство бойцов составляют представители центрально-азиатских республик со слабой подготовкой и низкой мотивацией участия в войне и вдобавок не понимающие многих основных русских слов. Мне дали полк татарских новобранцев. Они не могли говорить по-русски, у них не было ни оружия, ни техники, и они даже не представляли, как их использовать. Я попытался научить их стрелять из пулемета, но до чего сложной задачей это оказалось!»
Михаил Борисов вторит словам Козлова: «Отступая к Дону, я сталкивался с толпами узбеков. Они были медлительны и апатичны и выглядели абсолютно негодными для борьбы».
Дивизии, которыми усилили 62-ю армию в разгар Сталинградской битвы, были гораздо лучше подготовлены и вооружены, но многонациональность оставалась проблемой для защитников. Владимир Киселев, командир роты 13-й гвардейской дивизии, вспоминает: «Среди нас было много узбеков, они с трудом понимали русский. Ты их спрашиваешь, к примеру: из какой ты роты? И получаешь совершенно не имеющий отношения к вопросу ответ, да еще на ломаном русском, вроде такого: мы не ели ни крошки хлеба уже три дня».
Советская пропаганда невероятно гордилась, что защитники Дома Павлова, одной из твердынь Сталинграда, были представителями пятнадцати различных национальностей, но такое чувство сплоченности нередко забывалось при других обстоятельствах.
Боевая память
Ведя боевые действия, немцы всегда стремились создать психологический эффект, чтобы привести противника в ужас и парализовать его волю к борьбе. Фашистская тактика окружения сеяла страх в рядах врага, заставляя бойцов противника ощущать себя отрезанными от остальной армии и обреченными на уничтожение.
Боевой опыт армии представляет собой нечто вроде «коллективной памяти». Встречая бешеный напор немцев под Сталинградом, бойцы 62-й армии неминуемо вспоминали о более раннем болезненном поражении на Дону, когда большая часть армии была окружена и уничтожена. Русских мучил страх, что история повторится на берегах Волги.
С чисто тактической точки зрения шаблонное поведение немцев делало их действия предсказуемыми и увеличивало их уязвимость во время городских боев на сжатом пространстве улиц. Однако если посмотреть на моральное противоборство армий, то такая тактика давала немцам значительные преимущества. Мережко так рассказывает об этом: «Во время отступления в степи враг буквально играл с нами. В ночное время немцы направляли к нашим позициям хорошо вооруженных автоматчиков на мотоциклах. Они начинали стрелять со всех сторон, чтобы создать шум и заставить нас поверить, что мы окружены. Мы называли их ночными актерами. Но некоторая часть наших войск, когда видела вспышки ракет и слышала рядом непрерывную стрельбу, пугалась настолько, что в панике оставляла позиции».
Атмосфера страха держалась в течение всей битвы. С тяжелым чувством Мережко вспоминает настроения Красной Армии в середине ноября, когда ее истерзанные в боях остатки, окруженные в разрушенном городе, жались к Волге, готовясь к последней, страшной битве: «Больше всего мы боялись, что морозы сделают крепким лед на реке, и тогда немцы обойдут наши позиции сзади и окружат все наши войска. В этом случае у нас оставалось всего семь тысяч солдат. Чуйков специально выставил два бронепоста на двух крупнейших островах Волги – Зайцевском и Голодном – с тяжелыми и рунными пулеметами и противотанковыми ружьями, чтобы в случае чего попытаться остановить подобный маневр немцев. Но наши силы были крайне истощены: мы опасались, что немцы разобьют эти посты, окружат нас и мы будем полностью в их руках».
Противостоя столь явно превосходящему врагу, русские солдаты ждали момента, когда им удастся обрести истинного полководца. «Мы должны были снова научиться гордиться своей армией, – говорит Мережко. – И эта гордость могла быть вдохновлена только достойным военачальником».
Неумелое руководство и история о медвежьем капкане
Во время ужасного отступления к Сталинграду бойцы из последних сил старались не потерять надежду выжить. Они отчаянно нуждались в грамотных военачальниках и постоянно убеждались, что таких катастрофически недостает.
«Большинство наших командиров трусы, – писал тем летом молодой солдат Гудзовский. – Безусловно, мы можем прекратить бегство, мы можем удержать нашу землю. К черту отступление! Мне смертельно больно оставлять врагу места, где я вырос».
Когда генералы критиковали описанное Некрасовым отступление к Дону, а затем к Волге, порицая его за то, что он изображает «скорее оборванный отряд бандитов, чем героическую Советскую Армию», он возражал: «Вы не остались, чтобы увидеть это, вы удрали на восток на своих личных автомобилях».
С каждым новым боем все больше росли настроения истерии. Александр Фортов вспоминает: «В близлежащем колхозе мы взяли трактор, чтобы тянуть орудие. Но он сломался, и мы не могли его починить. Тогда я отправился искать руководителя нашего командного пункта, чтобы объяснить ситуацию, в которой мы оказались, и попросить помощи. Однако вместо нее на меня обрушился поток ругательств. Полковник назвал меня лжецом, обвинил в попытке бегства и грозился расстрелять. Я просто побелел от шока. Наконец, он сказал мне убираться обратно и чинить трактор, что было абсолютно невыполнимым приказом. Трактор можно было починить только в соответствующей ремонтной мастерской. Я вернулся и рассказал своим бойцам о происшедшем. Потом мы услышали звук мотора, к нам подъехал грузовик. Водитель вышел из кабины и отдал мне честь:
– Товарищ командир, в ваше распоряжение прибыл!
Очевидно, полковник смягчился».
Происшедшее с Фортовым не было единичным явлением. Красная Армия пребывала в коллапсе, и командиры больше не могли справляться с ситуацией. Один из отчетов НКВД прямо свидетельствует об этом: «Серьезные проблемы с командиром 23-го танкового корпуса полковником Хазиным: он абсолютно потерял авторитет из-за чрезвычайно пренебрежительного отношения к нижестоящим офицерам. Он постоянно угрожает им расстрелом и понижением. Его влияние очень негативно. Он довел офицера штаба корпуса полковника Волконского до состояния, когда тот готов был застрелиться. Он унижает личный состав абсолютно без причины».
Чуйков так описывал свои первые впечатления лета 1942 года: «По всему фронту чувствовалось отсутствие желания вести борьбу до конца, отсутствие упорства в боях. Казалось, будто каждый из низшего армейского командования был готов в любую минуту сделать очередной шаг к отступлению».
Генералы, которых встречал Чуйков, не имели понятия о реальной ситуации и отдавали непостижимые приказы. Когда Колпакчи, первый командующий 62-й армией, восторженно говорил о необходимости изучения вражеских позиций и общего наступления на врага, его солдаты бесцельно бродили по степи, доев остатки продовольствия и жестоко страдая от жары. На пути к городу Чуйкову встретился дивизионный штаб, безнадежно ищущий армейский КП: «Когда я их спросил, где немцы, где наши части и куда они движутся, они не смогли дать мне внятного ответа».
Чуйков полагал, что командование Красной Армии абсолютно потеряло контроль над битвой. Оно располагало ограниченными сведениями о перемещениях врага и было абсолютно выбито из колеи столкновением с действительностью, «опрокидывающей их расчеты на грандиозный успех». Колпакчи был заменен Лопатиным. 28 июля 1942 года новый командующий был вынужден отметить: «62-я армия окончательно окружена врагом». Фактически стратегическая инициатива полностью была за немцами, которые уже пробились сквозь линии обороны русских и достигли Дона.
В столь страшных обстоятельствах даже единичное проявление смелости могло возродить надежду в сердцах других. Михаил Борщев вспоминает капитана из его артиллерийской части, установившего на плот в водах Дона самоходную ракетную установку «андрюша»: «Она тогда считалась нашим сверхсекретным оружием, и было жизненно важно, чтобы она не попала в руки врага. Однако капитан находился всего в нескольких метрах от берега, когда появились немецкие танки и пехота. Он был у них на мушке, и они приказали ему вернуться на берег. Но он взорвал плот, уничтожив «андрюшу», – предпочел пожертвовать собой, лишь бы секретное оружие не попало в руки врага. Я много думал о его поступке, когда мы сражались на руинах Сталинграда».
Другой и, безусловно, самый известный акт самопожертвования был совершен частями курсантов. У них не имелось надлежащей подготовки, но, несмотря на это, их бросили на фронт против немецкой военной машины. Мережко довелось командовать их ротой. «Как минимум двадцать курсантских полков из различных городов направили прямиком на передовую. Большинству курсантов было всего по восемнадцать. Эти мальчики прошли ускоренный курс обучения, и многие даже не окончили его. Половина моей роты не имела винтовок, у нас был всего один пулемет, хотя нормы предусматривали наличие десяти. Они были такими храбрыми, никто не пытался бежать, никто не проявлял малодушия. Они заслуживали гораздо лучшей участи». «Нормальная численность каждого курсантского полка составляла две с половиной тысячи человек, – продолжает Мережко. – Но к началу сентября от многих не осталось и сотни. Генерал Лопатин, командовавший 62-й армией весь тот страшный август, отмечал, что эти парнишки сражались с истинным героизмом. Но Лопатин больше не мог эффективно руководить своей армией. Многие солдаты и офицеры, попавшие в немецкое окружение на Дону, окончательно потеряли надежду. У них уже не было сил, и мы больше не могли рассчитывать на них, чтобы удержать наступление врага. Поэтому мы забирали у них оружие: курсантов нужно было чем-то вооружать. Их, мальчишек, оставляли прикрывать наше отступление на всем пути до окраин Сталинграда».
Анатолий Козлов вспоминает, как три тысячи курсантов из его училища в Грозном были брошены под Сталинград и всего двадцать из них выжили в сражении: «Они были слишком молоды, им едва исполнилось восемнадцать. У них не было никакого боевого опыта. Они были отправлены сражаться рядовыми солдатами, и они умерли рядовыми солдатами: у них не осталось времени для продвижения по службе. Их отвага прикрыла катастрофическое отступление, и пока они пытались сопротивляться под немецким натиском, наше командование исчезло либо оставалось далеко от линии фронта, отдавая приказы, не имевшие отношения к действительности».
Приказ «Ни шагу назад!»
Уверенное продвижение превосходящих сил немцев к Сталинграду заставляло их русских противников мобилизовывать скрытые внутренние ресурсы. Каждый ветеран Сталинграда ощущал в те дни отчаяние и невозможность противостоять суровой судьбе. У большинства из них это ощущение появилось после знаменитого приказа Сталина номер 227, ставшего известным в войсках под названием «Ни шагу назад!». Этот приказ обозначил новый характер боев, когда дальнейшее отступление стало невозможным: сдававшая позиции Красная Армия должна была вступить в решительный бой с врагом и выстоять.
Что представлял собой 227-й приказ? Он вышел 28 июля 1942 года, когда Сталинградская битва только разворачивалась. На юге страны уже шли слухи, что в Советской Армии началась паника после нападения немцев на Ростов и войска оставляют свои позиции. Стало ясно, что при таких настроениях Кавказ будет потерян. Приказ был прочитан всем бойцам Красной Армии, в нем ясно говорилось о том, в какой опасности страна: «Каждый командир, красноармеец и политработник должны понять, что наши средства небезграничны… Отступать дальше – значит загубить себя и загубить вместе с тем нашу Родину. Каждый новый клочок оставленной нами территории будет всемерно усиливать врага и всемерно ослаблять нашу оборону, нашу Родину».
Основной идеей приказа было: «Ни шагу назад! Таким теперь должен быть наш главный призыв. Надо упорно, до последней капли крови защищать каждую позицию, каждый метр советской территории, цепляться за каждый клочок советской земли и отстаивать его до последней возможности».
Обратной стороной данного приказа являлось то, что в армию пришла слишком «железная» дисциплина. Больше не было пощады паникерам и трусам. За линией фронта формировались заградотряды, бойцы которых должны были стрелять без предупреждениям по всем, решившимся покинуть поле боя. Кроме того, создавались штрафные роты и батальоны для солдат и офицеров, замеченных в малодушии и нарушении дисциплины.
Несомненно, именно из-за данных аспектов приказа он не был полностью опубликован в свое время, а после того как его публикация стала возможной в 1988 году, отношение к нему в обществе крайне неоднозначно. 227-й приказ также послужил источником утверждений, что защитников Сталинграда скорее подстегивали пулеметы заградотрядов, нежели истинный внутренний героизм.
Некоторые из положений приказа действительно шокируют. Предполагалось, что он встряхнет Красную Армию и заставит бойцов стать безжалостными к врагу. С ростом накала Сталинградской битвы 13 сентября 1942 года командир и комиссар бежавшего с поля боя полка были расстреляны перед войсками за малодушие, заградотряды предотвратили «несанкционированное отступление» более тысячи солдат за Волгу.
Но одними репрессивными мерами изменить судьбу Сталинграда вряд ли удалось бы. Поэтому приказ номер 227 также апеллировал к патриотизму бойцов: «Таков призыв нашей Родины. Выполнить этот приказ – значит отстоять нашу землю, спасти Родину, истребить и победить ненавистного врага».
Пробуждение глубинного патриотизма в период абсолютного кризиса смогло изменить боевой дух армии. Василий Чуйков, защитник Сталинграда, описывал происходящее так: «В начале лета 1942 года наши армии отступали до Дона, а затем до Волги. В результате страна потеряла Донбасс с его машиностроительной промышленностью, пшеницу Ростова и Ставрополя и много других необходимых ресурсов. К середине лета 1942-го более сорока процентов населения Советского Союза находилось на оккупированной территории. В такой ситуации росли тревожные настроения, каждое отступление резко снижало волю к победе у бойцов и населения. Армия столкнулась со страшнейшей угрозой потерять доверие нации. В таких условиях и родился лозунг «Ни шагу назад!».
Анатолий Козлов отмечает, говоря о 227-м приказе: «Он был жесток, но необходим. Требовалось остановить немцев. Предельно ясно, что Сталинград был критической точкой и там решалось все. Поэтому ничего другого не оставалось делать».
Прасковья Гращенкова рассказывает: «В момент, когда нам огласили 227-й приказ, мы осознали, что определилось окончательное местоположение линии обороны». Евдокия Белицкая, медсестра 64-й армии, добавляет: «Мы знали, что это был критический период, и ощущали страдания наших бойцов. Но у нас было два выбора: защитить Сталинград или стать рабами немцев».
Тамара Калмыкова вспоминает: «Все отступали, и поэтому приказ «Ни шагу назад!» был чрезвычайно необходим. Большинство солдат и командиров, видимо, думали, будто у нас так много земли, у нас такая огромная страна, что мы можем продолжать отступать и отступать, а затем когда-то, в будущем, сумеем дать врагу должный отпор, когда у каждого будет современное оружие и соответствующая подготовка. Но тешить себя подобными надеждами было глупо, поскольку, отступая, мы слишком многое оставляли врагу: наш урожай, наши фабрики и заводы, наших мирных жителей. О продолжении отступления не могло быть и речи, Сталин четко дал это понять в своем приказе номер 227. Приказ был жизненно важен для восстановления дисциплины и боевого духа армии, он вселил надежду в сердца мирных жителей».
В июле 1942-го мнения были более расхожими. Доклад НКВД говорит о критической оценке приказа в армии: «Это приказ ничего не изменит – он опоздал. У немецкой авиации подавляющее преимущество в воздухе. Мы уже разбиты», «Бойцы штрафных батальонов скорее будут сражаться с заградотрядами, чем с немцами. Нам нужен хлеб, а не дисциплина», «Мы потеряли слишком много солдат, и сражаться уже просто некому», «Я не верю в силу этого приказа. В прошлом году мы отступали. В этом будем отступать снова, теперь уже за Волгу». Однако, хотя ряд солдат считали приказ запоздалым, в целом он широко поддерживался в Красной Армии. «Правильный приказ, вышедший в верное время» – таким было распространенное мнение.
«Многие наши солдаты поддержали приказ, – рассказывает Анатолий Козлов, – даже если некоторые из них выражали опасения, что он запоздал. Отступая к Волге, все мы ждали решительных мер от Верховного командования».
Для Мережко это был первый решающий момент, после которого Россия начала вставать с колен: «Приказ «Ни шагу назад!» зачастую оценивается негативно не только в западной печати, но и у нас на Родине. Мол, советские войска были вынуждены атаковать противника, видя направленные им в спину пулеметы. Однако в каждой армии есть штрафные подразделения для солдат и офицеров. К 1942 году мы потеряли семьдесят процентов наших экономических ресурсов. Ряд офицеров и солдат полагали, что они смогут отступать до Уральских гор, но подобное отступление привело бы к гибели нашей Родины. Отступать было больше некуда».
Мережко продолжает: «227-й приказ сыграл определяющую роль в битве. Он открыл глаза армии и народу, показав истинную ситуацию, в которой оказалась страна. Суть происходящего очень точно отразил знаменитый сталинградский лозунг: «За Волгой для нас земли нет!» Теперь мы уже боролись не только за город, а за каждый клочок земли, каждое деревце и речушку. 227-й приказ сделал нас бескомпромиссными в нашей борьбе».
Пулеметчик Михаил Калиныков сражался на южном Сталинградском фронте. Он и его сослуживцы также ощущали роль приказа номер 227: «Говоря откровенно, судьба города была нам неясна – сможем ли мы его удержать или нет. А после 227-го приказа мы поняли, что нам придется удержать город во что бы то ни стало. Сегодня Сталинградская земля нам особенно дорога, поскольку мы отстаивали каждый ее метр. Таким был наш долг перед Родиной».
Ветеран Владимир Туров выражает это проще: «Заградотряды не могли заставить нас исполнять 227-й приказ. Нами управляло то, что было внутри нас».