Maxim Berns
Teologica

Полная версия

Терпению и долголетию моих родителей, светлой памяти Алексея Шмакова и Зинаиды Беспалой, беззаветной преданности Лены Майстренко, лучшим дням Маши Америковой, и бесконечности Lee Kater посвящается

Вместо предисловия

Я читала «Теологику», и было невозможно победить ощущение, что делаю это много сотен лет. С удовольствием поделюсь секретом действия подобного колдовства.

С начала чтения проходят минуты и начинает навязчиво казаться, что влюблён в эту книгу как в красавца-любовника, убитого шпагой в поединке, или как в голубоглазую ведьму, бессовестно преданную огню аутодафе – музыка, что плавает поверх слогов, откровенно гипнотизирует.

Как забудешь о гипнозе, месяц не откроешь этих стихов, так заскучаешь по гротескным сюжетам словно по родным берегам в мучительной разлуке, захочется броситься к парусам и повернуть корабль на верный курс – опять читать сборник с середины, на рандомном произведении.

Дальше больше, вспоминаешь о героях строк непозволительно часто, как монах по сотне раз на дню вспоминает о молитве – возвращаешься к книге снова и снова, с жадностью припадаешь к рифмам, пьешь вязкую но живую влагу смыслов страдальцем-путником южноафриканской пустыни. Иногда этот напиток жжет горло огнем, иногда дурманит холодом – колючками аллегорий бросит в жар и зальет щеки багрянцем. Зелье метафор расцелует рассудок северным ветром до жути крепко, тогда наяву приходится вжимать голову в плечи и растирать холодные ладони. Даже в африканских пустынях случается зима, пусть даже метафизическая.

Потом каждый вечер привыкнешь искать по оглавлению любимое стихотворение, шептать открытому окну причудливые строки, но перед отходом ко сну каждый раз главное не забыть закрыть томик Бернса на крепкий засов. Ведь страшно.

Только забудешь закрыть, той же ночью во сне по дорогам подсознания пройдут люди-произведения. Один проплетется в рубище или в саване, другой торжественно проплывет в королевской парче, третий – мёртвый воин с кровью на ранах, взмолится о мести. За ними ковыляет нимфа – злодейка тычет пальцем и хохочет над человеческими страхами. Эти образы будут смотреть в упор – «стих-жрец», «стих-зеркало», «стих-я», «стих-он». Останется вопросом кто же на самом деле породил эти привидения слов, возможно это человек или бесплотное существо, возможно что тысяча таких существ. Неясно почему стихи, что прочитал и запомнил, столько знают о земных душах. Зачем неумолимые глаза смотрят сквозь нашу память и мечты? Отвращения или приюта ищут внутри каждого странные ночные пришельцы? Наши риторические вопросы, полные скорби и восхищения, останутся без ответов.

В скором времени, когда проживешь сплетения ночных видений, познакомишься с каждым и подружишься с некоторыми, наутро с мимолётной улыбкой на лице будешь просыпаться и терпеливо ждать рождения нового читателя книги, который с первых произведений не отвяжется от ощущения, что читал «Теологику» много сотен лет.

Элен Сарнавская

Турция, Анталья, осень 2021 года

из альбома «Graves» (1995 – 1996)

Песня потомков

Свой наряд надела

Белая Принцесса,

И заря сгорела

Под покровом леса.

Где свободны крылья

Счастья и забвенья,

Мы покроем пылью

Фразы провидения.

Взмоем над мирами,

Долетим до неба,

Посидим с богами

И накормим хлебом.

Страха мы не знаем

Перед божествами,

Почему ж летаем

Горем над кострами?

Почему сковали

Нас оковы неба?

Чем околдовала

Пресвятая Дева?

Свой наряд надела

Белая Принцесса.

Там заря сгорела.

Там, в покровах леса.

Сочи, 28-31.03.95 года

Риторика и штампы

Завоевали небо тучи,

Завоевала тьма леса.

В кого такой я невезучий?

Печальны в зеркале глаза,

И жрет зима остатки рая,

И плачет снег на волосах,

Ревниво корчась, плавно тая,

Смеются льдинки на устах.

Стоишь одна во мраке ночи,

Вплетая в волосы обман -

Чего хотела? Чего хочешь?

Идет по небу караван,

Стянула обручи лоза,

В уме лежат мечтания кучей,

Печальны в зеркале глаза.

В кого такой я невезучий?

Задач решение знаешь ты?

Молчит твой глас, глаза смеются,

Зачем в уме тогда мечты

Страдают, стонут, плачут, бьются?

Ты знаешь сотни разных слов,

Ты веришь в тонны глупых сказок,

И много рыцари голов

Сложили из-за черных глазок.

Иди ты к черту! Сон не мучай!

Течет в душе моей слеза.

За что такой я невезучий?

И чьи там, в зеркале, глаза?!

Сочи, 08.02.95 года

Старый дом

В старом доме нет дверей,

Окон тоже нет.

Дом не слышал звук людей

Вечность долгих лет.

Дом похож на саркофаг

С дырами для глаз.

Шпиль стоит, на шпиле флаг,

В нем огонь погас.

Стены дома холодны,

Мертвенен бетон —

Спрятал он стихов цветы

И предсмертный стон.

Бродит в доме злая тень,

Падая на пол.

В дыры смотрит новый день,

Видит стул и стол.

Видит тень и стоны те,

Что украл бетон,

А на каменной плите

От цветка бутон.

Старый, высохший бутон

Умер что давно,

Но его прозрачный звон

Слышен все равно.

Тень смеется и поет

Песни лет былых,

По ночам к себе зовет

Стариков седых.

Старики садятся в ряд

У плиты на пол,

Речи моря говорят,

Вглядываясь в дол.

Пляшет вальсы тень, кружит

Между бледных стен,

Как молитву все твердит:

"Нужно взять их в плен!"

Смертью пахнет в доме том

Вечность долгих лет.

Там увидим, как мой дом

Гложет юный свет.

Там сойдется ночь крестом

Тихо, не спеша.

Не могу разрушить дом,

Он – моя душа.

Сочи, 08.03.95 года

Где я брожу один

Мокрые парка аллеи

Жаждут моих сапог.

Юности архиереи

Пьют белоснежный сок.

Смех и глаза антилопы

В чарах могучих ундин —

Тайны и святы тропы

Где я брожу один.

Полнится мозг бездумьем,

Плавает плавно мак —

Я над великим раздумьем

Сильный и смелый маг.

Полный мечты и уменья

Гордый палач пучин —

Реки текут забвенья

Где брожу один.

Только свобода до неба

Даст мне испить пустоты,

Вечного бега снега,

Долгого дня воды.

Трудного сна аспирина,

Лучше уж пусть аспирин —

Полны могил долины

Где я брожу один.

Сочи, 11.04.95 года

Мой ангел

Вплетается в воздух сырой и весенний

Отчаяние горной свирели.

Уже так далёки минуты последней

Задумчивой тающей трели.

Уже не потрогать мгновения страстной

Придирчивой тонкости песни,

Но понял я в ней, что конечно напрасно

Не прожили вечностей вместе.

Мой ангел! Ты знаешь все тайны желаний

И смысл одиноких раздумий.

Ты святостью полнишь минуты прощания

У мраморных стен полнолуния.

Ты тайно хранишь существа преступлений

В ларце Увядающей Силы,

Что ветреной птицы своё оперения

На подступах лунной могилы.

Я полон молитвы и отречения

От знания таен трактатов.

Мой ангел! Не бойся, всё – пляска лишь тéней

Под солнцем чужого заката.

Мы – дети у Дьявола, внуки у Бога,

Сливаясь в последних объятиях,

Накапаем воском у века порога

Слова мирового проклятья.

Сочи, 13.04.95 года

Хмель

Из засохших цветов надеваю венок,

Из промокших шелков надеваю наряды.

Не сберег я того, кто всё время был рядом

И стихов про любовь написать мне не смог.

Почему же заря улыбается мне?

Отчего же смеются морские пейзажи?

Белоснежной зимой показалась мне сажа

И рубин просиял на закатном огне.

К нам приходят отцы, к нам восходят извне

И с тоскою глядят на засохшие розы,

Растворяясь на стансах моей лакримозы¹,

Обращаясь в мотив заклинанием в вине:

«Выпьем, други мои, за весенние дни!

За расцвет хрусталя и узоры на море,

За орлов в нескончаемом небесном просторе!

За здоровье врагов и за строки мои!».

Сочи, 17.04.95 года

Мотивы Иуды

Пальцы вязнут в воске на бокале,

Нами обещания забыты.

Мы поем о грязи, о морали

И о том, как стены слов размыты.

Мы несем распятия на Голгофу,

Мы снимаем шляпы пред бесами —

Ты прости меня за эти строфы

И за стих, забытый небесами.

Были мы камнями в старых стенах

И бетоном, кроющем безумие,

Чувствовали пульс в холодных венах

В час, когда ровняли полнолуния.

Песни наши знают только ветры

И жрецы, сокрытые в пещерах,

Но молчат седые километры

О пустых прощениях и верах.

Нам знакомы камни и дороги,

Стоны и закаты суеверия —

Там чернеют мрачные чертоги,

Там слагают дикие поверья.

Там стоит пустынная Голгофа

И кресты, что принесли мы сами.

Господи, прости за эти строфы

И за стих, забытый небесами.

Сочи, 08-09.05.95 года

В темной комнате

Это было давно в бреду —

По тропинке лесной иду,

Воспеваю труды Дали,

Вспоминаю сны-корабли.

Напеваю мотив чужой,

Наступаю в сапог травой,

Я пью воду сухих ручьев,

Разряжаю ружьё в соловьев.

И курил папиросы «Луч»,

Расписался чернилами туч

На контракте с самим собой

И ставил печать – прибой.

Я смеялся смехом совы,

В первый раз был с собой на «вы»,

Воспевая труды Дали,

Проклиная сны-корабли.

Сочи, 10.05.95 года

Звездочет

Под колокольный звон от солнечных часов

Я запрягаю в колесницу стоны дыма,

Из тысяч лиц отчаянных отцов

Я отыскал прощающего сына.

Я стер улыбки с крапа старых карт,

И в миг боязни перед скрипом двери

Я из звезды придумал миллиард

В концах начала темного тоннеля.

Там голосила пьяная ундина

И я шептал значения чуждых слов:

«Я отыскал прощающего сына

Из тысяч лиц отчаянных отцов».

Сочи, 25.06.95 года

Огни Святого Эльма

Все двери закрыты —

Выхода нет,

Все мысли зарыты

В солнечный свет,

И спрятаны фразы

В глаза Сатаны,

Как в темные фазы

Мертвой луны.

У гор поднебесья

Полки храбрецов

Придания месят,

Ругают отцов.

Мечи и рубины

Горят в факелах,

Сжигают картины

И плоть в хрупкий прах.

И им, заражаясь,

Сплетают войну,

Крестам подражая

И самому дну.

Подайте алмазов

Голодной страны,

Как темные фазы,

Как утро луны.

Сочи, 26.06.95 года

Дочь

В фуриáнтэ² закружится день,

В черном танце запутает ночь,

Упадет невесомая тень

На мою не уснувшую дочь.

Я усядусь на крыши бордюр,

Свешу ноги в бездонность ночи,

Обману миллион авантюр

И огромные губы свечи.

Напою нараспев белый стих,

Забаюкаю мысли ко сну,

Нанесу три оттенка и штрих.

На мольберты небес глубину

Я вдохну. И шагну в эту ночь,

Заступлюсь за карниз и уйду.

(И моя не рождённая дочь

Взглянет вверх и увидит звезду).

Сочи, 15.08.95 года

Смерть весны

Страшно. Свечей белизна

Тихо и медленно тает —

Крылья сложила весна

И от зимы умирает.

Падает бархатный снег

На зеркала и ресницы,

Звезды замедлят свой бег

В звонких просторах страницы.

Перьями тихо кропя,

Поздно напившись в каморке,

Пишет сюжеты заря,

Плачет в оконные створки.

Странно. От скрипа двери,

Нервною ланью пугаясь,

Сказочной песни цари

Прячутся в буквы, ругаясь.

Вечность венчального сна

Эта печаль предрекает —

Крылья сложила весна

И от зимы умирает.

Сочи, 14.09.95 года

Ничего. Кроме фраз

Я безвременно стар,

Я нечаян и глуп,

Я разбойник-корсар

У девчоночьих губ.

Мои тайны зарыты

В шаманский экстаз,

Свечи вóлнами смыты.

Ничего, кроме фраз.

Я с собой исполняю

Тот старый вальсок,

Что в паркете растает

И войдёт в кровоток.

Мои судна разбились,

Матросы мертвы,

Обещанья зарылись

В рыданиях совы.

Влага девичьих губ,

Как божественный дар —

Я безвремен и глуп,

Я нечаянно стар.

Я пущу в эти вены

Дурманящий газ,

Будут крови и пены,

Станет смысл без фраз.

И напьюсь волчьим воем

В полночной тиши,

Как спиртовым настоем

Любви анаши.

Там, за тихой рекою

Похоронят тебя,

Перекрестят рукою,

Воспоют с алтаря.

В небо взмоют вороны,

Веселясь и смеясь,

Пряча перьями стоны

В свою черную масть.

Маловеры пойдут

Там, где зреет дурман,

Пусть они не поймут,

Что ты мертв, а не пьян.

Пусть запомнят меня,

Как жреца пустоты,

Как монаха, бубня

Наложившим персты.

Пусть утонут в морях

Моих стонущих глаз,

В берегах ноября.

Ничего. Кроме фраз.

Сочи, 26.09.95 года

Обитель отравы

Экзáрх³ взывает к божествам,

Сжигает плоть и травы.

Колдует, возносясь к верхам,

Во сферы к проклятым богам -

Он похоронит душу там

В обители отравы.

Спустилась ночь и год прошел,

А новый не явился.

Сошла на Землю пустота,

Великолепна и чиста,

А новый год к скале прибрел,

Сорвался и убился.

Слепцы увидели мираж,

Глухие услыхали гул,

Как отзвуки вражды,

Но то над гладями воды

Смеялся сумасшедший страж

И ветер дико дул.

На проклятой моей земле

Воссели Ми́нос⁴ и Эак⁵,

Радáмант⁶ с ними суд вершит.

Архангел бьется и трубит,

И гром гремит в его трубе,

И стонет тайный знак.

Морфей чеканит сажу снов,

Вселяет в них кошмары сил,

Но Зороа́стр⁷ с огнем идёт.

Несчастных он с собой ведет,

А кто не с ним – моря гробов

И тысячи могил.

Сочи, 11.11.95 года

Он

памяти Алексея Шмакова

Рано утром он ушел, захлопнул двери,

Рано утром он платил свои долги.

Он шатался у зажженной колыбели.

Он дрожал. Он слышал Их шаги.

Заколдован насмерть верным словом

Пьяный сад у моря и песок.

Плелся он за пожелтевшим гробом

И смеялся, что уйти не мог.

Сочи, 28.11.95 года

* * * (Убегали в бархат облаков..)

Убегали в бархат облаков

И дождем зализывали раны,

Просыпались от кошмарных снов,

Вырывались из зубов капканов.

Кто-то не хотел, чтоб жили мы,

Кто-то не хотел, чтоб умирали —

То бросал нас в ужасы войны,

То крутил по вековой спирали.

Сочи, 02.12.95 года

* * * (Улетать в окно…)

Улетать в окно

В тихий летний сад,

Разбивать крыло

И лететь назад.

Жить под весом призм,

Превращаться в пар,

Понимать, что жизнь

Не тюрьма, а дар.

Стать самими собой

И писать стихи,

Обрести покой,

Отмолить грехи.

Верить в тех, кто слаб,

Помнить всех, кто смог —

Тех, кто с виду раб,

А внутри как бог.

Сочи, 03.12.95 года

Она

Она хотела засмеяться

И бросить карты на сукно,

Святой водой к вину догнаться,

Но то был яд, а не вино.

Она хотела падать тенью

На камни старых мостовых,

В них примерять наряд осенний

Под гимн церквей и храмов стих.

Мечталось ей прильнуть губами

К губам таинственных имен,

И резать тишь садов шагами,

Считать, что это только сон.

Она хотела улыбаться

Кострам, где тлела синева,

Саму себя в стекле бояться,

Но ведь… Она была мертва.

Сочи, 09-10.01.96 года

Кто-то

(январский бред в четырех частях)

I

И оплавлялись свечи белым льдом,

И отдавали золотом картины,

Казались серебристым париком

Седые кудри старой паутины.

И рéквиемом таяли в ночи

Крадущиеся шорохи Кого-то,

Кто знает тайны, кто о них молчит,

Кого назвали этим странным «Кто-то».

На дне бокала снегом яд белел,

И обагрянен кровью был клинок

Того, кто не устал от этих дел,

Кого назвали «Чёрт» и сразу «Бог».

Летучей мышью в окна билась ночь,

В свечах и факелах дворца таился день —

Все знали, что ему уж не помочь,

И даже ночь – его немая тень.

II

Обвитые мечтою, как мечом,

Прокуривали тамбуры разлуки,

Заглядывали вам через плечо

И к морфию тянули свои руки.

И безразличен нам был небосвод

И все его светила и вершины —

Мы просто проходили бездны в брод,

А где и в бред, прокалывая шины.

Бессонными ночами под луной

В кальяны забивали мандрагору,

И догонялись сном в пути домой,

Следя за ним по бортовым приборам.

Мы были навигаторами лет

И Лордами Фарфорового Храма.

Вплетая в бред шекспировский сонет,

Мы выли: «Рама Кришна! Харе Рама!».

III

Но были вы бездарно холодны,

И жадно жрали спирт в своих подвалах,

Как яд метафорической луны

В корсетах узких на парадных бáлах.

И сложности в вас было, как в нуле,

Как в «дважды два». Глотая пену смысла,

Вы плыли православием в алтаре

К Отцу и Сыну. И вовеки присно.

Мы ненавидели ваш черный ум

И тонкость пальцев в баритоне лета,

Под опиум клаустрофобных дум

Хотели солнцем выжечь веру света.

Но вы пытались подло нас убить

И в спину целились расчетливым прицелом —

Помыслили единственными быть

В своём лишь сне неповторимым Белым.

IV

Потухли свечи и взошла луна

Оттенком солнца в полотне гардины,

Но во дворце всем было не до сна

Из-за весны и старой паутины.

В высоком кресле посреди ночи,

Уставив взор в камин потухших гротов,

Сидел тот Кто-то, кто давно молчит

В трясине дум долинного болота.

Перебродило водкою вино

В бокале из высоких снов и терций,

И в поцелуе вспенилось оно,

И поджигала спиртом зиму сердца.

И загуляла в скалах его дочь,

Быть может с полнолунием – сном пороков,

И щурилась гиеной ведьма-ночь

На спящие глаза дворцовых окон.

Сочи, 31.01-04.02.96 года

Узник

Я ненавидел старый дом

И эти стены

За их тюремный профиль

На заре,

За то, что в них я резал

Свои вены

И выл, как пес

В дырявой конуре.

Я ненавидел слабонервных и

Пророков,

И в тесноте церковной

Плен Огня,

Но больше ненавидел

Свои строки,

Что как наркотик

Мучили меня.

Сочи, 25.03.96 года

из альбома «За пределом» (1996 – 1997)

Свобода

Песня для другой стороны

Ее звали просто – «Свобода»,

Когда свет упал на колени,

И кровавые серп и молот

Вознесли кого звали Ленин.

Ей отрезали слух и память

По желаниям иноверца,

И мир понял, что можно ранить

Лишь идеей в самое сердце.

Его слуги сожгли Карфáген,

Полоснули по старым ранам,

И подняли красные флаги

Над сараем, что раньше был храмом.

Ее звали просто. «Свобода».

Даже в камере, где ждут смерти,

И в холодное время года

Её плен охраняли черти.

Вольск, 01.11.96 года

Кватернион (логика «Кто-то»)

I

Таинственной болезнью, ломкой губ

Проснулось солнце стонущим зенитом,

Тяжелым маршем водосточных труб

На крыше, где сидела Его свита.

В подвалах опустевшего дворца

Алели свечи и взывали трубы,

По кругу плыли тени без конца

Оков зари – напоминаний грубых.

Кипел на пальце перстень Сатаны,

Висели в воздухе минуты и картины —

Дарил Он утру белые цветы,

Придуманные под лидокаином.

Иглой стонал крылатый горизонт

И изливал в пространство капли яда —

Они сжигали свой холодный фронт,

Похожие на ангелов из Ада.

II

И Он вознесся к пыльным небесам

В пещеры грома – облачные дзоты.

Вподобие базарным чудесам

Он оставался тем же самым Кто-то.

Куски зари горели кровью сов.

Расшиты в покрывалах, впеты в лето

Хрипели кони от своих оков,

С печальным скрипом ехала карета.

Остывший цвет испепелённых слов

Обуглился в засолнечных венчалях,

И слышал Кто-то постоянной зов

Пустых подвалов – капищ для печали.

И кучер повернул коней назад,

Когда сверкнули звезды бликом стали —

И голос стих, и свечи не горят,

И задохнулся Кто-то в этих далях.

III

А выси стали страшны – лед и взгляд,

Ворчание безумцев в доме скорби.

Один был слеп, другой почти что свят,

А третий – стих, изнеженный любовью.

Шприцы зари впивались в вены гор

Лесов. Там ткали судьбы гороскопы

И шли солдаты яда в свой дозор,

Растаптывая сапогами тропы

В ипритовый⁸ приют. И ведьма дней

Кидала корни зла в отвары мрака,

Бредовый смысл немыслимых идей

Пророчила, готовилась к атакам.

И космос под колесами был спел,

Но грустный всадник под лидокаином

Играл с огнем и молча песни пел

Висевшим в воздухе минутам и картинам.