Я часто уходил в покинутую медвежью берлогу и там пел, из-за наличия сводов и отверстий акустика в норе была самой лучшей изо всех укромных мест, что я находил в нашей округе дабы предаться наслаждению пения. И я видел, что над берлогой и на всем пути моего следования из домашней норы до берлоги летит журавль в небе и решил, что это судьба.
И вот мне выпало счастье продемонстрировать свой талант прибарсучно. Это был ужас, все смеялись и фыркали, а родители запретили мне петь и шататься по лесу в поисках вдохновения. После того случая меня привлекли к работам по поискам и тасканию пищи, устройству новой уборной рядом с норой и закапыванию следов жизнедеятельности барсуков, а также еженедельной уборке листьев, чтобы мне было некогда предаваться вредным мечтам о предназначении и славе. Но я изменился только внешне. При выполнении ежедневных дел я всё также мечтал о пении, и, пусть моя синица стала выглядеть лучше, а журавль поднялся совсем высоко, я верил, что придёт мой звездный час. Часто мои друзья с насмешкой называли меня "северным Барсучелло" и просили взять пару нот. Я обижался, но надежда была со мной и иногда, нет-нет, да я пел по дороге из леса в поле, когда меня не могли слышать барсуки. От расстройства я стал потихоньку болеть.