Маша Фокс
8 дней между вчера и завтра
Корректор и редактор Татьяна Смирнова
© Маша Фокс, 2021
ISBN 978-5-0053-3852-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
День 1
Вместо пролога
«Господи, но ведь еще совсем темно и оба будильника – механический и тот, что в телефоне, – оба заведены на 6:05. Ну чего тебе не спится?». Поднимаю голову от подушки, на циферблате 5:00. Еще полчаса до рассвета и час до подъема, но спать не могу. «Ну, не спится и не надо». У меня всегда так перед дорогой. Вроде и ухожу в сон, но все время как бы всплываю. Лучше и не мучиться. Откидываю одеяло, спускаю ноги на холодный пол, пятками нащупываю тапки. Иду стандартным маршрутом: вниз по лестнице в туалет, потом на кухню. Отработанный треугольник: стол – мойка – плита. Беру со стола чайник, наполняю его водой, поворот ручки большой конфорки с одновременным нажатием кнопки запала. Слабый щелчок, и голубое пламя обвивает донышко чайника.
Пока закипает чайник, выхожу в прихожую. Все готово к отъезду. Чемодан. На нем сумочка. Проверяю еще раз. Деньги в отдельном конверте – вчера специально ездила в турагентство, купила евро. Кредитные карточки, распечатки билетов и страхового полиса. Слегка тревожное чувство, будто чего-то не хватает, но чайник свистит, и я возвращаюсь на кухню.
У меня там идеальный порядок. Не потому что я такая оголтелая чистюля, а потому что, во-первых, разводить срач некому, а во-вторых, я теперь почти не готовлю. Вот уже без малого год я готовлю утренний кофе сама. До развода это была ЕГО обязанность. О, это была целая церемония. Все должно было быть готово еще с вечера. Вода отстаивалась в чайнике. Чашки, молочник и банка с кофе выстроены в почетном карауле на столе. Даже ложечка для помешивания молока в кофе уже лежала рядом, готовая к действию. Как же я ненавидела этот ЕГО порядок. С тех пор, как я живу одна, у меня на столешнице ничего лишнего. Ложки, ножи, вилки – в ящиках стола. Чашки, тарелки – на полках. Кастрюли, сковородки и их крышки – в шкафчиках за дверцами. Да! Идеальный порядок. Единственно, что я терплю на поверхности столешницы – это кактус «декабрист» в красивом керамическом горшке. Декабрист неприхотлив. В прошлом году цвел, как будто в последний раз, но ничего, кажется, пережил разлуку с папочкой и бутоны уже набухают. К зиме опять зацветет. Я его вчера отнесла к соседке, так сказать, на передержку; на две недели моего путешествия.
Готовясь к поездке, я уже за неделю прекратила закупать продукты. Доедала остатки. В доме ни кофе, ни молока. Сегодня для завтрака сойдет простой пакетик чая. Пара зерновых хлебцев и мед почти на самом донышке банки. Если я приеду на вокзал вовремя, у меня еще останется время выпить кофе там, а если пробки, то в поезде. Правда, в кафе вкуснее. Выскребываю мед из банки, намазываю на хлебец. Капля падает на столешницу, слизываю её языком. В одной руке чашка, в другой хлебцы на тарелке. Аккуратно несу в соседнюю с кухней комнату. Это мой мир. Моя столовая, гостиная, диванная валяйся-сколько-не-хочу комната. Там же телевизор, который я почти не смотрю, и маленькое бюро с компьютером и принтером – иногда я ими пользуюсь. Мы делили это пространство почти тридцать лет, а теперь оно все мое. Я в нем одна, и мне здесь одной ОЧЕНЬ ХО-РО-ШО.
Откусываю хлебец и чувствую, как другая капля меда течет по подбородку. «По усам текло, а в рот не попало» – это была наша кодовая присказка. Я выпускала изо рта его уже обмякший член, он наклонялся ко мне, брал мое лицо в ладони, приближал к своему и в поцелуе вычерпывал языком остатки себя. Боже! Мы не могли прожить дня друг без друга! ОН был высок, красив, с потрясающим (свойственным большинству англичан) чувством юмора, и да – он был англичанином. При его появлении мое IQ закатывалось за плинтус, трусы намокали и колени подгибались. Мы постоянно трогали друг друга, как бы убеждаясь, что мы тут, мы рядом. Малейшее касание – и проказница чакра Свадхистана вспыхивала своим оранжевым светом, наполняя тело желаньем наслаждения. Когда наконец средних лет дама, утянутая в нежно-бежевый костюм, произнесла заветное: «…согласны ли вы быть всегда вместе – в богатстве и в бедности, в здравии и болезни, пока смерть не разлучит вас…», я чуть из платья не выпрыгнула – ДА, ДА, ДА…
АГА … КА-РА-ГАН-ДА.
* * *
Первые пару лет было сплошное счастье. Мы поселились в маленькой квартирке у Клапам Джанкшн, в двух шагах от метро. Я учила язык, осваивала новую кухню. Мы даже стали по воскресеньям ходить в англиканскую церковь, где он не был, по-моему, со дня своих крестин. Как только все наладилось, естественно… подкатили испытания…
Он потерял работу. Я не очень расстраивалась. Во-первых, я оптимистка и считаю, что все, что ни делается, делается к лучшему. Найдет другую. Во-вторых, у меня была неплохая должность консультанта в магазине тканей и очень кстати коллега из отдела портьерных уходила в декрет. Ее ставку поделили между желающими. Ситуация складывалась банальной, но не смертельной. Конечно, две зарплаты (особенно если вторая – его и основная) лучше, чем полторы. Легкие дуновения бедности слегка коснулись нашего существования (особенно в области холодильника и развлечений), но ведь ещё не нищета. Я убегала с утра, чмокнув в темечко спящего мужа. Три раза в неделю возвращалась ближе к ночи, прихватив в соседнем супермаркете что-нибудь из того, что выкладывалось в специальный лоток «лучше в вас, чем в таз». Так за час до закрытия можно было прикупить деликатесы с ограниченным сроком хранения, но зато за вполне демократичную цену. Уставала – кто работал в сфере обслуживания, меня поймет. Всегда заставала его в одном и том же положении: всклокоченный, небритый и злой – тупо тюкает в пишущую машинку. Иногда даже закрадывались недобрые сомнения: уж не валяется ли он целый день перед телевизором или с книжкой, а к моему приходу нагоняет эту волну занятости? Как-то раз подошла сзади, обняла за плечи и увидела: на столе ровными рядами разложены пятьдесят (!) копий его резюме. Каждое на двух страницах. На мой естественный вопрос «а почему каждое в оригинале?» он злобно буркнул, что, мол, только идиоткам не понятно, что ни один уважающий себя работодатель не будет читать резюме, напечатанное под копирку. Я постаралась возразить, что сейчас компьютерный бум. Да, компьютеры еще дорогие и для простого безработного немыслимая мечта, но на каждом шагу открываются мини-офисы, там за небольшую плату можно набрать текст и сохранить на специальной карте памяти, а потом, когда надо, можно сделать принтерную печать, которая будет выглядеть даже лучше машинописной. Он в одно движение вскочил на ноги, сбросил меня со своей спины, развернул лицом к себе и вмазал мне в левое ухо. Схватил за волосы и стал колотить моим лицом по клавишам машинки. Я орала так, что у меня потом неделю болело горло. Что это было? Ненависть к машинке? Ко мне? К будущему работодателю? Фрустрация отчаявшегося человека? Я вырвалась и убежала в ванную. Одним махом закрыла дверь, защелкнула шпингалет. Он пару раз двинул кулаком в дверь, пробил в ней небольшую дыру, но шпингалет оказался крепче. Через минуту я услышала стук захлопывающейся входной двери. Включила душ. Сквозь поток холодной воды услышала трель звонка. «Вот говнюк, еще и ключ забыл, не впущу». – Эй, господа, у вас там все в порядке? – голос соседа из квартиры напротив нашей.
Я не пошла открывать. Я вообще заперлась. Шпингалет внутри меня оказался даже крепче дверного.
Он вернулся с охапкой цветов и бутылкой вина. Плакал, умолял, обещал, стоял на коленях, менял пакеты со льдом у меня на голове, снова плакал и умолял. Я не ушла. Во-первых, идти было некуда; во-вторых, не могла ни себе, ни подругам признаться, что, кажется, ошиблась. Он еще делал слабые попытки иногда взять меня за руку или под локоть, приобнять, но я шарахалась от него, как от прокаженного. Постепенно сошли синяки. Боль не прошла, но поутихла. Даже секс восстановился, но… Моя добрая подружка Свадхистана уснула глубоким сном. Оранжевое свечение погасло. Навсегда.
Чай допит. Ставлю чашку на липкую от меда тарелку. Несу на кухню. «А вот и хрен с ним. Не буду их мыть. Пусть вообще присохнут друг к другу так, чтоб разбить, чтоб отлепились». За окном уже светло. Значит, скоро будильники зазвякают. А я уже вот она – на ногах и почти готова.
Возможно, если бы у нас был ребенок, все было бы по-другому. Но, с другой стороны, дети – не цемент. Сколько пар расходятся, женятся на других, детей воспитывают отцы чужих детей. Не дал Бог, ну, значит, не судьба.
Нельзя сказать, что мы стремительно отдалились друг от друга, но между нами стал углубляться ров, и не только ров, но и стена над ним поднималась все выше и выше. ОН становился все более несдержанным (вот тебе – хваленый английский джентльмен), я – все менее терпима к его грубости. ОН где-то вычитал, что бороться с приступами необоснованной агрессии можно с помощью пения. Это не было пением в прямом смысле слова, а нечто среднее между мурлыканьем и хмыканьем. Эти бессвязные ла-ла-ла и тру-ту-ту доводили меня до потемнения в глазах. Со своей стороны, я следовала рекомендациям подруги психолога и, как только он включал звуковую завесу, выставляла внутренний заслон под названием «водопад». Это когда ты представляешь себе, что ты в джунглях, стоишь по пояс в воде, а с горы струится поток воды, и ты прячешься за ним, как за занавесом, и наблюдаешь за дикими животными, которые пришли на водопой. Они тебя не видят, а ты ими любуешься. Идиллия, как в рекламе геля для душа, но возникает вопрос: «Сколько ж можно жить за шторой?».
Так – шаг за шагом, пядь за пядью – я начала отвоевывать себе личное пространство. Под предлогом бессонницы я перебралась в «гостевую комнату». Гостей там отродясь не бывало. Первоначально это была не то гардеробная с окном, не то альков для детской колыбели при спальне. Так или иначе, мы купили дом уже с перепланировкой, и между пространством в 4,5 квадратных метра и спальней была поставлена стена, и вход туда был из коридора. Там едва помещались односпальная кровать, стул и торшер, а большего мне и не надо. Главное, рядом никто не ворочается, не сопит, не сморкается и не пахнет. У меня вдруг резко обострилось обоняние, и запах мужчины стал просто невыносим.
Тили-тили, дзинь-дзинь-дзинь. Запели мои будильнички. Отлично. У меня еще сорок минут до прихода такси. Теперь, когда воды в доме используется вдвое меньше, я могу себе позволить маленькую роскошь. Я включаю душ и даю очень горячей воде протечь минуты две-три. И, когда ванная заполняется влажным теплом, я, как Венера из пены, но не выхожу из волн, а вхожу в облако этого пара. До прихода такси двадцать минут. Успею без спешки. Сушка феном – минутное дело. Стригусь я теперь у мужского мастера и потому супер коротко. Моя соседка не любит мой стиль и говорит, что моя прическа похожа на те, что у баб после химиотерапии. У меня, слава богу, обошлось без нее…
Все началось с ежегодной маммографии. Пришла в назначенное время к указанному в письме кабинету. Вывалила свою молочную ферму на поддон под рентгеновской трубой. Все как всегда. Оделась, собралась на выход.
«Мария, не могли бы вы задержаться. Доктор хотел бы поговорить с вами». Сижу в приемной. В ожидании листаю Vogue. «Господи, ну ничего нового придумать не могут. Точно такие сапоги на платформе у меня были не то в 75-м, не то в 76-м, а расшитая дубленка „афганка“ и подавно в 72-м, я только в институт поступила». Хотела еще гороскоп посмотреть, но не успела, меня зовут. Захожу. За столом сидит хозяин кабинета. К левому нагрудному кармашку приколот бейэджик «Dr. Parson. Oncologist». Напротив – женщина средних лет. Внешность абсолютно неприметная, но безошибочно узнается медработник. Я не вижу ее значка, наверное, ассистент или практикантка. Она жестом приглашает меня сесть на стул рядом с ней. Док приветливо улыбается и продолжает рассматривать снимки. Не успеваю я пристроить свою пятую точку, как женщина-ассистент хватает меня за руку, крепко прижимает к себе. В другой ситуации я подумала бы, что она сумасшедшая лесбиянка, не умеющая сдерживать свои эмоции. Я так и не поняла психологию этого приема. То ли из опасения, что, услышав диагноз, я наброшусь на врача с кулаками, то ли готовность подхватить меня, когда я начну падать в обморок.
Итак… Рак левой молочной железы. Вовремя обнаружен, но не стоит обольщаться – борьба предстоит долгая и тяжелая. Еще надо сдать анализы на чистоту лимфоузлов и проверить гинекологию. В зависимости от результатов методы лечения могут варьироваться. Радиология, химиотерапия или, чтоб уж наверняка, отрезать все на хер. Ну, на хер так на хер. Пацан сказал – пацан сделал.
Мой тогда-еще-муж то ли считал, что приносить цветы в больницу – слишком сентиментально, то ли – что это негигиенично. ОН, почему-то, в каждый свой визит приносил виноград. Только виноград, и ничего больше. Возможно, Фрейд смог бы объяснить этот виноградный фетиш как символ объединения – типа, по отдельности мы хрупкие одинокие виноградинки, а собранные в пучок – мы семья, мы сила. Не знаю. Я вообще не любительница фруктов, мне бы шоколадку или мороженое, но нет. В больнице НУЖНО было есть виноград. Как только он уходил, я отдавала коробку соседке по палате, а сама просила кого-нибудь из ходячих принести мне снизу из магазина вафли или драже М&M. Когда меня выписали, он как-то очень нарочито, я бы сказала, «навязчиво» стал за мной ухаживать. НАДО было не раскисать, взять себя в руки, принимать гормоны, от которых все время хотелось плакать и не хотелось есть, но НАДО. От гормонов же я начала толстеть, и весь мой гардероб стал настолько мал, что противно было смотреть на себя в зеркало. Но НАДО было «через не хочу» одеваться и идти гулять. В какой-то момент этих «НАДО» стало слишком много.
Когда тебе шестой десяток и у тебя нет ни детей, ни даже собаки; когда ты чудом избежала смерти от болезни, которая забрала всех баб в твоем роду – маму, сестру, обеих бабушек, тетку, ее дочь – твою кузину; когда все твои силы уходят на то, чтобы понять, кто ты теперь есть и как дальше жить, последнее, что ты хочешь видеть – это мужчину, с которым у тебя давно нет ничего общего. Да и было ли? А что, собственно, было? Секс, общий счет в банке и дом? Это много или мало? И как много или как мало мне НАДО теперь…
…Надо закрыть вентиль на газовой трубе. И на водопроводной тоже. Надо проверить еще раз закрыты ли окна и форточки. Утюг? Ты чего, дура, что ли? Ты его и не включала, сама же вчера сказала «зачем гладить, в чемодане опять помнется». Так. А где телефон и зарядка? Ведь как чувствовала, чего-то в сумочке не хватало. Вот, НАДО присесть на дорожку, может еще что-то вспомнится…
– Алло. Такси? Да, заказывала. Спасибо. Да, уже выхожу.
* * *
Какой симпатичный молодой человек этот таксист. Прям выхватил у меня из рук чемодан. Сам докатил его до машины, сам уложил в багажник. Придержал дверцу, поправил подол плаща, чтобы не прищемило. А улыбка… Зубы от края до края, и все свои… эх…
– У меня в заказе указан вокзал Ватерлоо, терминал Евростар.
– Мадам к Парижскому 9:22 спешит?
– Да. Хорошо бы не опоздать. У меня сегодня много пересадок. Хотелось бы к каждой приехать вовремя.
– Конечный пункт? Если не секрет.
– Нет, не секрет. Конечным железнодорожным у нас сегодня будет Марсель. Он же будет и начальным. Из Марселя я и еще три мои подруги из глубокого-глубокого детства (мы знаем друг дружку с первого класса, можно сказать, всю жизнь) отправляемся в морской круиз по Средиземноморью. Так мы решили отпраздновать наш юбилей. Пятидесятилетие дружбы… Мы будем шутить, смеяться, радоваться тому, что мы вместе. Мы будем пить вино, есть шоколад и пирожные, смотреть на закаты, восторгаться дельфинами, и вспоминать… вспоминать… вспоминать…
– Вау. Молодцы старушки. Я тоже так хочу.
– Вы, молодой человек, еще слишком молоды, чтоб вспоминать. Вам пока еще только мечтать полагается…
День 2
Генуя
– Вот, сбылась мечта идиотки, – говорю я, плюхаясь в шезлонг, – сколько ж лет я мечтала об этом моменте? Момент начался еще вчера, но после бурной встречи с подругами, поездок – сначала Лондон-Париж, там переезд на Лионский вокзал, потом на поезде Париж-Марсель и загрузки на лайнер – сил ни думать, ни тем более писать не было. С юных лет, еще со школы, когда я впервые прочитала «Кентерберийские рассказы» Джеффри Чосера, жанр «рассказы путников» запал в душу. Думаю, что наше путешествие и истории моих подруг могут если не составить конкуренцию знаменитой книге, то продолжить традицию.
* * *
Мы сидим на верхней правой палубе нашего красавца-лайнера. Мы – это три «разведёнки» и одна вдова: то, к чему мы пришли, пройдя, как говорится, «большую часть пути». Про себя я уже рассказала, а остальные – вот они: Натали живет в Стокгольме одна (или я чего-то не знаю – выясним); Динка как была москвичкой, так ею и осталась, но развелась, муж умер уже после развода. Имеется сын Лёшка 34-х лет. Не мальчик уже, но пока женщины лучше мамы не нашел и живут они вдвоем; Нино – наша грузинская княжна. Родители обрусели, жили в Москве. А потом вдруг спохватились и все-таки выдали нашу Нино замуж за «правильного» грузина в Тбилиси. Мы боялись, она руки на себя наложит. В Москве и школа, и институт, а она в глушь, в ссылку, да еще по родительскому сговору. А оно вот как бывает – из нас из всех у нее самый крепкий брак оказался. К сожалению, с несчастным концом.
* * *
Столики и шезлонги расставлены амфитеатром в сторону запада. Официанты в белых коротких курточках, белых перчатках и галстуках-бабочках все одного роста и на одно лицо – молодые малайзийские ребята. Они, как маленькие легкие птички, неслышно и удивительно грациозно движутся между столиками, разнося коктейли и мини-закусочки в один укус. Накидывают пледы на плечи и колени дам.
– Какие же они хорошенькие, прямо куколки, – комментирует Дина, глядя вслед одному из них. – А ты все еще замечаешь молоденьких и хорошеньких, – с язвой в голосе в разговор вступает Натали. – Ну, до некоторой степени, да. Я единственная из вас всех, у которой в доме всё еще живет молодой человек. – А по мне, что молоденькие, что старенькие, – холодно комментирую я, – у всех центр тяжести балансирует на третьей ноге. Выше нее ни ум, ни чувства не поднимаются. – Девочки, – Нино встает, складывает плед и аккуратно кладет его на спинку кресла, – что-то я сегодня приустала. Вы сейчас опять начнете мужиков чихвостить, а у меня еще рана не совсем зажила. Так что я пойду, прилягу. Мы пытаемся её удержать: «Как же так, а любоваться закатом… а выпить, а расслабиться…», – но она явно не настроена на наше злословие.
– Маш, так тоже нельзя. Что ты сразу начинаешь. Ты, мы – сильно обожглись, но это не значит, что вот прямо всех надо под одну гребёнку стричь. У Нино другая ситуация. Овдоветь – это тебе не развестись, – Натали пытается заступиться за Нино, – у них действительно все было по-другому. И жили бы счастливо, и внуков на море в Батуми возили, если бы не та авария. Ты же знаешь. Это ужасная трагедия. – Согласна, не хотела портить наш праздник и прямо с этого начинать путешествие. Для того и поехала, чтобы отпустило, а вот видишь, так глубоко сидит, не могу скинуть.
– О, а вот и новая порция напитков на подходе, – замечаю я.
– Нere, here, please1, – Дина машет рукой официанту. – Натали, а расскажи-ка нам поподробнее свою историю. До меня она доходила как-то обрывками и не в хронологии.
– История долгая, с чего начать?
– А куда нам спешить?! Начинай с начала!
Сколько помню Наташку, она всегда была похожа на ирландку. Волосы – рыжие кудри, лицо обсыпано веснушками, белесо-желтые, длиннющие, как у теленка, ресницы. Но, если у типичных наследниц викингов все яркое, зовущее, то у Натали краски были приглушены. Как будто мать-природа сделала ее по подобию северных дев, а потом раздумала и слегка припудрила. Натали рано рассмотрела в зеркале свою необычную красоту и всячески, часто довольно экстравагантно, ее подчеркивала. Ну, да ей сам бог велел. Выучилась на модельера, работала ассистентом у самого Зайцева. Вечно рыскала по комиссионкам и старьевщикам. Скупала на рынках у бабулек чудом сохранившиеся шубы, шапки. Кроила, комбинировала и являлась на очередную вечеринку то в рыжей лисьей шубе до пола, то в гусарских ботфортах (каким-то непонятным образом списанных с «Мосфильма») и в замшевых тирольских шортах поверх толстых цветных колготок, а то и без шортов, но в длинной мужской белой сорочке, самостоятельно расписанной редкими тогда несмываемыми фломастерами и подпоясанной чем-то непонятным. Свои непомерно длинные ресницы она густо красила тушью «Ленинград». Мое поколение еще помнит брусок черной ваксы за 55 копеек, в который нужно было плюнуть, растереть крошечной щеточкой и наносить на ресницы снизу вверх, снизу вверх. Не дай бог попасть в глаз. При всей «шумности» ее образа она была девственно целомудренна. То, что Саид запал на нее с первого взгляда, не удивляло никого, но то, что она ответила ему взаимностью, было полной неожиданностью. Она – богемная штучка. Коренная москвичка. Семья, правда, распалась, и отец ушел к другой, но Лидия Ивановна, Наташкина мама, была хоть и простым бухгалтером, но в Малом театре, и тоже по-своему была женщиной привлекательной, с широкими взглядами на жизнь и весьма интеллектуальными знакомствами. Он же – иранский студент сельскохозяйственной академии им. Тимирязева. Что к этому добавить? Только то, что приехал наш Саид в Союз учиться на мелиоратора по путевке компартии Ирана. Лед и пламя, белый лебедь и пингвин. Что могло быть у них общего?
Ни общих интересов, ни сексуальной химии, которая бросает в страсть абсолютно чуждых людей, а что-то ими одними уловленное и нежно несомое. Два года они ходили, держась за ручку, и даже, кажется, не целовались, но оба светились каким-то внутренним светом. Расписались ближе к его защите. Тихо оформились исключительно для официальной стороны этого дела. Свадьбу оставили на потом, когда его родители смогут оформить визы. И тут случилось непредсказуемое. Иранский шах Мохаммед Пехлеви (кажется, так его звали), весь из себя такой прогрессивный и прозападный, вдруг решил, что в его таком продвинутом иранском королевстве «коммунистическая зараза» на фиг не нужна, и запретил въезд всем своим бывшим гражданам и даже некоторым дипломатам, тем, кто представлял его в странах так называемой «народной демократии». И стал наш Саид «persona non grata». Он еще какое-то время продержался на приглашениях жены, а потом уже наши стали на него наезжать – либо бери советское гражданство, либо – good bye. Для good bye он почему-то выбрал Швецию. Что уж там мелиорировать в Швеции – не знаю. Думаю, к тому времени там собралась довольно большая иранская диаспора и ему помогли найти работу. Как только он обустроился, Натали уехала вдогонку. Мы иногда писали друг другу, она всегда звонила, когда приезжала навестить маму. Последний раз случайно столкнулись в Шереметьево. Она с девочкой на руках и маленьким чемоданчиком. Ресницы не накрашены, бледная и усталая. Только успела сказать, что везет мамин прах захоронить, а в подробности мы и не вдавались. Я была совсем в другой тональности. Чемоданы, баулы, коробки. Мы с Питером только расписались, улетали к нему в Лондон. С Натали мы вроде бы и поселились недалеко друг от друга, а как-то отдалились. У каждой своя жизнь, свои тараканы. Подробности узнавали уже из третьих рук.
– Нат, так как же все-таки сложилось у тебя? – мы снимаем предлагаемые бокалы с подноса.
