Катя, ездившая к бабке с дедом каждый год, сразу после сессии, когда зимние новогодние родственники уже уехали, а летние отпускные ещё не приехали, поддалась, наконец-то, на уговоры подруги взять её с собой. Оленьке, выезжающей из города только с родителями на дачу, давно мечталось побывать в деревне, о которой столько всего рассказывала Катя.
Удивило её немного, что мама отпустила её без уговоров и будто даже рада была немного от того, что она, Оленька, уезжает.
Кровать заскрипела, дед во сне что-то пробурчал и перестал храпеть.
Вспомнилось Оленьке, как спросила Катя про чёрного Тишку. Баба Настя, сказала, что принесла его Муська ещё летом, а внучата попросили оставить. Котов баба Настя не любила: что от них толку? Оставляла только кошек. Их в избе было две: мать звали Серкой, а дочку Муськой. Старая Серка видно совсем плохо стала слышать, сидела летом под колесами у Генкиной машины, он и придавил её случайно. Мордочка у неё была теперь перекошена на один бок. И от этого казалось, что она всегда ухмыляется. Дед, возмущаясь, рассказывал про бабушку: «Три месяца с ней шоркалась: та же жрать ничего не могла, так она её и к ветеринару в город возила, и уколы сама колола и с пипетки её выкармливала».
А про Тишку бабушка Настя сказала:
– Гадит везде, паскуда. Нарушать его надо.
И на вырвавшийся у Оленьки вопрос: «Как нарушать?» – показалось ей, что с лёгкой какой-то усмешкой баба Настя ответила:
– Ясно как. А коли добрая такая, забирай себе, в город.
Никак не могла понять Оленька, почему молодого здорового Тишку бабушке не жалко, а старую Серку, которой и жить-то осталось всего ничего, она пожалела.
Глава 5
Проснулась Оленька за полдень. Блаженно потянулась.
Баба Настя за стенкой выговаривала:
– Не пущу! Никуда не пойдёшь! Ты ко мне приехала иль хвостом вертеть?
– Тише. Оленьку разбудишь.
– Я не сплю, – произнесла Оля.
Катя тут же бросилась к ней.
– Завтрак кто-то уже проспал.
Оленька заметила, как чисто стало в доме. У бабушки Насти и так было уютно, но Катя, и когда успела, намыла клеёнку в кухне, оттёрла плиту, полазила по углам, надраила полы, сняла все половики. Лежали они теперь на крыльце, вытряхнутые.
Вспомнилось Оленьке, как вернувшись однажды с дачи, не узнали они собственную кухню. Братова пассия, переехавшая к ним за неделю до этого, навела там порядок: вынесла на помойку лежавший ещё с рождения Оленьки прилипший к полу ковёр, и вместо него выделялось теперь под овальным большим их столом невыцветшее пятно линолеума, серенькую в мелких цветочках льняную скатерть, подаренную родителям на 20-летие свадьбы, сменила на новую, современную: зато пачкаться не будет.
Мама ушла тогда в ванную, включила воду, и Оленька знала, что она там плачет. А Костина пассия сказала, что пальцем больше не пошевелит в этом доме.
Но не удержалась всё-таки, и ремонт в братовой, а теперь их совместной комнате к рождению близнецов всё-таки сделала, а больше и вправду ничего не трогала.
Вечером остановилась у дома машина. Как ни умоляла баба Настя Катю остаться дома: «Ты к кому приехала, к ним, гулять, или к бабке родной?», как ни грозилась: «Уйдёшь, можешь даже не возвращаться, забирай свои чемоданы к чёртовой матери», они всё-таки отправились в какую-то дальнюю деревню, в нескольких километрах от города, где стоял железнодорожный вокзал, на который они вчера приехали.
Там уже ждала их в холодном каком-то доме молодёжь. И предусмотрительно взятая Катей не только водка, но и закуска, банка солёных огурцов и кусок пирога с капустой оказались весьма кстати, потому что на всём-то столе и стояло только: маленький круглый заварной чайничек и конфеты для девочек. А мальчики, выпивши из этого чайничка, занюхивали девичьими волосами.
То, что было в чайнике, Катя запретила Оленьке сразу: «Свалишься и не встанешь».
А Оленьке очень хотелось. И, в конце концов, пока Катя с местным Казановой, рискуя задеть кого-нибудь своими длинными ногами, выплясывала канкан, какой-то короткостриженый парень протянул Оленьке эмалированную, с отколотой ручкой кружку, с прозрачной водицей на дне. Выпив обжигающую эту жидкость, нисколечко она не опьянела, а только стало ей ещё беспечнее и счастливей. А когда все засобирались на дискотеку, и Катя потрясла её за плечо, сказав, что все одеты и ждут только её, Оленька попыталась встать и не смогла. Ноги не слушались.
– О! Да ты, девонька, в зюзю.
– Незюзяваяя, – сказала Оля и выпала из реальности.
Глава 6
Подняв тяжёлую с молоточками внутри голову, сквозь щёлку в жёлтой занавеси Оленька увидела, как бесшумно прошла на кухню и села на стул сгорбленная, как-то вдруг постаревшая баба Настя.
Лежала Оля в джинсах и свитере поверх одеяла.
Голова гудела.
– Катя, – позвала тихо.
– Вышла вся твоя Катя! – бабушка Настя, словно болванчик, покачала головой.
Тикали часы. Оленька не помнила, что было вчера: кто-то помогал ей надеть сапоги, потом, очнувшись в машине на заднем сиденье, она увидела бритый затылок белобрысого молодого водителя и снова заснула.
Почему была она в машине одна? Неужели так вот возможно: не помнить целый кусок своей жизни?
Где же Катя? Если бы с ней случилось что-то серьёзное, баба Настя сразу бы ей сказала. Баба Настя выгнала бы её из дома. Зачем она им теперь?
Надо спросить у деда. Оленька встала и, пройдя вдоль печки, приоткрыла занавеску в залу. Дед сидел за столом, на своём всегдашнем месте. Голова его была запрокинута, глаза прищурены, отвисшая челюсть обнажала беззубый рот. Он был недвижен. Чёрно-белые портреты смотрели со стен на Оленьку, будто укоряя её за что-то. Оленька прислушалась. Показалось ей, что дед не дышит.
Но нет. Дыхание его было сбивчивым и таким громким, что она удивилась, как не услышала его сразу. Оно шло откуда-то сбоку.
Оленька обернулась и… вскрикнула. Сзади неё стояла бабушка Настя.
– Чё орёшь, как резаная, – устало произнесла она. – Спит он так, с открытыми глазами. Уж много лет как.
Выглядела баба Настя такой осунувшейся, что Оленька даже за неё испугалась. Она решила, что спросит про Катю позже. Может, и лучше ей, Оленьке, пока не знать…
Баба Настя взялась за вёдра, и Оленька вызвалась ей помочь.
– Фуфайку надень!
– Да что вы, я так, недалеко ведь!
Колодец был один на деревню, метрах в пятидесяти от дома. Баба Настя разрешила ей покрутить за четыре пальца-бруска ворот и поднять приделанное к железной цепи ведро. Тёмная глубокая вода смотрела снизу на Оленьку. Дышала всё-так же шумно, с присвистом, бабушка Настя. Она легонько постучала по спине задумавшуюся, застывшую на месте Оленьку. Оленька вздрогнула, отпустила ворот, и ведро с грохотом полетело вниз.
– Что ж с тобой, девонька, делать! Съесть тебя, что ли?
Оленька посмотрела в колодец.
– Да шучу я, шучу! Что ж ты пугливая какая!
Бабушка Настя наполнила вёдра, и вместе они донесли их до дома. Оленька – в ярком жёлтом пуховике, зелёной с помпоном шапочке и замшевых коричневых сапожках. Баба Настя – в болотного цвета платке, фуфайке и валенках.
К ужину дед проснулся.
Ели молча.
Глядя на Оленьку, жадно глотающую обжигающие, только из печки кислые щи, баба Настя спросила:
– Ты, девонька, хоть понимаешь, как тебе повезло-то? Ничему-то вас жизнь не учит!
Оленька промолчала.
Когда бабушка Настя снова ушла куда-то, подобревший после обеда дед лукаво спросил Оленьку:
– Совсем ничего не помнишь?
Оленька виновато улыбнулась.
Дед достал из-под круглой сахарницы сложенный вдвое листок в клеточку, протянул его Оленьке.
Это была записка:
«Бабулечка, знаю, ты всё равно выпытаешь, так что признаюсь сама. Я сломала ногу. Не переживай, перелом незначительный (говорю тебе как доктор). Отдай Славке (это такой славный мальчик, который привезёт вам Оленьку) мою сумочку. Там паспорт и полис для больницы. Вы только не волнуйтесь! Олю берегите. 26-го нам уезжать. Генка отвезёт её в город. Попробую вырваться. Позвоню как смогу. Бабулечка, ты уж прикрой меня перед дедом и прости. Целую тебя. Твоя Катя».
Как Катя сломала ногу, дед не знал, но, как говорится, «если столько пить, немудрено». Оленьку доставил домой этот самый Славка, повезло ещё, что «парень приличный оказался и не воспользовался, как говорится».
Оленька опустила глаза.
И вдруг вспомнила, что у неё был сотовый. Толку, конечно, мало, связь здесь ловила через пень-колоду и то не везде, ближайшее место – около будки с Набатом, недалеко от бани. Оттуда и пыталась Оленька дозвониться до мамы в первый день со своего, как говорила Катя, доисторического аппарата. И если бы Катя, видя её отчаяние, не дала бы ей тогда своего телефона, не знала бы Оленька, что и делать.
Только не было теперь Кати рядом. И телефона Оленькиного тоже нигде не оказалось. В кармане куртки лежал только какой-то клочок бумаги. Она помнила, что брала телефон с собой.
Блин. Неужели она его там забыла?
– Дедушка Лёня, у вас телефон есть?
– На кой он мне? У бабки вон есть, Катька подарила.
– А где она?
– Да шут её знает.
Оля накинула куртку и выбежала на улицу.
Снег больше не шёл. Свет горел в одном окне, и Оленька подумала, что не знает, кто живёт за стенами этих домов. Ей срочно надо было позвонить Кате. Она не может здесь оставаться. Поедет в город, будет жить в больнице. Хоть на полу, лишь бы с Катей.
А если это ложь? Если Катя не в больнице? Хотя, на записке был её почерк.
Оленька вышла на дорогу и позвала бабу Настю.
Никто не отозвался.
Из трубы ветхого дома-гриба, того самого, перед которым остановились они в первый, казавшийся теперь таким далёким день, шёл дым. Оленька подошла ближе, ветер забрался под куртку, и ей показалось, что пахнуло какой-то сладковатой травой. Этот запах был ей откуда-то знаком. Он не нравился ей. Она подняла голову. За забитым крест-накрест окном кто-то ходил со свечой в руках. Оленьке стало зябко, чем-то нежилым повеяло на неё. Испугавшись, побежала она обратно, в Катину избу, к разговорчивому живому деду.
Он сидел на своём всегдашнем стуле и слушал радио. Оленьку он не заметил, и она тихонько прошла в свою комнату.
Телефон так и не нашёлся, и Оленька не знала, куда себя деть. Она решила отыскать Тишку, но его нигде не было. Из книг стояли у бабушки в ряд любовные романы, их Оленька не читала. Она взялась за привезённую втихаря от Кати «Руслана и Людмилу», заданную им по русской литературе в Институте культуры.
Вернулась баба Настя, сняла фуфайку, мельком взглянула на читающую Оленьку.
Оленька вышла к ней:
– Бабушка Настя, вы моего телефона не видели?
– Видела. Скажи спасибо кавалеру своему. Так бы и остался в машине.
– Вы мне его отдайте, пожалуйста! – попросила Оленька.
– Кого?
– Телефон.
– Телефон-то? Отдам. Завтра. Неча людей по ночам беспокоить.
И задёрнув занавесь в залу, баба Настя скомандовала:
– Ночь уже. Спать пора.
Оленька проголодалась. Хоть бы кружку горячего чая. Но дед еды не просил, и ей пришлось лечь голодной.
Глава 7
Бабка с дедом о чём-то шептались. Ей послышалось даже, что бабушка Настя смеялась, а дед уговаривал её: «Ну дай хоть подержаться». Оленьке хотелось сказать им, что это неприлично, что она вообще-то в соседней комнате, и ещё подумала она, что её мама и папа, намного моложе дедушки Лёни и бабушки Насти, давно уже спали отдельно. Оленька накрыла свою светлую головку подушкой, чтобы ничего не слышать, и заплакала. Она хотела бы думать о Кате, но, к стыду своему, почти за неё не переживала. Катя -выберется, она и не в такие переделки попадала, а вот Оленька… Вдруг с Катей что-то случится, и она, Оленька, никогда-никогда не вернётся домой.
Вспомнила она, что так и не пришёл Тишка. Неужели баба Настя его всё-таки нарушила? Ей теперь стыдно за это перед ней, Оленькой, потому и так груба она с ней.
Никто и никогда не относился к ней так. Все её любили. Когда ей было года три, мама взяла её с собой на рынок. Оленька помнила, что как только они зашли, все продавцы стали смотреть на них, и кто-то сказал, что она – солнышко, а мама застеснялась и, ничего не купив, пошла к выходу. Но один мужчина догнал их и подарил им дыню. Мама не хотела её брать, но он со словами «как может такой красивый девочка быть?», всё-таки сунул эту дыню ей в руки.
Мама сказала отцу и брату, что дыню подарил дальний родственник, которого она, как когда-то много лет назад отца, устроила к себе в пекарню водителем. Мама работала там бухгалтером, и у неё были связи. Ели дыню несколько дней.
Оленька потом просилась на рынок, но мама её с собой больше не брала.
Почему же баба Настя её невзлюбила? Неужели из-за Тишки?
А может, и вовсе нет никакого Тишки, и вся эта деревня… другая? Оленька пожалела теперь, что, в отличие от Кати, не читала фантастики. Что если существует в мире несколько Горбунков, и после того глотка из фарфорового чайничка затянуло Оленьку в какую-то параллельную реальность? Катя осталась в том прежнем земном мире, там, где дедушка Лёня рассказывает смешные истории, и все смеются, и Оленька тоже смеётся. Только это совсем другая Оленька. Та Оленька ненастоящая, но никто этого не замечает.