Андрей Мартьянов
Творцы апокрифов
Глава вторая
Привет из дома
Тур, Аквитания.
16 сентября 1189 года, день.
Вопреки мрачным ожиданиям Гая, Дугал вполне серьезно отнесся к его обещанию, данному святому отцу, и даже заявил, что сам хотел предложить сходить взглянуть на собор – мол, ему не раз доводилось слышать восторженные речи о красоте и величественности этого сооружения. А река (точнее, реки), пристани и корабли за утро никуда не денутся.
Говорливые подчиненные мэтра Барди, вставшие, похоже, с первыми лучами солнца, если не раньше, их многочисленные лошади и три фургона, громыхавших огромными колесами по камням, заполнили весь обширный двор гостиницы. Гай только сейчас узнал ее название – «Золотой кочет». Для наглядности рядом с ярко размалеванной вывеской болтался вырезанный из медного листа петушок с разинутым клювом и встопорщенным хвостом.
– Гайс – дело серьезное, – повторил Мак-Лауд, и, не дожидаясь расспросов Гая о непонятном слове, пояснил: – Гайс – это клятва или зарок, которые непременно надо выполнить, не то лишишься удачи вместе с головой. Такую клятву чаще дают самому себе, иногда другу или родичам, случается, что гайс накладывается на кого-нибудь, как плата за услугу или в наказание… Смотри, Злюка пытается испортить настроение мэтру Барди.
Сварливая мистрисс Изабелла в самом деле стояла рядом с хозяином обоза, грузным, начинающим лысеть человеком средних лет в темной одежде, настойчиво ему что-то втолковывая. Маленькие глазки торговца, похожие на две черные ягоды, неотрывно следили за тем, как первый фургон выезжает на улицу, и, казалось, его нисколько не интересовали слова девушки. Обиженная невниманием Изабелла повысила голос, Барди досадливо покачал головой и отмахнулся.
Девушка сердито нахмурилась, подобрала юбки и направилась к конюшне, умело лавируя среди людского столпотворения. Там ее ждали: человек, закутанный в неприметный серый плащ с низко надвинутым капюшоном и державший в поводу двух оседланных лошадей. Изабелла обменялась с ним парой коротких фраз, указывая на мэтра Барди, незнакомец согласно кивнул и помог ей взобраться в седло.
– Я думал, у нее штаны под юбкой и сейчас она усядется по-мужски, – с коротким смешком заметил Мак-Лауд, расположившийся на широких перилах гостиничного крыльца. Гай кивнул – подобная особа, конечно, в жизни не станет ездить, как полагается благовоспитанной молодой даме, то есть на крупе лошади позади грума или родственника. Мистрисс Изабелла и ее манеры все больше и больше раздражали сэра Гисборна, хотя к этому не имелось никаких оснований. Какое, спрашивается, дело благородному дворянину до невоспитанной девчонки-торговки? Обоз вот-вот покинет гостиницу, отправившись своим путем на юг, и рыцарям из Англии вряд ли доведется еще раз встретить мэтра Барди или его спутников…
– Идем, – не слишком вежливо ткнул задумавшегося компаньона Дугал. Гай поднял голову, узрев пустой двор со следами железных ободьев колес и кучками лошадиного помета, да раскачивающийся кожаный полог последнего из фургонов. Нет больше поводов для беспокойства. Рыжая крикливая девица появилась на миг и сгинула в неизвестности. Не такова ли вся человеческая жизнь, подобная цепи кратких встреч в недолгом странствии от рождения к смерти?
Двум заезжим рыцарям не понадобилось расспрашивать, как пройти к главной достопримечательности города – башни расположенного поблизости от Луары собора виднелись издалека, поднимаясь над городскими крышами и устремляясь к чистому осеннему небу. Конечно, этот собор имел мало общего с той церковью, что стояла здесь во времена святого Мартина, то есть более шести с лишним веков назад. Храм и примыкавшие к нему здания аббатства не раз перестраивали, расширяли, украшали, так что сейчас они без преувеличения походили на застывший в камне гимн во славу Божию. На стены собора пошел местный гранит, желтоватый, с вкраплениями серых и красных прожилок. В солнечные дни, подобные сегодняшнему, он казался слабо светящимся изнутри.
Первоначально монастырь возвели у самых границ города, но за несколько сотен лет Тур разросся, поглотив свои бывшие предместья, и владение святого Мартина теперь стало частью городских кварталов. От мирской суеты его по-прежнему отделяла высокая побеленная стена с ровным рядом мелких зубцов по верху и полоса свободного пространства, не застроенного домами, похожего на символическую границу, отмеченную рядом темно-зеленых старых тисов. Ее целостность нарушали только тяжелые, окованные полосами железа ворота. Створки стояли закрытыми, однако маленькая приоткрытая калитка доказывала, что здесь рады как постоянным прихожанам, так и гостям.
Гай остановился, не решаясь идти дальше и с неохотой признаваясь себе, что ему отчасти страшновато. Конечно, он не так уж сильно виноват, у него есть оправдание – он торопился на помощь архиепископу Клиффорду, он честно выполнил епитимью, наложенную на него настоятелем Дуврской обители святого Мартина…
Почему-то ужасно не хотелось дергать за позеленевшее бронзовое кольцо и входить.
– Напомни мне как-нибудь, чтобы я рассказал про человека, решившего обмануть судьбу и не выполнить своего гайса, – подал голос Мак-Лауд, с откровенным злорадством взиравший на мучения компаньона. – Ладно, давай я зайду и разузнаю, пустят ли нас.
Он отодвинул Гая в сторону и, наклонив голову, проскочил в низкую калитку, зацепив рукоятью длинного меча за ободверину. Сэр Гисборн остался снаружи, чувствуя на себе недоуменно-вопросительные взгляды проходивших мимо горожан и злясь на самого себя за невовремя проснувшуюся нерешительность. Обычно он никогда не колебался, но нынешний случай, надо признать, в корне отличался от прочих.
Дугал, к счастью, отсутствовал недолго. Вернее, он почти сразу распахнул калитку пошире и призывно махнул Гаю. Не чувствуя под собой ног, ноттингамский рыцарь сделал несколько шагов и сам не заметил, как оказался внутри пределов Турского аббатства. Мак-Лауд, вопросительно глянув на спутника, внезапно проявил несвойственное ему человеколюбие и занялся переговорами со словоохотливым братом привратником, немолодым уже человеком в потрепанной черной рясе. К концу их беседы Гай несколько очнулся, даже найдя в себе силы оглядеться по сторонам и прислушаться.
Выяснилось, что благородным господам из Англии, решившим по пути в Святую землю посетить знаменитую обитель, ни в коей мере не возбраняется зайти в храм для поклонения тщательно оберегаемой вот уже шесть сотен лет реликвии – плащанице святого Мартина. Сам привратник, к сожалению, не может отлучиться со своего места, дабы проводить их, но в соборе обязательно встретится кто-нибудь из братии, кто сумеет подробно ответить на вопросы гостей и, если у них появится такое желание, показать все, достойное внимания. Брат привратник не мог с уверенностью пообещать, что милордам рыцарям удастся повидать отца аббата, но, если их дело настолько неотложное и важное, то… Все может быть.
Дугал, заговорщицки понизив голос, назвал какое-то странно прозвучавшее для Гая имя и осведомился, сохранилась ли могила этого человека. Привратник торопливо закивал и, кажется, даже слегка обиделся подобному вопросу. Мак-Лауд коротко поблагодарил, заодно перебросив обрадованному сторожу ярко блеснувшую монетку, и компаньоны зашагали по вымощенному мелкими светлыми камнями внутреннему двору.
Чтобы попасть к главному входу в храм, как объяснил привратник, требовалось обойти братский корпус – приземистое здание серого камня с рядами крохотных окон под нависающим карнизом красно-коричневой черепичной крыши. Торжественность и спокойствие этих вырванных из суеты городской жизни мест, казалось, разлитые в воздухе, подействовали не только на начавшего успокаиваться Гая, но и на его попутчика. Во всяком случае, с его физиономии исчезло постоянное слегка насмешливое выражение, сменившись чем-то, весьма похожим на глубокую задумчивость. Сэру Гисборну иногда начинало мерещиться, что в его странноватом знакомом живет два человека: один – Дугал из клана Лаудов, неугомонный задира, пьяница и бабник, а второй… Второй гораздо умнее и мудрее всей их компании, и, как положено мудрецу, чаще предпочитает хранить молчание.
Они свернули за угол и разом остановились. Перед ними возвышался Турский собор, бледно-золотистый, с взлетающими над землей двумя квадратными башнями колоколен, статуями в нишах и изящно вытянутой вверх аркой портала. Над ней в радужных витражах идеально круглого окна-розетки играли лучи полуденного осеннего солнца.
Гай хотел что-то сказать, но внезапно обнаружил, что не может найти подходящих слов. Кроме того, его вновь разобрали тревожные предчувствия – вдруг его вина гораздо больше, чем он полагает? Вдруг святой решит, что такому закоснелому грешнику, как Гай Гисборн из Ноттингама, не место в благочестивой обители и не положено никакого прощения?
– Красиво, – нарушил мирную тишину Мак-Лауд, однако в его голосе не слышалось особенного восхищения. – Одного только не могу понять: неужели Господу на самом деле угодны все эти каменные громадины, облепленные внутри золотом? Здесь еще ничего, а в Италии как построят собор, так не разберешься – то ли во имя Божье, то ли ради того, чтобы перещеголять соседний город… Отец Колумбан прекрасно обходится без всей этой роскоши, и мне кажется, он намного ближе к Небесам, чем здешние монахи. Наш священник из Гленн-Финнан, отец Беуно, с трудом связывал пару слов на латыни, а люди со всей округи шли к нему со своими горестями и радостями. Он жил в часовне, построенной моими предками лет двести назад, и никому не приходило в голову снести ее, чтобы соорудить взамен что-нибудь эдакое… Интересно, во сколько обходится здешним горожанам содержание такого великолепия?
– Ты бы попридержал язык, – раздраженно бросил сэр Гисборн. – Рассуждаешь, как настоящий язычник, прости Господи. Или в вашем захолустье все такие? Храм есть отражение Дома Всевышнего на бренной земле, ему надлежит поражать человеческое воображение и радовать глаз…
– Да знаю я! – перебил Дугал. – Только все равно это как-то неправильно. Что, чем больше в городе или в стране соборов, тем благосклоннее Господь?
– Замолчишь ты наконец? – уже всерьез рассердился Гай. – Не мели чушь, а? Сам знаешь, за подобные речи по головке не погладят. Где ты наслушался таких гадостей?
– Сам додумался, – Мак-Лауд наконец умолк, благо они уже поднялись по широким ступеням, слегка вытершимся в центре, и подошли к дверям собора – высоким, из темно-красного дерева, покрытым резьбой и украшенным позолотой. – Иди, выполняй обет, только не позволяй задурить себе голову. Я приду попозже.
– Ты куда? – несколько опешил сэр Гисборн, потому что компаньон явно вознамерился улизнуть.
– У тебя дела, и у меня дела, – туманно отозвался Дугал, уже успевший преодолеть половину лестницы. Гай с легким недоумением проследил, как шотландец остановил пересекавшего двор монаха и что-то у него спросил. Получив ответ, Мак-Лауд целеустремленно зашагал к северному приделу, свернул за угол собора и пропал.
– Дела у него, – повторил сэр Гисборн и, потянув на себя тяжелое литое кольцо, с некоторым усилием отодвинул толстую дверную створку. – Варвар варваром, а туда же – умствует…
Над городом поплыл долгий тягучий звон бронзового колокола, отмечавшего наступление полудня, или как его называли по монашескому уставу, часа шестого.
* * *
В аббатстве Гай пробыл несколько дольше, чем ожидал – почти до девятого часа. Ему повезло: отец настоятель, узнав о просьбе заезжего рыцаря, милостиво согласился уделить немного своего драгоценного времени. Хотя сэр Гисборн, не обладавший даром рассказчика, старался говорить как можно короче, опуская кой-какие малозначащие частности, история прибытия нового архиепископа Кентерберийского в Англию все равно чрезмерно затянулась. Известие о смене власти и казни канцлера Лоншана, конечно, уже добралось до Тура вместе с королевскими гонцами и опережающей ветер молвой, однако настоятель не мог не воспользоваться чудесно представившейся возможностью разузнать подробности из уст очевидца событий в далекой Британии.
К концу повествования Гай слегка взмок и чувствовал себя так, будто пару раз обежал вокруг Тура в полном боевом снаряжении. Однако его усилия получили неожиданное вознаграждение: аббат, выслушав печальную исповедь рыцаря из Ноттингама и побарабанив пальцами по столу, рассудил, что сэр Гисборн достаточно наказан за свои прегрешения. В сущности, его вина заключалась только в излишней горячности (впрочем, вполне оправданной, ибо он действовал во спасение служителя Господня) и вполне искупается его нынешним намерением отправиться в Святую землю. Если же добавить к этому искреннее покаяние мессира Гая и умеренное пожертвование в пользу прихода Святого Мартина, то щекотливое дело о невольном осквернении останков святого можно считать разрешенным ко всеобщему удовлетворению.
Вдобавок отец настоятель посоветовал будущему крестоносцу по дороге к Марселю или в самой столице Прованса наведаться в любую церковь и освятить имеющееся оружие. От досады Гай едва не хлопнул себя по лбу: как он не догадался сделать это еще в Лондоне или, на худой конец, в Фармере! Совсем из головы вылетело! Мессир Клиффорд или отец Колумбан наверняка бы не отказались провести церемонию! Сталь в умелых руках, конечно, хороша сама по себе, но если ее облагородит и укрепит благословение…
В Ноттингаме родные и друзья частенько посмеивались над наследником семейства Гисборнов: мол, нетрудно догадаться, о чем тот думает – любая появившаяся мысль немедля отражается на физиономии. Сейчас, видимо, случилось то же самое, ибо турский аббат с легкой улыбкой заметил, что с удовольствием выполнит ритуал освещения, и, пожалуй, сделает это незамедлительно.
– Я не один, – вспомнил о своем попутчике Гай. – Можно ли моему спутнику тоже принять участие?
Аббат кивнул, сэр Гисборн мысленно возликовал, искренне надеясь, что ему не придется обыскивать монастырь в поисках отправившегося неведомо куда шотландца. Однако Мак-Лауд, завершив таинственные «дела», как и обещал, терпеливо дожидался компаньона, обосновавшись на каменной скамье неподалеку от входа в собор. Отсюда он прекрасно видел как полутемный неф с рядами скамей и тускло поблескивающее золото алтаря и вычурной огромной дарохранительницы с полуистлевшим лоскутом некогда светло-серой ткани внутри, так и часть обширного двора перед храмом. Невозмутимо оглядев взъерошенного Гая, он одобрительно заметил:
– Вот теперь ты похож на человека. Исполнил?
– Не совсем… – сэр Гисборн перевел дыхание. – Вставай! Здешний настоятель согласился освятить наше оружие.
– Для начала совсем неплохо, – пробормотал Дугал, несколькими привычными движениями ослабляя застежки широкого кожаного ремня-перевязи, чтобы стащить ее через голову. Гая всегда удивляла горская традиция: носить мечи не на полагающемся им по всем законам месте, то есть у левого бедра, а за спиной. Вдобавок он полагал шотландскую клеймору не слишком удобной, чрезмерно длинной и тяжелой.
Заблуждения бесследно развеялись в тот день, когда сэр Гисборн самоуверенно решил последовать примеру Мишеля де Фармера, уже получившего свою ежедневную трепку, и предложить Мак-Лауду сразиться. Просто так, для удовольствия.
На ошибках учатся. В первый миг Гай понял, что его наставник в науке мечного боя совершенно не подготовил его к подобным схваткам. Во второй – лишился клинка, выбитого приемом, оставшимся доселе неизвестным создателям трактатов по военному делу, позорно шлепнулся на траву под откровенное хихиканье Мишеля, да так и остался лежать, сипя отбитыми в падении легкими.
– Историческая справедливость восстановлена, – вполголоса заметил Гунтер, оруженосец Фармера-младшего. Гай не понял, что тот имел в виду.
С трудом усевшийся милорд Гисборн накрепко усвоил две вещи. Первую: никогда больше всерьез не связываться с шотландцем; и вторую – надлежит обязательно вернуть нанесенный удар, причем с лихвой. К клейморе же Гай начал испытывать нечто вроде невольного почтения и все чаще раздумывал о том, не попросить ли Дугала поделиться частичкой столь богатого опыта. Мак-Лауд вряд ли откажет, особенно когда сообразит, что получает отличную возможность безнаказанно шпынять английского рыцаря…
– Спишь или опять размышляешь об умном? – едко осведомился низкий голос, слегка растягивавший слова. – Нехорошо заставлять себя ждать.
От неожиданности Гай резко мотнул головой, беззвучно выругал себя за привычку задумываться в самый неподходящий момент, и, не отвечая, зашагал по широкому проходу между скамей. Позади мягко шлепали по каменным плитам изрядно стоптанные сапоги Мак-Лауда.
* * *
Калитка, скрипнув на прощение, выпустила заезжих гостей Турского аббатства на улицу, и Гай с удивлением обнаружил, что все вокруг чудесным образом переменилось. Вроде тот же самый город, переваливший за вторую половину сентябрьский денек, старые колючие тисы и спешащие по своим делам прохожие. Но солнечные лучи отливали начищенным золотом, все краски стали ярче, и даже запах разогретой смолы, приносимый ветром с речных пристаней, не казался настолько отвратительным, как обычно.
– Выполненный гайс – что возвращенный долг, – как бы невзначай заметил Дугал. – Вроде отдаешь, а чувствуешь себя богаче. Кстати, пока ты расплачивался по долгам, я здорово напугал тамошнего исповедника.
Гай представил себе возможную исповедь Мак-Лауда, посочувствовал неведомому монаху, которому выпало слушать подобное, хмыкнул и поинтересовался:
– И к какому покаянию приговорил тебя сей благочестивый брат?
– Ступай, сын мой, и ежели не можешь совсем не грешить, так хоть помни об умеренности, – прогнусавил Дугал и заржал. Сэр Гисборн какое-то время сдерживался, твердя, что тут нет ничего смешного, что невыносимый попутчик снова принялся за свое, что будущим освободителям Иерусалима не подобает стоять посреди улицы и хохотать во все горло, пугая добрых людей… а потом махнул на все рукой и присоединился. Со смехом приходило облегчение, потерянная было уверенность в себе и возвращалось данное от природы любопытство.
– Пошли, пошли, – фыркающий Гай бесцеремонно ухватил компаньона за рукав и потащил за собой, не представляя точно, куда идет, но стремясь к блестящей в проемах между домами реке. – Еще не хватало, чтобы все окрестные зеваки сбежались поглазеть на нас. Вдобавок я хочу есть и пить. И еще поскорее отыскать подходящий корабль… Кстати, если не секрет, куда ты ходил в аббатстве?
– Насчет поесть я никогда не отказываюсь, а вот где я был… – Мак-Лауд состроил загадочную физиономию, но надолго его не хватило и уже серьезным тоном он пояснил: – Когда-то я тоже дал самому себе обещание – если судьба занесет меня в Тур, обязательно схожу на могилу одного человека. Его похоронили здесь почти четыреста лет назад…
Сэр Гисборн удивленно поднял бровь, в очередной раз напомнив себе, что чужая душа – потемки, и взглядом потребовал немедленного продолжения. Однако пришлось подождать: Дугал углядел неприметный трактир, бросил: «Я мигом!» и скрылся за дверью. Вернулся, небрежно помахивая добычей – глиняной флягой в ременной оплетке и завернутыми в обрывок некогда белого холста кусками хлеба и остро пахнущего овечьего сыра.
– Все равно бродить еще долго, – заявил он, перебрасывая сверток опешившему Гаю и зубами выдергивая пробку. – Так о чем бишь я?
– О могиле, – подсказал Гай, отбирая у увлекшегося компаньона флягу. В ней плескалось местное вино – кисловатое, но вкусное. – Чья она?
– Епископа Алкуина, – Дугал с выдававшей многолетний опыт сноровкой на ходу вытащил длинный кинжал, напластал хлеб и сыр на ломти, и теперь говорил и жевал одновременно: – Он был советником короля Шарлеманя, по-простому – Карла. Того самого, что основал империю на месте будущих Франции с Германией, воевал с маврами и которого прозвали Великим.
Гисборн кивнул в знак того, что понял, о ком идет речь.
– Однако будь хоть трижды великим, вряд ли что сделаешь в одиночку. У любого трона всегда толчется множество людей – полезных или нужных для украшения двора. Алкуин – на латыни его звали Альбин или Альбин Флакк – относился к первым. Он и после него еще Эриугена Ирландец, что служил сыну Карла. Карл, как говорят, встретил Альбина в Италии, в монастыре города Пармы, и так поразился мудрости и знаниям этого человека, что уговорил его перебраться на север, в свою страну. Алкуин стал настоятелем монастыря, из которого мы только что убрались, и наставником королевской семьи. Может, тут я путаю, всякие умные слова не слишком хорошо укладываются в моей голове, но Алкуин утверждал, что на свете есть три высших власти: папа в Риме, кесарь в Константинополе и император на землях франков. Наверное, такие речения не всем приходились по душе, но уж Карлу-то нравились точно. И, наконец, самое главное: хоть Алкуин жил в Италии, но родился-то он у нас, на Острове! В Йоркшире, в саксонском семействе, причем по матери его род происходил от лоулендеров Дамфриса. Если покопаться в отношениях между кланами, то выяснится, что мы, люди из-за гор Грампиан, и те, кто живет в низинах, возле границы с Англией – сородичи. Можно ли не навестить могилу родственника?
Последнюю фразу Мак-Лауд произнес с непонятной усмешкой, но Гай не обратил на это внимания, больше заинтригованный иным вопросом:
– Откуда ты все это знаешь?
Дугал уставился на него чуть прищуренными каре-зеленоватыми глазами:
– По-твоему, если я не имею собственного дома и живу тем, что служу людям побогаче и познатнее меня, то уже напрочь позабыл, кто я и откуда?
– Нет, конечно, – с легким смущением пробормотал Гисборн. Уже сколько раз он убеждался, что Мак-Лауду известно намного больше, чем кажется на первый взгляд, но снова не доверял собственным ушам.
– Могу поспорить, собственную родословную ты помнишь наизусть, – в голосе Дугала пробилась еле скрываемая досада. – Впрочем, любому понятно: что ты, что Мишель – урожденные сассенахи. И его, и твои предки приплыли на берег, который еще не называли Нормандией, вместе с Ролло-Норвегом, а потом явились в Британию вслед за Вильгельмом Бастардом. Но Британии вам показалось мало, и вы полезли к нам… Я прав?
– Прав, – миролюбиво согласился Гай. – Только учти: если мы начнем пересчитывать все стычки между твоей страной и моей даже за последние двадцать лет, потратим весь оставшийся день. Между прочим, что такое «сассенах»? Мне оскорбиться или не стоит? Я ведь собирался поблагодарить тебя за рассказ, но раздумал. Теперь я уверен, что вы с той рыжей девчонкой с постоялого двора наверняка быстро нашли бы общий язык – переругавшись насмерть.
– Вот уж нет! – огрызнулся Мак-Лауд, но уже гораздо спокойнее.
– Тогда прекрати злиться и ответь на вопрос. Если ты меня обозвал, скажи честно. Сегодня я склонен прощать ближних своих.
Дугал презрительно засвистел и только потом соизволил заговорить:
– Так у нас называли северян – тех, что каждое лето высаживались на восходном побережье, чтобы ограбить приморские селения и снова удрать в море. Позже, когда набеги пошли на убыль, имя по наследству досталось жителям Нормандии. Еще позже – вам, англичанам. Но есть разница. Скажем, Мишель действительно сассенах, а ты – паршивый сейт.
– Думаю, я осознал, в чем состоит сие тонкое различие, – хмыкнул сэр Гисборн. – Не надейся – я помню, что обещал спускать твою болтовню. Но лишь сегодня! Кстати, а соплеменников Мишелева оруженосца, Гунтера, вы как называете?
– У него здесь нет соплеменников, – отрезал Мак-Лауд. – Он не такой, как мы.
– Что ты хочешь сказать? – не понял Гай. – Конечно, он немного странно разговаривает, но это объяснимо, он же иноземец…
– Когда мы встретимся в следующий раз, приглядись к нему внимательнее, – снисходительно посоветовал Дугал. – Вы что, ослепли и ничего не замечаете? Этот тип не просто странно разговаривает, он как будто сперва складывает фразу про себя на каком-то ином языке, переводит, а уже потом произносит. Понятия не имею, где он жил раньше, однако на нас он пялится, будто впервые увидел живых людей. Он беседует с отцом Колумбаном о судьбах королей и государств, но потихоньку расспрашивает Мишеля о том, что каждому известно с детства! Ты хоть раз видел, как он держит меч? Словно думает, что обожжется или что клинок сейчас оживет, вырвется и убежит! Он почти не умеет ездить верхом – сидит, как виллан на осле! И эта его штука, что припрятана у отца Колумбана! Я посмотрел, она сделана из холодного железа, но провалиться мне на этом месте, если я знаю, кто ее смастерил и для чего! Спрашивается, откуда мог взяться подобный человек и что ему здесь нужно? Мишель, конечно, ему доверяет, но Мишель – простая душа и будет доверять каждому встречному-поперечному, пока однажды его здорово не надуют.
– Ты преувеличиваешь, – не совсем уверенно возразил сэр Гисборн, ибо сам не раз замечал в поведении оруженосца де Фармера некие не поддающиеся внятному определению странности. – Неужели ты считаешь, что святой отец позволил бы какому-то подозрительному типу сопровождать своего воспитанника?
– Это верно, – после некоторого размышления признал Мак-Лауд. – Отец Колумбан разбирается в людях. Мошенника он бы сразу раскусил. Однако даже у святого отшельника могут быть свои секреты и свои, неизвестные нам соображения. Почему он не позволил нам ехать вместе? Куда он отправил Мишеля и Гуннара? Мы вполне могли дождаться их в Алансоне, но отец Колумбан настоял, чтобы мы без остановки ехали в Марсель! С какой стати? Может, все это ерунда, но когда за моей спиной начинают вот так шушукаться, я становлюсь не в меру подозрительным.
Гай не нашел достойного возражения. Дугал подметил куда больше необъяснимых мелочей, связанных с личностью человека, называвшего себя Гунтером фон Райхертом из Германии, нежели он сам. Оруженосцу Мишеля де Фармера нельзя было отказать в сообразительности или преданности (разве что обвинить в некой непочтительности к своему молодому сюзерену), однако за ним неотвязно следовали какие-то загадки. Речь, манеры, поведение, даже внешность – все хоть немного, да отличалось от обычных.
– Но если этот человек не тот, за кого себя выдает, что нам делать? – сэр Гисборн решил рассмотреть дело с иной, более практичной точки зрения.
– Пока ничего, – Мак-Лауд пожал плечами. – Надеяться, что все обойдется, и мы благополучно доберемся туда, куда собирались. Возможно, к тому времени все трудности разрешатся сами собой. Я не говорю, что этот Гуннар из Германии или откуда он там на самом деле – плохой человек. У него могут иметься серьезные причины вести себя именно так. Однако я бы предпочел знать правду о том, кто он такой. Пока это остается в тайне – он мне не враг, но и не друг. Думай и поступай как хочешь, только потом не говори, что тебя не предупреждали… Мы пришли.
За разговорами Гай не заметил, как они миновали длинную стену аббатства, пересекли располагавшийся рядом жилой квартал и очутились на деревянной набережной Луары, рядом с длинными рядами причалов и качающимися на волнах кораблями. Здешние суда несколько отличались от стоявших в гавани Руана или Дувра. Тут предпочитали вместительные, широкие плоскодонки под растянутыми в ширину парусами, низко сидящие в воде и способные принять на борт кажущееся почти бесконечным число сундуков, мешков, ящиков, пассажиров и даже живой груз: истошно блеющих овец или фыркающих и опасливо косящихся по сторонам лошадей. Кое-какие из барок, выглядевшие самыми старыми, полагались не столько на паруса, сколько на весла. В море всегда можно рассчитывать на ветер – попутный или препятствующий, а как прикажете быть на реке, закрытой со всех сторон холмами? Только грести, хотя есть еще средство – медлительно бредущая вдоль берега воловья упряжка, тянущая груженое судно против течения. Хлопотно и долго, однако надежно.
Пристани жили обычной жизнью, одинаковой для всех морских и речных гаваней мира. Где-то привезенный товар сгружали с борта корабля на пристань, где наоборот – перетаскивали тюки в недра трюмов, торговцы свежей рыбой старались перекричать друг друга, сновали разносчики и посредники между купцами и владельцами судов, чинно шествовали почтенные обыватели и явившиеся за покупками матроны, прогрохотал мимо десяток городской стражи… На середине широкой мутно-серебристой реки медленно разворачивалась вниз по течению зеленая барка с высокой надстройкой на корме. Пахло мокрой парусиной, деревом, преющей кожей и отчего-то яблоками.
Источник яблочного аромата выяснился быстро – в окрестных садах сняли первый урожай и теперь увозили его на север. Мак-Лауд, проходя мимо очередного груженного красно-желтой россыпью плодов возка, без особых колебаний украдкой прихватил несколько штук и теперь шумно грыз, плюясь семечками.
– Сказано: не укради, – заметил Гай. – Но раз украл, то поделись.
Дугал запустил в него одним из своих спелых трофеев и вдруг остановился.
– Вот, – уверенно заявил он, указывая на приглянувшееся ему судно. – Хорошо бы она направлялась вверх по реке.
– Почему именно эта? – сэр Гисборн пристально обозрел ничем не примечательный кораблик с низкими бортами и широкой палубой, заставленной какими-то ящиками. На его неискушенный взгляд, посудина совершенно не отличалась от своих соседей, разве что ее украшала проведенная вдоль борта белая полоса.
– Нравится, – невозмутимо пояснил Мак-Лауд, выбросил яблочный огрызок и спрыгнул на жалобно скрипнувшие доски причала. Гай последовал за ним, догадываясь, что перед его глазами вот-вот разыграется шумное представление с названием «торговля по-шотландски». Мак-Лауд чувствовал себя победителем, когда ему удавалось сбить предлагаемую цену на один-два фартинга. Сэр Гисборн подозревал, что дело не в обостренной скупости его попутчика, а в неистребимой привычке Дугала препираться по любому поводу. Сам Гай торговаться не любил, да и не умел, справедливо полагая таковое занятие достойным простолюдина или горожанина, но никак не рыцаря. Кроме того, у них с Мак-Лаудом имелось на двоих по сотне фунтов, что позволяло им считать себя вполне обеспеченными для дальнего путешествия людьми и не слишком беспокоиться о дорожных тратах.
Однако Дугалу не повезло. Владелец судна под названием «Бланшфлер» действительно шел с грузом тканей и шерсти в верховья Луары, и, стоило двум будущим пассажирам заикнуться о цели своего пути, как он назвал столь низкую плату за проезд, что случилось необычное – Мак-Лауд открыл рот и закрыл, не произнеся ни слова. При таких условиях любая торговля выглядела просто нелепо, особенно если учесть возможность взять на борт лошадей и без особых трудов добраться до Дигуэна, а может и до Роана. Барка отплывала завтра, между третьим часом и полуднем, и благородные господа обещали придти вовремя.
