Мартин Хайдеггер
Постижение смысла
MARTIN HEIDEGGER
GESAMTAUSGABE
III ABTEILUNG: UNVERÖFFENTLICHTE ABHANDLUNGEN
VORTRÄGE – GEDACHTES
BAND 66
© А. В. Перцев, О. А. Матвейчев, перевод на русский язык, 2022
© Verlag Vittorio Klostermann (Frankfurt am Main), 2009
© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2022
Дизайн обложки И. Н. Граве
* * *
I. Введение
1. Эпиграф из Периандра и Эсхила[1]
μελέτα τὸ πᾶν.
Periander[2]
Охвати заботой сущее в целом.
Периандр
ἅπαντ’ ἐπαχθῆ πλὴν θεοῖσι ϰοιϱανεῖν
Aischylos, Prometheus v. 49[3]
Все тяготит, кроме единственного – власти над богами.
Эсхил. Прометей, стих 49
2. Иное мышление
Сперва возьми угли последнего жара благословения
Из темного очага пра-бытия,
чтобы они воспламенили встречное противничание-
ответствование на вызов:
божественность – человеческость в Одном.
Брось жгучую нужду в смелом просветлении
меж миром и землей как песнь
всех вещей – к созиданию
радостной благодарности по праву и достоинству.
Скрой в слове тихую весть
О скачке, совершенном через большое и малое,
и потеряй пустые находки
внезапных кажимостей на пути к пра-бытию.
Лето 1938
3. Скачок
Бери, бросай и таи,
и пусть будет скачок
из самого дальнего воспоминания
в какую-то не имеющую основы область:
Несешь ли ты от себя пред собой
Какое-то Кто?
Кто есть человек?
Скажи, не медля,
Каково оно-Что?
Что есть бытие?
Никогда не пренебрегай
Тем, каково Как?
Какова связь меж ними?
Человек, истина, пра-бытие
Ответствуют друг другу,
Возвышая свою суть вплоть до отвержения
и в этом обретают свою значимость.
4. Стражи-хранители
Подземная гроза катит,
неслышно для всех многих, вдаль
в надмировые пространства
дальше – толчок пра-бытия.
Мир и земля давно перемешаны
нарушены, повинуясь закону их спора
уйдя от простого отношения вещей в их скромности,
Числа столпились, сгрудившись в пустые множества
не привносят ничего больше в связи и образы
«Суще-бытующим» считается то, что «живет»
но «жить» – это только лишь выкрик
шумного субъективного-мнящего,
которое уже чересчур припозднилось,
чтобы дать какое-либо последующее.
И все же они бдят
Тайные стражи-хранители
не произошедшего еще преобразования – преображения:
далекий толчок-импульс пра-бытия
меж угрюмым деланием и содеянным.
5. Знание
Но мы знаем начало
Начало иного, знаем его, вопрошая
стоим в преддверии-готовности к прыжку
ко всякому Да и Нет.
Мы, правда, никогда не есть знающие
и все же мы – суще-бытующее в знании
вопрошая о нас, идя от
просвета бытия.
И все же выбор-решение его
призовет ли оно, разбивая силу или бессилие, к земле
мир в споре
принесет ли нужду-потребность в боге
и со-бытует ли наивысшую тишину и покой
к Вот-Тут-Бытию человека.
6. Слово
Ничто, Нигде, Никогда
пред всяким Нечто, до всякого Тогда и Там
не избегнет слово без-дно-основы
которая даст-сообщит то
что не удастся дать всякой основе,
так как только союз
со сказанным
сделает всякую вещь особой – штучной – вещью
и дико запутает-рассеет смыслы, за которыми идет охота.
6a. Мы не знаем целей…
Мы не знаем целей
и есть только движение-ход.
Мы не нуждаемся во Многих
которых уже давно поглотила
жажда к содеянному-сделанному
Так, что только Один принес бы
сердце для голоса
тишины-покоя в пра-бытии
что взломало бы и смирило бы
дикое в ларце, где хранится основополагающее
и это наше мужество.
6б. Здесь-бытие
То, что Здесь-бытие было бы,
дабы поведать пра-бытие,
Вынести из него необходимость-нужду
в ширь взгляда-взора, который видит заповеданное
То, что Здесь-бытие было бы,
Дабы пра-бытие вернуть назад к чуткому уху Того,
кто предпочел бы тишину-покой сделать своим уделом –
То, что Здесь было бы,
Дабы петь-воспевать пра-бытие,
возвращая его из далекой песни домой, на родину,
что долго избегалось и чего долго недоставало
как силы его сущности.
7. AΛΗΘΕΙΑ
’Aϱχὰ μεγάλας ἀϱετᾶς
ὤνασσ’ ’Aλά-θεια, μὴ πταίσῃς ἐμάν
σύνθεσιν τϱαχεῖ ποτὶ ψεύδει…
Pindar, Fragm. n. 205 (Schroeder)[4]
Начало годности к величию,
Госпожа божественная, несокрытость,
да не отвергни когда-либо мое настоятельное вникание в тебя
дико-грубым (суровым) обращением-превращением…
* * *
В свободном мыслительском толковании:
Истина (просвет) пра-бытия есть пра-бытие заблуждения –
Поворот-обращение того, кто забрел в заблуждение (так же как возврат в прежний мир-царство), позволительно только в таких местах.
Но какое обращение-поворот?
Просвет есть без-дно-основа как нужда-потребность
в осново-положении.
В свободной передаче мыслителя:
Истина (просвет) пра-бытия есть пра-бытие заблуждения – заблужденность (как состояние, такое же, как богатство), уместная и позволительная лишь в этом месте. А верно ли обратное? Просвет есть без-дна – как выражение нужды в основе.
Из просвета пра-бытия поднимается, возникая, изначальность единственного-уникального в суще-бытующем, которая уже несравненно превосходит длительностью всякую «вечность», к которой мы постоянно приплюсовываем в довесок себя как чисто-пустое оставание там.
II. Скачок вперед в единственность пра-бытия[5]
8. К постижению
Только исходя из начала [слоистой] истории (Geschichte) «этого» пра-бытия, будучи свободным от любой истории (Historie), мышление сможет подготовить готовность для положения основы того одного выбора (ср. ниже S. 45) (ср. Размышления XII, 29[6] более подробно изложенное понимание выбора), а именно только это: пересилит ли человека махинативность суще-бытующего, превратив его в существо, склонное проявлять силу без всяких ограничений, либо пра-бытие щедро дарует основу его истины как жестокую нужду в ней, из которой пересекутся, как крест, ответствование-распротивление Бога и человека со спором земли и мира. Такое перекрещивание есть противоборство противоборств: со-бытие, в котором суще-бытующее только и вернет свое принадлежание пра-бытию. Война – это только непокоренно-непересиленная махинативность суще-бытующего, мир – это только кажущееся утихомиривание этой непокоренности. Но борьба – это контригра, в которой происходит взаимоодаривание-наделение сущностью, исходя из учтивости гордости взаимоотвергания. «Борьба» мыслится здесь, исходя из тиши-покоя сущения. «Борьба» – это слишком человеческое название отделенного от человека «со-бытия». Пра-бытие – это со-бытие, которое может быть вынесено вовне: Aus-trag как вы-несение – у-лаживание (ср. ниже S.84). Мышление в будущем станет вы-думыванием-раз-думыванием (со-бытующим с бытием сказыванием в без-картинном, не наделенном образом слове) готовности к [слоистой] истории перехода (преодоления-раз-веивания по ветру метафизики).
9. Махинативность (die Machenschaft)[7]
Махинативность означает здесь все делающую и все исчерпывающую делаемость суще-бытующего – так, что в ней только и определяется сущность покинутого пра-бытием (и основанием его истины) суще-бытующего. («Делаемо» понимается здесь подобно тому, как понимается соотношение слов «будимо»=«бдяще» (»wachbar«=»wachsam«), а потому делаемость толкуется в смысле махинативной махинности. Махинативность есть самонастраивание на махинативную махинность всего, а именно так, что предопределено Неудержимое-Беспрестанное безусловного рассчитывания-высчитывания всего и вся. Нечто в этом роде допускает, что где-то там с краю существует «прогресс» – ведь он, как кажется или мнится, способен преодолевать разрушение как симптом «регресса». Однако делаемость располагает-распоряжается сущим-бытующим как таковым в игровом пространстве постоянно примешивающегося к ней прогрессирующего уничтожения. Постоянно уничтожающая и разворачивающаяся уже через посредство одной только угрозы уничтожения сущность махинативности – это насилие. Оно развивается в обеспечении силой – как тотчас же срывающейся с тормозов и всегда готовой перемениться способности к какому угодно и при этом превозмогающему и распространяющемуся подавлению-подчинению. Пребывающее в сущности махинативности насилие в любом случае зависит только от силы и никогда не становится основой власти; ведь махинативность есть предваряющее все, что делаемо, стреноживание-сковывание и, наконец, подкапывание-подрывание всякого выбора. Господство, однако, проистекает из полагающей основы способности делать выбор; господство обладает не только достоинством, оно есть свободная способность изначального признания достоинства не только какого-либо суще-бытующего, но и самого пра-бытия. Господство есть достоинство пра-бытия как пра-бытия. Все и всяческое господство – изначально, и представляет собой господство начала. Махинативность требует под множеством масок разнообразных насилий заранее полностью обозримой рассчитываемости того, насколько подлежащее подчинению суще-бытующее обладает устройством, которым можно располагать и воспользоваться; из этого существенного, но в то же время завуалированного требования проистекает современная техника. Она высвобождает человека в его порыве к разделению на части своей массовой сущности, она преодолевается всяким человеческим обособлением, поскольку должна быть включена в то, что может быть сделанным – как со-делающий (и лишь по видимости еще направляющий и ведущий) субъект. Поскольку человек и в эпоху махинативности, обретшей полномочия к ее неограниченному насилию, понимает себя как животное (живое существо), для него самого (равным образом как для «мы», так и для «я») остается еще только «пере-живание-выживание как единственный способ вести себя и держать себя, который обеспечивает ему видимость самоутверждения по отношению к суще-бытующему в окружении махинативности. Возрастание широты и быстроты, дешевизны и открытости «переживания-выживания» есть признак того, что пали последние ограничения для насилия махинативности. Эпоха завершения современности (ср. 10. Завершение современности) уже имеет своим существенным следствием силовое превосходство техники над сущим-бытующим и ее бессилие перед пра-бытием – и никогда не может определить технику своей основой. Для этой эпохи уже недостаточны и такие характеристики, которые предполагают термины «цивилизация» и «культура». А именно: и та, и другая относятся к современности, но – к подготовительному ее периоду, который уже закончился. В обеих сущность техники еще сдерживает себя и потому преподносит себя только как особую область и как прежде всего ограниченную форму обуздывания вещей и массовой сущности человека (ср. 65. Техника).
Махинативность как суть суще-бытующего, как вид, в котором она расхожа, вынуждает предоставлять полную свободу действия всем тем силам, которые способны проявлять силу и преобразовывать форму проявления силы, – свободу в самопересиливании силы. Сообразно этой основополагающей сути силы, она уже постоянно продолжает себя в расширении и повышении, позволяя этому привнесению считаться лишь более поздней добавкой, которая может выказать себя и быть замеченной лишь во внешнем процессе. Это протекающее в таком про-должении самопересиливание силы выказывает себя в разнообразных проявлениях, которые – в том виде, как они познаются – обретают толкование с помощью унаследованного набора-запаса метафизических понятий.
Ведут речь о «динамичном» – и полагают, что удастся лучше и точнее определить самопереполнение-потоп предоставленных самим себе и отпущенных на волю силовых процессов, если вообще не говорить о сущности силы.
Называют это «тотальным» и думают при этом о своеобразии сущности силы, выражающейся в том, что она не может терпеть ничего, что оставалось бы за пределами круга ее действия – ничего, о чем можно было бы еще говорить как о «действительном».
Указывают на «имперское», касаясь тем самым приказного характера силы, чтобы преодолеть который, следует просить, вести переговоры или выжидать удобного случая; ведь ее пересиливанию самой себя присуще приказное подчинение всего того, чему только ни случится обнаружиться в располагаемой ей округе.
Упоминают «рациональное», имея ввиду тот характер рассчетливости, который присущ всякому руководству, осуществляемому в приказном порядке, которое циркулирует в замкнутом кругу распределения сил и руководства ими.
Указывают на «планетарное», желая сказать, что осуществления силовых полномочий не только всякий раз «тотальны» в себе (будучи соотнесены с государством, с народом), но и устанавливают пределы свои только на границах населенного земного шара и его окрестностей, находящихся с распоряжении (атмосферы и стратосферы), что в то же время должно говорить о том, что планета в целом как структурное образование власти «вовлечена в действие», а потому неприступна для разведывания каким-либо планетарным противником.
Однако все эти и прочие признаки сущности силы никогда не достаточны – потому что они несущественны – для того, чтобы постичь махинативность как таковую, то есть для того, чтобы понять ее с точки зрения истории пра-бытия как форму господства Самоотвергающего пра-бытия и его истины, основание которой не положено; ведь такое понимание осуществляется единственно в ходе выбора, посредством которого махинативность как таковая будет зафиксирована на одной из сторон – и, тем самым, вообще в ее разоблаченной сущности. Но вся силовая и насильственная сущность – это само по себе уклонение от такого выбора, которое как раз потому и оставляет скрытым своеобразие сущности силы, что ее приказной характер выходит на передний план, но приказ представляет собой менее всего продолжение решимости выбирать и форму ее выражения. Но не всякая решимость проистекает от выбора; а если и так, то выбор вовсе не обязательно должен быть существенным – такого рода выбором, что в нем была бы поставлена на карту сущность самого пра-бытия. (Поэтому все властители так любят ссылаться в оправдание на свою «новоиспеченность», потому что она привносит потребное незнание, которое скрывало бы ту беспардонность и неспособность проявлять почтение, которые нужны, чтобы произвести запланированное разрушение под видом нового прорыва – и при этом уклониться от всякого выбора).
Из такого лишь поверхностного познания и толкования махинативности – в смысле вышеупомянутых признаков – возникает позиция, занятие которой предполагает, что посредством простого согласия-признания распоясавшегося в разгуле насилия превышения власти можно принять и признать то, что «есть». Это принятие «действительного» толкуют как «героизм». Но названное так имеет все признаки «капитуляции» перед налично данным как таковым – перед махинативно определенным, то есть перед покинутым бытием суще-бытующим самим по себе. Там, где принимается только экстраординарное, там предварительно не постигнуто то, что было необходимо. Оно, однако, может быть постижимо, только исходя из знания одолевающей и пронизывающей сущее-бытующее суровой нужды, уязвляющей сущесть в самое существенное. «Героический реализм» – по видимости, наивысшая форма знания о позиции, которую следует занимать по отношению к суще-бытующему – приводит только к наиболее потаенному виду уклонения от бытия; он есть наиболее яркий признак-примета забвения бытия, который выдается за способность резче и четче всего видеть то, что «есть»; и, тем самым, он публично доказывает свою сообразность времени в эпоху, когда современность начинает обретать завершенность.
И все же все попытки «мировоззренческого» толкования нераспознаваемой впутанности в сокрытую историю (Geschichte) эпохи всегда остаются поверхностными – и бесплодны, поскольку не готовят никакого первоистока, исходя из которого, можно сделать выбор. Для постижения, напротив, имеет существенное значение возрастающее знание о сущности силы – и о том, что дает существенный эффект при самопересиливании силы.
А именно: отличающее всю и всякую силу самопересиливание-самопреодоление имеет за собой способность преодолевать всякую силу – по степени и широте, достигнутой всякий раз на данный момент (присущее силе уничтожение как пред-форму существенного для ее безусловности опустошения); сила предает сама себя и отказывается сама от себя по отношению к каждой достигнутой на данный момент фазе силы – и впадает присущее силе себялюбие-самолюбование, заключается которое состоит в безусловно-беспредпосылочной концентрации на себе самой. Поэтому и одна такая как-бы предпосланная махинативностью, словно участь, сущность силы обеспечивает сущение-бытование того бытия, которому свойственно метафизически давать опору человеку как «субъекту» и продолжать подтверждать ему его «оправданность-правомерность» перед им самим – ведь там, где сила пересиливает-превозмогает сама себя в насилии, кучей множатся кучей ссылки на «право»[8], ведь это слово всего лишь обозначает то, что должно наперед устанавливаться в ходе самопересиливания-самопреодоления как притязание на распространение силы и на осуществление насилия.
Свойственный всякому разворачиванию силы поиск все новых и новых и все более и более подобающих противников приводит на основе безусловности-беспредпосылочности силы, в конечном счете, на крайнюю фазу запустения – в круг силы, уплощенный под давлением, подчиненно-подавленный, лишившийся всех и всяческих ограничений. С достижением этой фазы запустения, которое преподносится более настойчиво и навязчиво, чем когда либо ранее, в виде созидания, эффективности и производительности, в виде силы в действии, «решительного порыва-вступления в дело» – и, если понимать это сообразно насилию, именно таково и «есть», – достигается, однако, «точка», в которой разрушение становится невозможным. Разрушение здесь значит: производить окончательное воспрепятствование существованию всего, доныне существовавшего, исходя из уже осуществленного выбора какого-то иного начала. Но запустение есть погребение всякой возможности начала по причине полного ослепления эгоизмом, который беспредпосылочно обрел безмерность – ослепления, которое вынуждено признать своим недоступным для атак противником постижение – признать в той форме, в которой делает признания насилие, представляя то, что оно признает, в виде якобы ничтожности «смехотворного» и слабого. Но и это самоспасение сущности силы – это существенное следствие махинности, в которой все суще-бытующие и «субъект» в особенности сданы-брошены в безосновность истины забытого пра-бытия.
Превосходящая сила махинативности ярче всего проявляется там, где она одолевает и мышление, завладевая им, и обустраивает махинативно мышление суще-бытности суще-бытующего, а именно так, что само бытие делается тем, что [силой] делает себя само – обустраивает и сооружает. Предварительным условием этого выступает, в первую очередь, толкование бытия как «объективности» «объекта», как «предметности» предмета. «Предметность» «кон-ституируется» – и эта «конституция», в свою очередь, оборачивается само-конституированием «субъекта», то есть самоконституированием «мышления». «Бытие» так «конститутивно» понимается как «становление», но так как формой этого «становления» выступает время, на этом махинативном пути изложения бытия возникает в результате само собой разумеющаяся взаимосвязь между «бытием» и «временем» – это ходы мысли, которые не могут иметь ничего общего с тем, о чем первоначально вопрошалось под названием «Бытие и время» – но также и такие ходы мысли, которые не могут иметь ничего похожего с тем, что они превозмогли и преодолели: с бытием как махинативностью, которая вынуждает к тому, что еще и мышление ее сущности должно быть сообразным ей по виду – следствием чего оказывается то, что этому мышлению – то есть метафизике – не удается когда-либо натолкнуться на истину пра-бытия даже только как на то, о чем можно поставить вопрос.
Не в меньшей степени укорененное в метафизике, однако кажущееся само по себе «естественным» и привычным обыденное мышление лишено всякой возможности исходить, мысля, из вопроса о бытии, поскольку оно даже еще более огрубленно внедряет махинативность – как нечто привычно-домашнее – в сущее-бытующее. В неограниченном поле махинативности, которое открывается в рамках Озабоченности Повседневным, в качестве обустраивающих сил распространены только «цель» и «средство»; и это происходит таким образом, что все цели – и то, что напрасно представлялось в качестве целей – опускаются до уровня средств, сравниваясь по статусу с ними. Разумеется, средства обретают в Процессуальности Опосредствования свой особый закон. Они опосредствуют только лишь опосредствование как таковое – чистое силовое разворачивание силы как силы, которая насильственно втягивает сама себя в образ чисто силового распространения силы. Цели становятся излишними под гнетом действенности чистого процесса силового распространения силы.
Борьба между ответствованием-распротивлением и спором есть просветное со-бытие-с-бытием, в котором Бог осеняет Землю в ее змир, исходя из чего, мир ожидает Бога и Земля принимает человека. Этот просвет освобождает все и всяческое сущение сбывшегося событийно, отпуская его в без-основность со-бытийного-с-бытием. Но это – мышление называет в нем пра-бытие – не высится, господствуя, словно на троне, над сбывшемся событийно как нечто потустороннее и не объемлет – словно лишенная определенности пустота – всего лишь космос сущего-бытующего, но есть то Между Тем, которое доныне разворачивается в простираниях самоудаляющегося в иное (игры времени – пространства), и оно должно быть основано-положено «человеком» – как «Вот-Тут» – в каковом положении основы человек только и находит свою иную сущность, исходя из которой, ему обретается основательность и значимость: Вот-Тут-бытие.
Это Вот-Тут-бытие есть перенятие на себя острой нужды положить какую-то основу истины пра-бытия; оно есть начало [слоистой] «истории», в которой нет истории как Historie. Готовность к такому перенятию на себя, приуготовленная в образе некоторого знания пра-бытия, называет себя постижением-усмотрением смысла пути «мышления»; потому что мышление вырасспрашивает истину пра-бытия в лишенном картин-образов сказывании слова. Но слово есть глас борьбы между встречей-распротивлением и спором – слово, которому задало тон настройки со-бытие-с-бытием, слово, пронизанное просветом и уходящее звучанием в безосновность-пропасть пра-бытия. Сообразно контр-игре со-бытования с бытием, каждое существенное слово (каждое сказывание-изречение) многозначно. Но такая многозначность не ведает как-угодности приблизительности, проистекающей от разнузданности, она остается захваченной-включенной в богатство единственности пра-бытия. Поскольку в слове и как слово сущится бытие, вся и всяческая «диалектика» «предложений» и понятий движется в постоянно предметно-противостоящем и не допуская сделать какого-либо шага к постижению.
Но все же это постижение, приходя из преодоления «метафизики», вынуждено повсюду еще задевать-затраивать доныне существовавшее, прежнее – и не может натолкнуться на готовое годное для себя изложение-представление ни в качестве «учения», ни в качестве «системы», ни в качестве «напоминания-предостережения», ни в качестве «поучения». Добротность и строгость этого мышления – в сравнении со всякой никчемностью мнения мнений и всяческой расхлябанностью сказывания – имеет свое укоренение и разветвление в сущности истины пра-бытия, которая – пребывая в независимости от всей и всяческой силы действенности-эффективности и не будучи заставляема впадать в бессилие только лишь представленного – вынуждена основываться в Нигде и в Никогда сущего-бытующего, в безместном месте и в бесчасовом времени борьбы со-бытования-с-бытием; и в этом со-бытийствовавшие-с-бытием призываются к их сущности, каковой призыв к сущности пра-бытия соответственен слову, и мышление «этого» пра-бытия предопределяет-предназначает к сказыванию.
Подготовка этого единственного выбора может быть осуществлена только в процессе скачка вперед – к сообразной ему решимости-решительности, которая сама – если рассчитывать по меркам истории-Historie-исторически еще не «действительна», не заметна и не действенно-эффективна, однако переняла [слоистую] историю Иного Начала как [слоистую] историю сущения истины пра-бытия.
Этот выбор поэтому никогда не есть какая-то историческая критика, которая всякий раз вынуждена оставаться внутри ее эпохи. Выбор готовится как постижение сути эпохи, которая состоит заключается в завершении современности. Это завершение есть [категорическое] Либо – по отношению к [категорическому] Либо другого начала.
Подготовка выбора заключается в переходе – и, тем не менее, избавлена от Отчасти нерешительности. Переход опирается и поддерживается в ясности своей, знаниии о сущности завершения метафизической эпохи и посредством того уникального выспрашивания-расспрашивания истины пра-бытия, которое остается недостижимым для любой метафизики. Постижение как изначальное единство этого [слоисто-исторического] знания и этого выспрашивания-расспрашивания – единство, само понужденное выбором и выступающее его неотъемлимой составляющей, только готовит этот выбор. Оно само не только [слоисто]-исторично, но и само есть основа смены сущности освобожденной от всей и всяческой истории-Historie – в смысле со-бытования-с-бытием той борьбы, которая происходит по ту сторону махинативных войн и наведений мира. Этот выбор не делается как «акт» отдельных людей. Он есть толчок самого пра-бытия, благодаря которому, и посредством которого, махинативность суще-бытующего и человек как историческое животное отделяется от безосновности пра-бытия и передается своей собственной беспервоначальности. Поэтому подготовка выбора не означает затевание его самого – так, как будто бы он представляет собой какой-то один возможный вариант делаемого человеком наряду с каким-то другим возможным. Готовится только пространство – время-игры, в котором должно [слоисто]-исторично произойти сущностная перемена, (а не только лишь количественное изменение или перевоспитание) animal rationale. Для такой подготовки, мыслительское постижение тоже должно стать только лишь одним из действий – вероятно, дальше всего напередпродумываемым, и потому само вовлеченное в самое острое постижение – как изначальное самопостижение философии. Но мыслительское суждение не может стать подлинно сущеносным словом – это требует поэта, который должен произойти из того рода, который берет начало от Гельдерлина («Как в праздник…»)
Но мыслительское постижение должно постичь суть завершения современности и оставить позади себя все мышление, которое остается зависимым от метафизики и там, где оно, по видимости, отвергает ее, держась мнения, что посредством не задавания больше вопросов обрело господство над нею. Но «метафизика» – что постоянно значит здесь одно и тоже: господство безосновного в его истине бытия, определенного из мышления как представления – может быть преодолена только посредством более изначальных вопросов, чем ее подлиннейшие-собственные вопросы и тем самым возвращена назад в ее полную [слоисто-] историческую необходимость.
Вопрошать более изначально означает, во-первых: возвысить оставшееся существенно неспрошенным, без вопроса (истина пра-бытия, а не истина суще-бытующего) – как пра-бытие истины – до статуса наиболее заслуживающего вопрошания (и наиболее заслуживающего сомнений); спрашивать более изначально означает, во-вторых: впрыгнуть в до сих пор сокрытую [слоистую] историю пра-бытия и, тем самым, постичь саму [слоистую] историю в целом более существенно, чем любой род истории-Historie. Поэтому, постижение нуждается в знании о сущности «своей» эпохи, то есть той эпохи, которую оно уже покинуло и должно покинуть в тот момент, когда начинается ее завершение (ср. 10. Завершение современности).
Ср. выспрашивание-расспрашивание истины пра-бытия, которое само как вопрошание никогда не переводит к какому-то ответу, а только лишь и единственно переотвечает себе на голос тишины – исходящий из пра-бытия как соответственный (stimmende)[9] его сущению ответ.
