Маркус Бакингем
Делаю, что хочу: Как понять, что ты любишь, и работать в удовольствие
Любовь и внимание
Почему сестра Джорджа Клуни не стала актрисой?
Не возникало ли у вас, в попытках отыскать себя и нащупать свою уникальность, чувства, что вы отличаетесь от собственных братьев и сестер? Или двоюродных братьев и сестер? Или от близких друзей?
Уверен, что да. Причем вы не просто чувствовали, а знали, что отличаетесь. Вы не смеетесь над теми же шутками, не преуспеваете по тем же предметам, не испытываете азарта от тех же задач.
Задумывались ли вы, почему так?
Никто не дает вам инструкций, как в этом разобраться. В школе, а позже и на работе вам много говорят о различиях полов, поколений, религий и рас и о том, что вы должны уважать эту непохожесть. А если речь идет о людях со схожим происхождением? Или с точно таким же происхождением, как у вас? Почему, несмотря на все сходства, вы настолько отличаетесь от них?
Мне повезло: у меня есть невероятно талантливые брат и сестра. Мой брат Нил отличался потрясающими способностями к игре на пианино: в девять лет его забрали из музыкальной школы и отдали под крыло мистера Коудроя – настоящего волшебника, который развивал его музыкальный талант.
Моя сестра Пиппа была ничуть не менее одаренной, но ее коньком стал танец. В 11 лет ей предложили место в Королевской балетной школе, но она отказалась: «С чего бы мне соглашаться? Я же не смогу видеться с друзьями и заниматься спортом». Хороший аргумент. Поэтому она осталась в обычной школе и продолжила заниматься хоккеем на траве. Спустя еще пару лет ее снова попытались заманить в ту же балетную школу и уговаривали посвятить себя танцу – настолько редким и уникальным талантом она обладала. На этот раз она согласилась, и больше мы ее не видели.
Ладно, я преувеличиваю. Но она действительно профессионально занимается балетом вот уже 20 лет – со всей той дисциплинированностью и самоотдачей, которые необходимы в этом ремесле.
У меня не было таких талантов. Отец считал иначе, поэтому продолжал подсовывать мне разные музыкальные инструменты, а я с радостью за них хватался. Я говорю «с радостью», потому что мне и правда хотелось бы иметь музыкальный талант. Я видел, как мои брат и сестра купаются во внимании, и мне тоже хотелось этого. Каждое Рождество мы ставили для друзей и соседей шоу в духе «Звуков музыки» фон Трапп, где все песни и танцы придумывало и реализовало семейство Бакингем. Ну, если точнее, песни писал мой отец, играл мой брат, а танцы ставила и исполняла моя сестра.
Мне вручали шляпу-котелок и тромбон, велели встать где-нибудь позади и давали сигнал, когда нужно дунуть в него.
Тромбон был последним в бесконечном списке инструментов, которые мне пытался всучить папа. Корнет, труба, валторна – для всех этих инструментов мои губы были слишком пухлыми. На эуфониуме или флюгельгорне я не мог играть, потому что упрямо не чувствовал пальцами вентили. Так мы перешли к тромбону. Никаких вентилей – просто выдвижная кулиса и добротный мундштук, подходящий для моих крупных губ. Мне нравился инструмент сам по себе – как он смотрелся на плече, как звучал, когда я двигал кулису туда-сюда, каким приятным на ощупь был бархат его чехла. Но, к несчастью для слушателей, ничего путного я сыграть так и не смог. В моих руках он становился скорее орудием пыток, а не музыкальным инструментом. «Это инструмент, а не оружие!» – надрывался бедный мистер Тодд, мой преподаватель музыки.
Большую часть первого десятилетия жизни меня мучили размышления, почему я так плох в музыке. Я умел читать ноты и даже знал, что означают отметки ключа или темпа. Мне просто не удавалось превратить все это в музыку. Я старался. Я промучился с этим чертовым тромбоном больше 10 000 часов. Все, чего я добился, – перешел от оценки «ужасно» к «просто плохо».
Это расстраивало. Сбивало с толку. Почему мои брат и сестра с детства бегло говорили на языке искусства, а я, при всем старании и желании, едва мог слово вымолвить? Я не понимал. И до сих пор не понимаю. По сей день я представляю, как унаследовал бы музыкальный ген. Если смогу переродиться в следующей жизни, то стану комбинацией брата и сестры. И Дэвида Боуи.
Возможно, вы чувствуете то же самое. Я не про Дэвида Боуи, а про «почему у меня нет таких талантов, как у близких?». Про «нас воспитывали одинаково, у нас один и тот же набор генов, так почему мы такие разные?».
Странно, никто ведь даже не пытается помочь вам описать это чувство, облечь его в слова, чтобы понять. Вы хотите знать: «Действительно ли я так отличаюсь от сестры? Могу ли я стать таким же, как она, или ее полной противоположностью, если буду стараться?»
Оглянитесь: школа, дом, работа, книги, фильмы, уроки, обучающие программы – нигде нет ответов на ваши вопросы.
Различия между полами, нациями, религиями и поколениями – это очень важно и интересно… но не имеет ровным счетом никакого отношения к тому, что вас волнует.
Конечно, можно изучить биографию и происхождение другого человека – как будто личность формируется только под влиянием того, что с тобой происходит по мере взросления. Вы узнаете, что отец Винус и Серены Уильямс натаскивал их в теннисе с упорством армейского офицера; что Нил Армстронг получил летную лицензию в 15 – еще до того, как сдал на права; что Джордж Клуни захотел стать актером по примеру своей знаменитой тети Розмари Клуни; что Опра нашла свое призвание, только когда ее уволили из новостной передачи и понизили до ведущей непопулярного местного ток-шоу.
Все эти факты правдивы, но не помогают понять, почему вы так отличаетесь от людей с практически идентичным воспитанием. Чтобы узнать ответ на этот вопрос, нужно, чтобы кто-то объяснил, почему Винус и Серена играют в теннис по-разному, хотя их тренировал один и тот же человек по одним и тем же методикам. Или почему Опра грезила о лучах софитов, а ее сестра Патрисия всю жизнь мечтала о сравнительно незаметной социальной работе. Или почему Нил Армстронг устремился к Луне, а его брат Дин выбрал карьеру управляющего банком. Или почему Аделиа, сестра Джорджа Клуни, несмотря на тетю Розмари, стала бухгалтером.
Вы отличаетесь от братьев и сестер по той же причине, по которой отличаются Джордж и Аделиа или Винус и Серена: нет и не может быть второго такого же мозга, как у вас. Ваша галактика нейронных связей закручивается, изгибается и разрастается в абсолютно уникальных направлениях и под уникальным углом. Поэтому перестаньте слушать голоса учителей, родителей, руководителей и наставников и присмотритесь к невероятному своеобразию собственного мозга.
Самое простое для начала – прислушаться и заметить, на что вы обращаете внимание. Да, школа и работа заставляют вас сосредоточиться на конкретных предметах и занятиях, но сможете ли вы заглушить их фоновый шум и вместо этого рассмотреть, как вы что-то замечаете? То, что не видят остальные. То, что видите вы, что заставляет вас смеяться или цепляет. То, что другие, если вы попытаетесь описать, не поймут. То, что вдруг непроизвольно всплывает в сознании, когда вы остаетесь один – может, поздно ночью, рано утром или по пути куда-то.
Наблюдайте за наблюдателями
Что-то привлекает ваше внимание не случайно. Все это – часть закономерности. Чтобы найти то, что вы любите, начните именно с нее.
Мне было девять, когда я впервые осознал (ну, или ощутил намек на осознание), что мои интересы могут отличаться от интересов брата и сестры. Это произошло на первом соревновании в новой школе: одетые в белые футболки, шорты и кеды, мы стояли на футбольном поле и ждали указаний.
У каждого из нас к шортам была пришита цветная лента, обозначавшая принадлежность к той или иной команде. Я носил фиолетовую – знак команды под названием Churchill's. Я не напрашивался именно в эту команду, и никто не надевал волшебную шляпу, чтобы она распределила нас по командам. Мне просто сказали, что следующие пять лет я буду играть за Churchill's и что главная задача команды – знать, за кого нужно и, что важнее, за кого не нужно болеть.
Да, возможно, мой лучший друг попал в команду Stratton (красная лента) или в Sarnsfield (зеленая лента), но с этого момента я был обязан болеть только за игроков с фиолетовыми лентами. Поначалу было непривычно, но к первому соревнованию в наши головы успешно вбили преданность к одним и враждебность к другим.
Поэтому в день соревнований я оказался в окружении примерно 30 мальчиков с фиолетовыми, желтыми, красными, зелеными и синими лентами, которые наблюдали за финалом соревнований по прыжкам в высоту.
Стоило первому мальчику с красной лентой прыгнуть, как мой взгляд привлекло шевеление в нашем кругу. Несколько мальчиков, наблюдая за его прыжком, синхронно приподняли одну ногу. Я повернулся к следующему участнику и боковым зрением вновь уловил то же самое – несколько мальчиков подняли ногу, стоило другому прыгнуть.
Странно все это, подумал я и переключил все внимание с соревнований на наблюдавших. Стоило одному подбежать к перекладине, почти все остальные так или иначе шевелили ногами. Как будто хотели помочь ему перепрыгнуть. Я никогда такого не видел. Повернувшись к своему соседу, Джайлзу Мюррею из моей команды, я спросил, зачем он приподнимает ногу.
– Что? – отозвался он. – Ничего такого я не делаю!
Краем глаза я продолжал наблюдать за ним: он повторял одно и то же с каждым новым участником соревнований.
– Видишь! Вот снова сделал!
– Не делал я! – огрызнулся он.
Вот теперь это правда выглядело странно. Джайлз, хороший и совсем не чудаковатый парень, приподнимает ногу, когда кто-то прыгает, а потом отрицает, что делает это.
Я оглянулся на остальных и убедился: с каждым новым прыжком они все так же двигались. Это касалось не только представителей одной команды. Зеленые приподнимали ногу, когда прыгали желтые; синие поступали аналогично, даже если прыгал кто-то из фиолетовых. Некоторые просто приподнимались на цыпочки. Другие отрывали ногу от земли. Несколько мальчиков даже выставляли вперед ногу, приподняв ее практически горизонтально, как будто пинали невидимый мяч.
Я завороженно наблюдал за ними.
Позже в тот же день я ходил и расспрашивал старших товарищей, почему они все-таки шевелили ногами. В ответ мне советовали заткнуться. Тогда я пошел и спросил об этом преподавателя физкультуры. Он меня не затыкал, а лишь растерянно покачал головой, будто говоря: «Понятия не имею, о чем ты». Я спросил учительницу по биологии. Она посчитала, что я что-то перепутал. Я спросил маму, папу, брата. Меня просто потрясло это загадочное движение ногами, но никто не мог его объяснить, более того, никого это ничуть не удивляло.
Я так и не получил ответа. Ни от кого. Но само явление не исчезло лишь из-за того, что его никто не мог объяснить. Каждый раз на соревнованиях я наблюдал за остальными и каждый раз видел одну и ту же картину: они все так или иначе невольно шевелили ногами. По мере взросления это открытие все больше захватывало меня: я замечаю то, чего не видят другие, и по какой-то неизвестной причине это так сильно удивляет лишь меня.
Думал ли я, что это станет лишь моим первым открытием? Что именно это наблюдение подтолкнет меня стать ученым-исследователем? Что я посвящу всю свою жизнь попыткам выявить и объяснить закономерности поведения других людей? Что 20 лет спустя итальянский ученый Джакомо Риццолатти со своей командой откроет существование зеркальных нейронов и выяснится, что эти движения ногой – проявление нашего природного инстинкта отзеркаливать эмоции и действия других? Что это приподнимание ноги доказывало, что, несмотря на попытки учителей внушить нам преданность команде, все мы обладаем врожденной эмпатией к переживаниям других людей?
Нет, я и понятия об этом не имел. Знал только, что точно видел нечто необычное, что это удивило и заинтересовало меня и что никто, кроме меня, не зацепился за это так же сильно. Я крепко держался за это крошечное свое отличие от музыкально одаренных сестры и брата.
Такая же возможность есть и у вас. Вы обнаружите, что смеетесь над тем, что не веселит других, или помните деталь, которую остальные забыли, а может, вас завораживают упаковки хлопьев, ощущение соленой воды на коже или разница между жабой и лягушкой.
Возможно, осознав это, поначалу вы рефлекторно захотите заглушить то, что заметили, особенно если никто больше не видит и не чувствует того же самого. Позвольте этим наплывам послушания схлынуть. Чтобы найти себя, как Мишель, крепко держитесь за мысль, что в ваших предпочтениях нет ничего странного. Они – часть вас, вашей сущности, самой сути. Они – источник всего особенного, ценного и мощного внутри вас.
Обращайте внимание на то, что вас цепляет, с уверенностью и без всяких оговорок.
А чтобы нырнуть глубже и увидеть свою любовь в деталях, внимательно следите за тремя сигналами любви. Их мы подробнее рассмотрим в следующих главах.
Инстинкты
Стану ли я королем?
У любви много сигналов, но главный из них, тот, на который нужно обратить внимание на пути обратно к себе, – инстинкт.
Влюбившись в кого-то, вы вряд ли сможете объяснить, почему выбрали именно этого человека. Встретив его впервые, вы невольно обращаете внимание на его черные джинсы, развязавшиеся шнурки на кроссовках, на сумку, которая точно должна съехать с плеча, но почему-то не падает. Внимание усиливается, и вы начинаете подмечать еще больше деталей. Как он смешно пародирует собачье тявканье, как держит вилку, касается губами стакана, когда пьет, и всегда делает то, что пообещал. Все эти мелочи соединяются и трансформируются в набор сигналов, исходящих от этого человека. Эти сигналы по какой-то причине цепляют вас. Все в этом человеке внезапно становится интересным. И вы влюбляетесь.
– Но почему? – интересуется ваш друг. – Развязавшиеся шнурки, эта вилка, сумка – почему ты так на это реагируешь? Почему тебя это не бесит? Почему ты вообще на это клюешь?
Вы не можете объяснить. Понятно, что вы делаете это инстинктивно, но почему – объяснить невозможно.
Этот человек посылает сигналы, и вы улавливаете их, они трогают вас, вызывая восторг и интерес. Даже на сотой встрече вы чувствуете себя как в первый раз.
– Да не знаю, – отвечаете вы другу. – Так просто выходит.
Такая же реакция инстинктивно возникает в разные моменты в ответ на события и контекст вашей жизни. Любое действие или взаимодействие так или иначе заряжено эмоционально – позитивно или негативно. Каждый момент затрагивает вас, вы воспринимаете его, а он, в свою очередь, придает вам силы или, наоборот, отнимает их. Ничто не проходит бесследно. Жизнь каждый день посылает вам сигналы – какие-то из них вам нравятся, а какие-то вы игнорируете или, может, даже ненавидите. Как и в случае с влюбленностью, те сигналы, что вам по душе, всегда очень индивидуальны, вы воспринимаете их инстинктивно и не можете это объяснить.
Вы заходите в магазин керамической плитки, и вам кажется, что вас захватила симфония узоров и цвета. Каждый квадратик, каждая поверхность, каждый рисунок словно притягивают вас, просят насладиться невероятными оттенками и едва уловимыми особенностями. Вокруг слишком много звуков, голосов, вариантов, и вы думаете: «Я в жизни не видел такого разнообразия!»
Затем ваша сестра трогает вас за плечо, привлекая внимание, и говорит: «Слушай, у нас всего 15 минут. Просто помоги мне найти что-нибудь сочетающееся с диваном, и тогда мы еще успеем заглянуть в Target и купить ведро для мусора».
Вы даже не знаете, что ей ответить. Вы в своем собственном мире. Инстинктивно вам хочется остаться здесь на весь день, а сестре – убраться отсюда как можно скорее. Она не видит и не чувствует то же, что и вы.
Или возьмем другую ситуацию: вы в офисе. Вы абсолютно точно знаете, просто уверены, что вам нужно обсудить с коллегой его утренний разговор с клиентом. Встреча быстро закончилась, он поспешно умчался куда-то, и теперь вы бродите по офису в его поисках. «Да брось, – говорит ваш напарник. – Уже поздно. Обсудите завтра, это подождет».
Не подождет. Не в вашем мире. Случившееся с клиентом было неправильным – когда вы замечаете что-то подобное, это давит на вас до тех пор, пока вы не поговорите с человеком и не исправите ситуацию. Некоторые избегают непростых разговоров, но для вас это не проблема. Такие разговоры даются вам легко и без усилий, а решение проблемы дарит прилив энергии.
Раздраженный и сбитый с толку напарник уходит, а вы по инерции отправляетесь проверить последний кабинет.
Один из уроков, которые вам предстоит усвоить в процессе поиска самого себя, звучит так: никто не понимает ваши инстинкты лучше вас. Другие могут одобрить ваш выбор плитки или эффективность разговора с коллегой. Но лишь вы знаете, к каким действиям вас подсознательно тянет, а к каким – нет. Жизнь посылает вам сотни тысяч сигналов в виде действий, людей или ситуаций, и лишь вы знаете, как с ними поступить. В вашем мире самый мудрый человек – вы сами.
Стану ли я королем?
Сколько себя помню, я всегда хотел выступать. Рождественская пьеса, которую ставила местная церковь, была важнейшим событием: каждый год все соседские дети проходили прослушивание, а потом выступали всю рождественскую неделю – семь вечеров и одно утро. Мой брат всегда играл архангела Гавриила – у ангелов должны быть чудесные голоса, так что, очевидно, Нил подходил идеально. Моя сестра Пиппа играла Марию – сама красота и грация, нежно покачивающая на руках младенца Иисуса.
У меня постоянной роли не было, но это значения не имело. Каждый год я с нетерпением ждал самого прослушивания и обычно начинал готовиться за несколько месяцев до того, как объявляли конкретные даты.
Это, кстати, сейчас выглядит странно, потому что мне никогда не доставались роли, о которых я мечтал.
Как-то раз я метил на роль короля – неважно, какого из трех. Вместо этого мне достался апостол Петр. Через год я надеялся на Иосифа, а играл осла. В свою последнюю попытку я, вдохновленный рок-оперой «Иисус Христос – суперзвезда», закинул удочку на сильную, но непростую морально роль Ирода. Мне же достался Фома Неверующий. Когда я пожаловался, что он – второстепенный персонаж, надо мной сжалились и отдали мне роль Иуды.
Все роли, о которых я мечтал, какими бы разными по характеру и требуемому актерскому мастерству они ни были, объединяло одно – у этих персонажей был текст. Все роли, которые мне достались, объединяло его отсутствие. Короткая реплика была лишь у Иуды: мне надо было указать на Иисуса и прокричать: «Он!» Звездный момент моей сценической карьеры.
И все же, несмотря на разочарование из года в год, я не мог взять и бросить все: стоило прийти зиме, как я снова записывался на прослушивание. Я говорил себе: «В этом году у меня точно будет текст». Понятно, что этого не происходило.
Тогда мне казалось, что организаторы представления просто издеваются надо мной – ну неужели нельзя дать мне хотя бы одну строчку? Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю: они не издевались – они меня защищали. Они старались уберечь меня от ужасно неловкого момента, когда я окажусь на сцене, готовый произнести реплику, и… не смогу заговорить.
Видите ли, с самого юного возраста у меня были проблемы с речью. Я страдал от заикания, или замыкания, как мы его называли. Нет, я не про то милое заикание, которое заставляет собеседника наклониться ближе и ободряюще улыбнуться. Я про невыносимый дефект, когда ты застреваешь на первой же букве первого слова, пыхтишь и силишься продолжить мысль, а собеседник перестает улыбаться, раздражается и с отчаянием, достойным игры Джона Клиза, грохочет: «Да скажи же ты наконец!»
В первый день учебы в начальной школе, когда все остальные дети переживали, подружатся ли они с одноклассниками, понравится ли им учитель и возьмут ли их в футбольную команду, я, пока мы ехали к месту сбора, пытался сообразить, как произнести собственное имя. Всю свою жизнь я изобретал трюки, которые помогали мне говорить: к семи я обнаружил, что «л» и «м» мне не даются, «ц» иногда можно заменить на «т», которую почему-то было легче произнести. Так «ц-ц-цвет» превратился в беглое «твет», а «м-м-машины» в «ташины».
Моим главным врагом были имена собственные, а особенно мое имя. Для заики Маркус Бакингем звучит слишком длинно, будто специально придумано, чтобы я запнулся, облажался и в панике трясся, пытаясь произнести свое же имя. В отличие от слов, для которых я изобрел более-менее подходящие замены, имя заменить было нечем – особенно в первый день учебы.
Я выбрался из машины, и мама передала меня старшекласснику, который встречал детей. Ничего не подозревая, он спросил мое имя. Я замер. «Маркус» превратилось в одно длинное «м-м-м», и спустя полминуты я сдался. Делая вид, что ничего не произошло, мы оба молча дошли до класса. Учительница спросила у старшеклассника, как меня зовут.
– Я не знаю, – ответил он. – Он не смог сказать.
– Он не сказал? – переспросила учительница.
– Нет, он не смог сказать.
Учительница взглянула на меня, неуверенно улыбнувшись, и спросила, как меня зовут.
Вокруг меня столпились одноклассники; мое лицо сравнялось по цвету с моим красным свитером. Я попытался выдать «Бакингем», но фамилия застряла где-то у меня в горле и неестественно исказилась. С первого дня я получил кличку – Б-б-бабкингем.
Заикание мешало мне жить. Остальным – тоже. Все это видели. Те добрые люди из церкви просто пытались спасти меня от меня же. Я продолжал тянуть руку, не в силах остановиться, и они про себя думали: «Мы знаем, как поступить. Он не осознает ситуацию. Он же не хочет и впрямь застыть на сцене, заикаясь на своей реплике. Так что мы уступим. Пусть пройдет прослушивание, а потом мы дадим ему роль осла или Фомы Неверующего. Так и поступим».
Очень мило с их стороны, но они ошибались. Они не знали, как поступить. Они были неправы. Инстинкт, который тянул меня на сцену и заставлял говорить, оказался настолько мудрым и проницательным, что по итогу предопределил всю мою жизнь.
То же самое происходит и с вами. Вы инстинктивно хотите сделать что-то еще до того, как поднимете руку или задумаетесь об этом. Эти инстинкты – первый сигнал любви. В них кроется невероятная мудрость.
Так что спросите себя: «К чему я инстинктивно тянусь?» Если вы предоставлены самим себе, к каким действиям или ситуациям вас тянет? Заглушите чужие голоса и требования и прислушайтесь к собственным ответам. Какими бы они ни были, они имеют смысл.
Сделайте себе одолжение – прислушайтесь к ним.
