Марк Твен
Приключения Гекльберри Финна
Теперь я был ниже парома и пристани. Я поднялся, и увидел остров Джексона, примерно в двух с половиной милях вниз по течению – тяжелый, тёмный брус, высящийся прямо посреди реки, большой, угрюмый и недвижный, как огромный пароход, лишённый огней. В верховье не было никаких признаков отмели – теперь вся она была под водой.
Мне не потребовалось много времени, чтобы добраться туда. Я пронёсся пулей мимо головы острова, таким быстрым был поток, а затем попал в зону мертвого штиля и причалил к берегу со стороны Иллинойса. Я затолкал каноэ в глубокую пещеру в береге, о которой знал лишь я один. Мне пришлось раздвигать ветви ивы, чтобы двигаться по узкому проливу, и, когда я это сделал быстро и незаметно, никто не мог видеть каноэ извне.
Я поднялся на берег и сел на бревно в верхней части острова, и стал смотреть на большую реку и черные коряги, плывущие прочь к городу, уже спавшему в трех милях отсюда, и там мерцало всего три или четыре огня. Чудовищный большой бревенчатый плот кочевал примерно в миле вверх по течению, он тяжело двигался вниз по реке, с фонарем посредине. Я смотрел, как он медленно наползает на меня, и когда он пошёл курсом прямо туда, где я стоял, я ясно слышал, как какой-то человек крикнул:
– Забирай веслом! Бери правее!
Я слышал это так же ясно, как если бы тот мужчина был рядом. Теперь в небе появилось немного серого цвета, и я вошел в лес и лёг поспать перед завтраком.
Глава VIII
Когда я проснулся, Солнце было уже очень высоко, и я прикинул, что сейчас около восьми часов утра. Я лежал в траве, овеваемый прохладой, думая о приятных вещах, чувствуя себя отдохнувшим, довольным, и находящимся в прекрасном настроении. Я мог видеть Солнце в одном или двух просветах листвы, но в основном это были большие деревья, и сквозь их мрачные кроны солнечный свет пробивался едва-едва. На земле были веснушчатые места, там свет просеивался через листья яркими пятнами, и эти веснушки немного подрагивали и менялись местами, отзываясь на слабый ветерок, то и дело пробегавший по кронам. Несколько белок, став на лапки, приветствовали меня весьма дружелюбно.
Я сильно обленился и привык к удобствам – мне совсем не хотелось вставать и готовить завтрак. Ну вот, я снова задремал, и только стал видеть сны, как услышал глубокий звук «бум!», доносящийся с середине реки. Я вздрогнул, привстал на локоть и стал прислушиваться, довольно скоро я услышал это снова. Я вскочил, вскарабкался наверх и пошёл, и посмотрел в дыру между листьями, а там дым, лежащий на воде длинным хвостом прямо вокруг парохода. И на пароходе было полно людей, и он шёл вниз по реке. Я знал, что сейчас снова раздастся это «Бум!» И вот я вижу белую дымовую завесу со стороны парома. Понимаете, они стреляли из пушки над водой, пытаясь заставить мой хладный труп всплыть на поверхность.
К тому времени я уже довольно сильно проголодался, но не мог зажечь костёр, потому что они могли увидеть дым. Поэтому я сидел на месте, наблюдая за дымом на реке и слушая частые пушечные выстрелы. Река была там не меньше мили шириной, и вид её летним утром был изумителен, так что у меня было достаточно времени, чтобы видеть, как они ловят мой труп, если бы только была возможность перекусить. Ну, тут мне припомнилось, что всегда ставят ртуть в хлебах и пускают их по реке, потому что эти хлеба всегда плывут прямо к утопленнику и останавливаются всегда прямо над ним. Ну, думаю, буду следить, и если одна из этих штук из них поплывет за мной, я покажу им шоу. Я перебрался на край острова со стороны Иллинойса, чтобы посмотреть, удастся ли мне поймать хлеб. Я думал, что мне повезёт с первого раза. И тут приплывает большая буханка, я пытаюсь поймать её с помощью длинной палки, но тут моя нога соскользнула, и буханка уплыла от меня. Конечно, я был там, где течение сильное, ближе всего к берегу, я знал это достаточно хорошо. Но к тому времени подплыла еще одна буханка, и на этот раз я был на высоте. Я вынул пробку и вытряхнул маленький шарик ртути и вонзил зубы в хлеб. Это был «хлеб хлеба» – прекрасный, свежий, ароматный каравай, какой едят одни богачи. Я уже забыл, что такой хороший хлеб существует в природе, это ведь не ваши дрянные плоские кукурузные лепёшки!
У меня были причины быть всем довольным. У меня был вкусный хлеб, и зубы, чтобы его жевать, было бревно, на котором можно было удобно сидеть, и я имел прекрасную возможность наблюдать из-за листьев за происходящим на реке. И тут что-то как молнией шарахнуло меня. Меня просто осенило. Вот, думаю, теперь мне понятно, что вдова или пастор или кто-то молились, чтобы этот хлеб отыскал меня, и вот он поплыл и отыскал меня. Поэтому нет никаких сомнений, что в этом что-то есть, то есть что-то есть в том случае, если молятся вдова или пастор, а мне и пытаться не стоит, не выгорит, я думаю, что это работает только у правильных людей. И Моисей, если бы дожил до этого времени, уж точно разобрался бы со всем этим!
Я закурил трубку и долго пыхтел, продолжая внимательно посматривать за происходящим. Пароход плыл по течению, и я предположил, что у меня будет шанс увидеть, кто на борту, когда пароход подойдёт поближе к месту, где причалил мой хлебец. Когда пароход подошёл совсем близко, я вытащил трубку и пополз туда, где выловил хлеб, и лежал за бревном на берегу в маленькой прогалине. Там, где бревно было раздвоенно, я мог прекрасно глядеть и не опасаться, что меня самого заметят. Постепенно пароход подошёл, и дрейфовал так близко, что они могли прыгнуть с палубы на берег. Большинство из них были в лодке. Папа, судья Тэтчер, Бесси Тэтчер, Джо Харпер, Том Сойер, и его старая тетя Полли, Сид и Мэри, и многие другие – все были здесь. Все говорили об убийстве, но капитан взорвался и сказал:
– Смотрите в оба, будьте внимательны, здесь течение, и возможно, его вынесло на берег, и он запутался в водорослях у кромки воды! Во всяком случае, будем надеяться на это!
Они все собрались и наклонившись над перилами, почти надо мной, продолжали выискивать изо всех сил мой бездыханный труп. Я классно их видел, но они меня не видели совсем. Затем капитан прохрипел:
– Назад!
И пушка произвела такой жуткий взрыв прямо передо мной, что у меня чуть уши не отвалились от грохота, а мои глаза чуть не выело дымом, и я решил, что мне кирдык. Если бы они стреляли ядрами, я полагаю, у них появился бы труп, который им был так желанен. Ну, я пришёл в себя, смотрю, всё кончилось вроде вполне благополучно. Пароход отчалил и уже быстро скрывался из поля зрения за мысом. Я слышал, как он уходил, быстро-быстро, всё быстрее и быстрее, быстро-быстро, всё дальше и дальше, и через час я уже больше ничего не слышал. Остров был длиной примерно в три мили. Я судил, что они обошли его целиком, на том дело и кончилось. Но они еще не всё закончили. Они покружили вокруг подножия острова и заплыли в рукав на стороне Миссури и под паром быстро шли по протоку. Я перебрался на другую сторону и наблюдал за ними. Когда они добрались до самой верхотуры острова, они бросили бесполезную стрельбу и вернулись к берегу Миссури, чтобы отправиться домой в город.
Я знал, что для меня теперь всё в порядке. После такого меня никто не стал бы искать. Я вытащил свой скарб из каноэ и соорудил хорошее гнездо в самом густом лесу. Я сделал из своих одеял что-то вроде шатра, дабы они не мокли во время ливня. Я поймал сома и выпотрошил его при помощи моей пилы, и к закату изжарил его на костре и поужинал. Затем я забросил снасти, чтобы поймать рыбу на завтрак
Когда совсем стемнело, я расположился около костра с трубочкой, и довольно долго кайфовал, а потом, когда мне стало скучновато, пошел на берег и до глубокой ночи слушал плеск волн, считал звезды на небе и плывущие бревна и плоты в воде, а затем лёг спать. Нет лучшего способа убить время, когда вы одиноки, чем заснуть глубоким сном – уснул, и скуки нет, как и в помине.
Так прошли три дня и три ночи. И всё это время было одно и то же. Но на четвёртый день я отправился исследовать мой остров. Я был его полновластным хозяином, всё здесь принадлежало мне, как бы это получше выразиться, и я хотел знать всё об этом острове. Своё имущество надо порой считать назубок! Но, честно говоря, в основном я хотел убить время. Я нашел много клубники, спелой и очень крупной, зеленый виноград, какие-то ягоды, зеленая ежевика только начинала завязываться. Судя по всему, всё это со временем могло мне пригодиться. Ну, я пошел дурачиться в глубокой чаще, забрёл в несусветную глушь где-то в глубине острова. У меня было ружьё, но я не стрелял из него, оно было у меня скорее для защиты. Я подумал, что лучше подстрелить добычу поближе к жилищу. Примерно в это же время я чуть не наступил на змею очень приличного размера, и она ускользнула на цветущем лугу, а я погнался за ней, чтобы подстрелить. Я сгруппировался, и внезапно оказался прямо у своего, уже догорающего костра.
Мое сердце трепыхнулось в груди. Я не стал медлить и, взяв на изготовку ружьё и тихо спустив курок, двинулся дальше, потом стал красться на цыпочках так быстро, как только мог. Время от времени я останавливался на секунду среди толстых стволов и прислушивался, но мое дыхание было таким тяжелым и бурным, что я почти ничего не слышал. потом я возобновлял движение и пройдя какое-то расстояние, замирал и снова прислушивался. И так всё время. Если я видел пень, я принимал его за человека, если я наступал на палку, и она хрустела под ногами, я испытывал такое ощущение, как будто, кто-то перерезал одно из моих дыханий пополам, и осталась только половинка, да и та короткая.
Когда я добрался до лагеря, я не чувствовал себя очень уж нахальным и уверенным в себе, у страха, как говорится, глаза велики, но я говорил, сейчас не время дурака валять! Поэтому я снова забрал весь мой скарб в каноэ, чтобы убрать их с глаз долой, а потом я погасил огонь и разбросал пепел вокруг, чтобы всё выглядело как старинный лагерь прошлого года, а затем полез на дерево.
Я думаю, что я просидел на дереве часа два. Я ничего не видел, я ничего не слышал – но сколько ужасающих видений за это время прошло предо мной! Ну, я, конечно, не мог оставаться там навсегда, так что, в конце концов я спустился на землю, но при этом я все время держался в густых зарослях и был настороже. Все, что я мог съесть, это были лесные ягоды и то, что осталось от прошлого завтрака.
К тому времени кругом была глухая ночь, я был довольно голоден. Поэтому, когда было хорошо и темно, в предрассветной тьме я перебрался на Иллинойский берег – это около четверти мили отсюда. Я пошёл в лес и приготовил ужин, и я решил, что останусь там всю ночь, когда у слышал далёкое кланц-кланц, кланц-кланц и подумал: это лошади, и скоро здесь будут люди. Я как можно быстрее опять скинул все на каноэ, а затем пробрался сквозь лес, чтобы узнать, кто тут лазит по ночам. Я был ещё в пути, когда услышал, как какой-то тип говорит:
– Места лучшего, чем здесь, всё равно не найти! Лошади совсем выбились из сил. Поищем стоянку здесь! Может, что-нибудь и найдём!
Я не дождался, но толкнул лодку и легко скользнул от берега. Я переправился на старое место и решил провести ночь в каноэ.
Я почти не спал. Не мог, так или иначе, в голову всякая ерунда лезла. И каждый раз, когда я просыпался, я думал, что кто-то душит меня за шею. Так что ничего хуже этого сна трудно себе представить! Потихоньку я стал говорить себе: так жить нельзя! Мне всё-таки надо выяснить, кто это, кто здесь, на острове, со мной рядом? Надо разведать, хоть тут тресни. Ну, с этими мыслями мне стало много лучше, а потом и совсем полегчало.
Я схватил весло и скользнул вдоль берега всего лишь в шаге или двух от него, а затем позволил каноэ свободно скользить вниз среди теней. Луна сияла, и за пределами теней леса всё остальное было ярко, как днём. Я хорошо двигался, и на час, а может и больше, заснул и крепко спал довольно долго. К этому времени я уже сплавился к самому носу острова. Я шуровал веслом целый час, прохладный ветерок начал дуть, и вокруг было так хорошо, так тихо! Я сделал фортель веслом и с брызгами моя бравая посудина пошла к берегу. Затем я достал ружьецо и выскользнул в край леса. Я уселся там на бревне и стал смотреть сквозь листья, как настоящий индеец Вицнапуцли Глотатель Портвейна. Вижу, что Луна уходит, и тьма начинает покрывать реку. Но через некоторое время вижу бледную полоску над верхушками деревьев и знаю, что наступает день. Поэтому я взял ружьецо и стал красться к тому месту, где застал тлеющий костёр, и каждую минуту или две останавливался, чтобы послушать. Но мне не повезло – я так и не смог попасть на это место. Как так могло случиться? Пока я думал над этим, вдруг вижу – сквозь деревья мелькает какой-то маленький огонёк, похожий на мотылька. Я пошел на этот огонёк так осторожно и медленно, как мог только какой-нибудь опущенный лесной эльф. Думаю, не обжечься бы мне об этот чёртов блуждающий огонёк! Постепенно я пробрался достаточно близко, чтобы посмотреть, что там, а там на земле лежит какой-то двуногий типок. У меня штаны чуть мокрыми не стали от страха. У него было вокруг головы намотано одеяло, и его голова была совсем у края костра. Я замер в кустах, примерно в шести футах от него, и не сводил с него глаз. Незаметно пришло серое, мутное утро. Довольно скоро этот тип зашевелился, потом потянулся, стал зевать, стащил одеяло, батюшки, я узнал его, это был Джим – ниггер мисс Уотсон! Бьюсь об заклад, вам не понять, как я был рад увидеть его. Боже мой, какая удача! Я крикнул:
– Здорово, Джим!
И выскочил к нему
Он подпрыгнул как ужаленный и уставился на меня. Затем он упал на колени, сложил молитвенно руки и стал причитать:
– Акстись! Мертвечина! Иззыди, прах! Призрак! Не делай мне зла! Я не виноват! Я никогда не причинял вреда мёртвым! Чуф! Чуф! Чуф! Мне нравятся мертвые люди! Я сделал всё, что мог для них! Иди, призрак, иди в речную глубь, чур-чур, оставь меня в покое, гном! Я не хочу быть в ссоре со зловещими мертвецами!
Но хотя я уверял его в обратном, он долго не понимал, что я вовсе не мертвец, а довольно-таки жив. Наконец до него, как до жирафа, стало потихоньку доходить! Я был так рад видеть Джима. С ним я не чувствовал одиночества. Я сказал ему, что не боюсь, что он расскажет людям, где я был. Я говорил один, но он только стоял и смотрел на меня и не говорил ничего. Затем я говорю:
– Да! Хорошее сегодня утречко! Давай-ка завтракать! Джим, зажигай костёр!
– Какая польза от костра, если готовить нечего, кроме этой кислой земляники и прочей ерунды? Но у тебя есть ружьё, правда? Может быть, добудем что-то получше земляники?
– Земляника и прочая ерунда, – говорю я, – Это то, что ты жил?
– Я не мог достать ничего другого, – говорит он, – Этим и жил!
– Сколько ты на острове, Джим?
– С той ночи, как тебя убили.
– Что, все это время?
– Конечно!
– И ты ничего не ел кроме всякой дряни?
– Нет, больше ничего!
– Ну, ты, наверное, голоден, не так ли?
– Я могу съесть лошадь! Легко! Давно ты здесь?
– С той ночи, как меня убили!
– Не может быть! И что ты ел? У тебя ведь есть ружьё. О, да, у тебя есть ружьецо! Это хорошо! Это здорово! Давай подстрели какую-нибудь живность, а я разведу огонь!
Между тем мы подошли к тому месту, где было каноэ, и, пока он разводил костёр на открытой площадке среди деревьев, я принёс еду: бекон и кофе, кофейник и сковородку, сахар и жестяные кружки. Бедный ниггер был просто потрясён открывшимся богатством, и счёл всё это колдовством. В придачу к этому я выловил большого жирного сома, и Джим выпотрошил его своим ножом и пожарил. Когда завтрак был готов, мы упали на траву и съели его с пылу – с жару. Джим нажимал на еду изо всех сил, потому что был голоден, как собака. Затем, когда мы нажрались до отвала, мы ушли отдыхать. Джим говорит:
– Но Гек, если ты живёхонек здесь, кто это сделал, кого убили в этой лачуге, если не тебя?
Тогда я рассказал ему все подробно, и он сказал, что это очень хитро подстроено было, он бы до такого никогда не додумался. Он подтвердил, что и сам Том Сойер не смог бы выдумать лучшего плана, чем то, что изобрёл я.
Затем я говорю:
– А ты как попал сюда, Джим? Как ты сюда попал?
Он замялся и минуту ничего не мог сказать. Затем говорит:
– Слушай, а можно я промолчу?
– Почему, Джим?
– Ну, причина есть. Но ты не скажешь никому, что я расскажу тебе, Гек?
– Будь я проклят, если скажу, Джим!
– Хорошо, я тебе верю, Гек. Я… я убежал.
– Джим!
– Но ты сказал, что не скажешь никому – знаешь, ты сказал, что не скажешь, Гек!
– Хорошо, ладно! Я сказал, что никому не скажу, и я выполню слово. Честное слово, клянусь! Пусть люди назовут меня низким аболиционистом, презреют меня и покроют позором за это, начхать на всех, это не имеет никакого значения. Я не собираюсь рассказывать никому, я не вернусь туда, во всяком случае. Пусть все знают об этом.
– Ну, видишь ли, дело было так. Старая мисс Уотсон, – она всё время клевала меня, придиралась ко мне, никакой жизни с ней не было, но она сказала, что не будет продавать меня в Орлеан. Но я заметил, что один работорговец что-то зачастил к нам, и я забеспокоился. Однажды ночью я подполз к двери, приложил к ней ухо, и вдруг слышу, как старый мисс говорит, что она готова продать меня в Орлеан, но, вроде, она этого не хотела, но ей предложили восемьсот долларов за меня, попробуй тут устоять перед таким мешком денег. В общем, вдова попыталась убедить её не делать этого, дальше я их разговора уже не расслышал, и не стал ждать ни минуты, чтобы услышать ответ. Говорю тебе, я просто быстро дал дёру!
Я высунул нос на холм, дай, думаю, спущусь к реке и умыкну чью-нибудь лодку там, повыше от города. Пока народ не разбежался, я спрятался в бочарной лавке на берегу, чтобы выждать, пока все разбредутся. Ну, и пробыл там всю ночь. Там всё время кто-то шатается! В шесть утра туда-сюда стали сновать лодки, и люди стали рассказывать, о том, что твой папаша примчался в город, и сказал, что ты убит. Потом дамы и господа двинулись для просмотра места преступления. Иногда они приставали к берегу, и они гуляли по берегу, вот по их разговорам я и узнал всё про это чудовищное убийство. Мне было ужасно жаль, что ты убит, Гек, но теперь всё это позади.
– Я пролежал на стружках весь день. Я был голоден, но ничего уже не опасался. Потому что я знал, что обе старые леди после завтрака уйдут к началу молитвенного собрания прочь, и я знал о том, что они вернутся только вечером. Они почти наверняка будут думать, что я ушёл пасти коров, и вспомнят обо мне только к вечеру. Слуги тоже не заметят моего отсутствия, с уходом старых леди они все разбежались по городу.
Ну, когда наступила темнота, я отправился по речной дороге, и прошел где-то две мили против течения туда, где уже не было никаких домов. По пути я обмозговал, что мне делать. Видишь ли, если я буду сидеть на корточках, и ничего не делать, меня настигнут собаки. Если бы я украл лодку, чтобы пересечь реку, они бы это просекли, узнали бы о краже лодки, и проследили бы мой путь. Итак, я сказал себе, плот – это то, что нужно. Он следов не оставляет.
Тут я вижу светлый огонёк д за поворотом, я сразу прыгнул в реку и поплыл. Впереди меня плыло большое бревно. Скоро я оказался на середине, и плыл, прячась за одинокими брёвнами, я грёб против течения, стараясь не поднимать головы и ожидая приближение большого плота. Наконец это случилось – я уцепился за корму плота и некоторое время плыл так. Потом, когда стало совсем темно, я влез на него и лёг с краю. Люди на плоту располагались в центре, рядом с большим фонарём, и я полагал, что мне удастся быть незамеченным. Река наращивала ход, я понимал, что часа через три-четыре я буду в двадцати милях ниже по реке, и перед самым рассветом покину плот и поплыву к берегу вплавь. И растворюсь в лесу на Иллинойской стороне реки.
– Но мне не повезло. Только мы сравнялись с островом, как человек с фонарём двинулся к корме, я вижу, ждать больше нечего, поэтому я прыгнул за борт и поплыл к острову. Ну, у меня было представление, что я вылезу где угодно, но всё было не так просто – берег оказался слишком крутым, и мне долго не удавалось вылезти из воды. Только спустя время мне удалось найти место, где было возможно вылезти из воды. Когда я вылез и вошёл в лес, я зарёкся плавать на плотах. Там слишком много разгуливающих фонарщиков, скажу вам по совести. У меня оставалась моя трубка в виде штифта, спички и пачка табаку в кепке, и они не намокли, так что все было в порядке.
– И всё это время у тебя не было мяса? Почему ты не искал черепах?
– Как ты её поймаешь? На неё не кинешься, и камнем убить её нельзя! И ночью её не поймаешь! А днём я прятался!
– Ну, это так! Конечно, ты должен был держаться подальше от людишек, жить в лесу все время. Ты слышал, как они палили из пушки?
– О да! Я знал, что это они тебя ищут! Я видел из-за кустов, как они кружили по реке и палили.
Какие-т молодые птахи прилетели. Полетают-полетают и сидят на ветке. Джим сказал, что это знак того, что будет ливень. Он сказал, что это знак, когда молодые куры летели таким образом, был ливень и поэтому он считал, что так же должны были поступать молодые птенцы. Я уже собирался подстрелить кое-кого из них, но Джим не позволил мне. Он сказал, что это смерть. Он сказал, что однажды отец сильно заболел, а дети поймали птицу, и его с бабушка сказала, что его отец умрет, и он и вправду скоро помер.
И Джим сказал, чтобы я и не думал рассчитывать на такой ужин, потому что он принесет большую беду. То же самое, как вытрясать после заката грязную скатерть. И он ещё добавил, что если владелец пчелиного улья помер, надо обязательно рассказать это пчёлам до наступления следующего утра, иначе пчелы ослабеют, будут бойкотировать работу и тоже помрут. Джим сказал, что пчелы никогда не жалят идиотов, но я не поверил в это, потому что я сам много раз пробовал, и они не жалили меня.
Раньше я слышал о некоторых из этих вещей, но не всех. Джим знал всевозможные знаки. Он заявлял, что знает об этом всё. Я заметил, что у него всё выглядит так, как будто все признаки связаны только с неудачей или бедой, и поэтому я стал допрашивать его, нет ли каких-то признаков удачи. Он мне и говорит:
– Действенных почти нет! Да и использовать их нельзя! Зачем тебе знать, когда будет удача? Хочется скорее избавится от неё?
И он сказал:
– Если у тебя есть волосатые руки и грудь, это верняк – знак того, ты быстро разбогатеешь. Ну, и некоторая польза от этого знака есть, да только когда на тебя такое счастье обрушится? Понимаешь, может быть, тебе придется долгое время влачить дикую нищету, что, если не знать, что потом придётся разбогатеть, можно сразу повеситься, и не дожить до богатства.
– А у тебя есть волосатые руки и волосатая грудь, Джим?
– Зачем задавать дурацкие вопросы? Разве ты не видишь сам?
– Ну, ты богатый?
– Нет, но я был как-то богатеем, и думаю, богатство от меня далеко не убежит! Парниша, у меня было четырнадцать баксов, но увлёкся спекуляцией и был разорен!
– И чем ты спекулировал, Джим?
– Для начала – скотом!
– Интересно, каким?
– Живой скотиной! Я купил за десять баксов корову. Но с тех пор я не хочу так бросаться баблом на бирже! Корова сдохла у меня на руках!
– Значит, ты потерял десять баксов?
– Нет, я потерял не всё! Я потерял на ней девять баксов. И единственное – потом сбагрил её труп за доллар и десять центов!
– Таким образом, у тебя осталось пять долларов и десять центов. Ты и ими спекулировал?
– Да. Вы знаете, что один одноногий ниггер, который прислуживает престарелому Мисто Брейдишу? Ну, он завёл банк, и объявил на весь свет, что если кто-нибудь положит в него доллар, то в конце года получит на руки четыре. Ну, все мои знакомые ниггеры внесли туда деньги, да только немного. А я был из тех, у кого было много денег. Только я держался за свои деньги, я говорю:
– Я не буду вкладывать, мне бы хотелось иметь свой банк!
Ну, конечно, этому ниггеру, кровь из носу, ниггеру хотелось удержать меня от бизнеса, и он говорит, что двум банкам в одной коробке из-под шляпы не разместиться, и он хочет сделать доброе дело и поэтому я могу положить пять долларов к нему в банк, и он заплатит мне тридцать пять долларов за год.
Ну, я так и поступил. Парень, я решил, что сразу же загребу тридцать пять баксов, и пущу их потом в оборот. Один знакомый ниггер по имени Боб, выловил в реке хорошую лодку, и это прошло мимо ушей его хозяина. Я купил у него эту плоскодонку и сказал ему что потом заплачу тридцать пять долларов, в конце года. но лодку украли у меня в ту же ночь, а на следующее утро одноногий ниггер сообщил, что банк разорён в пух и прах. Так что ни у кого не осталось никаких денег! Ну, кроме оставшихся десяти центов!
– И что ты сделал с десятью центами, Джим?
– Что ж, сначала я что-то хотел сделать сам, но потом мне приснился пророческий сон, что я должен отдать их человеку с именем Валаам. Но это было его короткое имя, а на самом деле его звали Валаамский Осёл. Это был настоящий сельский придурок. Но ему повезло, он был счастливый придурок! Удачливый! Голос во сне тогда сказал, чтобы Валлам отдал мои деньги в рост и потом поделился доходами со мной. Так и вышло. Он взял деньги и когда был в церкви, наслушался проповедника, который сказал, что тот, кто подаст нищему, тот послужит Господу, и должен быть щедр, чтобы вернуть свои деньги назад многократно умноженными. Итак, Валаам, который забрал мои деньги, дал десять центов нищему на паперти и стал ждать, что из этого выйдет…
– Ну и что из этого вышло, Джим?
– Ничего не вышло! Я не получил деньги назад, Валлам тоже ничего не получил! Балуму тоже ничего не досталось! Так бесследно пропали мои последние десять центов! Я больше денег в долг не даю! Проповедник сказал, что деньги вернутся в стократном размере! Если бы я мог вернуть десять центов назад, я бы назвал это чудом, и был бы страшно рад этому!
– Ну, все равно, Джим, не грусти, ты снова, как пить дать, разбогатеешь!
– Да! Я и теперь я богатый, посмотри на меня! Я свободен, и меня хотели продать за восемьсот долларов! Мне бы так хотелось, чтобы эти деньги попали ко мне, о большем я и не мечтаю!
