Марк Твен
Похождения Тома Сойера
Глава VII
В школе. – Учитель живописи. – Промах.
Чем усерднее Том старался сосредотачиваться на учебнике, тем упорнее разбредались его мысли, – так что, наконец, он зевнул, вздохнул и бросил книгу. Ему казалось, что полдень никогда не наступит. Неподвижный воздух точно замер. Хоть бы что шелохнулось. Это был самый сонный из всех сонных дней. Усыпительное бормотание двадцати пяти школьников убаюкивало души, точно чары, таящиеся в гудении пчел. Вдали Кардиж Гилль, залитый волнами света, поднимал свою зеленую вершину в мерцающей дымке летней мглы, отливавшей пурпуром; несколько птиц скользили в высоте на усталых крыльях; никаких других живых существ не было видно, кроме козлов, да и те спали.
Сердце Тома томилось жаждой свободы или хоть какого-нибудь развлечения, которое помогло бы ему скоротать это скучное время. Случайно он опустил руку в карман, и лицо его озарилось благодарностью, равной молитве, хотя он и не знал этого. Он потихоньку вытащил пистонную коробочку и выпустил клеща на стол. Эта крошечная тварь, вероятно, тоже переполнилась в этот момент молитвенной благодарностью, которая, однако, оказалась преждевременной, так как лишь только она поползла в одну сторону, Том булавкой повернул ее в другую.
Рядом с Томом сидел его закадычный друг, так же изнывавший от тоски и так же глубоко и благодарно обрадованный развлечением. Этот закадычный друг был Джо Гарпер. Всю неделю они дружили, а по воскресеньям становились во главе враждебных армий. Джо достал булавку из-за обшлага куртки и принял участие в возне с пленником. Забава с каждой минутой становилась интереснее. Вскоре Том нашел, что они мешают друг другу, так что ни один не пользуется клещом всласть. Поэтому он взял грифельную доску Джо и провел посередине ее черту сверху донизу.
– Вот, – сказал он, – пока клещ будет на твоей половине, ты гоняй его, сколько хочешь, а я не буду трогать; а если он удерет на мою половину, ты должен оставить его в покое, пока я не упущу его за черту.
– Ладно, начинай.
Клещ вскоре удрал от Тома и переполз через экватор. Джо дразнил его, пока он не улизнул обратно. Поле действия менялось, таким образом, довольно часто. Пока один мальчик с захватывающим увлечением возился с клещом, другой следил за возней с неменьшим интересом, головы обоих склонились над доской; они забыли обо всем на свете. Наконец счастье, по-видимому, перешло на сторону Джо. Клещ пробовал и так и сяк, менял направление, волнуясь и возбуждаясь не меньше, чем сами мальчики, но всякий раз, как победа была уже, так сказать, в его руках, и пальцы Тома начали шевелиться, булавка Джо проворно загораживала ему путь и направляла его обратно. Том, наконец, не вытерпел. Искушение было слишком велико. Он протянул булавку и помог клещу. Джо моментально взбесился.
– Том, оставь его в покое!
– Я только чуть-чуть погоняю его, Джо.
– Нет, сэр, это нечестно. Сейчас оставь его.
– Пустяки, я только немножко пошевелю.
– Оставь его, говорят тебе.
– Не хочу.
– Ты должен, – он на моей стороне.
– Послушай, Джо Гарпер, чей это клещ?
– Мне нет дела до того, чей клещ, – он на моей стороне и ты его трогать не будешь.
– А вот же буду. Клещ мой, и я буду делать с ним, что хочу!
Здоровенный тумак обрушился на спину Тома, такой же на спину Джо, и в течение двух минут пыль летела из обеих курток, к восторгу всей школы. Мальчики так увлеклись, что не заметили внезапно наступившей тишины, когда учитель подкрался к ним на цыпочках и остановился над ними. Он довольно долго смотрел на представление, а затем и со своей стороны внес в него некоторое разнообразие.
Когда наступил полуденный перерыв, Том полетел к Бекки Татчер и шепнул ей на ухо:
– Наденьте шляпку и сделайте вид, будто идете домой, а когда свернете за угол, то отстаньте от других и вернитесь назад переулком. Я пойду другой дорогой, обгоню их и вернусь тем же путем.
Она пошла в одной группе учеников, он – в другой. Немного погодя они встретились в конце переулка, и когда вернулись в школу, в ней не было ни души. Они уселись, положив перед собой грифельную доску. Том дал Бекки грифель и водил ее руку – и таким образом они воздвигли другой удивительный дом. Когда же увлечение искусством стало остывать, принялись разговаривать. Том утопал в блаженстве. Он спросил:
– Вы любите крыс?
– Терпеть не могу.
– Ну да, живых – я тоже. Но я говорю о дохлых, которых можно привязать на веревочку и махать ими вокруг головы.
– Нет, крысы вообще мне не нравятся. Вот жевать резину – это я люблю.
– О, и я тоже. Жаль, что у меня нет ни кусочка!
– Хотите? У меня есть немножко. Я дам вам пожевать, но потом вы мне отдайте.
Это было очень приятно, и они жевали по очереди, болтая ногами от избытка удовольствия.
– Бывали вы в цирке? – спросил Том.
– Да, и папа обещал сводить меня еще раз, если я буду умницей.
– Я был в цирке три или четыре раза – множество раз. Церковь ничего не стоит перед цирком. В цирке все время представляют разные штуки. Когда я буду большой, то поступлю в клоуны.
– О, в самом деле? Это будет очень мило. Они такие пестрые.
– Да. И кроме того, они загребают кучу денег. Бен Роджерс говорил, по доллару в день. Послушайте, Бекки, а были вы когда-нибудь обручены?
– Что это такое?
– Ну, обручены, чтобы выйти замуж.
– Нет.
– Хотите?
– Пожалуй. Не знаю. На что оно похоже?
– На что? Да ни на что не похоже. Просто вы говорите мальчику, что вы будете его всегда, всегда, всегда, а потом поцелуетесь с ним, и все тут. Всякий может сделать это.
– Поцелуемся? Зачем же целоваться?
– Так уж, знаете, полагается – всегда так делают.
– Все?
– Ну да, все, которые влюблены друг в друга. Вы помните, что я написал на доске?
– Д-да!
– Что же?
– Не скажу.
– Хотите, я вам скажу?
– Д-да – только в другой раз.
– Нет, теперь.
– Нет, не теперь, – завтра.
– О, нет, теперь, пожалуйста, Бекки. Я вам на ушко скажу, тихонько-тихонько.
Бекки колебалась, Том принял ее молчание за знак согласия и, обвив рукой ее талию, нежно прошептал ей на ушко заветные слова. Затем он прибавил:
– Теперь и вы мне шепните то же самое.
Сначала она отнекивалась, потом сказала:
– Только вы отверните лицо, чтобы не видеть, тогда я скажу. Но вы не должны никому рассказывать – обещаете, Том? Не рассказывать никому, обещаете?
– Никому, честное, честное слово. Ну, Бекки.
Он отвернул лицо. Она робко наклонилась к нему, так близко, что ее дыхание шевельнуло его кудри, и прошептала:
– Я люблю вас.
Затем она вскочила со скамьи и бегала от Тома вокруг столов и скамеек, пока не забилась в уголок, закрыв лицо своим белым передничком. Том обвил руками ее шейку и принялся уговаривать.
– Теперь, Бекки, все сделано – остается только поцеловаться. Ты не бойся – это ничего. Пожалуйста, Бекки.
Он стал отнимать от ее лица руки и передник.
Мало-помалу она уступила и опустила руки; личико ее, разгоревшееся от борьбы, выглянуло и покорилось. Том поцеловал ее в алые губки и сказал:
– Теперь все, Бекки. Но знаешь, после этого ты уже не должна любить никого другого и не выходить замуж ни за кого другого – никогда, никогда, навеки. Хорошо?
– Да, я никогда не буду любить никого, кроме тебя, Том, и никогда не выйду замуж ни за кого другого, и ты тоже ни на ком не женишься, кроме меня, правда?
– Конечно. Разумеется. Это уж само собой. И когда идем в школу или домой, ты всегда должна ходить со мной, если за нами не подсматривают – а в играх ты выбирай меня, а я буду выбирать тебя; так уж всегда делают, те, которые обручились.
– Ах, как славно! А я и не знала об этом.
– Еще как славно-то. Мы с Эми Лауренс…
Большие глаза сказали Тому о его оплошности, он запнулся, сконфузился.
– О, Том! Значит, я не первая, с которой ты обручился?
Девочка заплакала, Том сказал:
– О, Бекки, не плачь. Я ее больше и знать не хочу.
– Неправда, Том, – ты сам знаешь, что неправда.
Том попытался обнять ее, но она оттолкнула его, повернулась лицом к стене и продолжала плакать. Том снова попытался, говоря разные ласковые слова, и снова получил отпор. Тогда его гордость проснулась, он отошел и вышел из комнаты. Он постоял на улице, расстроенный и взволнованный, время от времени заглядывая в дверь, в надежде, что она раскается и подойдет к нему. Но она не двигалась. Тут ему сделалось совсем грустно и стало казаться, что он неправ. В нем происходила жестокая борьба, но он пересилил свой гонор и вошел в комнату. Бекки все еще стояла в углу, лицом к стене, и всхлипывала. У Тома защемило сердце. Он подошел к ней и постоял с минуту, не зная, как взяться за дело. Потом нерешительно сказал:
– Бекки, я… я никого не люблю, кроме тебя.
Никакого ответа – только рыдания.
– Бекки (умоляющим тоном).
– Бекки, скажи хоть словечко.
Рыдания усилились.
Том достал из кармана свою лучшую драгоценность, медную кнопку от каминной решетки, просунул так, чтобы она могла ее видеть, и сказал:
– Пожалуйста, Бекки, возьми ее себе.
Она швырнула ее на пол. Тогда Том вышел из комнаты и пошел, куда глаза глядят, решив не возвращаться сегодня в школу. Бекки догадалась, в чем дело. Она подбежала к двери; его не было видно; выбежала на рекреационный двор: его и там не было. Тогда она позвала:
– Том! Вернись, Том!
Она прислушалась, но ответа не было. Ее окружали тишина и безмолвие. Тут она села и снова расплакалась, и упрекала себя, а тем временем стали собираться школьники, и ей пришлось скрывать свою грусть, унимать свое разбитое сердце и нести крест свой в течение долгого томительного дня, не имея среди этих чужих близкой души, с которой бы можно было поделиться своим горем…
Глава VIII
Решение, принятое Томом. – Драматическое представление в лесу.
Том пробирался переулками, пока не очутился вне путей возвращения школьников, а затем печально поплелся дальше. Он перескочил два или три раза через узкий ручей, ввиду господствовавшего между школьниками поверья, будто переход через воду избавляет от погони. Спустя полчаса он был уже за домом вдовы Дуглас, на Кардижском холме, откуда школа чуть виднелась в долине. Он вошел в густой лес, пробрался в самую чащу и уселся на мху под развесистым дубом. Не было ни малейшего ветерка; удручающий полуденный зной заставил смолкнуть птиц; природа погрузилась в забытье, нарушавшееся иногда лишь отдаленным постукиванием дятла, от которого гнетущая тишина и чувство одиночества казались еще более глубокими. Душа мальчика была погружена в меланхолию; чувства его гармонировали с окружающим. Он долго сидел задумавшись, опираясь локтями о колени и подпирая руками подбородок. Ему-казалось, что жизнь, в лучшем случае, одна грусть, и он почти завидовал недавно скончавшемуся Джимми Годжесу. Должно быть, очень покойно, думалось ему, лежать и дремать, и грезить, вечно, вечно, меж тем как ветерок шелестит листьями и ветвями и ласкает траву и цветы на могиле, – и не испытывать больше никаких тревог и огорчений, никогда, никогда. Если бы только у него был хороший аттестат от воскресной школы, он был бы готов уйти из этого мира и развязаться со всеми. Вот хоть бы эта девочка. Что он ей сделал? Ничего. Он к ней всей душой, а она обошлась с ним, как с собакой, – право, как с собакой. Когда-нибудь пожалеет – да, пожалуй, уже поздно будет. Ах, если бы можно было умереть на время! Но упругое юное сердце не может долго оставаться сжатым. Незаметно Том начал возвращаться к тревогам здешней жизни. Что если он возьмет да пропадет без вести? Что если он уйдет далеко-далеко, в неведомые заморские края, с тем, чтобы не возвращаться обратно? Что она тогда почувствует? Мысль сделаться клоуном снова пришла ему в голову, но возбудила только отвращение. Гримасы, шутки, пестрые штаны, все это показалось оскорблением для духа, витавшего в туманном, возвышенном мире романтики. Нет, он сделается солдатом и вернется после многих лет отсутствия, испытанный в боях и покрытый славой. Или, еще лучше, присоединится к индейцам и будет охотиться за буйволами, и воевать в горах и широких бездорожных равнинах Дальнего Запада, и когда-нибудь вернется великим вождем, в перьях, страшно размалеванный, и ввалится в воскресную школу, в скучное летнее утро, с грозным боевым кличем, на зависть товарищам. Но нет, есть нечто еще более грандиозное. Он будет пиратом! Вот это так. Теперь будущность ясно представала перед ним, озаренная несказанным блеском. Имя его прогремит на весь мир, заставляя дрожать народы! Как славно он будет носиться по бурному морю на своем длинном, черном, быстроходном корабле «Дух Бури», с грозным флагом на фок-мачте! И вот, на вершине своей славы, он внезапно является в родную деревню и входит в церковь, загорелый и огрубевший от бурь и непогод, в черном бархатном колете и штанах, в огромных ботфортах, с малиновым шарфом, с блестящими пистолетами за поясом, с заржавленным от крови кинжалом на боку, в шляпе с развевающимися перьями, с черным флагом, на котором красуются череп и две скрещенные кости, и с восторгом слышит шепот: «Это Том Сойер, пират! Черный Мститель Испанских Морей!»
Да, это решено, его карьера определилась. Он сбежит из дома и вступит на путь славы. Он уйдет завтра же утром. Надо поэтому приготовиться к путешествию. Он решил собрать свои средства. Неподалеку лежало свалившееся дерево; он подошел к нему и начал рыть землю у одного из его концов своим барлоуским ножом. Вскоре нож ударился обо что-то деревянное и пустое, судя по звуку. Он запустил руку в ямку и выразительно произнес нараспев:
– Чего тут нет, явись! Что тут есть, оставайся!
Затем он выкопал и открыл хорошенькую деревянную копилку. В ней лежал игральный шарик. Удивлению Тома не было границ. Он почесал в затылке с видимым смущением и сказал:
– Что бы это значило!
Затем он сердито отбросил шарик и задумался. Дело в том, что не сбылось поверье, которое он и его товарищи всегда считали непреложной истиной. Если закопать шарик с известными заклинаниями и оставить его на две недели и затем открыть с теми самыми словами, которые он только что произнес, то вы найдете все шарики, которые когда-либо потеряли, как бы далеко ни были они разбросаны. Но вот теперь эта затея очевидно и бесспорно провалилась. Все здание веры Тома было потрясено до основания. Он много раз слыхал, что эта штука удавалась, но еще ни разу не слыхивал о неудаче. Ему не приходило в голову, что он и сам уже не раз пробовал ее, но потом не мог найти того места, где закапывал.
Он думал и гадал о причинах неудачи и наконец решил, что тут замешалась какая-нибудь ведьма, уничтожившая силу заговора. Ему хотелось удостовериться в этом, и, поискав кругом, он скоро нашел маленькую кучку песка, с воронковидным углублением наверху. Он приложил губы к углублению и сказал:
– Клопик, клопик, клопик, скажи мне, что я хочу знать! Клопик, скажи мне, что я хочу знать!
Песок зашевелился, маленький черный клоп выглянул на мгновение и исчез в испуге.
– Не говорит! Ясное дело, это ведьма устроила. Так я и знал.
Он знал, что если впуталась ведьма, то пиши пропало, и потому, обескураженный, решил махнуть рукой на это дело. Но ему пришло в голову, что шарик, который он бросил, еще пригодится. Он принялся искать его, но не мог найти. Тогда он вернулся к копилке и стал возле нее так же, как стоял, когда бросил шарик; затем достал из кармана другой шарик и бросил его в том же направлении, что и первый, приговаривая:
– Брат, найди своего брата!
Когда шарик упал, он подошел к нему и стал искать. Но шарик или не долетел, или перелетел, так что пришлось повторить попытку еще два раза. Последняя удалась. Оба шарика лежали на расстоянии фута друг от друга.
В эту минуту в зеленой чаще раздался слабый звук игрушечной жестяной трубы. Том скинул куртку и штаны, подпоясался подтяжкой и, раскидав хворост за свалившимся деревом, достал самодельный лук и стрелы, деревянный меч, жестяной рожок и, вооружившись всем этим, ринулся вперед, с голыми ногами, в развевающейся рубашке. Остановившись под высоким вязом, он проиграл ответный сигнал, а затем принялся подкрадываться, осторожно осматриваясь по сторонам. Он тихонько скомандовал воображаемой шайке:
– Стойте, молодцы! Не показывайтесь, пока я не протрублю.
Из-за деревьев показался Джо Гарпер, в таком же легком одеянии и так же солидно вооруженный, как Том. Том воскликнул:
– Стой! Кто идет по Шервудскому лесу без моего позволения?
– Гай Гисборн не нуждается ни в чьем позволении! Кто ты, что… что…
– Что смеешь держать такую речь, – живо подсказал Том, так как они говорили по книжке, на память.
– Кто ты, что смеешь держать такую речь?
– Кто я? Я Робин Гуд, о чем скоро узнает твой презренный труп.
– Так в самом деле это ты, знаменитый разбойник? Я рад сразиться с тобой за обладание этим веселым лесом. Выходи!
Они схватились за свои деревянные мечи, бросили остальную амуницию на землю, стали в боевую позу и начали правильный, аккуратный бой, два вверх, два вниз. Затем Том сказал:
– Ну, если ты приноровился, давай действовать живее.
Они начали действовать живее, пыхтя и обливаясь потом от усилий. Наконец Том крикнул:
– Падай! Падай! Что же ты не падаешь?
– Не хочу. Чего ты сам не падаешь? Тебе больше досталось.
– Это ничего не значит. Мне нельзя падать. В книжке этого нет. В книжке сказано: тогда ударом в спину он сразил бедного Гая Гисборна! Ты должен повернуться и подставить мне спину для удара.
Спорить против авторитетов не приходится – Джо повернулся, получил удар в спину и упал.
– А теперь, – сказал он, вставая, – давай я тебя убью. Так будет справедливо.
– Как же я могу? В книжке этого нет.
– Ну, так это подлость, и больше ничего.
– Вот что, Джо, ты можешь быть монахом Туком или Мачем, сыном мельника, и хватить меня дубиной; или, коли хочешь, вот что сделаем: я буду Ноттингэмским шерифом, а ты стань пока Робином Гудом и убей меня.
Это разрешило вопрос к общему удовольствию, и упомянутые действия были выполнены. Затем Том снова превратился в Робина Гуда и истек кровью, благодаря предательнице монахине, плохо перевязавшей его рану. Джо, изображавший целую шайку плачущих разбойников, горестно стащил его в лес, вложил лук в его слабеющие руки, и Том сказал:
– Где упадет эта стрела, там погребите бедного Робина Гуда, под зеленым деревом. – Затем он пустил стрелу, упал навзничь и совсем было умер, да попал в крапиву и вскочил, так как это оказалось чувствительным для мертвого тела.
Мальчики оделись, спрятали оружие и пошли, сожалея, что разбойники перевелись, и недоумевая, чем современная цивилизация может возместить их утрату. Они говорили, что предпочли бы пробыть разбойниками в Шервудском лесу один год, чем президентами Соединенных Штатов всю свою жизнь.
Глава IX
Страхи и ужасы. – Появление призрака. – Индеец Джо.
Вечером, в половине десятого, Том и Сид по обыкновению отправились спать. Они прочли молитвы, и Сид вскоре заснул. Том не спал и ждал в лихорадочном нетерпении. Когда ему стало казаться, что близок рассвет, часы пробили десять! Просто беда. Нервное настроение побуждало его вертеться и ерзать, но он боялся разбудить Сида. Итак, он лежал смирно, уставившись в темноту. Царила какая-то зловещая тишина. Мало-помалу в тишине стали выделяться едва уловимые звуки. Тиканье часов сделалось явственно слышным. Старые балки начинали таинственно покряхтывать. Ступеньки на лестнице слабо заскрипели. Очевидно, духи пустились в свои похождения. Мерное глухое храпение доносилось из комнаты тетки Полли. А там раздалось несносное чириканье сверчка, которого никакая человеческая изобретательность не в силах угомонить. Зловещее постукивание жука-часовщика в стене, у изголовья кровати, заставило Тома вздрогнуть, – оно означало, что чьи-нибудь дни сочтены. Вдали завыла собака, нарушая ночную тишину, ей ответил еще более отдаленный вой. Том лежал неподвижно. Наконец он убедился, что время остановилось и началась вечность; несмотря на свое волнение, он начал дремать; часы пробили одиннадцать, но он уже не слыхал боя. Но вот раздалось, смешиваясь с его смутными грезами, самое меланхолическое мяуканье. Стук соседнего окна заставил его встрепенуться. Возглас: «Брысь, дьявол!» и звон пустой бутылки, разбившейся о дровяной сарай тетки Полли, окончательно разбудили его, и минуту спустя он уже оделся, вылез в окно и пробирался на четвереньках по крыше. Он осторожно мяукнул раза два, затем соскочил на крышу дровяного сарая, а с нее на землю. Гекльберри Финн был там со своей дохлой кошкой. Мальчики тронулись в путь и исчезли в темноте. Спустя полчаса они уже шли по высокой траве кладбища.
Это было кладбище старомодного западного типа. Оно находилось на холме, в полутора милях от деревни. Ветхая деревянная ограда вокруг него погнулась местами внутрь, местами наружу, но нигде не держалась прямо. Кладбище заросло травой и бурьяном. Все старые могилы осыпались. Ни одного надгробного камня не оставалось на месте; источенные червями кресты на могилах покосились, требуя опоры, но не находя ее. Когда-то на них были надписи: здесь покоится, и так далее, но теперь на большинстве из них нельзя было бы прочесть ничего даже при дневном свете.
Слабый ветерок стонал между деревьями, и Том испугался, не души ли это покойников жалуются, что их потревожили. Мальчики мало говорили, да и то чуть слышным шепотом, так как и время, и место, и окружающая торжественная тишина импонировали им. Они скоро нашли свежую насыпь, которую искали, и спрятались под тремя большими вязами, росшими группой в нескольких футах от могилы.
Они ждали молча в течение долгого, как им показалось, времени. Отдаленное угугуканье филина было единственным звуком, нарушавшим мертвую тишину. Тому стало невмочь. Он должен был заговорить. Итак, он сказал шепотом:
– Как ты думаешь, Гек, нравится мертвецам, что мы здесь?
Гекльберри шепнул в ответ:
– Почем я знаю. А страшновато здесь, – как по-твоему?
– Еще бы.
Наступила продолжительная пауза, в течение которой мальчики обдумывали про себя этот вопрос. Затем Том прошептал:
– Послушай, Гек, как по-твоему, слышит Госс Вильямс наш разговор?
– Разумеется, слышит. По крайней мере, дух его слышит.
Том, помолчав, прибавил:
– Лучше бы мне сказать мистер Вильямс. Но я не хотел его обидеть. Все называют его Госс.
– То-то вот, надо десять раз подумать, когда говоришь о покойнике, Том.
Эта укоризна снова положила конец разговору. Вдруг Том схватил товарища за руку.
– Ш-ш!
– Что такое, Том? – Мальчики невольно ухватились друг за друга, с сильно бьющимися сердцами.
– Ш-ш! Вот опять! Да неужто не слышишь?
– Я…
– Вот! Теперь слышишь?
– Господи, Том, это они идут! Они наверно. Что нам делать?
– Не знаю. Ты думаешь, они увидят нас?
– Ох, Том, они видят в темноте не хуже кошек. Лучше бы нам не приходить.
– Ну, не бойся. Я думаю, они не тронут нас. Что мы им сделали? А если будем сидеть смирно, может быть, и не заметят.
– Постараюсь, Том, но, Господи, я весь дрожу.
– Слушай!
Мальчики пригнули головы и слушали, чуть дыша. Глухие звуки голосов доносились с дальнего конца кладбища.
– Смотри, смотри! – шепнул Том. – Что это?
– Это чертов огонь. Ох, страшно, Том!
Какие-то темные фигуры приближались, размахивая старым жестяным фонарем, рассыпавшим по земле бесчисленные блестки света. Вдруг Гекльберри прошептал с ужасом:
– Это черти, наверное. Трое! Господи, пропали мы, Том! Можешь прочесть молитву?
– Попробую, только не бойся. Они не тронут нас. Отходя ко сну…
– Ш-ш!
– Что такое, Гек?
– Это люди! По крайней мере, один из них. Я слышу голос старого Меффа Поттера.
– Да ну!.. Ты уверен?
– Ручаюсь, он. Не шевелись, не ерзай. Он не так зорок, чтобы заметить нас. Пьян по обыкновению, старый хрыч!
– Ладно, я буду сидеть смирно. Ну вот, стали. Ищут чего-то. Заторопились. Опять стали. Опять заторопились. Спешат во всю мочь. Теперь взяли вправо. Слушай-ка, Гек, я узнаю и другой голос. Это индеец Джо.
– Он и есть – проклятый метис! Лучше бы повстречаться с чертом. Что им тут понадобилось?
Шепот прекратился, так как трое людей подошли к могиле и стояли теперь в нескольких шагах от убежища мальчиков.
– Здесь, – сказал третий голос, и обладатель его приподнял фонарь, осветивший лицо молодого доктора Робинзона.
Поттер и индеец Джо принесли с собой носилки, на которых лежала веревка и пара лопат. Они положили на землю свою ношу и принялись разрывать могилу. Доктор поставил фонарь в головах у нее и уселся под вязом. Он был так близко от мальчиков, что они могли бы дотронуться до него.
– Живее, ребята! – сказал он вполголоса. – Луна того и гляди выйдет.
Они что-то проворчали в ответ и продолжали рыть. В течение некоторого времени слышен был только шорох лопат, сбрасывавших землю и песок. Было очень томительно. Наконец лопата с глухим деревянным звуком ударилась о гроб, и спустя минуту люди вытащили его из могилы. Они сняли крышку своими заступами и грубо вывернули труп на землю. Луна выглянула из-за туч и осветила бледное лицо. Приготовили носилки, уложили на них тело, накрыли его одеялом и привязали веревкой. Поттер достал большой нож, отрезал болтавшийся конец веревки и сказал:
– Ну, косторез, проклятая работа готова, выкладывайте еще пять – или дело не выгорит.
– Правильно! – подтвердил индеец Джо.
– Послушайте, что это значит? – сказал доктор. – Вы потребовали плату вперед, и я заплатил вам.
– Да, вы и еще кое-что сделали, – сказал индеец Джо, подходя к доктору, который встал. – Пять лет тому назад вы меня выгнали из кухни вашего отца, когда я зашел однажды вечером и попросил чего-нибудь поесть. Вы сказали тогда, что я не с добром пришел, а когда я поклялся, что отплачу вам хотя бы через сто лет, ваш отец засадил меня в тюрьму, как бродягу. Вы думаете, я забыл это? Нет, во мне недаром индейская кровь. Теперь вы попались в мои лапы, и я с вами разделаюсь, будьте покойны.
Он грозил кулаком, поднося его к самому лицу доктора. Тот размахнулся и сбил с ног негодяя. Поттер выронил нож и крикнул:
– Не смей бить моего товарища!
Он схватился с доктором, и они стали бороться, напрягая все силы, топча траву, роя ногами землю. Индеец Джо, с горящими от бешенства глазами, вскочил, схватил нож Поттера и, подбираясь, как кошка, к дерущимся, выжидал удобной минуты. Доктор вырвался, схватил тяжелую доску с могилы Вильямса и ударом ее свалил Поттера; в ту же минуту метис кинулся и всадил нож по самую рукоятку в грудь молодого человека. Доктор упал, задев при падении Поттера и обливая его своей кровью, и в ту же минуту тучи окутали мраком ужасное зрелище, а перепуганные мальчики бросились бежать в темноте.
Когда месяц выглянул снова, индеец Джо стоял над двумя телами, рассматривая их. Доктор что-то пробормотал невнятно, раза два вздохнул и больше не шевелился. Метис процедил сквозь зубы:
– С тобой счеты кончены, будь ты проклят!
Затем он обобрал тело. После этого вложил нож в правую руку Поттера и уселся на гроб. Прошло несколько минут, Поттер зашевелился и застонал. Рука его стиснула нож; он поднял его, взглянул на него и выронил с испугом. Затем сел, оттолкнул труп, уставился на него, потом посмотрел вокруг мутным взглядом. Глаза его встретились с глазами Джо.
– Господи, что тут такое, Джо?
– Скверная штука, – ответил Джо, не двигаясь. – Зачем ты это сделал?
– Я! Никогда я этого не делал!
– Нет, братец, словами тут не отвертишься.
Поттер задрожал и побелел как полотно.
– Было бы мне остаться трезвым. Не годилось пить сегодня. Но у меня в голове шумит хуже еще, чем когда мы пришли сюда. Я совсем одурел, ничего не могу вспомнить. Скажи, Джо, по чести скажи, старина, – я это сделал? Я никогда не хотел этого; клянусь душой и честью, не хотел. Скажи мне, как это вышло, Джо?.. Ужас… Такой молодой, способный…
– Вы боролись, он хватил тебя доской; и ты растянулся; потом вскочил, шатаясь и спотыкаясь, схватил нож и всадил в него в ту самую минуту, когда он снова двинул тебя со всего размаху доской, затем ты упал и лежал все время, как чурбан.
– О, я не понимал, что делаю! Умереть мне на месте, если понимал! Все это от виски и от запальчивости, должно быть. Я и оружием-то никогда в жизни не пользовался, Джо. Драться дрался, но без оружия. Все это скажут. Джо, не рассказывай об этом! Обещай мне, что не расскажешь, Джо; будь добрым товарищем! Я всегда любил тебя, Джо, и заступался за тебя. Помнишь? Ты ведь не скажешь, не скажешь, Джо?
Бедняга бросился на колени перед хладнокровным убийцей, с мольбою сложив руки.
– Нет, ты всегда был хорош и добр ко мне, Мефф Поттер, и я отплачу тебе тем же. Верное слово.
– О, Джо, ты ангел! Я буду благословлять тебя по гроб жизни!..
И Поттер заплакал.
– Ну, ладно, довольно об этом. Теперь не время хныкать. Ты ступай той дорогой, а я этой. Улепетывай, да не оставляй за собой следов.
Поттер пустился бежать что есть силы. Метис постоял, глядя ему вслед. Он пробормотал:
– Если он так оглушен ударом и одурманен ромом, как можно подумать с виду, то не вспомнит о ноже, пока не убежит так далеко, что побоится вернуться. Цыплячье сердце!
Спустя три минуты только месяц смотрел на убитого человека, на завернутый в одеяло труп, на пустой гроб и разрытую могилу. Снова водворилась глубокая тишина.
