bannerbannerbanner
Похождения Гекльберри Финна

Марк Твен
Похождения Гекльберри Финна

Полная версия

Утром мы пошли к дровяному штабелю, чтобы разрубить там медный подсвечник на куски, которые Том положил вместе с оловянной ложкой себе в карман. После того мы отправились в хижины к неграм, и пока я беседовал с Натом, Том засунул кусок под свечника в самую середину маисовой лепешки, предназначавшейся для Джима. Мы пошли вместе с Натом, чтобы удостовериться в доброкачественности такого способа передачи арестанту необходимых для него предметов, и убедились, что способ этот не оставляет желать ничего лучшего. Джим сунул себе лепешку почти целиком в рот и чуть-чуть не переломал себе разом все зубы. Даже Том Сойер нашел, что лучше этого нельзя было ничего придумать. Само собой разумеется, что Джим сделал вид, будто ему попался в лепешке камень или какая-нибудь другая штука в том же роде, которые сплошь и рядом запекают в хлеб, но это послужило ему уроком. На будущее, прежде чем приниматься за еду, он раза три или четыре начинал исследовать вилкой: не спрятано ли чего-нибудь в принесенных ему съестных припасах?

Пока мы стояли в полумраке хижины, из-под кровати Джима внезапно выскочила пара собак. Следом за ними стали появляться другие, так что под конец в хижине оказалось одиннадцать штук. Больше туда поместиться не могло, так как и без того уже было так тесно, что дышать оказывалось нечем. «Черт возьми, – подумал я, – мы позабыли запереть двери чулана!..» – Натаниель вскрикнул нечеловеческим голосом: «Опять колдовство!» – упал, как сноп, на пол между собаками и принялся стонать как бы в предсмертных судорогах. Том растворил настежь двери и вышвырнул из них ку сок говядины, принесенный Джиму. Все собаки бросились за этим куском, Том выбежал за ними, вернулся через какие-нибудь две секунды назад и затворил дверь. Я сообразил, что он, без сомнения, успел тем временем запереть также и другую дверь. По крайней мере, тотчас же по возвращении он принялся ухаживать за негром, все еще лежавшим на полу. Ласково похлопывая Ната по плечу и бедрам, Том осведомлялся, не пригрезилось ли ему что-нибудь опять? Натаниель наконец встал и, со страхом оглядываясь кругом, объяснил:

– Господин Сид! Вы скажете, пожалуй, что я сума сшедший, но я готов умереть тут же на месте, если не видел сейчас же здесь миллион собак или, быть может, чертей и колдунов, прикинувшихся собаками. Божусь вам, сударь, что они были тут, на этом самом месте! Я их не только видел, но даже чувствовал. Дьяволы в об разе собак меня обнюхивали и пробежали через меня. Чтобы им всем провалиться в тартарары! Я очень жалею о том, что не схватил какое-нибудь из этих бесовских наваждений! Попадись мне в руки такой оборотень, я ему задам такую таску, что небо ему с овчинку покажется. Впрочем, мне будет еще приятнее, если черти оставят меня совсем в покое.

Том возразил ему на это:

– Знаешь ли, что я тебе скажу? Черти явились сюда как раз к завтраку, без сомнения, потому, что они голодны. Приготовь-ка им волшебный пирог! Это заставит их наверное успокоиться.

– Боже мой, господин Сид! Как же я испеку им волшебный пирог? Я ничего в этом деле не понимаю и никогда о таком пироге даже не слыхивал.

– Ну, ладно, я сам испеку его для тебя.

– Неужели вы сделаете это, сударь? Да ведь я стану молиться тогда на вас, голубчик. Я буду целовать прах от ног ваших!

– Ну, ладно, ладно, я уж, так и быть, сделаю это для тебя, так как знаю, что ты человек услужливый и охотно показал нам беглого негра. Советую тебе только быть с волшебным пирогом поосторожнее! Когда мы его к тебе принесем, ты должен сейчас же обернуться к нему спиной. Мы положим его тебе в корзину, а ты остерегайся, чтобы не взглянуть на него даже мельком. Не советую тебе также глядеть, когда Джим будет вынимать пирог из корзины. Это, видишь ли, вещь заколдованная, а потому мало ли что может случиться. Само собой разумеется, что ты ни под каким видом не должен до него дотрагиваться.

– Помилуйте, господин Сид, что вы говорите!.. Разве я стану до него дотрагиваться! Да если бы мне дали десять тысяч биллионов долларов, я все-таки не согласился бы коснуться до него пальцем!

Глава XXXVII

Последняя рубашка. – Общее отчаяние. – Рвут и мечут. – Приготовления к побегу. – Волшебный пирог.

Все было у нас улажено. Мы отправились поэтому на задний двор, где валялись в куче разные отбросы, старые сапоги, лохмотья, разбитые бутылки, негодные жестянки и т. п. Разбираясь в этом хламе, мы отыскали старую жестяную умывальную чашку, заткнули по возможности плотнее оказавшиеся там дырки и снесли ее в погреб, где хранился у тетушки запас муки. Мы позаимствовали, или стянули, полную чашку этого снадобья, а затем отправились завтракать. По дороге мы при хватили с собой два больших гвоздя. Том нашел их очень пригодными для арестанта, чтобы выцарапать ими на стенах тюрьмы свое имя и грустную повесть о своих злоключениях. Один из гвоздей мы опустили в карман передника тетушки Салли, висевшего на стуле, а другой засунули в ленту на шляпе дядюшки Фельпса, лежавшей на письменном столе. Дело в том, что дети нам рассказали, что их папаша и мамаша собираются навестить утром беглого негра. Затем мы уселись завтракать, причем Том опустил оловянную ложку в карман дядюшки. Что касается тетушки Салли, то она еще не приходила, а потому мы должны были ждать ее с завтраком.

Она пришла, наконец, страшно взволнованная, раскрасневшаяся и сердитая. С трудом лишь сдерживая себя, пока ее муж читал молитву, она принялась разливать одной рукой кофе, а другой постукивать по голове любимого своего ребенка, восклицая:

– Положительно не понимаю, куда девалась другая твоя рубашка? Я искала ее везде, как иголку. Она так и пропала бесследно!

Кровь застыла у меня в жилах. Я до того перепугался, что поперхнулся коркою хлеба, которую держал как раз во рту, и закашлялся так сильно, что эта корка, перелетев через стол, попала прямо в глаз одному из ребятишек. Извиваясь, словно червь, насаженный на крючок, он испустил вопль, подобный боевому клику индейца. У Тома, в свою очередь, щеки совершенно побагровели. Приблизительно четверть минуты мы все испытывали величайшее смущение, и я охотно вычеркнул бы эти четверть минуты из своей жизни за половинную цену, если бы это от меня зависело. Вслед за тем, одна ко, мы оба совершенно оправились. В сущности, только неожиданность и внезапность нагнали на нас такой страх. Дядюшка Фельпс сказал:

– Странно, очень странно… Я, признаться, не понимаю, как могло это случиться? Мне как нельзя лучше известно, что я снял с себя эту рубашку, потому что…

– Она была на тебе только одна. Охота человеку молоть такой вздор! Я знаю как нельзя лучше, что ты снял с себя рубашку, но при этом полагаюсь не на твою дырявую память, а на собственные свои глаза, так как видела ее еще вчера на веревке, где сушится белье. Она оттуда пропала. Вот тебе и весь сказ! Теперь, пока я не сошью новой рубашки, тебе придется носить для смены красную фланелевую фуфайку. По думай только, что мне за последние два года приходится шить тебе уже третью рубашку! На тебя просто не напасешься. Следовало бы тебе обзавестись для себя одного особой швеей. Положительно не пони маю, как это ты устраиваешься, чтобы оставаться всегда без рубашки? В твои годы человек мог бы, кажется, приучить себя хоть к тому, чтобы обходиться со своими рубашками побережливее.

– Я знаю это, Салли, и всячески стараюсь беречь свои рубашки. Согласись, однако, что я не могу при знать себя очень уж виноватым. Рубашка лежит на моей ответственности только в то время, пока надета на мне. Я, кажется, ни разу еще не потерял с себя рубашки.

– Этого бы еще только недоставало! Впрочем, хвастаться тебе тут нечего. Если бы ты мог потерять с себя рубашку, то непременно бы это сделал. Во всяком случае, сам ли ты ее потерял или нет, а твоя рубашка пропала. Это еще не все. Пропала, кроме того, и ложка; одним словом, у нас все начинает пропадать. Всех ложек было десять, а теперь осталось только девять. Твою рубашку мог еще, пожалуй, съесть теленок, но ложку-то уж он наверное жрать не станет.

– Ты говоришь, Салли, что пропало еще что-то?

– Да, у нас пропало еще полдюжины свечей. Понятно, что их могли утащить крысы. Я убеждена, что они это и сделали. Удивляюсь только, отчего они не стащат у нас все в доме? Ты постоянно собираешься заткнуть дырки в полу, которые они прогрызли, и никогда этого не сделаешь. Если бы они не были до такой степени глупы, то устроили бы себе логовище в твоих волосах, друг мой. Ты наверное бы этого не заметил! Впрочем, ты вообще очень милостив к крысам и никогда не примешь против них строгих мер.

– Ну, ладно, Салли, я соглашаюсь, что виноват, и не отрекаюсь от этого. С моей стороны было сделано упущение, но ты увидишь, что я завтра же заткну все крысиные норы.

– Я на твоем месте не стала бы так торопиться. Можно было бы обождать еще годик. Ну, а ты что там делаешь, Матильда-Анжелина-Араминта Фельпс?

С этими словами она звонко щелкнула по голове ребенка, и девочка покорно вытащила из сахарницы засунутую туда руку, не осмеливаясь выразить свой протест хотя бы даже гримасою. Как раз в это мгно вение вбежавшая в коридор негритянка вскричала:

– Госпожа, у нас пропала простыня!

– Пропала простыня? Этого еще только не хва тало!

– Я сегодня же заткну все их дыры!.. – проговорил дядюшка Фельпс, грустно посматривая кругом.

– Понятное дело, поторопись затыкать!.. Он, прости Господи, воображает, что крысы могли утащить простыню! Куда же она девалась, Лиззи?

– Ей-богу, не знаю, мисс Салли. Вчера она висела на веревке, а сегодня ее уже нет. Она куда-то пропала…

– Ну, значит, надо ожидать светопреставления! Я в жизни своей не видывала ничего подобного! Вдруг ни с того ни с сего пропадает у нас рубашка, простыня, ложка и шесть свечей…

– Госпожа, – прибежала доложить молоденькая мулатка, – я нигде не могу найти медного подсвечника…

– Пошла вон отсюда, негодяйка, или я убью тебя тут же на месте! – вскричала тетушка. Она дошла положительно до белого каления. Я принялся поглядывать по сторонам, соображая, не лучше ли будет потихоньку улизнуть в лес и обождать там, пока погода не разгуляется. Тетушка Салли долго еще бесновалась, возбуждая себя собственным своим словоизвержением. Все остальные, понятное дело, сидели смирно, не смея даже и пикнуть. Под конец дядюшка Фельпс, словно ошеломленный этой домашней бурей, опустил руку в карман и вытащил оттуда ложку. Тетушка остановилась, раскрыв рот и подняв к потолку руки. Я, со своей стороны, искренне пожелал очутиться немедленно же в Иерусалиме или где-нибудь еще дальше. Страх, охвативший меня, не замедлил, впрочем, рассеяться, когда тетушка сказала:

 

– Этого именно я и ожидала! Она у тебя все время лежала в кармане. Чего доброго, там найдется и все остальное. Как она к тебе попала?

– Право, не знаю, Салли, а то бы я наверное тебе сказал! – проговорил, смиренно извиняясь, ее супруг. – Я перед завтраком изучал для проповеди текст из семнадцатой главы Деяний Апостольских и, должно быть, по нечаянности положил в карман ложку вместо Евангелия, ну, так и есть. Евангелия у меня нет в кармане. Я вот сейчас посмотрю, там ли оно, где я его положил, и если оно там, то, значит, я не клал его в карман. Тогда можно считать доказанным, что я вместо Евангелия сунул туда ложку и…

– Ради Бога, оставь меня в покое!.. Убирайтесь все отсюда прочь и не попадайтесь мне на глаза, пока мне не удастся хоть сколько-нибудь успокоиться!

Я послушался бы ее и тогда, если бы она сказала это про себя, вместо того, чтобы выговорить вслух. Кажется, что если бы даже у меня отнялись руки и ноги, я все-таки бы безотлагательно выполнил ее желание. Когда мы проходили по зале, дядюшка взял со стола свою шляпу, причем спрятанный там большой гвоздь упал на пол. Он ограничился тем, что поднял гвоздь, положил его на камин и вышел молча из комнаты. Глядя на старика, Том вспомнил инцидент с ложкой и сказал:

– Не стоит употреблять его как посыльного. Он слишком ненадежный для этого человек.

Затем, подумав немного, мой товарищ присово купил:

– Все-таки, вынув из кармана ложку, дядюшка оказал нам, сам того не зная, большую услугу. Следует наградить его за это. Пойдем-ка и заткнем все дыры, прогрызенные крысами. Это его, разумеется, порядком удивит.

Дыр в погребе оказалось достаточное количество, и они отняли у нас целый час. Мы работали, впрочем, как говорится, на совесть и законопатили все дыры превосходнейшим образом. Едва успели мы с ними покончить, как услышали шаги по лестнице, а потому поспешно задули свечу и спрятались. Действительно, в погреб не замедлил спуститься старик Фельпс со свечою в одной руке и целым пуком пакли в другой. Он шел как-то машинально и, должно быть, размышлял о будущей или прошлогодней своей проповеди. Таким образом, он последовательно обошел все крысиные норы, а затем остановился и простоял минут пять, очищая свечу от наплывшего на нее сала и, видимо, что-то обдумывая. Наконец он медленно и словно в полусне повернулся на каблуках и направился назад к лестнице, заметив вслух:

– Ни за что на свете не могу припомнить, когда именно я это сделал. Я мог бы показать ей теперь, что дыры все заткнуты и что из-за крыс обвинять меня нечего! Впрочем, пусть себе меня обвиняет! Если я стану оправдываться, ничего путного все равно из этого не выйдет.

Он поднялся по лестнице, продолжая бормотать себе что-то под нос. Вскоре после того мы тоже вышли из погреба. Я вынес оттуда убеждение, что дядюшка Фельпс прелестнейший старичок, и до сих пор остаюсь при этом мнении.

Том долго ломал себе голову, соображая, как раз добыть ложку. Он объявил, что непременно ее добудет, и что ему надо только придумать подходящий для этого способ. Выработав, наконец, план действий, он живо объяснил мне его во всех подробностях, после чего мы вдвоем вернулись в столовую, где красовалась на буфете корзиночка с ложками, и терпеливо стали поджидать там тетушку Салли. Тогда Том принялся считать ложки, выкладывая их одну за другой из корзинки. Я тем временем стибрил одну из ложек и спрятал ее себе в рукав.

– Представьте себе, тетушка Салли, – объявил Том, – тут всего-навсего теперь девять ложечек!

Она сердито возразила на это:

– Убирайся, откуда пришел, и не беспокой меня! Я знаю, сколько у меня ложек, и сосчитала их сама.

– Все это так, тетушка, но я пересчитал дважды, и все-таки у меня выходит только девять.

Тетушка Салли, очевидно, готова была сейчас же вспылить, но все-таки подошла и принялась считать ложки. Весьма вероятно, что каждая на ее месте сде лала бы то же.

– Праведный Боже, их в самом деле только девять! – вскричала она. – Не понимаю, что бы это могло значить! Черт их возьми, надо пересчитать ложки еще раз.

Я потихоньку положил на место ложку, которую держал перед тем в рукаве, а потому у тетушки ока залось на этот раз опять десять ложек. Закончив счет, она сказала:

– Что может быть глупее? Незачем было и считать! Я ведь очень хорошо знала, что у меня десять ложек!

Тем не менее она казалась несколько смущенной и раздраженной. Том, как нельзя лучше уяснивший себе ее характер, заметил:

– Нет, тетушка, мне все-таки не верится, чтобы их было здесь десять штук.

– Не будь, пожалуйста, таким болваном, дружочек. Разве ты не видел, как я их считала?

– Положим, что так, тетушка, но все же…

– Ну, ладно, я пересчитаю их опять.

Тем временем я припрятал одну ложку, и тетушка при всем старании могла насчитать их только девять. Это привело ее в такое возбужденное состояние, что она готова была, кажется, рвать и метать. Бедняжка волновалась так, что дрожала всем телом. Она то и дело принималась пересчитывать ложки. В голове у нее получилась, наконец, совершенная путаница; она начала присчитывать к ложкам корзинку и другие лежавшие по соседству предметы. Мы с ложной вежливостью, разумеется, обращали на это ее внимание. Три раза получалась у нее по счету верная цифра и столько же раз выходило совсем не то, что следует. Под конец она разозлилась, схватила корзину с ложками и швырнула ее на пол, дала ногою пинка любимому своему коту и прогнала его на кухню, а нам велела убираться и оставить ее в покое, обещая спустить с нас шкуру, если мы вздумаем мозолить ей глаза до обеденного звонка. Раздобыв таким образом необходимую для наших целей ложку, мы опустили ее тетушке в карман в то самое время, когда она выгоняла нас прочь. Джим еще до полудня получил ее в сохранности вместе с большим гвоздем. Мы были чрезвычайно довольны успешными результатами своего маневра. Положим, нам пришлось немало потрудиться, но Том объявил, что для достижения такого результата можно было бы вынести даже вдвое больше хлопот. Тетушка Салли, по его словам, не решится теперь пересчитывать свои ложки, даже если бы это понадобилось для спасения своей собственной жизни. Если бы даже она когда-нибудь это и сделала, то все же у нее не будет уверенности в том, что ложки сосчитаны безошибочно. Необходимо теперь в продолжение двух или трех дней занять ее другой, подобной же арифметической задачей. Тогда тетушка смертельно возненавидит счет и будет готова вцепиться в глаза каждому, кто осмелился бы требовать, чтобы она практиковалась в таком нелепом и раздражающем чувства арифметическом действии.

Выполняя этот новый план, мы повесили ночью простыню опять на веревку, а взамен того выкрали другую простыню из ее комнаты. Таким образом, по переменно похищая простыни и возвращая их назад, мы в продолжение двух или трех дней довели тетушку до того, что она положительно не знала, сколько именно у нее простыней. Под конец она объявила, что даже и знать этого не хочет, – что это для нее безразлично, и что она не намерена из-за каких-то простыней губить свою душу. Она не станет пересчитывать их, если бы это могло даже спасти ее от смерти, и охотнее ляжет живою в гроб.

Таким образом, с помощью теленка, крыс и счета с препятствиями мы совершенно уладили дело относительно рубашки, простыни, ложки и сальных свечей. Что касается подсвечника, то он не представлял собою ничего особенно существенного, и тяжелое впечатление, вызванное его пропажей, должно было само со бою рассеяться в скором времени.

С волшебным пирогом нам предстояло зато много хлопот и, во всяком случае, несравненно больше, чем мы предполагали. Мы отправились в лес с материалами и приспособлениями, необходимыми для того, чтобы состряпать пирог, и под конец-таки его смастерили довольно удовлетворительно, но это нам удалось не сразу и не в один день. Мы израсходовали три умывальные чашки муки, прежде чем достигли этого результата, не говоря уже о том, что обожгли себе руки и что глаза у нас повыело дымом. Дело в том, что нам нужна была одна внешняя корка, а между тем не удавалось поддержать ее изнутри, и она постоянно проваливалась. Под конец только мы взялись за ум и надумали запечь веревочную нашу лестницу сразу в пирог. Мы отправились поэтому в сле дующую ночь к Джиму, с помощью его разорвали простыню на узенькие полоски, свили их вместе и задолго еще до рассвета изготовили прекрасную веревку, на которой можно было бы удобно повесить человека любой национальности. Понятно, что мы сделали при этом предположение, будто на изготовление веревки потребовалось ровнехонько девять месяцев.

На другой день утром мы захватили ее с собой в лес, но оказалось, что она не помещается в пироге́. Мы употребили целую простыню на эту веревку, а потому для нее потребовалось бы сорок пирогов, и, кроме того, хватило бы еще на суп, соус и всевозможные другие кушанья, одним словом, на целый обед, по крайней мере, по самому умеренному счету, для сорока человек.

Не имея ни малейшей надобности в таком обилии материала, мы оставили себе такое лишь количество веревки, какое уместилось в пироге́, а все остальное бросили. Замечу кстати, что мы пекли пироги не в умывальной чашке, которая не преминула бы распаяться, а в превосходном медном тазу с длинной ручкой, предназначавшемся, надо полагать, в былые времена для варенья. Дядюшка Фельпс питал благоговейное уважение к этому тазу, доставшемуся ему по наследству от одного из предков, прибывшего в Америку из Англии с Вильгельмом Завоевателем на «Майском Цветке» или каком-нибудь другом из допотопных кораблей. Упомянутый таз валялся на чердаке с разными старыми горшками и разным иным хламом, хранившимся не потому, чтобы он мог почему-либо пригодиться, а единственно лишь ради соображений сентиментального свойства. Мы конфиденциально унесли этот таз с чердака в лес, но первые пироги нам все же не удались, вследствие неумения взяться за дело как следует. Под конец, одна ко, мы испекли волшебный пирог на славу. Обмазав таз изнутри тестом, мы поставили его на уголья, положили вместо начинки изрядное количество веревки, изготовленной из простыни, покрыли начинку опять толстым слоем теста, накрыли таз медной же крышкой, сверх которой насыпали горячей золы, и, пользуясь имевшейся у таза длинной деревянной ручкой, поместились сами в пяти футах от огня. Нам было нисколько не жарко, и мы чувствовали себя во всех отношениях прекрасно, а между тем не более как в четверть часа пирог испекся у нас так, что на него приятно было смотреть. При всем том человеку, который вздумал бы его есть, не мешало бы запастись несколкими охапками зубочисток, так как веревочная лестница могла бы, чего доброго, застрять у него в зубах. Во всяком случае сомнительно, чтобы да же самый здоровый желудок мог безнаказанно переварить такое угощение. Натаниель не посмел взглянуть на то, как мы укладывали волшебный пирог в корзинку с провизией, предназначавшейся для Джима. Мы уложили поэтому на дно корзины под провизию три оловянные тарелки. Джим получил таким образом в исправности все, что ему следовало. Оставшись один, он немедленно вскрыл пирог, спрятал веревочную лестницу в соломенный свой матрац, нацарапал какие-то иероглифы на оловянной тарелке и выбросил ее из окна.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28 
Рейтинг@Mail.ru