Марк Солонин
После хорошей войны

19 августа плотная облачность закрыла берега Ла-Манша, и британские ВВС получили долгожданную передышку. Итоги первой недели сражения оказались весьма противоречивыми. Да, очередной немецкий блицкриг не состоялся, и британцы изрядно потрепали люфтваффе (в воздушных боях сбито более 300 боевых самолетов). С другой стороны, англичане безвозвратно потеряли 213 истребителей (треть первоначальной численности), 154 летчика погибли, получили ранения или пропали без вести. Такая статистика не внушала оптимизма.

24 августа над югом Англии установилась ясная, безоблачная погода, и немецкое воздушное наступление возобновилось с умноженной силой. С 24 августа по 6 сентября удары крупных соединений люфтваффе (в среднем по 250 бомбардировщиков и 700 истребителей в день) ежедневно обрушивались на аэродромы и командные пункты британской истребительной авиации. В этой фазе «битвы за Британию» налеты противника явно концентрировались в районе юго-восточного побережья Ла-Манша, подготавливая плацдарм для предполагаемого форсирования «канала».

Несмотря на усиливающуюся со всех сторон критику, командующий британской истребительной авиацией маршал Даудинг оставался верен своей тактике: сохранять на земле (в том числе и в далеких тыловых районах) значительный резерв, поднимая в воздух для отражения массированных немецких налетов лишь несколько эскадрилий. В результате каждый день сражения завершался тем, что совокупные потери немцев оказывались больше потерь Истребительного командования, однако, если судить только по числу сбитых истребителей, англичане уже начали проигрывать: с 25 августа по 6 сентября они безвозвратно потеряли 285 самолетов-истребителей, противник – 240. Кроме того, по меньшей мере 180 британских машин получили серьезные повреждения и временно вышли из строя.

«Эта война будет выиграна в заводских цехах…»

К началу сентября потери Истребительного командования (включая поврежденные самолеты) стали сопоставимы с исходной численностью. В отчетах немецких летчиков эти цифры были еще и многократно (в 3–4 раза) завышены, и командование люфтваффе с надеждой и нетерпением ждало того момента, когда авиация упрямого противника наконец-то закончится. Судя по арифметике докладов и разведсводок, этот момент уже должен был наступить. Однако фактически численность боеготовых самолетов и истребительных эскадрилий британских ВВС оставалась почти неизменной: 620 «Спитфайров» и «Харрикейнов» 11 августа, 646 – к 23 августа, 556 – к 1 сентября. У этого «чуда» было собственное имя: Макс Эйткен, Уильям Максвелл барон Бивербрук.

Они познакомились и подружились еще в далеком 1911 году: Уинстон Черчилль, потомок герцога Мальборо, и Макс Эйткен, сын скромного пресвитерианского священника из канадского захолустья. Кипучая энергия, огромное упорство, талант, везение, а также отсутствие излишней щепетильности помогли Максу сделать головокружительную карьеру. Сменив множество ролей и занятий, Эйткен в конечном итоге стал крупнейшим газетным магнатом Великобритании, а с 1917-го – бароном и пэром Англии. 10 мая 1940 года Черчилль занял пост главы правительства его величества и ровно через четыре дня назначил «газетного короля» министром авиационной промышленности. В отличие от одного известного недоучившегося семинариста Бивербрук видел свою задачу не в том, чтобы с ученым видом знатока наставлять конструкторов на путь истинный. Организаторские способности и огромный опыт он использовал для наведения порядка в промышленности, а знаменитое красноречие (Бивербрук обогатил английскую словесность множеством афоризмов) – для налаживания взаимодействия с профсоюзами.

Результат не заставил себя ждать. Как по мановению волшебной палочки, выпуск истребителей начал расти: 177 самолетов в марте, 325 – в мае, 446 – в июне, 496 – в июле… К моменту начала «битвы за Британию» на резервных базах Королевских ВВС было накоплено 289 истребителей. Не забыл Бивербрук и про свою родную Канаду, из которой уже в июне на Британские острова начали поступать первые серийные «Харрикейны». До конца августа запасы и текущее производство еще позволяли поддерживать оснащение истребительных эскадрилий на постоянном уровне, но когда в самый критический момент сражения (с 25 августа по 6 сентября) ежедневные безвозвратные потери (не считая множества поврежденных машин) перевалили за отметку 24 истребителя в день, силы британских ВВС начали таять. К 7 сентября на резервных базах оставалось всего 125 «Харрикейнов» и «Спитфайров» – увы, начинать готовиться к войне надо было не в мае 40-го, а по меньшей мере за год до того…

Самым же тревожным сигналом были нарастающие потери опытных летчиков-истребителей. За две недели (с 24 августа) Истребительное командование потеряло 231 пилота убитыми и ранеными. Оставшиеся в строю были предельно измотаны огромной физической и психологической перегрузкой, которую создавали ежедневные неравные бои в воздухе. Англичане начинали раз за разом пропускать удары врага. 2 сентября после очередного налета, в ходе которого ни немецкие бомбардировщики, ни эскорт не понесли потерь, майор люфтваффе Вальтер Грабман, командир эскадры (авиадивизии) двухмоторных истребителей, докладывал генералу Остеркампу: «Нам там уже, в общем-то, нечего делать…»

Поворот судьбы

7 сентября 1940 года произошло событие, о причинах и последствиях которого по сей день спорят историки. Немцы прекратили бомбардировку аэродромов англичан и сосредоточили все свои силы против одной цели – Лондона.

В начале кампании в люфтваффе действовал строжайший запрет на нанесение ударов по столице Соединенного Королевства. Однако в ночь с 24 на 25 августа в результате навигационной ошибки несколько немецких бомбардировщиков сбросили бомбы, предназначавшиеся для авиазавода в Рочестере, на лондонские городские кварталы. Черчилль, хорошо зная характер и темперамент Гитлера, отреагировал немедленно – уже следующей ночью 81 английский «Веллингтон» был отправлен в дальний рейд для бомбежки Берлина. С военной точки зрения наспех подготовленная операция закончилась полным провалом: лишь 29 английских самолетов смогли достичь района цели и сбросить бомбы на закрытую плотной облачностью столицу Третьего рейха. В течение следующей недели демонстративные налеты на Берлин были повторены трижды. Как и следовало ожидать, взбешенный Гитлер потребовал от командования люфтваффе нанести сокрушительный «удар возмездия» и стереть Лондон с лица земли.

Однако, как выяснилось уже после войны на основании изучения трофейных немецких документов, причиной переноса центра приложения усилий люфтваффе с аэродромов Истребительного командования на британскую столицу была не одна только истерика «бесноватого фюрера». Еще 3 сентября 1940 года в ходе совещания Геринга с командующими воздушными флотами фельдмаршал Кессельринг (он командовал самым мощным 2-м воздушным флотом) настойчиво предлагал прекратить малоэффективные налеты на британские аэродромы. По его мнению, только массированные удары по Лондону заставят наконец Даудинга отказаться от его расчетливой тактики и поднять в воздух остатки истребительной авиации вплоть до последнего самолета. Еще одна версия, высказанная в 1941 году в официальном отчете, подготовленном Министерством информации Великобритании, заключалась в том, что «к 6 сентября немцы либо поверили, что они действительно достигли успеха и им остается только бомбить беззащитный Лондон, пока он не сдастся, либо, следуя своему заранее подготовленному плану, они автоматически перенаправили свои налеты против столицы потому, что подошло время сделать это».

Как бы то ни было, в полдень 7 сентября Геринг и Кессельринг с наблюдательного пункта на берегу Нормандии наблюдали за тем, как в лучах ослепительно сиявшего в тот день солнца бесконечные ряды немецких самолетов уходили на север, к Лондону. 300 бомбардировщиков в сопровождении 648 истребителей обрушили смертоносный груз на столицу Британии. Истребительное командование отреагировало с недопустимым опозданием – в воздух поднялись 23 эскадрильи, но им пришлось лишь догонять отбомбившиеся по Лондону самолеты врага. Город пылал, на полмили горела от разлившейся из разбитых хранилищ нефти Темза, в палящем мареве вспыхивали телеграфные столбы. Всю ночь, с 8 вечера до 7 часов утра, немецкие самолеты продолжали бомбить освещенный огнем пожаров город, сбросив в общей сложности 300 тонн фугасных и 13 тысяч зажигательных бомб – больше, чем в дневном налете. В Лондоне в тот день 300 человек погибли и свыше 1300 получили тяжелые ранения.

Эффективно отразить ночной налет истребители того времени (до появления бортового радиолокатора) не могли в принципе, что же касается английской зенитной артиллерии, то она была на удивление слаба. В июле 1940 года на Британских островах имелось всего 1200 зенитных орудий крупного и среднего калибра и 549 единиц МЗА. Более того, значительная часть зениток была выведена из системы ПВО Лондона и передана для обороны драгоценных авиационных заводов. В результате во время первого массированного налета британскую столицу прикрывали (не считая маловысотную МЗА) всего 92 зенитных орудия. По достоинству оценить эти цифры можно, сравнив их с тем, что к 22 июня 1941 года в Вооруженных силах СССР числилось 7200 зенитных орудий крупного и среднего калибра и 1400 единиц МЗА (не считая зенитных пулеметов); только в системе ПВО Москвы насчитывалось 779 зенитных орудий среднего калибра. Через месяц после начала войны, к 22 июля, их количество выросло до 1044, причем почти все батареи московской ПВО были вооружены новейшими 85-мм зенитками. Как известно, даже этого не хватило для того, чтобы защитить советскую столицу от серьезных разрушений; не приходится удивляться тому, что редкие выстрелы сотни английских зениток просто утонули в грохоте разрывов немецких авиабомб…

Однако главным, что воодушевило в те дни германское руководство, были даже не столбы дыма над Лондоном, поднявшиеся на несколько километров, а слабое и неорганизованное противодействие британской истребительной авиации днем 7 сентября и практически нулевые потери люфтваффе во время ночного налета. Вероятно, в Берлине и вправду решили, что у англичан осталась «последняя сотня истребителей», которую удастся заставить подняться в воздух и там добить в ходе последующих массированных налетов на Лондон.

В середине сентября подготовка к вторжению в Англию достигла наивысшего размаха. 15 сентября в районе Булонь – Кале уже находилось 238 десантных барж, а к 18 сентября немцы сосредоточили в портах Ла-Манша более 1000 таких судов и еще порядка 600 барж стояли в порту Антверпена. «Битва за Британию» приблизилась к своей кульминации.

Все очень просто

Немцы проиграли. Проиграли в силу простой, но роковой ошибки: они недооценили противника и не желали видеть собственные слабости и просчеты. А еще – англичане очень хотели победить.

13 мая 1940 года, выступая в палате общин, У. Черчилль сказал: «Я не могу обещать вам ничего, кроме крови, тяжкого труда, пота и слез». Что-то очень важное мешало руководителям Германии говорить с народом на таком же языке, и летом 1940 года «социальное государство» нацистов продолжало жить фактически в режиме мирного времени. Военные заводы работали в одну смену, дефицитный алюминий расходовался на производство садовых лестниц, по выходным толпы трудящихся спешили разъехаться на загородные пикники. Август 40-го был для немцев временем летних отпусков, приятно оживленных победными сводками с берегов Ла-Манша. Перспектива тяжкого труда и слез никого не прельщала – Гитлер обещал им «тысячелетний рейх» и вечное процветание на крови и поте порабощенных народов.

В июне 1940 года немецкие заводы выпустили 164 «Мессершмитта» Bf.109, в июле – 220. В августе (в разгар «битвы за Британию») производство даже снизилось – выпущено всего 173 машины, в сентябре – немного выросло (218 единиц). Всего же в 1940 году люфтваффе получило (по самым максимальным данным) 1877 одномоторных истребителей. В среднем – 156 машин в месяц. В 1943-м ежемесячно выпускалось 805 истребителей, в 1944-м – в среднем по 1980 в месяц. Здесь нет опечатки: в 44-м году, под градом бомб союзной авиации, лишившиеся большей части источников сырья, полуразрушенные и загнанные под землю немецкие авиазаводы за один месяц выпускали одномоторные поршневые истребители (не считая начатого к тому времени серийного производства реактивных!!! истребителей) в количестве большем, чем за весь 1940 год.

В августе 1940-го месячный объем производства немецких авиазаводов сгорал в небе над Англией за две-три недели. О заблаговременном накоплении резервов никто не подумал, в результате уже к 7 сентября общее (включая временно неисправные машины) число боевых самолетов составляло лишь 63 % от того, с чем месяц назад люфтваффе начинало свою «Атаку орла» (по двухмоторным истребителям Ме-110 и вовсе 46 %). Численное превосходство над англичанами по боеготовым одномоторным истребителям было потеряно (силы сторон сравнялись – 610 против 620); большая часть от огромной группировки бомбардировочной авиации люфтваффе бездействовала, так как «орлы» нуждались в эскорте истребителей в пропорции 3 к 1, а то и 5 к 1. Перенос направления ударов люфтваффе с прибрежных аэродромов на городские кварталы Лондона подарил британскому Истребительному командованию несколько дней драгоценной передышки, каждый час которой был максимально использован. «Жертвы, понесенные столицей и ее жителями, – писал позднее известный английский военный историк Лиддл Гарт, – оказались спасительными для обороны страны в целом».

В воскресенье, 15 сентября, немцы произвели крупнейший за все время сражения дневной налет на Лондон. Ожидания Кессельринга сбылись – в тот день британское Истребительное командование подняло в воздух 27 эскадрилий, более 300 самолетов, – но едва ли он был обрадован конечным результатом. К району цели смогли прорваться лишь полторы сотни немецких бомбардировщиков, где, встреченные мощным зенитным огнем (за несколько суток англичане смогли довести число зенитных стволов до 450) и атаками истребителей, они хаотично сбросили бомбовый груз. В этот день маршал Даудинг подготовил немцам еще одну новинку: когда изрядно потрепанные группы немецких бомбардировщиков потянулись назад, к спасительному французскому берегу, их атаковали пять свежих истребительных эскадрилий. Итогом дня стала безвозвратная потеря 56 немецких самолетов, кроме того, несколько десятков машин были серьезно повреждены. Что касается бомбардировщиков, то каждый четвертый из числа принявших участие в налете 15 сентября был сбит или надолго выведен из строя. За этот успех англичане заплатили потерей 26 самолетов-истребителей, причем 14 летчиков удалось спасти.

Немецкое руководство было в шоке. Геринг набросился с обвинениями на командиров истребительных эскадр, которые, по его мнению, не обеспечили должное прикрытие. Результатом шумного «разбора полетов» стала очередная тактическая ошибка: теперь большая часть истребительного эскорта следовала непосредственно в боевом порядке бомбардировщиков, то есть, будучи привязана к тяжелым и неповоротливым бомбовозам, теряла способность к свободному и энергичному маневру. К концу сентября соотношение потерь сторон достигло отметки 2 к 1 в пользу британских ВВС. Причем если англичане теряли только самолет, а летчикам в большинстве случаев удавалось спастись на парашюте или совершить вынужденную посадку, то экипаж сбитого немецкого самолета оказывался или в плену, или на дне Ла-Манша.

Развязка

17 сентября в журнале боевых действий германского Верховного командования появилась запись: «Военно-воздушные силы противника еще не разгромлены. Наоборот, активность их действий непрерывно возрастает».

23 сентября английская авиаразведка зафиксировала факт начавшегося рассредоточения немецких десантных судов (к этому моменту английские бомбардировщики уже успели потопить 21 транспорт и 214 десантных барж). Господство в воздухе неуклонно переходило в руки британских ВВС. Самым бесспорным проявлением этого стал рост численности боеготовых самолетов: к концу сентября в распоряжении Истребительного командования было уже 730 исправных «Спитфайров» и «Харрикейнов» в боевых частях и еще более 300 машин на резервных базах. Другими словами, через два месяца после начала «битвы за Британию» и несмотря на тяжелые потери, английские ВВС стали сильнее, чем были. К 6 октября безвозвратные потери немцев составили 1218 самолетов (в том числе 675 истребителей всех типов), сбитых в воздушном бою. С учетом небоевых потерь люфтваффе потеряло за два месяца 1438 самолетов и несколько тысяч человек летного состава.

Все познается в сравнении. В период с 22 июня по 31 августа 1941 года немцы на Восточном фронте безвозвратно потеряли «от воздействия противника и по неизвестным причинам» 780 боевых самолетов, в том числе 265 одномоторных истребителей и 85 Ме-110. Всего за шесть месяцев 1941 года на Восточном фронте немцы потеряли (в том же смысле этого термина) 1363 боевых самолета, в том числе 514 истребителей всех типов. Единственным отрезком времени, когда средние суточные потери люфтваффе на Восточном фронте оказались сопоставимы с потерями в ходе «битвы за Британию», был июнь 41-го (с 22 по 30 июня включительно немцы потеряли 213 боевых самолетов, в том числе 79 истребителей). Остается лишь еще раз напомнить, что в июне 1941 года советская истребительная авиация первого эшелона по меньшей мере в 5–6 раз превосходила в численности истребительную авиацию британских ВВС.

Такая победа, которую одержали англичане, не могла достаться «малой кровью». Потери были тяжелейшими. Из 52 командиров эскадрилий погибли 14 и еще 10 получили тяжелые ранения. В 43-й эскадрилье за три месяца сражения сменились четыре командира. Одна из самых результативных эскадрилий Истребительного командования (501-я, сражаясь на «Харрикейнах», сбила 43 немецких самолета) за 35 дней боев дважды сменила летный состав. Всего до конца октября 1940 года британские ВВС потеряли убитыми и ранеными 733 летчика – каждый второй английский летчик-истребитель заплатил кровью за победу своей страны.

12 октября 1941 года начало операции «Морской лев» было окончательно отложено на неопределенный срок. Штурм Британских островов не удался. Немцы проиграли, причем проиграли по всем статьям: они теряли самолетов больше, а производили – меньше, чем противник; они не смогли реализовать трехкратное численное превосходство, которое имело люфтваффе к началу сражения; их командование допустило ряд грубейших тактических ошибок. Попытка штурма с оглушительным треском провалилась, однако «осада» не только не прекратилась, но даже значительно усилилась.

Уже со второй половины сентября 1940 года немецкое командование вынуждено было отказаться от массированных дневных налетов и перейти к систематическим ночным бомбардировкам английских городов. Новая тактика позволила вывести из сражения остатки истребительных групп и резко снизить потери бомбардировщиков (за три месяца – октябрь, ноябрь, декабрь – люфтваффе потеряло в небе над Британией «всего» 283 бомбардировщика). При этом потери гражданского населения Англии значительно выросли: если в августе были убиты и ранены 2336 человек, то в сентябре эта страшная цифра увеличилась до 17 569 (в октябре убиты и ранены еще 15 тысяч человек). Начиная с 7 сентября Лондон бомбили 65 ночей подряд. Тысячи домов были разрушены, немецкие бомбы попали в здания Вестминстерского аббатства, Палаты общин, в cобор Святого Павла и Букингемский дворец. В целом до конца января 1941 года потери гражданского населения Великобритании составили 86 тысяч человек, в стране было разрушено более 1 миллиона единиц жилья.

За садистское удовольствие, которое получили нацистские лидеры, разглядывая фотографии пылающих английских городов, немецкому народу пришлось заплатить страшную цену. Воздушный террор не только не сломил волю англичан к сопротивлению, но лишь усилил то самое, отмеченное советским послом в Лондоне, «холодное британское бешенство». Вне всякого сомнения, огромную роль в этом сыграла твердая и бескомпромиссная позиция руководства страны: «Мы никогда не вступим в переговоры с Гитлером или с кем-либо из его шайки. Мы будем сражаться с ним на суше; мы будем сражаться с ним на море; мы будем сражаться с ним в воздухе, пока, с Божьей помощью, не избавим землю от самой тени Гитлера и не освободим народы от его ига…» Король Георг VI лично участвовал в разборке завалов на разрушенных улицах Лондона, его жена – красавица Елизавета (мать королевы Елизаветы II) отказалась покинуть столицу и укрыться в относительно безопасной Шотландии. В качестве главы британского Красного Креста она ездила по разрушенным лондонским кварталам, раздавала одеяла бездомным, утешала отчаявшихся, первой приехала в сожженный за одну ночь Ковентри.

Лондон – огромный город, в описываемый момент времени в нем проживали более 8,5 миллиона человек. Остались многочисленные воспоминания свидетелей событий тех дней: «Жители ощутили прилив злости и упрямую решимость продолжать обычную жизнь – даже перед лицом чрезвычайной опасности. Иные хотели казаться жизнерадостными, иные с острым любопытством рассматривали причиненные бомбами разрушения… Появилась веселая дерзость, склонность к шуткам и пению… Все настроены крайне решительно и в глубине души испытывают восторг от того, что им дарована привилегия сдерживать Гитлера… Лондонцы ощущали себя особо избранными для бедствий… Дети чумазы и дики на вид, но воодушевлены и полны жизни… Одна маленькая девочка на вопрос, не хочет ли она обратно в эвакуацию, ответила: «Не бойтесь, сэр, я не подведу…»

Англия выстояла, и после кошмара дней и ночей осени 1940 года ни у кого не могло возникнуть сомнений в необходимости и оправданности ответного террора. В ночь на 29 марта 1942 года 186 тяжелых английских бомбардировщиков нанесли удар по старинному немецкому городу Любеку, сбросив на него более 300 тонн зажигательных и фугасных бомб. Большая часть исторического центра города сгорела дотла. Два месяца спустя уроженец Любека Томас Манн, находившийся в эмиграции в США, обратился по радио к своим соотечественникам: «Я думаю о Ковентри и ничего не могу противопоставить очевидной истине – за все надо расплачиваться. Неужели кто-нибудь в Германии верил, что немецкие злодеяния, пример которым можно найти лишь в эпохе варварства, не будут равным образом отомщены?»

30 мая 1942 года тысяча английских бомбардировщиков, включая 230 тяжелых 4-моторных «Ланкастеров», обрушила 1,5 килотонны фугасных и зажигательных бомб на Кёльн. Посреди обуглившихся руин уцелела лишь громада Кёльнского собора – бесценное сокровище готической архитектуры. Но уцелела ненадолго – в одном из следующих налетов тяжелая авиабомба разрушила и собор. Через несколько дней после уничтожения Кёльна командующий британской бомбардировочной авиацией маршал Харрис обратился к немцам с заявлением, которое в миллионах листовок было сброшено с самолетов: «Мы будем появляться каждый день и каждую ночь – в дождь, в шторм и в снег. Вы не можете этому воспрепятствовать и вы знаете это. У вас нет ни малейшего шанса…»

В стратегическом тупике

Вернемся, однако, к событиям осени 1940 года. Военно-политические последствия поражения немецких ВВС вышли далеко за рамки частной оперативной неудачи. До этого момента Германия только наступала, била и разбивала своих противников одного за другим. Сама эта череда безостановочных побед действовала на очередную жертву как леденящий взгляд удава на кролика. Тем большим стал эффект от первого поражения Гитлера. Все, кто не потерял способность к трезвому размышлению, – а таковых было немало по обе стороны Атлантики, – увидели, что для оценки хваленых «орлов» люфтваффе лучше всего подходит русская поговорка: «Молодец среди овец, а супротив молодца – сам овца».

И не одними только морально-политическими переменами была чревата для нацистской Германии неудавшаяся попытка высадки на Британские острова. Фактически впервые с начала войны Гитлер оказался в ситуации стратегического тупика. Что было делать дальше? Вариантов оставалось немного, один другого хуже.

Повторить попытку? Не было ни малейших оснований надеяться на то, что в сезон осенних туманов и зимних снегопадов немецкая авиация сможет сделать то, что ей не удалось в солнечном августе против многократно уступающего в численности противника.

Задушить Британию удавкой морской блокады? Гросс-адмирал Редер подготовил план развития военно-морского флота, в соответствии с которым Германия через два года могла добиться превосходства на море над крупнейшим в мире Британским флотом. Правда, план не учитывал возможного вступления в войну Соединенных Штатов и требовал переключения промышленных, сырьевых и трудовых ресурсов на строительство боевых кораблей. На такое можно было пойти, но лишь в одном случае: если «линия разграничения государственных интересов СССР и Германии на территории бывшего польского государства» – именно так это называлось в соответствии с Договором о дружбе и границе от 28 сентября 1939 года – останется «границей дружбы». Но кто мог гарантировать эту «дружбу» на два-три года вперед?

Казалось бы, Гитлер мог просто забыть о существовании упрямой Британии с ее неукротимым премьер-министром. В конце концов, Ла-Манш ничуть не хуже защищал Германию от высадки английской армии, чем Англию – от немецкого десанта (не говоря уже о том, что в 1940–1941 годах англичанам и высаживать-то было практически нечего). Но «забыть о Британии» означало смириться с фактом морской блокады Германии и зависимых от нее стран. Да, абстрактно рассуждая, Германия в гораздо меньшей степени, нежели островная Британия, зависела от морских коммуникаций; все необходимое можно было завезти по суше: из Советского Союза, транзитом через Советский Союз, из государств, находящихся в непосредственной близости от Советского Союза (нефть Румынии, никель Финляндии, железная руда Швеции). Другими словами, оказаться в абсолютной зависимости от дорогостоящих и непредсказуемых милостей Сталина.

Теоретически был еще один, средиземноморский вариант выхода из тупика: захватить Гибралтар, закрыть пролив и превратить Средиземное море во «внутреннее фашистское (германо-итальянское) озеро»; после этого высадить достаточно мощные сухопутные силы в Северной Африке и захватить нефтяные источники Ближнего и Среднего Востока. Звучит заманчиво (кстати говоря, некоторые пережившие войну немецкие генералы писали, что так и надо было действовать), однако испанский диктатор Франко, казалось бы, по гроб жизни обязанный Гитлеру, отказался принять участие в захвате Гибралтара. Даже пропустить немецкие дивизии транзитом через территорию Испании – и то отказался. Конечно, вермахт мог прорваться через Пиренеи и не спрашивая разрешения у Франко, но это означало создать еще один фронт и еще дальше на запад и юг загнать немецкую армию, обнажая открытую спину Германии перед дружеским топором Сталина.

Нет, совсем не случайно именно после поражения в «битве за Британию» Гитлер пригласил Молотова в Берлин. Перед принятием окончательного (и без преувеличения – судьбоносного) решения Гитлеру нужно было в конце концов понять: кто сидит в Кремле? Партнер или затаившийся враг? Переговоры, состоявшиеся в Берлине 12–13 ноября 1940 года, по сей день остаются неразгаданной загадкой истории Второй мировой войны. Что помешало двум диктаторам договориться полюбовно? Огромного «английского наследства», порядок и условия раздела которого Гитлер готов был согласовать со своим московским конкурентом, вполне хватило бы на двоих. Остается вспомнить лишь гипотезу покойного Игоря Бунича о неком таинственном «механизме самоликвидации», который Судьба встраивает в тоталитарные системы…

Мы не знаем – почему, но доподлинно знаем – как закончились переговоры Гитлера с Молотовым. Высокие договаривающиеся стороны разъехались с чувством глубокого недоверия друг к другу. Месяц спустя, 18 декабря 1940 года, Гитлер подписал Директиву № 21 (план «Барбаросса»). В первой же строке Директивы нацистскому рейху был вынесен смертный приговор: «Германские вооруженные силы должны быть готовы разбить Советскую Россию в ходе кратковременной кампании еще до того, как будет закончена война против Англии». В войне на два фронта, против объединенной коалиции трех великих держав, Германия могла только погибнуть. И Советскую Россию нельзя было «разбить в ходе кратковременной кампании» – ее можно было только взорвать изнутри, но «механизм самоликвидации» уже всецело овладел сознанием фашистского главаря… Из стратегического тупика, созданного поражением в «битве за Британию», Гитлер вышел той дорогой, которая привела «тысячелетний рейх» к бесславной гибели, а его лично – к самоубийству.