Марк Пайсинг
Крушение «Италии»: История арктической экспедиции Умберто Нобиле
О Шпицбергене мечтали не только норвежцы. Эту группу гористых островов в 1596 году «официально» открыл голландский путешественник Виллем Баренц (в его честь названо Баренцево море)[11]. За ним к новому рубежу со всей Европы устремились китобои, привлеченные крупной популяцией китов в этих морях. Очень скоро в этой разношерстной компании вспыхнул конфликт из-за принадлежности архипелага{53}.
Когда китов перебили, эта terra nullius, «ничейная земля», досталась поморам – негоциантам и промысловикам с севера России. Регулярные визиты поморов на Шпицберген стали историческим обоснованием притязаний России на архипелаг{54}.
Еще через несколько столетий пришел черед промысловиков, шахтеров, туристов и ученых. В XVII веке на архипелаге нашли близкие к поверхности залежи угля. В 1890-х годах норвежский капитан открыл там первую шахту, за которой вскоре последовали другие. В начале 1900-х годов британские и американские горнорудные компании увидели благоприятную возможность и приобрели у норвежцев права на добычу. Лонгйир, столицу архипелага, основала Арктическая угольная компания. Поселок назвали в честь одного из ее учредителей – родившегося в Мичигане Джона Манро Лонгйира. Успех этих компаний доказал, что крупномасштабная добыча в Арктике возможна, – и вскоре началась «угольная лихорадка»{55}. Норвежские, британские, российские, шведские и голландские горнодобывающие компании на Шпицберген влекла не только высокая цена за уголь. У этой terra nullius[12] имелось большое преимущество: здесь добычу ресурсов можно было вести совершенно свободно – беспошлинно и без оглядки на закон{56}.
Вскоре через горные склоны протянулись линии канатной дороги. Эти странные приспособления приводились в действие за счет силы тяжести. Гравитация влекла ведра с углем вниз из шахт по тросам, тянущимся на многие километры над обледеневшими склонами, а вверх они поднимались уже пустыми. Линии деревянных опор и упавших тросов до сих пор можно увидеть между входом в рудники и ближайшей бухтой.
На Шпицберген поехали ученые из Швеции и других стран. После обретения независимости в 1905 году норвежские ученые стали регулярно посещать архипелаг. Эту политику можно назвать научным империализмом. В 1910 году организацию, которая впоследствии превратилась в авторитетный Норвежский полярный институт, возглавил геолог Адольф Гуль{57}. Его задачей было с помощью научных открытий заявить притязания на «ничейную землю», давая горам и заливам архипелага норвежские наименования, а также картировать угольные пласты, чтобы подкрепить претензии свой родины на архипелаг. Теперь Шпицберген не мог долго оставаться «ничейной землей». Стремление молодого норвежского государства завладеть Шпицбергеном было неприемлемым для бывшей метрополии.
Швеция уже завидовала славе Нансена, Амундсена и других норвежских путешественников – и опасалась, что они превратят Арктику в задний двор Норвегии. Реакция шведского правительства была мгновенной: оно стало поощрять собственных капиталистов добывать уголь на Шпицбергене, чтобы подкрепить притязания Стокгольма. Норвежцы не остались в долгу. «Угольная лихорадка» переросла в «угольную войну».
Правительство России, помня о собственных исторических связях с этими землями, также призвало подданных добывать на Шпицбергене уголь. Затем английские шахтеры на архипелаге потребовали присоединить его к Британской империи. Американцы, не желая отставать от других, заявили, что острова должны отойти США{58}.
Вслед за учеными и шахтерами явились туристы, привлеченные дикой красотой этих земель. К 1900 году на Шпицбергене открылась первая туристическая гостиница: довольно убогая деревянная постройка, остов которой еще виден близ поселка Старый Лонгйир. Планировалось построить еще одну гостиницу, в Кингсбее – еще севернее.
Викинги наверняка гордились бы своими потомками, которые после заключения в 1920 году Шпицбергенского трактата наконец получили контроль над архипелагом – хотя викинги, несомненно, предпочли бы добиться своего более жестокими методами.
Годом ранее собравшиеся в Париже победители в Первой мировой войне решили судьбу побежденных. Англии, Франции и США предстояло принять еще одно решение: определить будущее Шпицбергена.
Для Норвегии настал решающий момент. Научный империализм Адольфа Гуля сыграл решающую роль в обосновании притязаний молодой страны на Шпицберген{59}. Война вывела из игры двух претендентов на архипелаг. Германия вышла из переговоров из-за безоговорочной капитуляции в 1918 году, а Россия – из-за хаоса, вызванного двумя революциями в 1917 году и последовавшей Гражданской войной. Падение цен на уголь довершило дело. Архипелаг во многом лишился привлекательности в глазах таких предприимчивых стран, как Великобритания и США. Осталась Швеция.
Шведы оспаривали передачу островов Норвегии, но недолго. Норвежцы в конце Первой мировой войны оказались в лучшем положении, нежели соседи. На Парижской мирной конференции страна-выскочка сумела выгодно распорядиться доброжелательностью, которую заработала своим статусом «нейтральной союзницы» Великобритании в Первой мировой войне. Формально сохраняя нейтралитет, Норвегия под нажимом англичан оборвала коммерческие связи с Германией и поставила свой торговый флот (один из крупнейших в мире) на службу военной экономике союзников.
Хотя Швеция во время войны также придерживалась нейтралитета, было хорошо известно, что многие неравнодушные шведы жаждали выступить на стороне Германии, чтобы сражаться против России, старинного недруга Швеции. В составе кайзеровской армии имелась даже немногочисленная шведская бригада, воевавшая на Восточном фронте, а затем принимавшая участие в Гражданской войне [1918 года] в Финляндии{60}.
Несмотря на выгодное положение Норвегии на переговорах в 1919 году, Швеция сумела добиться ограничения суверенитета Норвегии над Шпицбергеном. По условиям ратифицированного через шесть лет договора граждане любой из стран-участниц вправе жить, работать и вести бизнес на архипелаге, и норвежские власти ничего поделать с этим не могут. (В силу парижских договоренностей норвежцы до сих пор могут добывать уголь близ Лонгйира, а русские в Баренцбурге – на противоположной стороне склона[13].) Кроме того, архипелаг должен оставаться демилитаризованной зоной.
Русские не повторили свою ошибку. Земля Франца-Иосифа (лежащая в 750 километрах от побережья Сибири и в 260 километрах восточнее Шпицбергена) также считалась terra nullius. Несмотря на протесты Норвегии, в 1926 году СССР аннексировал архипелаг. Предпринятые норвежцами в 1929 и 1930 годах промысловые и научные экспедиции никак на этот исход не повлияли{61}.
Наконец, оставалась проблема Гренландии. Сейчас в антикварных магазинах Осло можно найти карту с областью на востоке этого острова, обозначенной большими буквами: Eirik Raudes Land (Земля Эрика Рыжего). Норвежцы объясняют свои притязания на Гренландию очень просто. Около 1000 года викинги заселили здесь местность, которую назвали Землей Эрика Рыжего. Два века спустя колонисты признали власть Норвегии, к которой позднее (на правах старшего партнера) присоединилась Дания. Образовалось новое государство – Империя Северного моря[14]. В 1814 году, после поражения Наполеона, Норвегия досталась Швеции. При этом оказавшиеся на стороне проигравших датчане каким-то образом сумели удержать за собой арктические территории Норвегии.
Новая линия на карте не помешала норвежским китобоям и охотникам часто посещать необитаемую восточную часть Гренландии. Позднее к ним присоединились ученые, занявшиеся изучением побережья, чтобы подкрепить норвежские притязания, как они уже сделали на Шпицбергене и пытались проделать на Земле Франца-Иосифа. В июне 1931 года Норвегия совершила следующий ход: пятеро норвежских рыбаков высадились в Восточной Гренландии и быстро заняли китобойную, радио- и метеостанцию в Мюггбукта, которая фактически играла роль столицы новой территории. Отсюда в Осло передали телеграмму: «В Мюггбукта поднят норвежский флаг… Мы назвали эту землю Землей Эрика Рыжего». Две недели спустя Норвегия официально объявила об аннексии части Восточной Гренландии на том основании, что это terra nullius: она не имеет постоянного населения, а единственные ее посетители – это норвежские китобои, охотники и ученые{62}.
Надежды норвежцев на территориальные приобретения в Гренландии быстро развеялись. Норвегия и Дания согласились передать спор из-за этого клочка бесплодной земли в Постоянную палату международного правосудия[15]. Через два года, в 1933-м, палата вынесла решение – не в пользу Норвегии. Норвежцы подчинились (впрочем, вопрос снова подняло – ненадолго – пронацистское правительство Видкуна Квислинга).
В начале 1920-х годов внимание Норвегии, уже располагавшей Шпицбергеном, обратилось далее на север. На карте Арктики оставалось белое пятно площадью более 1,6 млн квадратных километров. На Шпицбергене были открыты богатые угольные месторождения. Нельзя ли севернее найти и нефть?{63}
Сказители и бредящие путешественники издавна наполняли эту пустоту на карте фантазиями о диковинных землях и леденящих кровь встречах. Ажиотаж регулярно подогревали вполне реальные загадки наподобие исчезновения экспедиции Франклина. Рассказы об Арктике, в свою очередь, сказывались на восприятии будущими исследователями этого сказочного, сверхъестественного мира{64}.
У домашних очагов жадно внимали рассказам о тех, кто пропадал при сходе на берег, и о явлении призрачных фигур. Среди самых популярных были байки о путешественниках, игравших в шашки с дьяволом{65} и даже переживших встречу с его флотом{66}, явившимся по души моряков. Долгой зимой на Шпицбергене члены одной экспедиции, как говорят, садясь за стол, ежевечерне ставили для дьявола дополнительный прибор{67}. Часто рассказывали о каннибализме{68}. Ходили легенды об отвратительных женщинах и кораблях, пытавшихся увезти инуитские мумии – желанное приобретение для музеев – и проклятых за это{69}. На родине девушки-служанки будто бы видели на расстоянии путешественников, очутившихся в беде, а кое-кто организовывал спиритические сеансы для выяснения судьбы пропавших{70}. Все это вдохновило Уилки Коллинза и Чарльза Диккенса написать «Замерзшую глубину» – пьесу о мщении и самопожертвовании в полярной экспедиции, основанную на документальном материале. Воображение Артура Конан Дойля породило рассказ «Капитан "Полярной звезды"» о командире, который рискует экипажем своего скованного льдом корабля в поисках призрака покойной невесты.
Древние греки поселяли на вершине мира гиперборейцев – народ, живущий «за Бореем [северным ветром]». Греческий путешественник Пифей, как считается, побывал на острове Туле{71}, Ultima Thule, лежащем у края земли. В конце XVI – начале XVII века Герард Меркатор изображал на картах свободное ото льда полярное море с четырьмя большими островами и магнитной горой. Фламандский картограф видел в ней источник земного магнетизма. Сила горы так велика, что она способна притянуть корабль с экипажем и погубить его{72}. Другие просто считали полярные области царством Сатаны. Мэри Шелли представила чудовищное создание доктора Франкенштейна убегающим от своего творца по арктическому льду. В 1860-х годах американский поэт и художник Томас Наст поселил на Северном полюсе Санта-Клауса{73}.
Рассказы о теплом море по ту сторону льдов не иссякали{74}. В 1855 году The New York Times напечатала передовицу об открытии Великого Северного моря и материка Полиния в ходе экспедиции во главе с искателем приключений и мечтателем Илайшей Кентом Кейном (Кэном). Кейн стал первым заметным американцем-исследователем Арктики. Когда экспедиционное судно застряло во льдах (вырваться ему так и не удалось), люди на санях и пешком продолжили путь и достигли «самой северной земли, куда ступала нога белого человека». Увиденное изумило их: «открытая вода простиралась на север до самого горизонта. Бесконечный берег омывали сияющие воды безо всякого признака льда». Вернувшись, Кейн решил, что со спутниками сделал крупное научное открытие. Теперь оставалось совершить переход длиной 2100 километров, что они с успехом и осуществили{75}.
Книга Кейна об экспедиции стала бестселлером. Сам он превратился в национального героя, но в Арктику, чтобы отыскать Великое Северное море, он так и не вернулся. Два года спустя (вскоре после завершения работы над книгой) имевший слабое здоровье Кейн умер в Гаване. Он говорил: «Эта книга стала мне гробом»{76}. Его некролог гласил: «Скорбит наука, скорбит человечество, скорбит весь мир». Похороны Кейна явились «грандиозной сценой американского национализма», одним из последних его проявлений, прежде чем разногласия Севера и Юга не достигли точки невозврата{77}.
Никому больше не удалось увидеть теплое открытое море. Теория была развенчана, и о подвигах Кейна предпочли забыть.
Другая теория, более стойкая, рассказывала о полой Земле. Идея эта восходит к XVII веку, и ее суть в общих чертах такова: полюса нашей планеты – в действительности входы в обитаемую внутреннюю поверхность. В следующие столетия идея набирала популярность и развивалась почти так же быстро, как ученые ее опровергали.
В 1906 году бывший страховой агент Уильям Рид способствовал популяризации теории полой Земли, написав бестселлер «Фантом полюсов». Два года спустя, в апреле 1908-го, Рид пошел еще дальше, чем большинство его единомышленников. Он провел в Нью-Йорке, в пышных интерьерах Американского института инженеров-электриков, первое открытое собрание Ридовского клуба изучения полой Земли. Цель клуба, или «праведных пустоземельщиков», как их издевательски назвала пресса, состояла в организации и сборе средств на экспедиции для поиска проходов в полость под поверхностью Земли. Планы предусматривали отправку в Арктику флотилии из трех судов, специально построенной подводной лодки для обследования дна в районе Северного полюса, а также дирижабля для поисков прохода с высоты{78}.
Новости о том, что Фредерик Кук и Роберт Пири достигли Северного полюса (соответственно в 1908-м и 1909-м), стали роковым ударом для планов Рида{79}, но не для верования в полую Землю. Клуб изучения полой Земли провел всего одно документально подтвержденное заседание, причем из восьмидесяти четырех собравшихся многие были журналистами. В октябре 1909 года газеты (даже в далеком австралийском Брисбене) сообщили, что «"Праведные пустоземельщики" распущены»{80}.
В начале XX века обсуждалось и существование гипотетической Земли Крокера. Полярный исследователь Пири утверждал, что видел вдалеке горы, принадлежащие огромному неизвестному материку в центре Северного Ледовитого океана. Он помещал эти земли в Канадской Арктике, к западу от Гренландии и к северу от острова Элсмир{81}. Земля Крокера (Пири назвал новый материк в честь спонсора экспедиции – банкира [Джорджа Крокера], давшего ему 50 000 долларов) успела даже появиться на некоторых картах того времени. Книга Пири «У самого Полюса» также стала бестселлером. Вскоре Землю Крокера стали считать «последней в мире великой неизведанной территорией»{82}.
Через семь лет после открытия Пири к Земле Крокера отправилась независимая экспедиция, чтобы решить «последнюю на планете географическую загадку» и объявить эту сушу собственностью США{83}. По возвращении членов экспедиции ждало горькое разочарование. Появилось подозрение, что Пири все выдумал (как и, по мнению некоторых, свое покорение Северного полюса в 1909 году){84}.
Подозрение оставалось подозрением до 1938 года. Тогда Айзек Шлоссбах на самолете обследовал места, где должна была бы простираться гипотетическая Земля Крокера, но ничего там не нашел. Это окончательно дискредитировало Пири{85}. Подлог подтвердился в 1980-х годах, через много лет после смерти Пири, когда были изучены его личные бумаги. Ни в записях путешественника, ни в черновике книги о Земле Крокера упоминаний не нашлось{86}.
К 1925 году уже не казалось, что Арктика будет еще долго хранить свои секреты. Как и предсказывал Амундсен, дирижабли и самолеты в считаные часы могли преодолеть расстояние, на которое пешему путешественнику пришлось бы потратить много недель. И все же Амундсен нередко очень вредил самому себе. Его соображения о неоткрытых землях не только попали на первые полосы газет, но и распалили политиков. И Госдепартамент США, и норвежский МИД строили планы присоединения земель, которые откроют их герои{87}.
«Кратчайший путь из Англии в Японию или Калифорнию пролегает над верхушкой Земли, – объяснял репортеру Амундсен. – Кратчайший путь в Азию из многих других частей Европы пролегает над верхушкой Земли… Развитие дирижаблей и самолетов позволит открыть северный маршрут, и если там есть суша, она приобретет важнейшее значение… В случае войн авиабазы в Арктике будут иметь огромную ценность»{88}.
Амундсен был волен мечтать о многочисленных авиабазах за полярным кругом, но в 1925 году там была только одна стоянка – его собственная, где не было ангаров, но были два гидросамолета и неровная взлетно-посадочная полоса на льду.
Для вылетов у него был экипаж из шести человек – на каждый самолет приходилось по три человека. Линкольн Элсуорт отправился на одном самолете, а Амундсен – на другом. Норвежец впервые взял с собой двух журналистов и фотографа, чтобы запечатлеть экспедицию.
Гидросамолеты N-24 и N-25, привезенные Амундсеном из итальянской Пизы, были новейшими Dornier Do J Wal – «китами», благодаря которым позднее по всему миру были проложены многие авиамаршруты{89}.
В 1925 году эти спроектированные в Германии дорогие аппараты были последним словом техники. Они имели цельнометаллический «китоподобный» фюзеляж и высокоподнятые крылья. Две оконцовочные заглушки на крыльях, называющиеся спонсонами, придавали аппарату устойчивость, а ребристое днище – прочность, благодаря чему можно было совершать посадку на воду или лед. Два массивных роллс-ройсовских двигателя «Игл» (Eagle) имели тандемную компоновку: первый тянул самолет, а второй его толкал{90}. «Игл» стал первым авиамотором, спроектированным Rolls-Royce.
Увы, кабина самолета была открытой и неотапливаемой, и, чтобы не замерзнуть на большой скорости, пилотам приходилось надевать шерстяное нижнее белье, свитер, две пары штанов, комбинезон из тюленьей шкуры, кожаную куртку, кожаный шлем, перчатки, рукавицы и тяжелую обувь{91}. У каждого имелся парашют (одно из условий, поставленных отцом Элсуорта), но о страшной битве за существование, которая ждала их после приземления, даже думать не хотелось.
Методы аэронавигации тогда были ненамного совершеннее. Летчикам, ориентировавшимся по примечательным объектам наподобие железных дорог, рек и зáмков, всегда приходилось трудно в монотонном арктическом пейзаже. Подобно мореходам последних двухсот лет, летчики для определения высоты, местоположения самолета и путевой скорости могли применять секстант[16]. Разумеется, если видимость ограничена туманом или густыми облаками, то от секстанта пользы меньше. Первые полярные летчики могли пользоваться также компасом: магнитным (по мере приближения к Северному полюсу он становился все менее надежным) или астрономическим, очень полезным вблизи полюса (он работал как солнечные часы и позволял найти курс по положению Солнца).
Эти старые методы стало вытеснять радио. Радиопеленгация давала штурману возможность определить направление на радиостанцию или радиомаяк. Получив сигналы двух и более станций, методом триангуляции можно было узнать свое местонахождение. Штурманам приходилось проводить измерения и вести записи в крайне неблагоприятных для этого условиях – как правило, в холодной (иногда открытой) кабине шумного и нестабильного летательного аппарата.
К несчастью для членов новой экспедиции, Амундсен в 1925 году уже не был тем человеком, который выиграл у Скотта гонку к Южному полюсу. Можно сказать, что он потерял хватку{92}.
Гидросамолеты прошли летные испытания на Средиземном море и по железной дороге и по морю были доставлены в Кингсбей. На полярном холоде их должным образом не испытали{93}. В 1925 году никто еще не понимал, как хрупкие самолеты с двигателями внутреннего сгорания поведут себя в Арктике, и Амундсена это как будто не особенно тревожило. Секстанты у экипажей не работали, а рации еще не прибыли, но Амундсен решил, что они не могут ждать{94}. Наконец, он не определил порядок действий в аварийной ситуации – на случай вынужденной посадки одного из самолетов. Без раций у экипажей не было способа переговариваться друг с другом в полете, если что-нибудь пойдет не так. Амундсен усугубил риск, отказавшись годом ранее от предложения ВМС США предоставить огромный дирижабль «Шенандоа» (Shenandoah) как спасательное судно. Зато он не забыл взять с собой киноаппарат.
Амундсен торопился, беспокоясь, что непродолжительный период хорошей погоды вот-вот кончится. Он мучительно боялся и того, что кто-нибудь успеет прилететь на Северный полюс прежде него.
Наконец, 21 мая 1925 года – после неторопливого, довольно картинного курения, чтобы успокоить нервы{95}, – два перегруженных самолета (их подтолкнули шахтеры{96}, получившие по этому случаю выходной{97}) один за другим покатились, как сани, по неровному льду взлетной полосы (через металл фюзеляжа чувствовались все ухабы), затем оказались на воде и вот поднялись в воздух. «Это было нереально, таинственно, преисполнено предзнаменованиями, – писал Элсуорт. – Впереди что-то таилось, и мы собирались это найти»{98}.
Низко стелющийся туман быстро растаял. Отснятые экипажем с воздуха ледники Шпицбергена стали первыми в истории аэрофотографиями этих потоков льда.
Мечта Амундсена о полете над Арктикой сбылась. Путешественники в считаные часы преодолевали расстояние, которое у собачьей упряжки отняло бы неделю. «Я никогда не видел ничего более пустынного и заброшенного, – отметил Амундсен. – Время от времени я думал о медведе, который мог бы слегка нарушить однообразие пейзажа. Но нет – вокруг не было абсолютно ничего живого»{99}.
Через восемь часов путешественники должны были оказаться у Северного полюса, и план предусматривал попытку приземления. Однако один из двигателей самолета Амундсена при снижении начал захлебываться. Скоро стало ясно, что садиться придется быстрее, чем они намеревались{100}.
«Я… никогда не видел места для посадки ужаснее», – писал Элсуорт{101}. Лед, который с большой высоты казался гладким, оказался испещрен хребтами, разводьями и айсбергами{102}.
Аппарат Амундсена, благодаря опытному пилоту, приземлился благополучно. Элсуорту повезло меньше. Он нашел пригодную для посадки полосу воды, но сверху расстояние оценить труднее, и она оказалась слишком короткой. Самолет Элсуорта подпрыгнул и врезался в льдину. Внутрь стала затекать вода. К тому же во время опасного взлета заклепки на фюзеляже отскочили, и это усугубило положение экипажа{103}.
Элсуорт с товарищами ничего не могли поделать, чтобы спасти судно. Гидросамолет выглядел как мертвый кит. Экипаж Элсуорта замерз, вымок и был на ногах уже сутки. Они нуждались в отдыхе и пище, но ни того ни другого не предвиделось. Им приходилось спасать припасы и одновременно изо всех сил защищать самолет от льдин и затопления. В конце концов они в изнеможении остановились – и внезапно Элсуорт осознал, в какой опасности они находятся. «В полной тишине это место показалось мне царством смерти», – писал он{104}.
Теперь два экипажа разделяло много километров. Они увидели друг друга только через двадцать четыре часа.
Даже теперь, когда две группы находились в пределах видимости, коммуникация была затруднена, поскольку никто не владел ни азбукой Морзе, ни семафорным общением. Вместо этого путешественники придумали простейшую сигнальную систему. На передачу простого сообщения с помощью флагов уходило два-три часа. Ледовый переход тоже не представлялся возможным. Это было слишком опасно.
Наконец им повезло. Плиты морского льда сблизились, и вот через пять бесконечных дней командам выпал шанс воссоединиться. Но и это было довольно рискованным. Попытки перенести максимально возможное количество оборудования и припасов едва не привели к трагедии, когда два человека провалились в ледяную воду. Один, увлекаемый течением под лед, закричал: «Я погиб! Я погиб!»{105}
Облик Амундсена резко переменился. Усталость и отчаяние оставили печать на его лице, однако теперь он находился в мире снега и льда, который хорошо знал. Он быстро взял себя в руки{106}. Амундсен понимал: чтобы получить шанс уцелеть, нужно соединить припасы из обоих самолетов. Еще важнее, вероятно, то, что они сумели слить топливо из самолета Элсуорта, и теперь его хватало, чтобы вернуться домой со всеми людьми. Но прежде нужно было выдолбить во льду площадку для взлета{107}. И конечно (хотя они планировали посадку на Северном полюсе), у них не было с собой специальных инструментов{108}.
Не имея радиоконтакта с Амундсеном и Элсуортом, мир заподозрил неладное, когда самолеты вовремя не вернулись в Кингсбей. Но и тогда некоторые считали, что авиаторы, возможно, остались на несколько дней на полюсе или даже отправились оттуда на Аляску, как давно задумывал Амундсен. Кое-кто помнил, как Элсуорт говорил: в случае крушения самолета на обратную дорогу пешком уйдет год.
Не имея от них известий, американские газеты объявили, что самолеты опаздывают{109}. Зазвучали призывы начать спасательную операцию. Отсутствие судов, самолетов, дирижаблей и каких бы то ни было сведений о месте крушения Амундсена и его спутников ставило потенциальных спасателей перед огромными трудностями, но призывы начать поиски продолжались.
Заголовок The New York Times гласил: «[Президент] Кулидж выступает за оказание помощи Амундсену в случае нужды; президент одобрит план ВМС отправить один из наших гигантских дирижаблей в Арктику»{110}.
Американские ВМС были заинтересованы в запуске собственной спасательной экспедиции. Двумя годами ранее из-за непомерной сметы под сукно легли планы флота исследовать Арктику на дирижабле. Теперь моряки настойчиво призывали президента отправить на поиски Амундсена дирижабли ВМС «Шенандоа» или «Лос-Анджелес» (Los Angeles). Источники The New York Times заверили, что один из этих гигантских летательных аппаратов можно приготовить к экспедиции в считаные дни{111}. Сам по себе полет в Гренландию (вероятная операционная база) в зависимости от метеоусловий и местоположения судов в этот момент займет несколько дней. «В сущности, любой офицер военно-морского флота вызовется участвовать в мероприятии, если призыв о помощи исходит от Амундсена», – заверил репортер{112}.
Спутники Амундсена, скорее всего, догадывались: их участь зависит только от них самих. «Люди изо всех сил боролись за жизнь», – позднее писал Элсуорт{113}. Это было правдой.
Работая на морозе и ночуя внутри единственного уцелевшего самолета, шесть человек сумели вытащить аппарат из воды. Проверили двигатели: ко всеобщему облегчению, те, несмотря на холод, все еще работали. Топливный бак разбитого самолета перетащили по льду.
Теперь им нужно было найти достаточно ровное место для сооружения взлетной полосы. Это была тяжелая, изматывающая работа: пищи не хватало, а из инструментов у них был только один топор и прикрепленные к лыжным палкам ножи{114}. Укрытием служил фюзеляж самолета. Да, он был металлическим и его стенки покрывали ледяные кристаллы, но зато он защищал от сырости и тумана. Тепла от примуса и их тел хватало как раз на то, чтобы поддерживать температуру выше нулевой{115}. От успеха их усилий зависело, останутся ли они в живых или погибнут. Люди фиксировали свои мучения на пленку – для кинохроники.
Они были дезориентированы, их сбивал с толку круглосуточный полярный день и дрейфующий лед: они засыпали в одном месте и просыпались в другом. Льдины угрожали раздавить самолет, и каждый рывок, толчок и треск пугали. Взлетную полосу приходилось то и дело подновлять.
Из-за тяжких испытаний Амундсен стал выглядеть еще на десять лет старше, и в его твердокаменной натуре появились трещины. Однажды он пожаловался на храп Элсуорта. В другой раз Амундсен вышел из себя, когда один из спутников просыпал табак на ледяной пол их импровизированного убежища.
При этом Амундсен пребывал в своей стихии. Эта борьба за жизнь, испытание выносливости были хорошо знакомой норвежскому путешественнику задачей – как раз такой, для которой он оттачивал свой характер. К 14 июня шестерым путешественникам каким-то образом удалось переместить пятьсот тонн льда.
Но никакая отвага не могла скрыть серьезность их положения. Провиант подходил к концу, и спасение людей зависело от того, окажется ли взлетная полоса достаточно длинной и сумеет ли самолет подняться в воздух с шестью пассажирами на борту. Если что-то пойдет не по плану, им придется принять «самое важное решение»{116}: выступить или нет в поход длиной 640 километров по льду в сторону Гренландии, которой, возможно, они никогда не достигнут{117}.
К 15 июня люди на льдине уже чувствовали дыхание смерти. Они пять раз попытались взлететь, но температура поднималась, лед таял и превращался в вязкую снеговую кашу, мешавшую самолету достичь необходимой скорости. Кроме того, времени и топлива оставалось, возможно, всего еще для одной попытки{118}.
В шестой раз у них получилось. Взлет занял всего тридцать-сорок секунд. Спустя восемь часов самолет сел у самого побережья Шпицбергена, на дальней (по отношению к Кингсбею) оконечности острова. Топливо закончилось{119}.
В море их нашли тюленщики, поприветствовавшие Амундсена словами: «Разве вы не погибли?»{120} Неудивительно, что норвежцы считали своего героя почти бессмертным{121}.