Марк Леви
Уйти, чтобы вернуться
– Сегодня без повтора? – удивился бармен.
– Вы меня помните?
– А как же, целых пять порций “Фернета” с колой за вечер – кто же такое забудет?
Немного поколебавшись, Эндрю попросил налить ему еще и, пока бармен готовил коктейль, задал ему странный для мужчины, собравшегося жениться, вопрос:
– Помните женщину, которая сидела вчера рядом со мной? Она постоянная клиентка?
Бармен сделал вид, что копается в памяти.
– Хорошеньких женщин в этом баре пруд пруди. Нет, как-то не обратил внимания… Это важно?
– Да. То есть нет… – Эндрю смутился. – Мне пора, скажите, сколько я вам должен.
Бармен отвернулся, чтобы выбить счет.
– Если она вдруг снова появится… – Эндрю положил на стойку три двадцатидолларовые купюры. – Если она спросит, кто этот человек, который пил “Фернет”, то вот моя визитная карточка, вы уж, пожалуйста, передайте ей.
– Вы – журналист из “Нью-Йорк таймс”?
– Раз тут так написано, то да.
– Если у вас вдруг возникнет желание черкнуть пару добрых слов о нашем заведении, вы уж, пожалуйста, не забудьте.
– Непременно! – пообещал Эндрю. – Вы тоже не забудьте о моей просьбе.
Бармен подмигнул ему и убрал карточку в выдвижной ящик кассы.
Выйдя из “Новеченто”, Эндрю посмотрел на часы. Если Вэлери задержится, он успеет вернуться домой раньше нее, если нет, то придется наврать, что он заработался в редакции. Очередная ложь…
С того вечера Эндрю потерял покой. Дошло даже до перепалки с коллегой по работе, сунувшим нос в его дела и застигнутым на месте преступления. Фредди Олсон вообще был любителем покопаться в чужом грязном белье, завистником и мерзким типом, но Эндрю не отличался вспыльчивостью. На две последние недели июня пришлось слишком много дел, и это легко объясняло его раздражительность. Предстояло закончить статью, из-за которой он дважды наведывался в Аргентину и которая, как он надеялся, вызовет не меньший интерес, чем его прежний, китайский материал. Дата сдачи была назначена на понедельник, но Оливия Стерн, главный редактор, славилась своей требовательностью к соблюдению сроков, особенно когда речь шла о расследованиях, занимавших во вторничных номерах целую полосу. Она хотела, чтобы уже в субботу у нее на столе лежал материал, чтобы днем она успела его прочитать и к вечеру послать автору письмо со своими замечаниями. Забавная предстояла Эндрю суббота: он должен был произнести супружеские клятвы перед Богом, а после этого в воскресенье вымаливать у Вэлери прощение за то, что придется отложить свадебное путешествие из-за этой чертовой работы и досье, которому его начальница придавала такое большое значение.
Но даже все это не могло заставить Эндрю забыть незнакомку из “Новеченто”. Желание снова ее увидеть превратилось у него в навязчивую идею, причину которой он не мог постигнуть.
В пятницу, отправившись за своим костюмом, Эндрю почувствовал, что вконец запутался. До слуха портного донеслись горестные вздохи клиента, застывшего перед зеркалом.
– Вам не нравится? – спросил он огорченно.
– Что вы, мистер Занелли, безупречная работа!
Портной еще раз проверил, как сидит на Эндрю костюм, и подтянул правый рукав пиджака.
– Вас все-таки что-то беспокоит, не так ли? – Он воткнул в рукав булавку.
– Не буду загружать вас своими невзгодами.
– Руки у вас определенно разной длины, на примерках я этого не замечал. Дайте мне несколько минут, и мы это поправим.
– Успокойтесь, ведь такие костюмы надевают один раз в жизни, не так ли?
– Искренне вам этого желаю, но на фотографии, сделанные в таких костюмах, потом смотрят всю жизнь. Когда внуки скажут вам, что у вас что-то не так с пиджаком, я не хочу, чтобы вы свалили вину на портного. Так что позвольте мне сделать мою работу.
– Дело в том, что сегодня вечером мне нужно дописать очень важную статью, мистер Занелли.
– А мне надо за пятнадцать минут дошить очень важный костюм. Вы что-то говорили о невзгодах?
– Говорил… – со вздохом подтвердил Эндрю.
– Какого рода невзгоды, простите за назойливость?
– Полагаю, люди вашей профессии привыкли соблюдать тайну, мистер Занелли?
– Конечно, только будьте добры, не коверкайте мою фамилию: с вашего позволения, я не Занелли, а Занетти. Снимите-ка пиджак и сядьте в кресло. Пока я буду работать, мы можем беседовать.
Пока мистер Занетти подгонял Эндрю рукав пиджака, тот поведал ему, как год назад, выйдя из бара, он снова завязал отношения с любовью своих юных лет и как в другом баре повстречал накануне своей свадьбы другую женщину, ставшую его наваждением с той секунды, когда их взгляды встретились…
– Наверное, вам лучше на некоторое время перестать посещать ночные заведения, это упростит вам жизнь. Признаться, ваша история необычна, – задумчиво произнес портной, отойдя к ящику и ища в нем нитки.
– Саймон, мой лучший друг, совсем другого мнения.
– Странные у вашего Саймона представления о жизни! Можно задать вам один вопрос?
– Любые вопросы, какие угодно, лишь бы это помогло мне во всем разобраться!
– Если бы можно было все начать сначала, не вступать в отношения с женщиной, на которой вы скоро женитесь, или не встречать ту, которая вас так растревожила, что вы выбрали бы?
– Одна – мое второе “я”, другая… Я даже не знаю, как ее зовут.
– Сами видите, не так уж все сложно.
– Если смотреть под этим углом, то…
– Учитывая нашу разницу в возрасте, я позволю себе поговорить с вами по-отечески, мистер Стилмен, хотя, признаться, я бездетен и потому малоопытен…
– Это не важно, говорите!
– Хорошо, раз вы просите. Жизнь – это не современное устройство, на котором достаточно нажать кнопку, чтобы еще раз проиграть выбранный кусок. Невозможно вернуться назад, и некоторые наши поступки влекут за собой непоправимые последствия. Например, ослепление чудесной незнакомкой, какой бы волшебницей она ни была, накануне собственной свадьбы. Будете упорствовать – боюсь, вам придется об этом горько пожалеть, не говоря уж о том горе, которое вы причините близким людям. Вы возразите, что сердцу не прикажешь, но у вас есть еще голова, так воспользуйтесь ею! То, что женщина вас растревожила, еще не заслуживает осуждения, но при том условии, что это не пойдет дальше простой тревоги.
– У вас никогда не бывало ощущения, что вы повстречали родную душу, мистер Занетти?
– Родная душа? Очаровательно! Когда мне было двадцать лет, мне казалось, что я встречаю такую каждую субботу на танцах. Я был в молодости отличным танцором и тем еще ветреником… Часто потом удивлялся, как можно воображать, что повстречал родную душу, еще ничего не построив на пару с ней.
– Вы женаты, мистер Занетти?
– Это случалось со мной четырежды, так что будьте спокойны, я знаю, о чем толкую.
На прощание Занетти заверил Эндрю, что теперь, когда рукава имеют правильную длину, ничто не помешает его счастью. Эндрю Стилмен вышел от своего портного с твердым намерением не подвести его завтра на своей свадьбе.
6
Мать Вэлери подошла перед началом церемонии к Эндрю и, дружески похлопав по плечу, сказала ему на ухо:
– Чертов Бен! Вот ты и доказал, что упорство – верный способ добиться цели. Помню, как в шестнадцать лет ты ухаживал за моей дочерью… Я тогда считала, что у тебя нет ни одного шанса из тысячи. И вот мы в церкви!
Теперь Эндрю стало понятнее, почему его будущая жена при первой же возможности сбежала из родительского дома.
Такой красавицей он Вэлери еще не видел. На ней было скромное, но изящное белое платье, волосы она убрала под белую шляпку, как у стюардесс “Пан Американ” в былые времена, хотя у тех шляпки были голубые. Отец довел ее до алтаря, там ее ждал Эндрю. Ее улыбка была лучшим свидетельством любви.
Священник прочитал удачную проповедь, Эндрю даже растрогался.
Они обменялись клятвами верности и кольцами, замерли в долгом поцелуе и вышли из церкви под аплодисменты родителей новобрачной, Колетт и Саймона. Эндрю посмотрел на небо и подумал, что и его родители любуются ими из-за облаков.
Маленькая процессия шла по аллее парка при церкви Святого Луки в Полях. Розовые кусты гнулись под тяжестью бутонов, на клумбах слепили глаза разноцветные тюльпаны. Погода стояла чудесная, Вэлери сияла, Эндрю был счастлив.
Но счастье его оказалось недолгим. Выйдя на Гудзон-стрит, он увидел в окне остановившегося на светофоре внедорожника женское лицо. Это была та женщина, которую он, по словам его свидетеля на свадьбе, не должен был узнать при следующей встрече. Та, с которой он на свою беду обменялся несколькими невинными фразами в баре в Трайбеке.
У Эндрю сдавило горло, ему страшно захотелось ликера “Фернет” с колой, хотя был всего лишь полдень.
– Что с тобой? – испугалась Вэлери. – Ты вдруг так побледнел!
– Это от волнения, – ответил Эндрю.
Не в силах отвести взгляд от перекрестка, он следил за черной машиной, пока она не затерялась в потоке. Эндрю почувствовал, как сердце его сжалось: он почти не сомневался, что это была незнакомка из “Новеченто”, заворожившая его своей улыбкой.
– Ты делаешь мне больно, – простонала Вэлери. – Не стискивай мне так руку!
– Прости. – Он разжал пальцы.
– Мне так хочется, чтобы этот праздник остался позади. Скорее бы оказаться дома, наедине с тобой, – прошептала она.
– Ты – женщина, полная сюрпризов, Вэлери Рэмси.
– Стилмен, – поправила она его. – Какие еще сюрпризы?
– Не знаю, кто еще пожелал бы, чтобы его свадьба завершилась как можно скорее. Прося твоей руки, я полагал, что тебе захочется устроить пышную церемонию, представлял себя в окружении двух сотен гостей, которых придется приветствовать одного за другим, всех этих твоих кузин и кузенов, дядюшек и тетушек, рвущихся поделиться своими воспоминаниями, до которых мне не будет никакого дела… Я так боялся этого дня! И вот мы на тротуаре вшестером.
– Надо было раньше поделиться со мной своими страхами, я бы тебя успокоила. Я всегда мечтала о свадьбе в узком кругу. У меня было желание стать твоей женой, а не изображать Золушку в бальном платье.
– Разве это нельзя совместить?
– Ты разочарован?
– Нет, нисколечко, – заверил ее Эндрю, не отрывая взгляда от Гудзон-стрит.
Четвертая ложь.
Свадебный банкет устроили в лучшем китайском ресторане Нью-Йорка. Мистер Чу потчевал гостей изысканными кушаньями, авангардом азиатской кухни. Настроение царило приподнятое, Колетт и Саймон легко нашли общий язык с родителями Вэлери. Зато Эндрю был неразговорчив и рассеян, и жена не могла этого не заметить.
Поэтому она отклонила предложение отца продолжить торжество и приглашение потанцевать с ним. Ей хотелось одного: остаться с мужем наедине.
Тогда отец Вэлери крепко обнял новоиспеченного зятя.
– В ваших интересах, старина, сделать ее счастливой, – прошептал он Эндрю на ухо и, сделав паузу, шутливо добавил: – Иначе вам придется иметь дело со мной.
Ближе к полуночи такси подвезло молодоженов к дому, где находилась квартира Вэлери. Она вбежала вверх по лестнице и подождала Эндрю перед дверью.
– Ну, в чем дело? – спросил он, роясь в карманах в поисках ключа.
– Ты возьмешь меня на руки и внесешь в эту дверь, но так, чтобы я не ударилась головой, – ответила она с задорной улыбкой.
– Видишь, некоторые традиции для тебя все-таки важны, – сказал он и сделал так, как она попросила.
Она сбросила одежду посреди гостиной, расстегнула бюстгальтер, медленно спустила трусики. Обнаженная, подошла к Эндрю, сняла с него галстук, расстегнула рубашку, положила ладони ему на грудь.
Прильнув к нему всем телом, она заскользила ладонями вниз, к ремню брюк, расстегнула сначала пряжку на ремне, потом молнию на брюках.
Эндрю взял ее за руки, нежно погладил ей щеку, отнес на диван. Встал перед ней на колени, уронил голову ей на бедро – и зарыдал.
– Что с тобой происходит? – спросила Вэлери. – Сегодня ты выглядел таким отрешенным, и вот теперь…
– Мне очень жаль, – только и смог выдавить Эндрю, подняв на нее глаза.
– Если что-то не так, если у тебя нелады с деньгами или с работой, так и скажи, ты можешь всем со мной делиться.
Эндрю сделал глубокий вдох.
– Ты взяла с меня обещание не лгать тебе, никогда тебя не предавать, помнишь? Я дал тебе слово все выложить без обиняков, если что-то вдруг не заладится.
Глаза Вэлери наполнились слезами, она смотрела на Эндрю и молча ждала продолжения.
– Ты – мой лучший друг, моя спутница, женщина, ближе которой для меня нет…
– Мы только сегодня поженились, Эндрю, – всхлипнула Вэлери.
– Я всем сердцем молю тебя о прощении за то, что я совершил худшее из того, что способен сделать женщине мужчина.
– У тебя есть другая?
– Да, то есть нет, это просто тень… Но я такого никогда раньше не чувствовал.
– Ты дождался нашей свадьбы, чтобы сообразить, что влюблен в другую?
– Я люблю тебя, я знаю, что я тебя люблю, но это другая любовь. Я струсил и не признался в этом себе, не поговорил об этом с тобой. Мне не хватило храбрости отменить свадьбу. Твои родители приехали из Флориды, лучшая подруга – из Нового Орлеана… А тут еще это расследование, над которым я корпел все последние месяцы, превратилось в какое-то наваждение. Я думал только об этом, вот и запутался… Мне хотелось прогнать все сомнения, поступить правильно…
– Замолчи… – прошептала Вэлери.
Она сидела опустив глаза. Взгляд Эндрю остановился на ее руках: она так их заломила, что побелели пальцы.
– Умоляю, больше ни слова! Уходи. Ступай к себе, куда хочешь, только уйди. Ступай вон!
Эндрю подался было к ней, но она отстранилась, попятилась в спальню и бесшумно закрыла за собой дверь.
Грустный вечер. Моросящий дождик. Намокший свадебный костюм, поднятый воротник. Эндрю шел по Манхэттену, пересекая его с востока на запад, торопясь вернуться в свое жилище.
У него уже раз десять возникало желание позвонить Саймону, сознаться в своей непоправимой глупости. Но, хотя он всегда воображал, будто ему все нипочем, он все же боялся суда своего лучшего друга, поэтому не спешил ему звонить.
Столько же раз ему хотелось посоветоваться с отцом, отправиться к родителям и все им выложить. Услышать уверения матери, что все рано или поздно утрясется, что лучше признать, что брак – ошибка, чем обрекать себя на жизнь во лжи. Вэлери будет ненавидеть его год, ну, несколько лет, но в конце концов все равно его забудет. Такая потрясающая женщина недолго пробудет одна. Раз она – не женщина его жизни, то и он, вероятно, – не ее мужчина. Он еще молод, и, хотя некоторые моменты собственной жизни кажутся ему невыносимыми, со временем они превратятся просто в неприятные воспоминания. Эндрю очень хотелось ощутить прикосновение материнской ладони к его щеке, отцовскую руку на своем плече, услышать их голоса. Но родителей Эндрю больше не было на свете, и вечером после собственной свадьбы он чувствовал себя, как никогда, одиноким.
“Когда дерьмо попадает на вентилятор, все вокруг оказывается в дерьме”. Это была любимая поговорка Фредди Олсона, его коллеги по редакции. Именно ее Эндрю до одурения твердил про себя все воскресенье, правя статью. Рано утром он получил электронное послание от главного редактора, не пожалевшей похвал для проведенного им журналистского расследования. Оливия Стерн утверждала даже, что он принадлежит к числу лучших газетчиков, с которыми она познакомилась за долгое время, и считала своей удачей, что поручила это расследование именно ему. Тем не менее она вернула ему статью с целой кучей исправлений, подчеркиваний, сомнений в его источниках информации и подлинности приведенных им фактов. В его статье содержались серьезные обвинения, и юридическая служба, без сомнения, потребует обоснований для каждого слова.
Но разве он стал бы так рисковать, если бы считал для себя возможным привирать? Потратил бы половину зарплаты на подкуп, начиная от барменши в своем задрипанном отеле и кончая достоверными, пусть и немногословными информаторами? Рисковал бы нарваться на драку в пригороде Буэнос-Айреса, скрывался бы от субъектов, преследовавших его два дня подряд, плевал бы на то, что может угодить в тюрьму? Жертвовал бы ради своего расследования личной жизнью, если бы был любителем, а не профессионалом? Весь день он негодовал, приводя в порядок свои записи.
Оливия заканчивала свое письмо новыми поздравлениями и пожеланием пообедать с ним в понедельник. Раньше с ней такого не случалось. В другое время Эндрю принял бы такое приглашение за намек на ожидающее его повышение, а то и на премию, но сейчас, пребывая в крайнем унынии, он ни на что хорошее не надеялся.
Вечером в его дверь громко постучали. Эндрю решил, что это папаша Вэлери, явившийся, чтобы с ним расправиться, и открыл дверь чуть ли не с облегчением: хорошая трепка, возможно, избавила бы его от чувства вины.
Но это был Саймон, бесцеремонно его оттолкнувший и шагнувший в дверь.
– Лучше скажи, что ты этого не делал! – гаркнул он, подходя к окну.
– Она тебе звонила?
– Я – ей. Хотел, видишь ли, завезти вам свадебный подарок, но боялся вас побеспокоить, нарушить любовную идиллию. И просчитался.
– Что она тебе сказала?
– Сам как думаешь? Ты вдребезги разбил ей сердце, она ничего не понимает, кроме того, что ты вытер об нее ноги, что разлюбил. Зачем было жениться? Почему было не отказаться заранее? Ты поступил как последний мерзавец.
– Это потому, что все вы убеждали меня ничего не говорить, ничего не делать, ходить с закрытыми глазами! Все мне втолковывали, что мои чувства – всего лишь плод воображения.
– Кто это – “все”? Ты откровенничал с кем-то еще, кроме меня? У тебя что, любовь с первого взгляда к новому лучшему другу? Собрался и меня бросить?
– Не валяй дурака, Саймон. Я поговорил со своим портным.
– Час от часу не легче… Не мог подождать месяц-другой, хотя бы дать ей и себе шанс? Что такого важного произошло вчера вечером, что ты все одним махом погубил?
– Я не смог заняться с ней любовью, а Вэлери слишком проницательна, чтобы поверить в простую неудачу. Хотел все знать – получай.
– Нет, этого я бы предпочел не знать, – ответил Саймон, рухнув на диван. – Вот мы и приехали!
– Мы?
– А как же! Я так с тобой породнился, что мне тоже худо. В конце концов, я оказался свидетелем при заключении небывало короткого брака.
– Метишь в Книгу Гиннесса?
– Как тебе такая мысль: пойти извиниться, сказать, что все это – мимолетный приступ идиотизма?
– Я перестал себя понимать. Знаю одно: таким несчастным я еще никогда не был.
Саймон отправился на кухню, принес оттуда две откупоренные бутылочки пива и протянул одну Эндрю.
– Я переживаю за тебя, старик, переживаю за нее, а больше всего – за вас обоих. Если хочешь, можешь пожить недельку у меня.
– Зачем?
– Чтобы избежать одиночества и мрачных мыслей.
Эндрю поблагодарил Саймона, но, поразмыслив, решил, что мрачные мысли в одиночестве будут ему сейчас полезнее. Невелика кара по сравнению со страданием, которое он причинил Вэлери!
Саймон положил руку ему на плечо:
– Помнишь анекдот о подсудимом, который убил обоих родителей и просил о снисхождении по причине своего сиротства?
Эндрю вытаращил глаза, а через мгновение друзья разразились таким хохотом, какой может рождать только дружба и только в наихудшие моменты жизни.
В понедельник у Эндрю состоялся обед с главным редактором. Оливия Стерн выбрала ресторан подальше от редакции.
Никогда еще она не проявляла такого интереса к его статьям. Никогда не задавала столько вопросов об использованных им источниках, о встречах, о способах расследования. Не притрагиваясь к своей тарелке, она слушала его рассказ о командировках в Аргентину – так дети слушают рассказы взрослых о захватывающих событиях. Дважды Эндрю был готов поклясться, что Оливия Стерн вот-вот пустит слезу.
Обед завершился рукопожатием, благодарностью за исключительную работу и предложением написать на эту тему книгу. И, только выходя из-за стола, она сообщила о своем намерении задержать еще на неделю публикацию его статьи, чтобы в ближайшем номере разместить ее рекламу на первой полосе, а саму статью развернуть в следующем на целых две. Это был, возможно, еще не верный Пулитцер, но все равно знак отличия, который непременно повысит его реноме в журналистской среде. В ответ на вопрос Оливии (не предполагавший возражений), найдется ли у него материал, чтобы увеличить статью до такого размера, Эндрю заверил ее, что он немедленно засядет за работу.
Он и так собирался посвятить всю неделю только работе. Приходить в редакцию пораньше, довольствоваться на обед сандвичем прямо за письменным столом, засиживаться допоздна и разве что разок-другой поужинать в компании Саймона.
Эндрю не отклонялся от этой программы. Небольшое нарушение, правда, все же произошло. В среду, выйдя из редакции, он испытал острое чувство дежавю. На углу 40-й улицы он как будто снова увидел через заднее стекло стоявшего у тротуара внедорожника лицо своей незнакомки из “Новеченто” и бросился туда со всех ног. На бегу он выронил папку, и страницы со статьей рассыпались по тротуару. Пока он их подбирал, пока выпрямлялся, машина успела исчезнуть.
После этого Эндрю решил проводить вечера в “Новеченто”: вдруг он снова повстречает там женщину, не дающую ему покоя? Раз за разом он тщетно дожидался ее там и возвращался домой раздосадованный и обессиленный.
В субботу с почтой доставили письмо: на конверте он разглядел знакомый почерк. Он оставил письмо на столе, решив не прикасаться к нему до тех пор, пока не закончит статью, которую с нетерпением ждала Оливия Стерн.
Отправив текст статьи главному редактору, он позвонил Саймону и соврал, что у него еще полно работы и их привычная встреча субботним вечером отменяется.
Потом уселся в гостиной на подоконник, набрал в легкие побольше прохладного воздуха и приступил наконец к чтению письма Вэлери.
Эндрю!
Это первое воскресенье без тебя с тех пор, как мы в юности расстались, и оно мне дорого далось. Я сбежала в семнадцать лет, ты – почти в сорок. Как мне заново научиться не знать, как ты живешь? Как заново научиться жить, когда я тебя не слышу?
Я боюсь своих воспоминаний о твоем мальчишеском взгляде, о звуке твоего мужского голоса, дарившего мне радость, о стуке твоего сердца, когда я клала руку тебе на грудь, слушала, как ты спишь, и не боялась ночи.
Потеряв тебя, я лишилась любовника, любимого, друга и брата. Долгий же траур мне предстоит!
Желаю тебе чудесной жизни, хотя иногда желаю тебе смерти – так сильно ты меня заставил страдать.
Я знаю, что где-то в этом городе, по которому я брожу одна, дышишь ты, а это уже немало.
Подписываюсь под этим письмом, выводя в первый и в последний раз слова “твоя жена” – вернее, та, которая пробыла ею всего один грустный день.
