Марк Леви
Первый день
– Эх, пропал так пропал! Принесу вам одеяло, и ночуйте здесь, на диване.
– Я не хочу вас обременять…
– Но вы ведь уже это сделали.
– А что с Фондом?
– Когда конкурс?
– Через два месяца.
– А последний срок подачи заявок?
– Осталось три недели.
– Про ассистентку я подумаю. Но первое, что вам надо сделать, – это открыть дверь моего кабинета. Я потерял ключ.
– Не страшно, зато мой кабинет прямо с утра в вашем полном распоряжении.
– Уолтер, вы втягиваете меня в очень странную историю.
– Это не так. Фонд Уолша всегда давал премии за самые оригинальные проекты. Члены комитета выбирают те работы, которые, как бы это сказать… идут в авангарде.
Последняя фраза в устах Уолтера прозвучала как-то неодобрительно. Но его прижали к стенке, так что я не стал читать ему мораль. Мне следовало принять решение, и как можно скорее. Конечно, вероятность получить премию бесконечно мала, но я был готов на что угодно, лишь бы вернуться на плато Атакама. В таком случае что я теряю?
– Я согласен. Конечно, я рискую выставить себя на посмешище, поэтому у меня есть одно условие: вы пообещаете мне, если мы выиграем, посадить меня на самолет до Сантьяго в течение месяца после великого события.
– Я сам провожу вас в аэропорт, Эдриен, обещаю.
– Ладно, тогда считайте, что сделка состоялась!
Уолтер рывком поднялся с дивана, пошатнулся и рухнул обратно.
– Пожалуй, на сегодня вам хватит. Берите плед, под ним вы ночью не замерзнете. А я пойду спать.
Когда я поднимался наверх, Уолтер окликнул меня:
– Эдриен! Я хотел бы вас спросить: что вы имели в виду, когда сказали: «Пропал так пропал!»
– Вечер пропал, Уолтер, только и всего.
Париж
Кейра уснула в кровати своей сестры. Бутылка хорошего вина, большой поднос с едой, разговоры по душам весь вечер, старый черно-белый фильм по кабельному каналу и наконец последнее вчерашнее воспоминание – чечетка Джина Келли. Разбудил ее яркий дневной свет, и в висках застучало выпитое накануне вино – оно действительно было хорошим или им это только показалось?
– Мы вчера крепко выпили? – спросила Кейра, войдя на кухню.
– Да! – кивнула Жанна, поморщившись. – Я тебе сварила кофе.
Жанна села за стол и уставилась в зеркало на стене: в нем отражались они обе.
– Что ты на меня так смотришь? – спросила Кейра.
– Ничего.
– Ты рассматриваешь меня в зеркало, хотя я сижу напротив тебя. Ты считаешь, это ничего?
– Так ты будто опять на другом конце света. Я уже отвыкла, что ты можешь сидеть рядом. В этом доме повсюду твои фотографии, а одна лежит в ящике стола у меня на работе. Я каждый день на нее смотрю и здороваюсь с тобой. А когда приходится особенно трудно, подолгу с тобой разговариваю, пока до меня наконец не доходит, что это не беседа, а монолог. Почему ты мне никогда не звонишь? Если бы ты звонила, мне бы казалось, что ты не так уж далеко. Черт, ведь я же твоя сестра!
– Слушай, Жанна, я вынуждена тебя прервать. Одно из немногих преимуществ холостяцкой жизни состоит в том, что не приходится принимать участие в семейных сценах. Давай ты не будешь мне их устраивать! В долине Омо нет ни одной телефонной кабины, там не ловят мобильники, только иногда есть спутниковая связь, да и то она работает, когда ей вздумается. Всякий раз, как мне удавалось добраться до Джиммы, я тебе звонила.
– Раз в два месяца?! И какие задушевные разговоры мы вели! «У тебя все в порядке? Тебя хорошо слышно. Когда возвращаешься? – Не знаю, возможно, нескоро, раскопки идут полным ходом, а как ты? Как твой Жюль? – Моего Жюля вот уже три года зовут Жеромом, могла бы и запомнить!» С ним я уже рассталась, только не стала тебе говорить, да и зачем? Чтобы услышать еще два-три слова, а потом ты все равно повесила бы трубку?
– Да, Жанна, сестра у тебя дурно воспитанная мерзкая эгоистка, ведь так? Но в этом есть и твоя вина, ведь ты старшая, а она всегда брала с тебя пример.
– Ладно, проехали.
– Конечно, проехали. Я больше не стану участвовать в твоей игре.
– Какой игре?
– Кто сумеет быстрее вызвать у другого чувство вины. Я тут, напротив тебя, не на фото в ящике стола и не в зеркале, так что посмотри на меня и говори со мной.
Жанна поднялась было со стула, но Кейра схватила ее за руку и заставила снова сесть.
– Дура, мне же больно!
– Я палеоантрополог, я не работаю в музее, у меня многие годы не было времени познакомиться с каким-нибудь Пьером, или Антуаном, или Жеромом; у меня нет детей; на меня свалилась редкая удача – заниматься трудным делом, которое я очень люблю, испытывать страсть, в которой нет ничего порочного. Если у тебя жизнь не складывается, не надо бросать мне упреки в лицо, а если тебе правда меня не хватает, найди более приятный способ поставить меня об этом в известность.
– Мне тебя ужасно не хватает, Кейра, – чуть слышно сказала Жанна и вышла из кухни.
Кейра внимательно осмотрела свое отражение в зеркале.
– Я действительно дура, причем таких еще поискать, – пробормотала она.
За тонкой перегородкой, отделявшей кухню от ванной, Жанна, стоя с зубной щеткой в руке, ласково улыбнулась.
Днем Кейра, перейдя набережную Бранли, направилась к сестре в музей. И для начала решила доставить себе удовольствие – осмотреть постоянную экспозицию. Она любовалась одной маской, соображая, откуда ее сюда привезли, и вдруг чей-то голос прошептал ей в самое ухо:
– Это маска малинке. Ее доставили из Мали. Она не очень древняя, зато необычайно красивая.
Кейра вздрогнула от неожиданности и поняла, что это Айвори, тот самый ученый, с которым она познакомилась накануне.
– Боюсь, ваша сестра еще не вернулась с заседания. Я искал ее несколько минут назад, но мне сказали, что она освободится не раньше чем через час.
– Вам «сказали»? То есть вы не знаете этого сотрудника?
– Музей – это целая вселенная, где все отделы подчинены строгой иерархии и у всех свой круг обязанностей. Человек – странный зверь, ему необходимо жить в обществе, и его все время тянет поделить это общество на части. Возможно, в нас говорят пережитки стадного чувства. Создавать пространство для сообщества – хороший способ бороться со страхами. Но я, должно быть, утомил вас своей болтовней. Вы же, наверное, знаете все это не хуже меня, правда?
– А вы забавный тип, – нахально заявила Кейра.
– Весьма вероятно, – расхохотавшись, ответил Айвори. – А не обсудить ли нам все это в саду, за стаканом чего-нибудь прохладительного? Сегодня очень тепло, надо этим воспользоваться.
– И что вы собираетесь обсудить?
– Например, что такое забавный тип. Я бы хотел прояснить это с вашей помощью.
Айвори повел Кейру в кафе, расположенное во внутреннем дворике музея. Днем здесь почти все столики были свободны. Кейра выбрала тот, что стоял подальше от большой каменной головы моаи.
– Вы нашли на берегах Омо что-нибудь заслуживающее внимания? – вновь заговорил Айвори.
– Я нашла там десятилетнего мальчика, который потерял родителей. А что касается археологии, то находок оказалось не так много.
– А что касается ребенка, полагаю, эта находка представляется куда более существенной, нежели ископаемые человеческие останки. Как мне известно, некое скверное природное явление уничтожило результаты вашей работы и заставило покинуть место раскопок.
– Да, буря, и настолько сильная, что она перенесла меня прямо сюда.
– В тех краях такое случается нечасто. Никогда еще шамаль не направлялся к западу.
– Откуда вы все это знаете? Вряд ли газеты посвятили этой буре первую страницу.
– Нет, признаюсь, о ваших злоключениях мне поведала ваша сестра. А потом я просто добрался до своего компьютера и, набив пару слов на клавиатуре, зашел в Интернет, ведь по натуре я очень любопытен, иногда даже слишком.
– И что же мне еще вам рассказать, чтобы удовлетворить ваше любопытство?
– Что на самом деле вы искали в долине Омо?
– Месье Айвори, если бы я вам об этом рассказала, то, исходя из законов статистики, вы скорее подняли бы меня на смех, чем проявили интерес к моей работе.
– Мадемуазель Кейра, если бы я придавал значение законам статистики, то занимался бы математикой, а не антропологией. Так что рассказывайте.
Кейра внимательно посмотрела на собеседника. Его взгляд притягивал и завораживал.
– Я искала предков Тумай и Ardipithecus kadabba[1]. Бывали дни, когда мне казалось, что я нашла их очень-очень далеких предков.
– И только-то? Вы хотели отыскать самый древний скелет, который можно отнести к роду человеческому? Так сказать, человека нулевого?
– А разве не его мы все ищем? Так зачем мне отказываться от этой мечты?
– А почему именно в долине Омо?
– Возможно, туда привела меня женская интуиция.
– Для охотницы за скелетами – веский аргумент.
– Туше! – улыбнулась Кейра. – В конце двадцатого века мы почти не сомневались, что прародительницей человечества была Люси[2], женщина, умершая более трех миллионов лет назад. Не мне вам напоминать, что в последнее десятилетие палеонтологи нашли останки гоминид, которым восемь миллионов лет. В научном сообществе различные школы бьются – порой в прямом смысле – за то, чтобы признать тот или иной род предками человека. Для меня не важно, были ли наши предки двуногими или четвероногими. Я не думаю, что сегодня споры о происхождении человеческого рода идут в правильном направлении. Ведь все внимание сосредоточено на механике скелета, на образе жизни и на пище.
Подошла официантка, но Айвори махнул ей, чтобы она их не беспокоила.
– То, что вы говорите, довольно самонадеянно. А что же, по-вашему, определяет происхождение человека?
– Мысль, чувства, разум! От других живых тварей нас отличают не ходьба как способ передвижения и не наши пищевые предпочтения. Мы стараемся узнать, откуда мы взялись, но совершенно не интересуемся тем, какими мы стали: сложноорганизованными хищниками, способными любить, убивать, созидать и разрушать, а также сопротивляться инстинкту самосохранения, управляющему поведением всех остальных животных. Мы одарены высоким интеллектом, постоянно развивающимся знанием, и при этом мы так невежественны. Похоже, нам пора сделать заказ, официантка подходит уже во второй раз.
Айвори попросил принести два чая и наклонился к Кейре:
– Вы мне так и не сказали, почему отправились в долину Омо и что вы на самом деле там искали.
– Кем бы мы ни были – европейцами, азиатами, африканцами, – какого бы цвета ни была наша кожа, мы носим в себе общий ген, одинаковый у всех; нас миллиарды, один не похож на другого, и тем не менее мы происходим от одного существа. Как это существо появилось на Земле? Почему оно здесь появилось? Вот кого я ищу – первого человека! И уже готова поверить, что ему не десять или двадцать миллионов лет, а гораздо больше!
– Вы говорите почти о палеогене[3]. Это похоже на помешательство!
– Вот видите, я оказалась права, когда ссылалась на законы статистики. Теперь уже я утомляю вас своими нелепыми выдумками.
– Я же не говорил, что вы потеряли разум, просто в голове у вас кое-что смешалось.
– Очень деликатно с вашей стороны. А вы сами, Айвори, какие исследования ведете?
– Я уже в таком возрасте, что только делаю вид, будто над чем-то работаю, а остальные делают вид, что ничего не замечают. Я больше не веду никаких исследований. В мои годы обычно приводят в порядок старые папки и не заводят новых. И не делайте такое лицо. Если вам известен мой истинный возраст, то вы, должно быть, заметили, что я неплохо с ним справляюсь. Не спрашивайте, сколько мне лет, это тайна, которую я унесу с собой в могилу.
Теперь уже Кейра склонилась к Айвори, и стал виден треугольный камешек у нее на шее.
– Вы выглядите гораздо моложе!
– Вы очень любезны, но мне это известно. Так вы хотели бы побольше разузнать об этом странном предмете, что висит у вас на шее?
– Я же вам говорила, это подарок маленького мальчика.
– Но вчера вы упоминали о том, что вам самой любопытно узнать о его происхождении.
– И вправду, почему бы нет?
– Пожалуй, начнем с того, что определим его возраст. Если речь идет о кусочке дерева, то достаточно сделать радиоуглеродный анализ, и все станет ясно.
– Конечно, если предмету не более пятидесяти тысяч лет.
– Думаете, он может оказаться таким древним?
– С тех пор как я познакомилась с вами, я стала очень подозрительной в вопросах возраста.
– Наверное, мне следует воспринимать ваши слова как комплимент, – ответил старый ученый, вставая со стула. – Пойдемте.
– Уж не намекаете ли вы на то, что в подвале музея тайно установили ускоритель частиц?
– Нет, конечно, – рассмеявшись, ответил Айвори.
– Или у вас старый друг работает в Сакле и он готов поставить под удар программу исследований Комиссариата по атомной энергии ради того, чтобы изучить мой кулон?
– Нет, и я об этом весьма сожалею.
– В таком случае куда же вы меня ведете?
Кейра и Айвори подошли к лифтам. Она открыла рот, намереваясь его еще о чем-то спросить, но он не дал ей говорить.
– Если вы подождете, пока мы устроимся поудобнее, – произнес он строго, не позволив ей вымолвить ни слова, – обещаю, вам не придется задавать бесполезные вопросы.
Лифт привез их на четвертый этаж.
Айвори расположился за своим письменным столом, усадив Кейру в кресло. Она тут же вскочила, чтобы посмотреть, что он набирает на клавиатуре компьютера.
– Интернет! С тех пор как я познакомился с этой штуковиной, я на ней просто помешался. Знали бы вы, сколько времени я в нем провожу. Не будь я вдовцом, это хобби убило бы мою жену, вернее, жена меня бы убила. Вы знаете, например, что в Сети теперь не ищут информацию, а, как говорят мои студенты, гуглят. Правда смешно? Обожаю этот новый язык. Больше всего меня забавляет то, что, стоит мне забыть какой-нибудь термин, я его набираю и – оп! – у меня перед глазами определение. Говорю вам, в Сети можно найти все, даже адреса частных лабораторий, где делают радиоуглеродный анализ. Великолепно!
– Сколько вам лет на самом деле, Айвори?
– Кейра, каждый день я придумываю себе новый возраст. Главное – не расслабляться.
Айвори распечатал список адресов и гордо помахал им перед носом своей гостьи.
– Осталось только сделать несколько звонков и найти тех, кто согласится выполнить нашу просьбу за пристойную цену и в разумные сроки, – заключил он.
Кейра взглянула на часы.
– Ваша сестра! – вскричал Айвори. – Полагаю, совещание закончилось, и она уже давно освободилась. Идите к ней, а я обо всем позабочусь.
– Нет, я останусь с вами, – запротестовала Кейра, почувствовав себя неловко, – я не могу взвалить на вас всю работу.
– Да идите же, я настаиваю, тем более что эта игра увлекает меня не меньше вашего, может, даже больше. Идите к Жанне, а мы с вами встретимся здесь завтра. К тому времени информации наверняка прибавится.
Кейра поблагодарила профессора.
– Не согласитесь ли оставить у меня до завтра ваше украшение? Я отделю от него микроскопический кусочек, чтобы отдать на анализ. Обещаю, я буду осторожен как хирург, вы даже ничего не заметите.
– Конечно, но должна вас предупредить: я несколько раз пыталась это сделать, но ничего у меня не получилось, только чуточку поцарапала камешек.
– А имеется ли у вас алмазный инструмент – например, вот такой? – торжествующе спросил Айвори, вытаскивая из ящика стола тонкий резец.
– Айвори, вы просто кладезь всяких сокровищ! Такого скальпеля у меня нет.
Кейра на секунду заколебалась, но потом сняла подвеску и положила ее на письменный стол Айвори. Тот аккуратно развязал кожаный шнурок и передал его хозяйке, забрав себе камень.
– До завтра, Кейра, приходите в любое время, я буду на месте.
Лондон
– Нет, Эдриен, не годится! От вашего выступления потянет в сон даже безумную публику на концерте AC/DC.
– А откуда там возьмется AC/DC?
– Никого там, разумеется, не будет, просто это единственное название рок-группы, которое я знаю. Незачем комитету Фонда возиться с присуждением премии, лучше просто пристрелить тех, кому придется вас слушать, чтоб зря не мучились.
– Прекрасно, Уолтер, на сей раз я вас понял. Если текст моей речи такой скучный, поищите себе другого оратора.
– Человека, который тоже мечтал бы вернуться в Чили? Извините, но на это у меня нет времени.
Я перевернул страницу тетради и прочистил горло, готовясь продолжить чтение.
– Вот увидите, дальше будет куда интереснее, – сказал я Уолтеру. – Вы не соскучитесь.
Однако едва я приступил к третьей фразе, как Уолтер изобразил раскатистый храп.
– Дивное снотворное! – воскликнул он, приоткрыв правый глаз. – Действует безотказно.
– Я нудный, вы это хотите сказать?
– Вот-вот, нудный, вы нашли верное слово. Ваши волшебные звезды превратились в набор букв и цифр, которые невозможно запомнить. Все эти X321 и ZL254 – что с ними делать членам жюри, как вы думаете? Ведь мы же не персонажи сериала «Звездный путь», бедный мой друг! А расстояние до удаленных галактик вы измеряете в световых годах! Кто знает точно, что такое световой год, я вас спрашиваю? Может, ваша очаровательная соседка? Или ваш зубной врач? Или ваша матушка? Да это просто смешно. От ваших бесконечных цифр делается несварение, и вряд ли кто способен такое пережить.
– И что же вы предлагаете, черт бы вас побрал?! Чтобы я дал имена всем моим созвездиям, как сортам помидоров, лука или картошки, – лишь бы ваша матушка поняла, чем я занимаюсь?
– Вы, конечно, мне не поверите, но она вас читала.
– Ваша мать читала мою диссертацию?
– Именно так!
– Я польщен.
– У нее ужасная бессонница. Никакое лекарство уже не помогало, и тогда меня осенило: принесу-ка я ей сброшюрованный экземпляр вашей работы. Вам надо срочно писать продолжение, а то она скоро дочитает.
– Да что вам от меня надо, в конце концов?!
– Чтобы вы рассказали о ваших исследованиях простыми словами, доступными нормальному человеку. Это маниакальное пристрастие к ученым словам вызывает только раздражение. Вспомните, например, медиков. К чему вся эта тарабарщина? Разве мало просто чем-то болеть? Зачем нам рассказывают про дисплазию тазобедренного сустава, может, сойдет и «деформация»?
– Сожалею, я не знал, что ваши кости причиняют вам столько беспокойства, дорогой Уолтер.
– Ладно, не надо сожалеть, я говорил не о себе. Эта пресловутая дисплазия у моей собаки.
– У вас есть собака?
– Да, чудесный джек-рассел-терьер. Он сейчас у моей матери. Если она прочитала ему вслух последние страницы вашей диссертации, значит, оба они уже спят как убитые.
У меня возникло жгучее желание придушить Уолтера, однако я повел себя как трус и только метнул в него презрительный взгляд. Его терпение выводило меня из себя, как, впрочем, и его упорство. Не знаю, как это вышло, но мой язык вдруг сам собой развязался, и впервые с того давнего дня я произнес заветные слова: «Где начинается рассвет?..»
Уже светало, но Уолтер и не думал засыпать.
Париж
Кейра совсем измучилась, но сон все не шел. Боясь разбудить сестру, она перебралась из спальни в гостиную и улеглась на диван. Сколько раз она проклинала свою жесткую походную кровать? А теперь так по ней скучает! Она снова встала и подошла к окну. Никакого ночного неба, усыпанного звездами, только вереница уличных фонарей, освещающих пустынную улицу. В Париже пять часов утра, а в долине Омо, в пяти тысячах восьмистах километров отсюда, уже давно рассвело, и Кейра попыталась представить себе, чем сейчас занимается Гарри. Вернувшись на диван, она еще немного поворочалась и, запутавшись в собственных мыслях, наконец уснула.
Звонок профессора безжалостно вырвал ее из утренних снов.
– У меня для вас две новости.
– Начните с той, что похуже! – потребовала Кейра, потягиваясь.
– Вы оказались правы: даже с помощью того алмазного инструмента, которым я перед вами хвастал, мне не удалось отделить ни малейшего кусочка от вашего украшения.
– Я вас предупреждала. А хорошая новость?
– Одна лаборатория в Германии может выполнить наш заказ в течение недели.
– Это, наверное, обойдется недешево?
– Не берите в голову, пусть это будет моим вкладом в наше общее дело.
– Об этом не может быть и речи, Айвори, да и с какой стати?
– Господи, ну почему нужно обязательно искать всему причину? Радость открытия – достаточно веский довод? А вам, значит, подавай причину! Ну так слушайте: ваш таинственный камешек не давал мне уснуть до самого утра, а поверьте, для старика, который весь день зевает от скуки, это дорогого стоит, куда больше, чем какая-то мелочь, которую просит лаборатория.
– Тогда пополам – или никак!
– Ладно, пополам. Вы не против, если я сам отошлю им ваше сокровище? Придется вам с ним на время расстаться.
Вопрос профессора застал Кейру врасплох, она привыкла, что кулон всегда висит у нее на шее, и ей стало не по себе, однако профессор пылал таким энтузиазмом, так радовался возможности открыть новую тайну, что она не решилась пойти на попятную.
– Думаю, я смогу его вам вернуть уже в среду. Отошлю его в лабораторию курьерской почтой. А тем временем обложусь старыми книгами и попытаюсь отыскать изображение, хоть сколько-нибудь напоминающее наш объект.
– Вы уверены, что хлопоты, которые вы взвалили на себя, не напрасны? – спросила Кейра.
– О каких хлопотах вы говорите? Мне это доставляет радость. А сейчас я должен вас покинуть, меня ждет работа, и все благодаря вам!
– Спасибо вам, Айвори! – сказала Кейра и положила трубку.
Прошла неделя. Кейра постепенно налаживала отношения с коллегами и друзьями, с которыми давно не общалась. Каждый вечер она ужинала с кем-нибудь в маленьком парижском ресторанчике или в квартире своей сестры. Разговоры крутились вокруг одних и тех же тем, совершенно не интересовавших Кейру, и ей всякий раз делалось скучно. Однажды, после ужина, где все говорили больше обычного, Жанна даже упрекнула Кейру за рассеянность.
– Если эти встречи тебе так осточертели, зачем ты на них ходишь? – сурово отчитывала ее Жанна.
– Да не осточертели они мне вовсе!
– Когда ты окончательно заскучаешь, предупреди, я заранее подготовлюсь к спектаклю. За столом ты была похожа на моржа, под которым провалился лед.
– Жанна, а как ты сама умудряешься выносить подобные разговоры?
– Это называется «общаться».
– Общаться? – рассмеялась Кейра и подозвала такси. – Тот тип, что нахватал общих мест из всех газет и толкал бесконечную речь о кризисе, – он с нами общался? Как и его сосед, который с таким смаком вещал о спортивных достижениях, словно обезьяна, дорвавшаяся до бананов. А может, говоря об общении, ты имеешь в виду ту девчонку-психоаналитика, которая сыпала банальными фразами о супружеской неверности? Или адвоката с его двадцатиминутным выступлением на тему роста преступности в городах, – а как иначе, ведь у него скутер сперли. Три часа неприкрытого цинизма! Теории и контртеории человеческого отчаяния – сколько пафоса!
– Ты не любишь людей, Кейра! – констатировала Жанна, когда такси высадило их у ее дома.
Их спор завершился уже глубокой ночью. Несмотря ни на что, назавтра Кейра отправилась вместе с сестрой на очередную вечеринку. Наверное, потому, что одиночество, сопровождавшее ее в последние годы, причиняло ей страдание, хотя она в этом ни за что бы не призналась.
В один из выходных дней Кейра, пробегая через сад Тюильри и ища спасения от надвигающегося ливня, встретила Макса. Оба мчались по центральной аллее к входу со стороны улицы Кастильоне. Запыхавшись, Макс остановился перед лестницей, у подножия скульптурной группы с тиграми и носорогом; Кейра нашла приют поблизости, около льва и львицы, терзающих кабана[4].
– Макс, это ты?
Статный красавец Макс страдал чудовищной близорукостью и даже в очках с толстенными линзами видел все словно в тумане, однако голос Кейры он узнал бы среди сотни других.
– Как, ты в Париже? – удивленно спросил он, протирая очки.
– Да, как видишь.
– Вот теперь вижу! – воскликнул он, водружая очки на нос. – Ты останешься надолго?
– В саду? Думаю, на полчасика, – ответила она, смутившись.
Макс внимательно посмотрел на нее.
– Я уже несколько дней в Париже, – вздохнув, пробормотала она.
Раскатистое ворчание грома заставило их продолжить путь и поискать убежища под аркадами на улице Риволи. Они едва успели: начался настоящий потоп.
– Ты не собиралась мне позвонить? – спросил Макс.
– Конечно, собиралась.
– И почему же не позвонила? Прости, я вываливаю на тебя кучу глупых вопросов. Если бы ты хотела со мной встретиться, ты бы позвонила.
– Я не могла сообразить, что тебе сказать.
– Тогда ты права. Следовало подождать, пока провидение не приведет нас на эту аллею…
– Я рада тебя видеть, – перебила его Кейра.
– Я тоже рад тебя видеть.
Макс предложил выпить по стаканчику в баре отеля «Мерис».
– Так ты надолго в Париж? Ну вот, опять я засыпаю тебя вопросами.
– Не страшно, – успокоила его Кейра. – Я провела шесть вечеров подряд, слушая разговоры о политике, забастовках, сделках и разные сплетни. Никто никем не интересовался, и я в конце концов почувствовала себя невидимкой. Вот если бы я, не отходя от стола, повесилась на салфетке, может, кто-то и спросил бы, как у меня дела, и даже дождался ответа.
– Как у тебя дела?
– Как у льва, запертого в клетке.
– И сколько ты уже сидишь в этой клетке? Неделю или больше?
– Чуть-чуть побольше.
– Ты останешься или снова уедешь?
Кейра рассказала Максу о своих приключениях в Эфиопии и о том, почему пришлось вернуться. Надежда найти деньги на новую экспедицию представлялась ей слишком туманной. В восемь часов она, ненадолго исчезнув, позвонила Жанне и предупредила, что придет поздно.
Они с Максом поужинали в «Мерисе». Каждый рассказал, как жил в те годы, что они не виделись. Вскоре после отъезда Кейры и их расставания Макс оставил свою должность преподавателя археологии в Сорбонне и стал управлять типографией своего отца: тот скончался от рака больше года назад.
– Так теперь ты директор типографии?
– Лучше бы ты сказала: «Мне жаль, что твоего отца не стало»! – улыбнувшись, заметил Макс.
– Милый мой Макс, ты же хорошо меня знаешь, я всегда говорю не то. Мне действительно жаль, что твоего папы больше нет… Только, мне помнится, вы не очень-то ладили.
– В конце концов мы помирились… в больнице Вильжюиф.
– А зачем ты бросил преподавание? Ты же обожал свое дело.
– В основном я обожал те оправдания, к которым оно позволяло мне прибегать.
– При чем здесь оправдания? Ты же отличный преподаватель.
– Я не похож на тебя и никогда не питал к своей работе такой любви, которая гнала бы меня на край света.
– А типография, она тебе больше по душе?
– По крайней мере, я смотрю правде в глаза. Я больше не стремлюсь совершить нечто грандиозное – например, сделать величайшее открытие века. Хватит с меня этих небылиц. Я был кабинетным археологом, способным лишь зачаровывать студенток красивыми сказками.
– Кстати, не забудь добавить, что я из их числа! – насмешливо сказала Кейра.
– Ты от всех отличалась и прекрасно это знаешь. Я авантюрист из парижских предместий. Теперь я хотя бы научился рассуждать здраво. А ты-то нашла, что искала?
– Если ты о моих раскопках, то нет, только несколько пластов, которые показали, что я на правильном пути, что я не ошиблась. Зато теперь я точно знаю, какая жизнь мне нравится, и это самое главное мое открытие.
– Значит, ты скоро уедешь…
– Откровенность за откровенность, Макс. Я с удовольствием проведу с тобой эту ночь, да и завтрашнюю тоже. Но в понедельник я захочу остаться в одиночестве, и во вторник, и в следующие дни. Как только у меня появится возможность уехать, я немедленно уеду. Когда? Этого я не знаю. А пока мне надо найти работу.
– Прежде чем предложить мне переспать с тобой, ты бы хоть поинтересовалась, есть ли у меня кто-нибудь.
– Если бы кто-то был, ты бы давно бросился ей звонить, уже первый час ночи.
– Да, если бы кто-то был, я бы не ужинал сейчас с тобой. А по поводу работы есть какие-нибудь варианты?
– Пока нет, у меня не очень много знакомых среди людей моей профессии.
– Да я за две минуты нацарапаю на этой салфетке список тех, кто будет счастлив принять в свою команду такого человека, как ты.
– Не хочу никому помогать делать открытия. Я несколько лет стажировалась у других, теперь хочу вести собственный проект.
– А между делом не желаешь потрудиться в типографии?
– О годах, проведенных рядом с тобой в Сорбонне, у меня сохранились самые теплые воспоминания, но мне тогда было только двадцать два. Возвращаться к прошлому – это не по мне. Кроме того, работа у печатного станка не вызывает у меня восторга. Да и вообще это не самая удачная идея, – заявила Кейра, улыбнувшись. – Но все равно спасибо за предложение.
Рано утром, выйдя в гостиную, Жанна обнаружила, что диван пуст. Она взглянула на экран мобильного телефона: сестра не оставила ей сообщения.
Лондон
Роковая дата, когда истекал срок подачи работ на конкурс Фонда Уолша, приближалась. А выступление должно было состояться меньше чем через два месяца. По утрам я сидел дома, общаясь по Интернету с коллегами во всех концах света и отвечая на электронные письма, прежде всего на те, что приходили от коллег из Атакамы. Уолтер заходил за мной около полудня, и мы отправлялись в паб, где я докладывал ему о ходе работы. Послеобеденное время мы проводили в большой библиотеке Академии: я кое-что уточнял по книгам, читанным уже много раз, а Уолтер просматривал мои записи. По вечерам я иногда выходил проветриться и гулял в районе Примроуз-Хилл, а по выходным удирал от всех и бродил по рядам блошиного рынка в Кемдэн-Лок. День за днем я все больше втягивался в лондонскую жизнь, заново привыкая к улицам родного города, и даже к Уолтеру начал испытывать некие дружеские чувства.
Париж
Айвори получил результаты из лаборатории в Дортмунде. Он записал отчет об анализе, который продиктовал его немецкий собеседник, и попросил его переслать предмет исследования в другую лабораторию, расположенную на окраине Лос-Анджелеса. Положив трубку, он некоторое время раздумывал, потом сделал еще один звонок, на сей раз по мобильному телефону. Пришлось подождать, прежде чем ему ответили:
– Сколько лет, сколько зим!
– Раньше не было причины для разговора, – заявил Айвори. – Я вам только что отослал электронное письмо, прочтите его как можно скорее. У меня есть все основания полагать, что вы захотите со мной связаться.
Айвори закончил разговор и посмотрел на часы. Общение длилось не более сорока секунд. Он вышел из кабинета, запер дверь и спустился на первый этаж. Воспользовавшись тем, что вестибюль музея заполнила толпа студентов, он незаметно выскользнул из здания.
Прошагав по набережной Бранли, он перешел на другой берег Сены, откинул крышку мобильника, вытащил сим-карту и швырнул телефон в реку. Затем направился к пивному ресторану на площади Альма, спустился по лестнице в подвал, зашел в телефонную кабинку и стал ждать. Вскоре раздался звонок.
