Мария Зайцева
Поймать балерину
Упорхнувшая бабочка
– Дикий, послушай меня, послушай!
Голос толстяка-банкира, обычно спокойный, полный достоинства и собственной значимости, неожиданно стал тонким и невероятно визгливым.
Даниэль даже не моргнул. Он и не такое слышал.
Люди забавные бывают, когда понимают, что стоят на краю.
Этот вот толстяк стоял на краю в буквальном смысле слова.
Позади него синело озеро и сыпались с высокого обрыва камни. Когда они долетали до воды, раздавался громкий всплеск, и по вечерней глади расходились круги.
Даниэль отвлекся от красного лица банкира и посмотрел на такой же красный горизонт. Он в этот момент не подозревал, что огненные блики умирающего солнца отражаются в его пустых мертвых глазах, придавая худощавому жесткому лицу еще большей инфернальности.
Красный закат… Мать говорила, что это к завтрашней суши. И плакала. Для них сушь в начале лета означала смерть посевам. А, значит, еще чью-то смерть.
Например, младшего братика Даниэля, Жюля. Или сестры, Моник. Или…
Руки сами потянулись к пачке, от этого жеста судорожно дёрнулся всем телом толстяк, наблюдающий за Диким Даниэлем расширенными от ужаса глазами.
Но Легран даже не обратил внимания на него.
Выдохнул задумчиво дым.
Горизонт был настолько кровавым, что казалось там, вдалеке, кто-то кого-то тоже убивает. Убил уже.
Еще красный горизонт к переменам в судьбе. Это уже бабка говорила.
Интересно, к чьим переменам?
В его судьбе в последнее время только плохие повороты.
Может, это знак?
Будет, все же, что-то хорошее?
Например, он найдет свою бабочку…
При одной этой мысли внутри все сжалось и полыхнуло красной яростью. Такой же, как и этот проклятый горизонт.
Прошло уже больше недели с того момента, как он вернулся домой, в свой особняк, грязный, вымотанный и даже немного побитый. Совсем флики[8] осатанели…
Зашел, надеясь наконец-то выдохнуть, прийти в себя… И утащить свою бабочку в кровать.
Только она могла его успокоить, утихомирить желание немедленно разобраться с теми, кто его сдал, сделать горячую, дикую голову ясной и чистой.
Но бабочка улетела.
Он сразу понял, когда не нашел ее в спальне.
Обычно она сидела там, часто просто смотрела в окно, забравшись с ногами на кушетку, и в такие моменты Даниэль замирал в дверях, в который раз пораженный ее немыслимой хрупкой красотой.
Ее тонкий силуэт, обрамленный оконной рамой, виделся изысканной картиной, какие он видел в Лувре.
Даниэль всего один раз туда попал, еще в щенячьем возрасте, когда поспорил с такими же, как он, клошарами, что стащит оттуда картину.
Он зашел, пролетел взъерошенным грязным парижским воробьем несколько залов, где выставлялись предметы старины, на которые он вообще не обратил внимания, и замер в зале с висевшими на стенах картинами в шикарных рамах.
Причем, почему-то в глаза бросилась только одна. Она скромно висела немного сбоку, и рама ее не отличалась особым шиком.
Но фигуры женщин в голубых нарядах, плавно извивающихся в такт слышимой только ими музыке, заворожили настолько, что Даниэль не мог оторвать от них взгляда. Смотрел и смотрел, не мигая, жадно и сухо сглатывая, скользя глазами с расширенными зрачками по тонким изгибам белых плеч, склоненным в танце головам, рукам, вытянутым в танцевальных жестах…
Это невозможно отличалось от всего, виденного им ранее, словно нечаянно угодил в другой мир, в сказку, которые иногда рассказывала им, маленьким совсем, бабка. Там было что-то про дверь, за которой все лучше и красивее, чем в нашем мире, и на деревьях там огромные яблоки, а в лесах полно ягод… И там гуляют загадочные лесные красавицы, они водят хороводы и приманивают неосторожных путников своим чудесным пением.
Бойся, путник, их голосов! Страшись смотреть на их танцы! Заворожат, обманут, уведут в лесную чащу и оставят там погибать…
В тот раз грязного мальчишку поймали смотрители зала, выволокли за шкирку прочь из Лувра и дали пинка для ускорения и памятливости.
Надо сказать, что пинок оказался живительным.
И ускорения придал. И в памяти сохранился. Когда Легран подрос, он вернулся в этот музей…
Но это уже был другой Лувр, и да сам Легран был другим. Танцовщиц в голубом он не увидел, а все остальное его мало интересовало.
Его бабочка очень сильно напоминала ту картину, особенно, когда сидела у окна, склонив светлую голову и смотря на улицу. Грустная, красивая до боли в глазах, до зубовного скрежета.
Обычно Даниэля не хватало на долгое созерцание чуда природы, доставшегося ему.
Он подходил, подхватывал ее, испуганно вздрагивавшую, на руки и нес в кровать.
Укладывал на спину и зарывался лицом в вольно раскинувшиеся по покрывалу золотые кудри.
Чистый свежий запах дурманил голову, руки сами тянулись, раздевали, разворачивали свой самый главный, самый нужный подарок в жизни. Пальцы подрагивали, касаясь тонкой нежной кожи, сжимались, мало контролируя силу, потому что, несмотря на то, что прошло уже два месяца, как он взял ее себе, но до сих пор не верилось. Даже на телесном, животном уровне не верилось, что она – его. Эта тонкая статуэтка, нежная, печальная, невозможно красивая. С плавными изгибами танцующих рук, с блестящими от упоения музыкой глазами…
Как она тогда оказалась в этом вертепе?
Удивительно просто.
Случайное совпадение, провидение, не иначе.
Он и сам-то там случайно оказался.
Просто один из должников не явился к нему вовремя, и Мартин выяснил, что тот часто любит бывать в низкопробном кафешантане, дыре, пригодной только для парижских крыс и деляг низкого пошиба.
Раньше Даниэль тоже в таких бывал, но в последние два года, превратившись из обычного апаша в главу одной из самых крупных банд Парижа, заимев вес не только среди своих, но и среди серьезных теневых дельцов города, он, конечно же, даже не планировал попадать в подобные места.
Но должник вел себя нагло, и, похоже, кое-кто позабыл, за что Дикий Даниэль получил свою кличку…
Настало время напомнить.
Звери чувствуют слабину. Никому не позволено перепрыгивать через вожака. Даниэль усвоил это золотое правило на парижских улицах, впитал с кровью, щедро оросившей мостовую не один и не два раза.
Детские банды жестоки, у них строгая иерархия и волчьи законы. У них нет поблажек к оступившимся и проявившим слабину.
Даниэль вырос во всем этом. И, уже добившись того, о чем и подумать не мог, будучи обычным парижским бездельником и вором, действовал по-прежнему, жестоко и кроваво.
Ему боялись переходить дорогу. И не переходили.
И в тот раз кретин, так опрометчиво решивший, что он может заставить Дикого Даниэля ждать, очень крупно просчитался.
Даниэль взял с собой всего троих парней, своего заместителя Мартина, и пожаловал в этот вертеп лично. Настроение его было самым кровожадным, голова холодной…
Ровно до тех пор, пока не увидел… Бабочку.
Она танцевала этот пошлый, глупый танец апашей, который в последние два года стал неожиданно моден, выполз из подворотен и завоевал сцены небольших кафешантанов.
История девки и ее парня, вполне знакомая всем присутствующим, выглядела в танце подчеркнуто жестокой и даже смешной…
Но в этот раз все было по-другому.
Светловолосая богиня, танцовщица в голубом платье. Она изломанной куклой летала в руках своего партнера, вздрагивала от грубых прикосновений, резко вырывалась и падала к нему в объятия.
Во всем ее облике было что-то настолько нездешнее, настолько далекое, что Даниэль в первое мгновение даже глазам не поверил.
Так и застыл в дверном проеме, неотрывно глядя на нее.
Танцовщица билась в грубых лапах своего партнера, выглядя беззащитно и хрупко, и, наверно, должна была бы вызывать жалость… Но вызвала совсем другое.
что-то черное, страшное поднималось из глубин души Даниэля Леграна, Дикого Даниэля, когда он наблюдал за танцем. Молча, замерев, закаменев лицом. И только глаза с расширенными зрачками, неотрывно следящие за каждым движением изломанной красивой бабочки, выдавали его напряжение. Его желание.
В тот момент он забыл обо всем, вообще обо всем.
где-то далеко остались должник и его нахальное поведение, еще дальше ушло понимание неуместности всего происходящего… И еще дальше – осознание себя человеком. Не был Дикий Даниэль человеком в тот момент.
Парень в очередной раз бросил свою партнершу на пол… Она вскрикнула, жалобно и тихо, лицо исказилось гримасой боли…
И дальше Легран уже не помнил ничего.
Словно во сне, в той страшной сказке про волшебных танцовщиц, пошел он к голубокрылой бабочке, подхватил ее на руки, вдохнул свежий нежный аромат волос… И мгновенно потерял последний рассудок.
Она смотрела на него испуганными огромными глазами, упиралась беспомощно ладонями в грудь. Губы шевелились, она, кажется, что-то говорила…
Он не слышал ее, не понимал.
За спиной его решали насущные вопросы его люди, слышались вопли, сухие щелчки затворов, смех и ругань.
Ему было плевать.
Он нес на руках свое сокровище и не мог остановиться.
Словно в бреду, промелькнула дверь, комната для переодевания артистов, кушетка.
Бабочка не сопротивлялась.
Испуганная происходящим, она позволяла себя раздевать, дрожала от грубых прикосновений, потому что он не мог сдерживать силу своих рук, не мог поверить, что она – настоящая. Живая. И постоянно хотел дополнительных доказательств этому.
Кажется, Даниэль что-то шептал, утешающее, когда целовал ее, упиваясь вкусом кожи, сладким подрагиванием нежного тела под собой. Кажется, он даже пытался сдержаться, не делать больно. Легран не хотел делать ей больно…
Но остановиться не смог.
Разве можно остановиться, не забрать себе такое чудо, неизвестно как оказавшееся в этой дыре?
Нельзя.
кто-то другой, наверно, смог бы. Перед кем-то другим были бы миллионы «нет». Она замужем, она принадлежит другому. Она не хочет.
Перед Диким Даниэлем не стояло ни одного из этих «нет».
Он всегда брал то, что хотел, никого не спрашивая.
Иначе его бы не назвали так, как назвали.
В тот вечер он увел свою добычу, свою голубую бабочку за собой. Сразу в особняк, чтоб наверняка. Чтоб никто не посмел смотреть, даже думать про нее.
Мнение самой Аннет по этому вопросу его не волновало. Женщина рождена, чтоб подчиняться мужчине, своему мужчине, а не танцевать в низкосортных кабаках. Его женщина будет танцевать только для него.
Его бабочка будет радовать только его.
Все остальное – несущественно.
Конечно, она была не особенно довольна, и даже пару раз попыталась убежать… Но потом быстро смирилась.
Даниэль знал, что так и будет. Надо было только чуть-чуть подождать.
Скоро его бабочка должна была забеременеть, родить ему детей. И тогда ни о каких побегах бы речи уже не шло. Он серьезно работал над этой задачей.
По ночам, лежа с ней в постели, обнимая ее, все еще вздрагивавшую от недавнего удовольствия, он думал о том, что пора уже завязывать с кровавым промыслом, что он уже целый год занимается правильным вложением средств, и скоро совсем перестанет быть Диким Даниэлем. А станет почтенным буржуа, Даниэлем Леграном, совладельцем нескольких банков, больших магазинов, автомобильного завода. У него будут наемные служащие, контора в центре Парижа… И у него будет особняк, тоже в центре, например, на Елисейских полях… И его бабочка будет выходить в свет в самых шикарных платьях. А его дети будут учиться в лучших школах…
Мог ли об этом мечтать тот оборванец, умиравший от голода на парижской мостовой?
Или тот мальчик, напуганный страшными рассказами бабки?
У него, нынешнего Даниэля Леграна, все складывалось, как в той сказке. Вот только конец у нее счастливый.
Наивный недоумок…
Те лесные волшебницы тоже манили путников в лес своими чарами, усыпляли их бдительность…
А затем оставляли умирать…
И только потеряв свою бабочку, Легран понял, отчего на самом деле умирали путники.
От тоски.
Найти бабочку
– Дикий, мы можем все решить… – толстяк неожиданно напомнил о себе недостойным для человека его положения визгом. Хотя, мало бы кто не визжал в его нынешнем положении…
Легран отвлекся от изучения кровавого горизонта и перевел взгляд на банкира.
Тот тут же замолчал, осознав, что зря открыл рот.
– Мы все решим, Вонючка, – кивнул Даниэль, рассматривая красную рожу толстяка привычно холодно. Страшно. – Конечно, решим. Мы же для того сюда и приехали, не так ли?
– Дикий…
– Месье Легран, – поправил его Даниэль невозмутимо, – кажется, именно так ты меня называл, когда брал деньги. В долг.
– Да-да, конечно, месье Легран… Произошло недопонимание…
– Верно, у тебя произошло недопонимание, – кивнул Даниэль, – ты недопонял мои слова. А еще сроки возврата и гарантии. И почему-то недопонял предупреждения. Наверно, потому что неверно меня называл изначально. Если бы ты брал деньги у Дикого Даниэля, то тебе бы в голову не пришло попытаться их не вернуть. Но месье Леграна можно возить мордой по булыжникам, так?
– Нет! Нет! Месье… То есть Дикий… Я же…
– Ты совершил ошибку. Непростительную. И, знаешь, Дикий Даниэль тебя бы давно уже скинул с этого обрыва…
– Нет!
– Но месье Легран, у которого ты брал деньги, все же более… человечен. Потому…
Даниэль опять перевел взгляд на красный закат, сжал губы.
Может, она тоже сейчас смотрит на горизонт? Может, думает о нем? Может…
Он выкинул окурок, проследил, как тот красной звездой падает вниз, разбиваясь о камни на искры, покосился на своих людей, молчаливо стоящих чуть поодаль, чтоб не мешать деловым переговорам, кивнул одному из них.
Тот немедленно подошел, держа в руках массивную папку с документами.
– Сейчас ты поставишь подписи там, где тебе укажут. После этого можешь быть свободен. Месье Легран забудет про твой долг и про твое неуважение.
Даниэль развернулся, плотнее запахнул полы пальто и пошел к машине. Двое охранников двинулись за ним, остальные остались с банкиром, который дрожащими руками принял папку, раскрыл ее и принялся изучать документы.
– Но это же… Даниэль… Месье Легран… – долетел до Даниэля испуганный умоляющий голос толстяка, – здесь же все мое… Но это же больше, чем я занимал!
– Это проценты за потраченное время, когда пришлось тебя искать, и за твое неуважение, – не поворачиваясь и не останавливаясь, ответил Легран.
– Но я же останусь нищим!
– Зато живым, – засмеялся Мартин, аккуратно придерживая папку с документами, – месье Легран – очень великодушный человек! Добрый! Не то, что Дикий Даниэль! Подписывай давай!
Легран сел в машину, не слушая больше стенаний толстяка.
Сегодня он стал богаче на один банк и два особняка в пригороде Парижа. Это завершающий штрих в его построении своего честного имени.
Никто больше не посмеет назвать его в лицо Диким Даниэлем. Никто не посмеет вспомнить его кровавое прошлое.
А кто посмеет… Ну что ж, места на кладбищах Парижа много. Всем найдется уголок.
Он прислушался к себе, выискивая хотя бы чуть-чуть удовлетворения. Он шел к этому дню два года.
Должен радоваться.
Но никакой радости, никакого удовольствия не было.
Только безразличие, холодный просчет дальнейших действий, в котором участвовала голова, но не затрагивалось сердце.
Он знал, что будет делать дальше.
То, что сейчас он заполучил в единоличное правление один из тройки самых солидных и респектабельных банков Франции, лишь первый шаг.
Необходимо утвердиться в этом положении, необходимо войти в те круги, куда еще пару лет назад путь посторонним был заказан.
Но научно-технический прогресс не стоит на месте, и такие, как он, выскочки из низов с темным прошлым и сумрачным настоящим, сейчас вполне могут вырваться наверх, потеснив всех этих напыщенных буржуа, свято уверенных в своем завтрашнем дне.
Они привыкли к сытости и потеряли осторожность. Они не любят рисковать и предпочитают проверенные способы зарабатывания денег.
Они еще не понимают, насколько зубастыми и беспощадными могут быть те, кто видел в своей жизни лишь голод, холод и кровь. И насколько жестко эти люди могут держаться за приобретенное, выгрызенное у судьбы…
Будет слишком поздно, когда поймут.
Хлопнули дверцы машины, рядом с ним сел Мартин, с довольной улыбкой передал подписанные документы.
– Он там обделался от страха.
– Ничего, – равнодушно ответил Даниэль, просматривая бумаги, – дорога до Парижа длинная. Пока дойдет, высохнет.
Мартин коротко рассмеялся, приказал водителю трогать.
Позади них посветила фарами еще одна машина, взревел мотор, хлестнули из-под колес комья земли, и через мгновение на поле уже никого не было, кроме одиноко стоявшего у края обрыва бывшего банкира.
– В заведение? Есть охота, – предложил Мартин, – отметим?
– Нет. По домам. – Даниэль не видел повода что-либо отмечать, – что по Аннет?
– Все то же, – нахмурился Мартин, – она села в Шербуре на корабль, сейчас как раз где-то посреди океана должна быть.
– Это я уже с утра от тебя слышал. Того, кто ей помогал, нашли?
– Да, но пока его не достать.
Даниэль покосился на Мартина, ожидая продолжения.
– Там… Он сейчас в пригороде, в имении графа де Вексена… Жена графа, похоже, его любовница. Вытащить можно, но там охрана, полно народу, а сам граф помешан на безопасности…
– Граф тоже в имении? – усмехнулся Даниэль.
– Да. Они все там… Будет громко, если тащить.
– А поговорить?
– Он не выходит из имения. Даже из дома, похоже, нечасто выползает.
– Интересная семья.
– Аристократия, чтоб ее…
– Вытащи его оттуда. Мне плевать, как. И быстро.
– Понял.
– И ко мне. Сильно не бить.
– Понял.
– Как называется корыто, на которое она села?
– «Титаник».
– Выясни, когда прибывает в Америку, и куда.
– Через три дня, в Нью Йорк.
– Возьми билеты на пятерых в Нью Йорк.
– Но Дикий…
– Все.
Мартин замолчал, отвернулся к окну. Ну и зубом цыкнул огорченно, не сдержался. Даниэль не среагировал, прощая своему давнему другу эту вольность. С Мартином они вместе мерзли на улицах Парижа, вместе убегали от фликов, вместе поднимались в банде. И теперь у него не было человека вернее.
Даниэль знал, что Мартин не одобрял его связь в Аннет. Казалось бы, какое дело до чужой женщины?
Тем более, что сам Даниэль никак не распространялся о своем особенном отношении к бабочке.
Но Мартин, похоже, просто чувствовал, что, при необходимости, при угрозе белокурой балерине, его друг, месье Легран, моментально скинет маску благопристойного буржуа и превратится в того самого Дикого Даниэля, именем которого все еще пугают детей в Париже.
А, учитывая изменения в их положении и выход большинства членов банды на правильную, законную дорогу, это будет катастрофой.
И вот сейчас Мартин как раз имел все шансы убедиться в правильности своих наблюдений.
Возражать Даниэлю, когда он в таком состоянии, было себе дороже, а потому Мартин просто молчал, прикидывая, кого из проверенных людей с собой брать в путешествие.
За летучей балериной, чтоб ее черти в океане утопили.
Для всех это было бы лучшим выходом.
В особняке Даниэль по привычке сразу прошел в спальню, глянул на пустовавшую банкетку у окна.
Скрипнул зубами, ударил кулаком в косяк, только теперь позволив себе сорваться.
Новость о том, что его бабочка улетела на другой край света, он получил утром.
В присутствии своих людей.
И один Бог знает, каких сил ему стоило сдержаться!
Всю эту проклятую неделю он искал ее везде, во всех направлениях! Проверялись все ее связи, даже в Лондон, где сейчас как раз выступала труппа Дягилева, были отправлены люди, чтоб досконально проверить. Мысль, что бабочке помог кто-то из бывших любовников, что она уехала не одна, убивала. Все внутри вымораживала до тонкой прозрачной оболочки. Тронь – и осыплется холодными острыми иглами. И всех вокруг выкосит.
Проверяли ее семью, ее отца и мать, бывшего жениха, бывшего предполагаемого любовника, постановщика балета, который давно уже уехал в холодную Россию.
Весь Старый Свет Даниэль прочесал за неделю. Благо, у него были связи, деньги и возможности. А еще прекрасные изобретения – телефон и телеграф. Последний был нужен там, куда еще не провели телефонную связь.
И только одного Даниэль не мог предусмотреть.
Того, что его бабочка упорхнет в Новый Свет.
Одна? С любовником? Кто сейчас вместе с ней смотрит на красный закат? Кто обнимает ее? Кто ее…
Он, не выдержав, опять всадил кулак в косяк, достал пачку из кармана, щелкнул зажигалкой.
И сполз по стене вниз, не отводя взгляда от пустой банкетки у окна.
Почему она сбежала? Чего ей не хватало? Он же… Он же все для нее делал? Все!
Внутри все настолько тесно сжалось в комок, что было трудно дышать. И думать.
Он откинул голову назад, несколько раз приложился затылком о стену, пытаясь одной болью выбить другую.
Черт!
Он был так близок… Так близок, черт возьми!!!
У него было все!!! Все, что ему надо!
А теперь… Теперь ничего не интересно.
Ни успехи в делах, ни переход в новую, благополучную и легальную жизнь… Ничего не нужно.
Без нее.
Его бабочка где-то там летает… Радует кого-то взмахом своих крыльев.
А его бросила, как ненужный кокон. Вырвалась.
Среди ночи Даниэль почувствовал, что задыхается. Даже не так. Будто он под толщей воды и идет стремительно на дно.
Однажды, в далеком детстве, он тонул и помнил, как это происходит.
Как удаляется от тебя солнце, и ты какое-то время удивленно смотришь на него сквозь слои воды.
Как спирает грудь от невозможности сделать вдох.
Как темнеет в глазах…
И сердце заходится диким стуком, словно пытаясь восполнить потерю воздуха.
Он проснулся, рывком сел на кровати и долгие минуты не мог нормально вздохнуть. Будто побывал под водой сейчас.
В груди болело, сердце стучало дико и беспорядочно.
И в глазах было темно.
Он долго не мог зажечь спичку, руки дрожали, долго не мог сделать первый вдох.
Минуты шли, но спокойствия после дикого дурного сна не наступало.
В итоге он сбежал вниз, в кабинет, и, включив свет, принялся занимать себя делами. Опять изучать документы из банка, решать, как поступить с оставшимися партнерами, чтоб выкупить их несущественные, но все же имеющиеся доли… Прикидывал, с кем можно будет связаться в Новом Свете. Там он никого не знал, ехал наобум, но не сомневался, что нужные знакомства заведет быстро…
В общем, делал все, чтоб забыть про то дикое тревожное ощущение внутри, так и не дававшее ему покоя.
А утром Мартин, мрачный, как туча, принес свежие газеты.
На первой полосе сообщалось, что непотопляемый «Титаник» затонул.
