Мария Введенская
Пределы неоднозначности

Полная версия

© Введенская Мария, 2014

* * *

 
Если пределы не лежат ни в какой области,
Значит, пределов не существует.
 

(математический закон)

Пролог

Что-то должно произойти.

Что-то уже произошло.

Что-то происходит прямо сейчас. Ты чувствуешь это, знаешь это. Ты боишься признаться себе в этом. Всё не может закончиться чем-то другим, потому что механизмы давно запущены. И это не кино, где твердая уверенная рука какого-нибудь супергероя нажимает на кнопку или поворачивает рубильник, спасая тем самым, как минимум, планету, потому что этот рубильник не повернуть. Всё идет туда, куда идет… куда направили те, кто так любит направлять. Те, кто не верят в Высший Суд, а иначе бы не осмелились. Но, кто же тогда совершит чудо? Чудо… не фокус, не стечение обстоятельств, не случай – здесь это не прокатит. Нужно именно чудо.

Что же это творится?.. – думала Чарли, таращась в телевизор на кухне. Недели не прошло после того, как один психопат ворвался в дом престарелых, где находилась ее крестная, и застрелил четверых стариков… и вот уже снова подобная история.

Четвертого июля, то есть вчера, в новостях сообщили, что одна женщина держит в заложниках трех девочек в каком-то ужасном доме в глухом лесу. Их имена за последние сутки повторялись так часто, что запомнил бы и больной Альцгеймером – Роуз Макдуган, Элизабет Сомерс и Мэри Дэмпси. Девочки были похищены три месяца назад, и по правде сказать, родители уже и не надеялись увидеть их живыми, потому что, если похищенного не находят в первые семьдесят два часа, то можно уже искать лишь тело… такова статистика. В любом случае похитили их в Иллинойсе, а нашли здесь в Мичигане. Кто похититель – неизвестно, только то, что это женщина – во всяком случае, голос, запись которого крутили по всем каналам, явно принадлежал женщине. Она не выдвигала никаких требований, а просто позвонила родителям одной из девочек и назвала место, где держит всех троих.

Полиция терялась в догадках – в чем смысл подобного шага? Они просто окружили дом и смиренно выжидали, потому что безымянная женщина пригрозила перестрелять девочек, если ей хоть на миг почудится, будто кто-то приблизился к ним на метр.

– Вы меня слышали… – шипел уверенный голос со всех телеэкранов страны снова и снова. – Моя рука не дрогнет. Если я увижу хотя бы одного репортера или копа, я пристрелю их. И поверьте, я успею сделать это дважды, пока вы не вломитесь сюда!

Она говорила спокойно, но жестко, и ни у кого не вызывало никаких сомнений, что она сделает то, что обещала. И, разумеется, то, что успеет…. Женщина заявила, что выдвинет свои требования чуть позже, но Чарли, стоящая сейчас в луже ленивого знойного солнца, разлитой в самом центре кухни, лишь качала головой.

– Что-то должно случиться…. – сказала она репортеру на экране. – Вряд ли она отпусти их живыми.

Ну почему… почему за последние годы гибнет так много детей? Ясли, детские сады, школы – это же чуть ли не места № 1 для массовых убийств. К чему всё это ведет?

Специальный выпуск закончился, и Чарли раздраженно выключила телевизор, неуклюже бабахнув пультом о стол. Ее взгляд упал на тарелку, на которой лежала голова форели, из которой она собиралась сварить суп. Если честно она плохо разбиралась в рыбе, как впрочем, и в мясе…. Кто знает, в чем еще она плохо разбиралась? В любом случае продавец клятвенно обещал, что это форель.

Странно, но первая ассоциация, которая появилась у Чарли, при взгляде на эту рыбью голову, заготовленную для супа, была связана с Иоанном Крестителем…. А она над ней как Саломея. Хм, странно… хотя это было абсолютно в духе Чарли – выявлять какие-то образы из ничего и перерабатывать их в формы, в чудеса. Она считала, что всё происходящее не случайно и имеет значение. Особые случаи сверхъестественного вмешательства Чарли считала чудесами и скапливала, словно сокровища, в листках, в записях, в блокнотах. Так было нужно. Это давало ей уверенность, что она, как и все остальные, представляет собой нечто гораздо большее, нежели кусок мяса.

Глядя сейчас на эту отрезанную голову, она почувствовала, что та женщина, вряд ли, отпустит девочек живыми. Такое с ней нередко случалось, ведь все люди обладают в той или иной степени даром предсказывать по таким вот навеянным символам. Голова Иоанна Крестителя – символ предательства. Кого же предали в этой истории?

Но совсем скоро все мысли, связанные так или иначе с психопаткой и ее заложницами, улетучились, переключившись полностью на рыбу. Голова была большая… даже как-то футуристически большая, конусообразная, торчащая словно буй. Стеклянные глаза, слепо таращились в никуда, как у мертвеца. Чарли подумала, что ведь и вправду, в глазах мертвого жизни нет. Они пусты, и даже, если обращены в твою сторону, они не смотрят, а просто открыты. Когда как некоторые портреты, наоборот, смотрят на тебя, где б ты не стоял, потому что художники вложили в них свои души. Чарли едва удержалась от соблазна сбегать за своим блокнотом, чтобы записать эту мысль, но удержалась. Рыба была интересней. Особенно ее приоткрытый рот, и виднеющийся толстый желтоватый язык. Господи, Чарли и понятия не имела, что у рыб есть язык! Она очарованно наклонилась, разглядев малюсенькие колышки зубов.

– Надо же! – не выдержала она и поднесла палец к приоткрытому рту рыбины. Прикосновение оказалось холодным и скользким – еще не до конца разморозилась – но в то же время и очаровывающим.

Чарли провела пальцем по пластикоподобной прорези, а потом и по игольчатой линии зубов, получая болезненное удовлетворение.

Подумать только! Она же была жива! – думала она с каким-то нелепым восторгом.

Потом ее пальцы чуть надавили, раздвигая линию рта, и, наконец, коснулись языка. Он был таким реальным! Это очень странно…. Какой-то искусственный на ощупь и цвет, словно игрушечный. Чарли отдернула пальцы и отошла на шаг, чтобы посмотреть со стороны. Потом приблизилась снова и дотронулась до языка. Она просто не представляла себе на данный момент, как уйдет в другую комнату, например… потому что оторвать палец от языка отрезанной рыбьей головы оказалось не так-то просто. Ее буквально тянуло. Безумие какое-то.

Она ведь была живой – снова и снова появлялась мысль. Плавала себе, пока кто-то не убил ее. Почему-то Чарли чувствовала некоторое умиление к ней, словно к котенку… странную нежность, водя пальцем по прорези рыбьего рта, и уже по-свойски хватая бледный язык.

– Думаешь, это очень гуманно?

Чарли взвизгнула и пулей вылетела из кухни, сбивая всё на своем пути. Так бывает – вроде бы, знаешь место, знаешь каждый предмет, как облупленный, но всё равно врезаешься в них, спотыкаешься о них, потому что просто не можешь иначе…. Ориентация потеряна, и тебя слепо несет вперед.

Ворвавшись в свою комнату, Чарли захлопнула дверь и навалилась на нее всем телом. Сердце бешено стучало, покраснели от напряжения склеры, а зрачки никак не могли найти точку опоры.

Черт!!! Что это было??? Что за голос? Какое еще – «гуманно»?! В доме определенно кто-то находился. Это, наверняка, какой-нибудь спятивший клиент пробрался в ее дом. Или тот – последний, которому она посоветовала расслабиться и всё хорошенько обдумать…. Вот он и расслабился!

С трудом отлепившись от двери, Чарли нырнула стрелой под кровать, и уже через мгновение снова давила спиной на дверь, прижимая к груди отцовскую бейсбольную биту, оставшуюся ей в наследство вместе с этим домом. У него имелась и винтовка, но Чарли давным-давно отгрузила ее на чердак, поскольку совершенно не умела пользоваться, ругая себя за это сейчас. Страх отуплял, но доминирующим чувством всё же оказалась ярость, которая никогда не подводила Чарли, не впутывала ее в неприятности, если, конечно, не была слепой. Пару раз она серьезно срывалась на людей, которых клинически не переваривала, но всегда очень жалела об этом впоследствии.

Протиснувшись тенью в прорезь дверного проема, и мертвой хваткой сжимая биту, она на цыпочках двинулась по направлению к кухне. Дом был небольшим, но уютным, и там имелось достаточно места, где можно спрятаться. Голос был так близко. Чарли могла поклясться, что его владелец стоял прямо за спиной, и не иначе как. Но когда она выбегала, то никого не увидела. Значит, он поджидал ее в столовой.

Она кралась вдоль стены, стараясь сохранять хладнокровие. Хотя какое там! Сердце колотилось, словно заживо погребенное, прокатываясь эхом во всех соседних домах. Раздражающий стук в висках не давал сосредоточиться.

А, может, это телевизор?! – вдруг подумала Чарли с заметным облегчением. Взял, да и включился сам по себе. Такое ведь бывает? У нее даже имелась подобная запись в блокноте.

Но это был не телевизор, потому что Чарли почти приблизилась к кухне, но ничего не услышала. Дыша так, словно пробежала кросс, она вошла внутрь, передвигаясь шажочками-миллиметрами. Дверь в столовую оставалась приоткрытой, но не настолько, чтобы увидеть всё помещение. Ноги тряслись, суставы скрипели, потные ладони с силой обхватили биту, но едва ее удерживали. Вена проступила на лбу от напряжения. И в тот самый момент, когда Чарли, испуганно глядя в проем на столовую, подумала, что сказанное всё-таки ей почудилось, голос за спиной уверенно произнес:

– Присядь-ка, девочка, нам надо поговорить.

Чарли взвизгнула, уронив биту, и резко развернулась.

Чарли и чудеса

Как понять того, кто не понимает себя сам? Кто никогда не бывает одинаков? Кто не знает, чего от себя ждать?

За несколько часов до инцидента с рыбой Чарли сидела в уютной гостиной и выслушивала своего последнего на этой неделе клиента. Она словно застыла в медленном солнечном свете, который окутывал ее ореолом благодати, и пыталась понять сидящего в мягком кресле человека. Этот черноволосый доходяга с вечно опущенными вниз глазами был явно болен…. Какой, к черту, психоаналитик?! Его уже давно пора под белые ручки да в мягкие палаты. Он всё говорил, говорил, а ее глаза сосредоточенно смотрели в ответ… но на самом деле Чарли уже давно потеряла всякую связь с этим местом в прекрасный и по-прежнему знойный июльский пятничный вечерок. Все нормальные люди уже давно спешат к своим близким по мощеным дорожкам увязающего города или на встречу с друзьями. И Чарли увязала вместе с ним, расплывалась в миллионах ленивых пылинок, тонула в хороводе бессвязных мыслей. Она пыталась сопротивляться, пыталась сконцентрироваться на человеке изо всех сил, потому что, возможно, именно сейчас он говорил, что взорвет этот мир ну, скажем, в грядущую среду. В глазах Чарли, увлеченной этой мыслью, даже несколько раз мелькнула искра сознания. Но натиск ленивой истомы желеобразного летнего небытия оказался слишком силен, и она сдалась.

Лицо черноволосого подвижного человека неминуемо раздвоилось, а через пару секунд и вовсе растаяло на фоне безликих тянучих мыслей. Ее работой почти всегда было слушать – вот она и слушала, но только не его. Нет, не сегодня…. Она слушала знойный июльский пятничный вечер, настроившись на пустоту, как будто знала, что рано или поздно та обретет смысл и форму, пробиваясь через помехи. Чарли смотрела на раздвоенного человека и иногда даже морщила лоб, изображая крайнее напряжение и заинтересованность, но за этой маской давным-давно уже никого не было. Забавно, но иногда ей казалось, что когда она просит Бога о чем-нибудь, то за его маской тоже никого нет.

Не всегда, конечно, но бывают такие просьбы, вроде бы, совершенно безобидные, но в то же время очень важные, и которые никогда никто не услышит… никогда не предварит в жизнь. В таких ситуациях люди обычно занимаются самообманом, говоря себе – ещё не время. Но старики на смертном одре, влачившие свои безымянные надежды всю жизнь, знают ответ. Потому что жили они долго, каждый свой день таща за собой свои дурацкие надежды и несбыточные мечты. Сначала те походили на десяток консервных банок, привязанных по-идиотски к ноге. Потом годам к сорока они превратились в гири, оставляя глубокие борозды, которые видно всем. К шестидесяти они и вовсе ожили, превратившись в стаю бешеных собак с оскаленными пастями и вытаращенными глазами, которые рвали этих стариков в разные стороны с присущим безумием: кто назад, кто вперед, кто вправо, кто влево. Они стали нападать на хозяина, который превратился в Горгону, ужасные змеи на голове которой, вдруг решили заняться самоедством. Некуда бежать, потому что они всегда с тобой. Они часть тебя. И вот, лет через десять-двадцать ты лежишь, хлопая блеклыми удивленными глазами на своих близких или на голые стены… а может, и не удивленными. Скорей всего нет. Годы удивления давным-давно канули, и осталась пустота. Та, которая никогда не обретет смысл или форму, потому что совсем скоро наступит действительно конец. Никаких больше иллюзий, никаких больше бешеных псов. Их нет… и гирь, тем более. Всё исчезло. Пух… нету. Разбежались искать других дураков и фантазеров. А то, что когда-то было цепями, их удерживающими, превратилось в моток грязных, засаленных руками нитей. Они больше не имеют никакой силы. Так… болтаются несуразно, словно ты – брошенная в мусор марионетка. Хотя нет, одна ниточка всё еще слабо подергивается, на конце которой привязана самая последняя надежда. Та самая, которая умирает с тобой в одно и то же время. У кого-то она бывает достаточно больших размеров, у кого-то – совсем малюсенькой, но, тем не менее, она есть. Даже у тех, кто в этом никогда не признается. Даже у самых отпетых атеистов… даже у тех, кто настолько устал от этой сучьей жизни, что хочет просто отключиться и провалиться во тьму… и тем не менее. Это надежда на то, что там кто-то есть. Что конечной остановки не бывает, потому что за ней всегда следует круг и новое начало. И что самое ужасное, никто никогда не узнает, что происходит с этой последней надеждой… является ли она самой большой, самой жестокой иллюзией на свете? Или же вмиг проходит обратный путь, представая в своем первозданном виде какого-нибудь величественного феникса, который сгорает и тут же возрождается из пепла? Так вот.

Весь ужас заключался в том, что, будучи всего на всего двадцативосьмилетней девушкой, а в душе вообще еще ребенком, Чарли знала об этих стадиях… знала, что происходит с мечтами и надеждами в течение жизни и в ее конце. Она знала, какое опустошение чувствует разочарованный человек на итоговом отрезке. Знала, какая немощь и тяжесть накатывает на него, когда он из последних сил волочит за собой свои стокилограммовые гири, и что чувствует, когда мечты и надежды рвут на части, пытаясь отхватить кусок побольше. Психоаналитику ведь это несложно – вникнуть в суть проблемы, так сказать, погрузиться в чужую личность. Это ведь даже не профессия, а умение слушать, понимать и говорить правильные вещи с позиции, вроде бы, того же самого сидящего перед тобой пациента, но только более холодного и адекватного. Хороший психоаналитик всегда говорит то, что ты бы сказал себе сам, но только если бы был трезвомыслящим и рассудительным. Нет, это не работа, это дар. И таких людей очень мало. Большинство же всего лишь книжные черви, и на помощь их рассчитывать не стоит. Хотя со своей позиции они правы, потому что никто не хочет сходить с ума, а рано или поздно подобная участь подбирается слишком близко к каждому гению своей области.

У Чарли был этот дар, и она прекрасно знала, что рано или поздно ее психика даст сбой. Она уже страдала от приступов паники и паранойи из-за неоднозначности и некоей раздвоенности всего вокруг, двуличности происходящего. Придраться, конечно, можно к чему угодно, но когда вера во что бы то ни было подвергается сомнению ежедневно, у любого крыша поедет. А еще Шарлин никогда и ничему не удивлялась.

Чуть больше года назад она завела свой блокнот. Поначалу тому причиной стали ее потрясающие сны, которые она решила записывать, чтобы со временем научиться управлять, как обещают в книгах. Но дело это не очень продвинулось, поскольку сны имеют обыкновение забываться. Особенно первые. А просыпаться с чувством, что видела нечто потрясающее, но ничего не помнишь – оказалось слишком болезненным. Но, тем не менее, блокнот пригодился. Более того, черный блокнот с голубой плетистой розой, обсыпанной вдоволь блестками, стал ей чуть ли не ближайшим другом. Он помогал бороться с неоднозначностью, оттягивая сумасшествие. Он спасал её, выполняя роль таблетки, удерживающей психику на плаву. Чарли записывала туда вещи, которые помогали ей не сомневаться. В основном, чудеса – так она их называла. Проявления высшего, редкие моменты ясности.

Чарли начала собирать истории. Как, например, о девочке, упавшей с одиннадцатого этажа и не просто оставшейся в живых, но и без единого синяка. Или о везунчиках, переживших авиакатастрофы. Или о погребенных под завалами после землетрясений на долгие недели, и, не смотря на это, спасенных. И таких историй в мире довольно много, если поискать. Наверное, почти у каждого человека в жизни было нечто подобное – момент ясности и полной уверенности в высшем. Сама же Чарли могла похвастаться лишь стечениями обстоятельств – хотя это, в общем-то, тоже в своем роде чудо. Кое-что надуманно, хоть и работало (и может, именно в этом и крылось чудо), кое-что реально.

Чарли искала истоки всего этого, пыталась понять природу – но порой не могла ухватить суть, распознать, кто дергает за нити – человеческий мозг или нечто большее? И именно в этом вопросе пряталась темная половина ее луны: Чарли постоянно нуждалась в различного рода доказательствах и свидетельствах того, что всё не так уж плохо и страшно… что есть нечто большее. В глубине души все люди хотели бы этого, но проблема в том, что на ум всегда приходит история с последней надеждой…. Вдруг на ее месте окажется чернота?

А вдруг нет? – думала Чарли, внося очередную запись.

– Так что вы посоветуете? – промурлыкал клиент, видимо, выждав немалую паузу, прежде чем задать этот каверзный вопрос.

Чарли, глядящая сквозь него во все глаза, моргнула, словно распахивая накрепко закрытые двери. Ленивая истома улетучилась, но вовсе не из-за того, что она была поймана врасплох, а потому что конец этого расплавленного дня замахал флажком перед самым носом. Он спросил, что делать? Хороший вопрос, особенно, если ты ни черта не слушала… и, тем не менее, возможность выволочь свое расплавленное тело из душной гостиной наделила Чарли вдохновением.

– Ну, во-первых, расслабьтесь. – заявила она назидательным тоном. – Обдумайте всё хорошенько еще раз. Шаг за шагом. Только в этом случае я буду за вас спокойна.

Черноволосый мужчина, смотрящий вниз, вскинул брови, и легкая улыбка тронула его губы, что весьма ободрило Чарли. Она улыбнулась в ответ со знанием дела и, поднявшись из-за стола, начала ненавязчиво приближаться к двери. Может, конечно, это могло и обидеть клиента, но она ничего не могла с собой поделать. Хотелось налить себе бокал вина, поваляться в ванной, посмотреть сериал, или даже пробежаться в парке. Хотя этого Чарли не делала уже много месяцев из-за панических атак. Возможно, совсем скоро она и вовсе перестанет выходить на улицу.

– Приходите на следующей неделе. – заманчиво, почти флиртуя, сказала она. – Я думаю, у вас всё должно измениться.

Мужчина небрежно усмехнулся, но на его лице отразилось удовлетворение.

Чарли, видимо, попала в точку, но впредь она поклялась больше так не делать, особенно, в отношении тех, кто пришел к ней впервые, как этот, и чьих потенциальных проблем она не знала. Просто очень хотелось, чтобы он ушел. И сейчас, глядя на исчезающую в проеме двери спину своего последнего клиента, Чарли показалось, что и он в курсе ее мотивов. Хотя, кто знает? Может, его улыбка и вправду говорила – Вы расставили всё по своим местам, мисс Новак. Да благослови вас Бог. А может, и нет…. Хотя, впрочем, какая разница особенно в этот пятничный знойный вечерок, когда желание придаться праздности побило все возможные пределы? Не с друзьями, потому что их не было. Не в питейных заведениях, которых Чарли сторонилась. А по своему – скучно, возможно, и скудно, но для нее иного выхода просто не могло быть. Она редко выходила, но через пару лет перестанет и вовсе.

И это был самый обычный пятничный день. Жаркий летний и ленивый до безумия, но обычный. Летом вообще невозможно работать. Лето предназначено для пляжей, а не для работы – говорила всегда Чарли. И тогда каждый, даже самый обычный день станет желанным.

Несколькими часами позже, опускаясь, практически сползая на стул, именно об этом Чарли и подумала…. О том, насколько обычным был этот день, и насколько часто она грустила из-за отсутствия приключений, хотя с ее-то проблемами, о каких приключениях может идти речь? Чарли ненавидела себя за слабость, но ничего поделать не могла. А вот сейчас вся сгорбленная, напряженная и больше не доверяющая ни себе, ни своей психике, Чарли была готова отдать многое за обычность и рутину дней, которые так ненавидела раньше.

* * *

Звук от упавшей биты, которая со свистом проскользнула по потным ослабшим ладоням, до сих пор отдавался в голове Чарли. Как будто она держалась за него, чтобы не подумать ни о чем другом. Ну вот и всё, Чарли, наконец-то, сошла с ума. Хотя нет, поправка – Чарли окончательно сошла с ума. Надо же выбрать клинику…. Надо подумать, говорить ли кому-нибудь об этом. Ну а с работой уж точно придется попрощаться навсегда. С таким пятном уже не восстановят…. Она невольно вспомнила историю, прогремевшую совсем недавно, как один спятивший психиатр задавил умственно отсталого ребенка, которого лечил. Фрэнк Бэйли, кажется. Кто-то говорил, он покончил с собой в итоге, кто-то утверждал, что передознулся, а кто-то – что угодил в психушку. Подобные истории не прибавляли оптимизма Чарли, которая всегда была уверена, что работников ее поприща ожидает похожая участь.

– Ты не сошла с ума. – заметила рыбья голова. При этом рот ее чуть приоткрылся, но глаза оставались по-прежнему мертвыми.

– Сошла. – тихо сказала Чарли, кивая.

Голова не пугала больше, потому что совершенно точно была подсознанием. Пугало то, что Чарли видела его и слышала…. Пугало и злило.

– У-у… – промычала форель насмешливо. Чарли даже показалось, что правый мертвый глаз чуть дрогнул под якобы приподнявшейся воображаемой надбровной дугой. – А ты забавная…. Но не сумасшедшая.

– Чем докажешь?

– Я? – возмутилась рыба. – Нет уж, извини. Это твое дело решать – доверяешь ты себе или нет. Это только твоя война. Твоя забота. А моя забота, чтобы ты меня выслушала очень внимательно и сделала то, что я тебе скажу.

– Так вот этого я и боюсь… – мрачно заметила Чарли. – На моей практике, если человек делает то, что ему сказала голова форели – то это называется безумием. А если ты меня попросишь убить кого-нибудь?

– Тогда ты сразу поймешь, что сошла с ума, хотя это в любом случае довольно сложный вопрос. – Чарли показалось, что рыбья голова на тарелке готова удариться в какие-то измышления. – Я же предлагаю тебе историю, после которой ты будешь точно знать, что твоя психика не дала сбой.

– Господи, что я делаю?! Говорю с рыбьей головой… – Чарли была в смятении. Она буквально раздвоилась – одна сидела за столом, а другая скептически на это взирала, смеясь (хотя аналитикам смеяться над безумцами нельзя) и подзуживая: «Господи, ну что ж ты делаешь?! Ты же говоришь с рыбьей головой…»

– Ладно… – наконец, заключила она, сцепив руки в замок на столе. – Я слушаю.

– Я хочу рассказать тебе об одной учительнице по имени Кейси Парсон… – сказала голова форели, а Чарли отметила, наконец, что голос у нее мужской. Довольно низкий, но ужасно приятный. Словно обволакивающий тебя чем-то мягким, вельветовым… похожим на сегодняшнюю лениво-истомную погоду.

– Правда она не очень долго работала учительницей. Так получилось…. Вышла замуж на последнем курсе и залетела. У ее мужа имелся неплохой доход в одной не очень известной юридической фирме, так что нужды работать у Кейси не было. Когда ее девочке – ее звали Кейт – исполнилось тринадцать, они переехали в Иллинойс, и Кейси решила пойти на работу. Дома сидеть стало слишком скучно. Да и муж не высказался особо «против», в глубине души считая, что всё это ненадолго, и жена быстро остынет. Отчасти он оказался прав, но только причина крылась в другом…. Кейси устроилась в ту же школу, где училась ее дочь, но они практически не пересекались, потому что миссис Парсон преподавала в старших классах. Да и потом она считала, что незачем другим детям знать, что у Кейт здесь работает мама. Мало ли… решат, что она на особом положении и будут дружить лишь по этой причине. Но Кейси не знала детей, как оказалось. Свою-то она растила в любви, но это далеко не значило, что и у остальных должно быть так же. Все, конечно, сразу разобрались, что у Кейт здесь мама, и это оказалось не в пользу девочки…. Ее невзлюбили в классе, как поведала потом ее учительница. Кейси спросила после всего, почему та не сообщила об этом сразу же, но женщина лишь пожала плечами. Возможно, она просто не захотела влезать? Делала, конечно, замечания, но по сути, ее не волновало то, чего она не видела. А не видела она очень многого….

За три месяца до конца учебного года маленькая Кейт покончила с собой, прыгнув с крыши школы, пролетев шесть этажей и проломив крышу оранжереи.

– Боже мой! – воскликнула Чарли.

– Это лишь начало… – продолжала голова. – Есть хорошие полицейские, а есть плохие. Кейси не повезло, ей попался плохой. Дело закрыли, по сути, так и не открыв, хотя поводов имелось немало. Чуть позже они с мужем переехали в другой штат, и не прошло и месяца, как разошлись. Одних трагедии сближают, а других отдаляют. Ничего с этим не поделаешь….

– И что я должна сделать? – хмыкнула Чарли. – Свести их обратно?

– Дослушай! – достаточно жестко перебил голос. – На этом закончилась официальная история, есть и другая… и Кейси потратила примерно год, чтобы ее составить. Она многое узнала и самое страшное тоже. Как, например то, что над Кейт жестоко издевались в классе. Ее обзывали, били, закрывали в туалетах, кладовых, и везде, где только возможно. Сама Кейт об этом никогда не рассказывала, и уж Бог знает, что ей руководило. Кейси ее тоже часто ругала, за то, что, как выяснилось позже, не было виной дочери. Ее просто закрывали в какой-нибудь раздевалке – вот она и опаздывала, а мать тут же вызывали к директору. В общем, девчонке доставалось по полной.

А начали девочки из класса. Трое из них… подружки, самые популярные, как часто происходит. И именно с их подачи всё стало набирать обороты. Сложно понять детей в их ненависти. Может, Кейт им грубо ответила? Может, на нее обратил внимание мальчик, на которого были виды у Роуз или Мэри.

В мозгу у Чарли вспыхнули эти два имени, и через миг ее глаза вылезли из орбит. Она же только что смотрела новост!

– Три девочки, которых держат сейчас в заложниках? Так ты о них мне рассказываешь?

– Да. – ответила рыба.

– Подожди-подожди, а женщина с ними… – Чарли подалась вперед и понизила голос. – Это что Кейси? Как-ее-там?..

– Парсон. – подтвердила рыбья голова.

– Ничего себе! – присвистнула та.

Чарли больше не казалось странным то, что она разговаривает с отрезанной головой. И сумасшедшей она себя тоже перестала считать. Пока во всяком случае. Всё казалось более чем реально. Форель, или кто она там на самом деле, права – эта история расставляла всё по местам.

– Но ты ведь что-то говорил про полицейских… дело расследовали? Самоубийство-то имело место быть или нет?

– Нет. – ответила голова. – Эти три девочки сбросили ее с крыши. Причем намеренно выбрали место над оранжереей, чтобы было больше повреждений.

– А зачем?

– Потому что Кейт была уже мертва к тому моменту. На фоне свежих ран не заметны старые – так подумали девочки. И если бы плохой полицейский, который, кстати сказать, оказался дядей Роуз Макдуган, и которого зарезали в пьяной драке пятью месяцами позже, оказался хорошим, то не стал бы закрывать дело, заметив проплешины на голове Кейт.

– Проплешины? – переспросила Чарли.

– Да. Ее прекрасные волосы – густые и длинные – поджигали в тот самый день, который и стал последней каплей… стал безумием. Они выдирали их клоками. Девочки очень сильно избили Кейт. Кто-то ударил ее ногой в висок, что и послужило причиной смерти.

– Неужели это случилось прямо в школе? – с ужасом спросила Чарли.

– В туалете на шестом этаже после дополнительных классов. А когда они поняли, что убили Кейт, то оттащили ее на крышу – смотрителя, который не запер дверь, впоследствии уволили – и сбросили на оранжерею.

– А как обо всем этом узнала Кейси?

– Ищущий да обрящет. – был ответ. – Сейчас это уже неважно. В любом случае она узнала…. Прошел где-то год с тех пор. Кейси хорошо подготовилась. Нашла заброшенный дом в лесу, и сделала так, что девочки сами сели в ее минивэн.

– Но как?

– Очень просто. Она сказала, что всё знает. Что у нее есть доказательства и фотографии. И когда она рассказала в красках, что на этих фотографиях, у девочек не осталось ни малейшего сомнения в том, что Кейси говорит правду. Поэтому они никому ничего не сказали, боясь за свои задницы, а просто собрались там, где было велено.

Чарли, конечно, подмывало спросить, откуда он сам всё это знает, но идея спрашивать подобное у говорящей рыбьей головы, казалась совсем уж неправильной. Тем более, если ты зашла уже так далеко, почему бы не зайти еще дальше? Кто сказал, что так нельзя?

– Хорошо. – наконец, сказала она. – А от меня-то ты что хочешь?

– Завтра, ровно в 6:15 вечера она убьет девочек, а потом и себя.

– Я так и знала… – буркнула себе под нос Чарли, снова зарубив на корню вопрос: «Откуда ты знаешь?»

– И я хочу… – продолжала рыбья голова своим томным мужским голосом. – Чтобы ты ее остановила.

Чарли застыла, думая, что ослышалась, а потом подалась вперед, почти касаясь носом приоткрытого рыбьего рта.

– Интересно, как?!

– Очень просто. Возьмешь трубку, наберешь номер, закажешь такси на полвторого. Через пару часов ты уже будешь в Ринтоне, такси остановит тебя у «Скотиш Инн», а там я проинструктирую тебя, что делать дальше.

– Знаешь, я боюсь, что с рыбьей головой у меня могут возникнуть проблемы за два часа… – саркастично подметила Чарли. – Если не это, я б согласилась, а так… извини.

– Тебе не надо брать рыбью голову. – разделяя слова, твердо отрезал голос. Отрезал так, что напрочь расхотелось шутить.

– Ну, ты же не думаешь, что я поеду?..

– Нет, я именно так и думаю.

– Но почему я?! – не унималась Чарли, даже близко не подпуская к себе идею вот так вот сорваться с места.