Мария Владимировна Воронова Угол атаки

Монашка положила пятки ребенка себе на колени и терла их с такой силой, будто хотела разжечь костер.

Ян тоже снял ботинки с носками, закатал промокшие обшлага брюк и подумал, что в таком виде он генералу вряд ли понравится.

Конечно, от простуды это вряд ли спасет, тем более что в аэропорту придется снова надевать мокрую обувь, но резкий запах коньяка прояснит голову и хоть немного снимет нервное напряжение. Понюхать что-то необычное при стрессе даже полезнее, чем выпить рюмку.

Милиционеры на своем «уазике» ехали впереди с сиреной, так что до аэропорта добрались, как показалось Яну, минут за пять.

Сотрудники аэропорта встретили их буквально как правительственную делегацию, хотели отвести в зал ожидания, но почти все пассажиры бросились к ряду междугородних телефонов.

Ян тоже ринулся звонить родителям, и только монашка вместе с пожилой парой пошли в зал. Наверное, у них не было близких, которые за них волнуются.

Спокойнее было бы поговорить с папой, но он ушел на работу, и, услышав в трубке мамин голос, Ян замялся, не зная, как поделикатнее объяснить человеку, что ты жив и здоров, если он и так в этом уверен.

Как мог осторожно подбирая слова, Ян сказал, что пришлось сесть в Ленинграде из-за плохой погоды, но с ним все в порядке.

– Но ты же успеешь к генералу?

– Постараюсь, – заверил Ян, думая: «Ох, не о том ты сейчас волнуешься, мама!»

– Если вдруг начнется волокита, не высиживай! Купи билет на ближайший самолет!

– Хорошо, мама.

– Даже пусть самый дорогой, не жадничай, деньги я тебе вышлю.

– Ладно.

– За любую цену, сынок! Когда решается твоя судьба, не время экономить.

Повесив трубку, Ян с любопытством огляделся. Он шесть лет прожил в Ленинграде, а побывать в аэропорту так и не довелось. Только когда ездил на экскурсию в Пушкин, видел издали легкое здание аэровокзала, известное в народе как «пять стаканов», и все.

Что ж, не такая старинная красота, как на Витебском вокзале, но тоже очень впечатляюще.

Вверху огромного табло вылетов часы показывали без двадцати три, а рейсов на Москву было заявлено аж пять, и ближайший через сорок минут. Очень может быть, что на нем найдется местечко, ведь сотрудники аэропорта, встречая их, обещали как можно скорее отправить несчастных пассажиров в пункт назначения.

Купив в киоске сухие носки, Ян вошел в зал, где женщина средних лет и того сурового вида, какой бывает только у билетных кассиров, разложив по столу бумаги, распределяла пассажиров по свободным местам.

– Давайте пропустим доктора, – вдруг сказала монашка, – он торопится.

Люди, обступившие стол, вдруг расступились:

– Конечно, доктор, идите!

Ян смутился:

– Ну что вы, не надо.

– Вы же говорили, что у вас очень важная встреча, – монашка легонько подтолкнула его к столу, – а нам лишний час погоды не сделает.

– Нет-нет, дамы вперед… Ой, то есть извините, сестра.

– Ничего страшного. – Она засмеялась.

– Проходите, доктор, проходите, – Пассажиры улыбались ему. Среди них были разные люди, но каждый имел больше прав улететь вперед него, молодого здорового мужика. И каждый же был готов пропустить его просто потому, что он торопится и ему нужнее. А в углу зала лежит настоящая гора из курток и пальто, которые люди сняли с себя, чтобы согреть терпящих бедствие.

Ян сглотнул, чувствуя, что еще немного, и напряжение выйдет с недостойными мужчины слезами.

– Товарищи, не волнуйтесь, я все равно уже опоздал, – сказал он хрипло, отступая в угол зала, – спешить некуда.

Устроившись на последнем ряду кресел, Ян переодел носки, но это не очень помогло. Ботинки мало того что были мокрыми, ледяными и склизкими, как несвежие покойники, так еще и вид приобрели примерно такой же. Про брюки и говорить нечего. Идеальные мамины стрелки исчезли, а к тому же он еще умудрился в автобусе прислониться к мазуту или к чему-то подобному, и на штанине остался длинный черный след. Показываться в таком виде генералу может только мазохист или самоубийца.

Кто-то предложил обменяться телефонами. Ян немедленно записал координаты старушки и для конспирации той самой пожилой пары, которой было некому звонить. Хотел взять еще номер мальчика, но того сотрудники аэропорта уже увели в самолет, чтобы доставить матери до того, как та начнет волноваться по-настоящему. Сам Ян тоже оставил телефон вахты общежития, сказал суровой женщине-кассиру, что никуда не полетит, потому что уже дома, попрощался с товарищами по несчастью и направился к выходу.

Около телефонов было пусто, и Ян, встав под смешную пластиковую полусферу, бывшую здесь вместо полноценной будки и наводившую не на самые приличные ассоциации, бросил в прорезь автомата пятнадцатикопеечную монетку и набрал номер Григория Семеновича, который папа заставил его выучить наизусть и который, как ни странно, после всех потрясений не выветрился у него из головы.

Трубку взял сам генерал.

– Ян? Ну где ты, мы тебя уже ждем, – сказал он весело.

– Извините, пожалуйста, но у меня не получится сегодня к вам приехать.

– Что такое?

– Прилетел немножко не туда. – Ян понимал, что говорит, как пьяный, но ничего не мог с собой поделать, – на запасной аэродром.

– Не понял.

– Понимаете, вынужденная посадка… Метеоусловия, то-се.

– Ян, на улице прекрасная погода.

– Так точно, товарищ генерал. Ну вот случайно сели в Ленинграде, а самое страшное, коньяк пропал.

– И пропал он, похоже, внутри твоего организма.

– Нет, снаружи.

– Ну что ж, – процедил генерал после долгой паузы, – как хочешь. В конце концов, насильно в рай не тянут.

– Да, – засмеялся Ян, – теперь я это точно знаю.

Предаваться радости было рано, ибо процедура прежде всего. Как только они вошли в здание аэропорта, руководитель службы полетов направил экипаж к врачу, где у них не только проверили состояние, но и провели освидетельствование на алкоголь.

Наташу девочки-стюардессы забрали к себе, чтобы привести в порядок и отправить домой первым рейсом, а им, летному экипажу, придется задержаться.

Павел Степанович уже где-то выяснил, что ждут только представителя партийной организации, чтобы начать снимать стружку с проштрафившегося экипажа.

В том, что накажут, Иван не сомневался ни секунды. Не потому, что чувствовал свою вину, а просто порядок такой. Еще когда служил, твердо усвоил, что лучшее поощрение для офицера – это снятие ранее наложенного взыскания. А лучшая награда – когда тебя не наказали за то, в чем ты не виноват.

Руководитель полетов отвел их к себе в кабинет, поставил чайник, кто-то принес бутерброды, кто-то поделился обувью, словом, приняли их очень радушно и тепло, особенно если учесть, какие проблемы они создали этим людям своей аварийной посадкой. Что ж, Ленинград особый город…

– Отдохните немного, – сказал руководитель полетов, – попейте чайку, а потом спокойно рапорта напишем.

Зайцев подошел к приставному столику с телефонами:

– Я домой позвоню?

Руководитель полетов кивнул на плоский желтый аппарат с черным диском.

– Алло, любимая, – заговорил Лев Михайлович, повернувшись к ним спиной, – не волнуйся, у нас тут небольшая вынужденная посадка. Со мной все в порядке… Нет, сегодня, скорее всего, не приеду… Да, разбор, ты знаешь… А ты как? Давление?.. Ты полежи тогда сегодня, почитай… Главное, не волнуйся… Ну все, целую тебя.

Ивану стало неловко, будто он случайно оказался свидетелем чего-то очень личного, сокровенного.

Он тоже попросился позвонить. Трубку взял отец.

– Папа, позови Лизу, пожалуйста.

– Она в булочную пошла. А что случилось?

– У нас вынужденная посадка в Пулково. Все обошлось, но домой я сегодня не приеду.

– Вот как? Вынужденная посадка? – голос отца был полон иронии, но Иван не сразу сообразил, что он имеет в виду, и повторил, что сели в Ленинграде из-за погоды.

– Я вижу в окно, из-за какой погоды вы сели. Смотри, сын, у нас в семье сроду этой гадости не было!

– Чего не было, пап? Летных происшествий?

– Не остри!

– Да я правду говорю!

«Ну почти», – мысленно уточнил Иван.

– Сын, я не собираюсь ничего с тобой обсуждать и твоей жене скажу, как ты просишь, но ты учти, что я в семье не потерплю разврата!

Иван с досадой положил трубку.

Руководитель полетов уговаривал их пить чай и класть побольше сахару, чтобы восполнить энергию. Зайцев для приличия сделал пару глотков, но тут же достал свои папиросы. Хозяин кабинета поднес огоньку, Лев Михайлович прикурил и затянулся чуть не до самых пяток, и – о чудо! – когда помещение наполнилось горьким табачным духом, бортинженер не произнес ни слова против.

– Удивительные пассажиры нам сегодня достались, – задумчиво произнес Зайцев, – просто удивительные! Спокойствие и взаимовыручка перед лицом опасности, настоящие советские люди.

Руководитель полетов вышел под предлогом того, что раздобудет что-нибудь поесть, но Иван понял, что таким образом он дает экипажу возможность договориться перед тем, как аэрофлотские начальники разведут их по разным комнатам и начнут выпытывать подробности летного происшествия.

Иван приготовился выслушать версию командира, чтобы в дальнейшем повторять ее во всех инстанциях, но Зайцев сказал, что нет ничего лучше правды, тем более что в данном случае им стыдиться нечего, они действовали строго по инструкции, а если сговорятся и заранее согласуют, что говорить, то это как раз и будет выглядеть как ложь. Дальше он посадил их со штурманом заполнять полетные документы, которые Иван опрометчиво захватил из кабины, за что теперь клял себя последними словами. Нет бы сообразить, что самолет в ближайшие часы утонет и якобы забытые в суматохе эвакуации бумаги невозможно будет прочитать! Это в судовой журнал записи вносятся карандашом, чтобы не размыло при контакте с водой, а в самолете такая предосторожность не предусмотрена. А когда документ нечитабелен, поди докажи, что он не был заполнен идеально. Эх, раз в жизни выпал шанс, а он не воспользовался…