Мария Владимировна Воронова Угол атаки

Когда она подошла к ним проверить, все ли требования выполнены, Ян почувствовал, что девушка держится из последних сил. Наверное, у нее случилось что-то по-настоящему плохое. Он хотел помочь, но не знал как.

Стюардесса попросила у старушки убрать журнал, а монашку заставила сложить вязание в сумку.

Вслед за ней шел молодой высокий летчик, он проверял багажные полки. Набравшись храбрости, Ян спросил, есть ли у него шанс сегодня попасть в Москву до девяти вечера.

– Все будет зависеть от погодных условий, – отчеканил летчик.

Ян вздохнул. Надежда на блестящее будущее снова потускнела.

Монашка вдруг приказала своему соседу поменяться с ней местами.

– Ты на взлете в окошко посмотрел, а на посадке я посмотрю, мне кажется, это справедливо, – сказала она мягко.

Ян вознегодовал, с трудом представляя себе меру отчаяния, затопившего сейчас душу ребенка. Не дать парню посмотреть посадку, это же иезуитство настоящее! «Торквемада бы тобой гордился!» – прошипел он себе под нос.

Мальчик определенно пришел в ярость, но пересел, даже позволил монашке проверить его ремень безопасности и затянуть потуже. Поймав его сердитый взгляд, Ян сочувственно покачал головой, мол, да, дружище, согласен, наглость несусветная, но что поделать, мы мужчины, должны уступать.

В иллюминаторе светило такое ясное и спокойное солнце, что не верилось, что где-то сейчас идет гроза. Наверное, единственная туча в северном полушарии специально против ветра полетела в Шереметьево, чтобы Ян не попал к генералу. Что поделаешь, такая судьба у него строптивая, вечно ставит какие-нибудь препятствия. Правда, до сих пор Ян их преодолевал, так что справится и сейчас. Впадать в отчаяние раньше времени точно не стоит.

Он прикрыл глаза и вдруг понял, что обстановка изменилась. Как-то иначе загудели двигатели, а разговоры в салоне стихли и повисла та самая тишина, которую можно резать ножом.

Ян поморщился, убеждая себя, что ему показалось, просто он слишком волнуется насчет встречи с Григорием Семеновичем, вот и мерещится всякая чушь. Он осмотрелся. Старушка, поймав его взгляд, любезно улыбнулась.

Все в порядке, и нечего поддаваться эмоциям.

За годы учебы в академии Ян понял, что обладает одним важным для врача качеством – он умеет чувствовать людей. Это было не самоуверенное «я тебя насквозь вижу», нет, просто он улавливал, что человек переживает, хорошо ему или не очень, доверяет он тебе или боится. Ян не был настолько самонадеян, чтобы слепо доверять своей интуиции, но вообще она редко подводила. И еще одно качество у него было – чутье на смерть. Он соображал, что больной нуждается в немедленной помощи, часто до того, как это становилось очевидно. Когда же при клиническом разборе его спрашивали, как он понял, что у пациента началось кровотечение из язвы желудка еще до первой рвоты кофейной гущей, Ян только руками разводил. Он действительно не знал, какой именно симптом привлек его внимание, просто будто кто-то отвесил ему пинка, когда он проходил мимо койки этого больного.

Сейчас это чутье противно шевельнулось, но Ян решил, что в небе оно работает неправильно.

Внезапно самолет тряхнуло, как на ухабе, и Ян вдруг понял, почему монашка поменялась местами с ребенком. Не хотела она смотреть в окно, просто во время аварийной посадки у тех, кто сидит в проходе, больше шансов выбраться из самолета живыми.

– Давайте поменяемся? – предложил он своей соседке.

Она отрицательно покачала головой:

– Нет, спасибо.

– На всякий…

Старушка улыбнулась и приложила палец к губам.

– Какой город все-таки, глядел бы не нагляделся, – протянул Зайцев.

Иван кивнул и посмотрел вниз. С такой малой высоты он только людей не различал, а автобусы и машины было видно отлично. Вот полетела зеленая стрела электрички, а вот не спеша огибает город длинная гусеница товарняка… Стоящие поодаль трубы ТЭЦ выпускают дым, густой и курчавый как овечья шерсть, и он плывет вверх спокойно и величаво. Безветрие, ясный день, который в Северной столице выпадает раз-два за год. Солнце, бьющее в глаза здесь, на земле ласково заглядывает в окна, зовет на улицу… Кипит жизнь и радость, а он через полчаса перестанет быть частью этой радости. Как произойдет этот переход от жизни к смерти? Успеет ли он что-то почувствовать?

– Как будет, так и будет, – оборвал он себя.

Вдруг самолет качнуло, и загорелась лампочка отказа левого двигателя.

– Степаныч, вылезай, – крикнул Зайцев, но бортинженер уже и без команды спешил к своему рабочему месту.

– Аэрофлот три девять три, отказ левого двигателя, прошу заход по прямой, – сказал Зайцев в микрофон.

– Три девять три, заход по прямой разрешаю.

– Ну, ребята… – закусив губу, Лев Михайлович повернул штурвал влево.

Бортинженер пытался завести двигатель, тот вышел на режим, но тут же заглох, и больше уже не реагировал.

– Ничего, ничего, на одном посадим.

Только Лев Михайлович успел это сказать, как самолет снова качнуло, и тишина ударила по ушам. Отказал второй двигатель.

Вот и все, понял Иван.

– Ну что, на речку? – сказал Зайцев буднично.

– На речку.

Промелькнуло воспоминание, обрывистый берег с нависающими корнями узловатой березы, узкая полоска песка, камыши у берега и длинные дощатые мостки, теплые от солнца, по которым так здорово было разбежаться и нырнуть рыбкой или солдатиком, стараясь войти в воду как можно тише, без брызг. Родители, Лиза в сарафанчике… Может быть, эта секунда и станет его раем, растянувшись в вечности?

Иван тряхнул головой. Для них все кончено, но расслабляться рано. Надо утопить самолет в Неве, чтобы избежать гибели жителей города.

– Вань, ты же приводнялся? – вдруг спросил Зайцев.

– Так точно.

– Бери управление, сажай. Главное, не суетись, сейчас все время – твое.

– Принял. Оповестите кабинный экипаж.

Иван убрал закрылки и чуть потянул штурвал на себя. Время распухло, растянулось, как будто из него надули воздушный шарик. Казалось, час прошел, прежде чем они стукнулись о поверхность реки, и стекла кабины с шумом захлестнуло водой. Он едва успел подумать, что ошибся по тангажу, и сейчас они уйдут на дно, как вода схлынула, и он увидел перед собой каменную опору. Она стремительно увеличивалась и неслась Ивану прямо в лицо, так что как под микроскопом был виден каждый камень высокой гранитной башни и переплетение чугунной арки.

– Мост, сука.

– Сука мост, – подтвердил Лев Михайлович.

– Эх, тормоза бы…

– Сгруппируемся, мужики.

Иван положил руки на приборную панель и пригнул голову, понимая, что это не спасет, когда они со всей дури вмажутся в каменную опору. Зато если Гранкин в салоне не растеряется и нормально организует эвакуацию, то пассажиры останутся живы.

Самолет падал. В иллюминаторе по-прежнему было безмятежное синее небо, но Ян чувствовал, как они быстро неслись к земле. Он сжался, ожидая удара, после которого мир исчезнет. Тьма и чернота, а из того, что он себе сегодня навоображал, ничего не сбудется. Он не поселится в доме с эркерами, и не станет профессором, и никогда не наденет накрахмаленный двубортный халат. Через несколько минут судебные медики будут искать его тело среди обломков, а он ничем не сможет им помочь.

Вчера они с отцом ходили в парикмахерскую к его любимому мастеру. Мартин Иванович побрил его опасной бритвой, отчего щеки сделались гладкими, как у ребенка, а потом постриг тщательно, волосок к волоску, и они вместе с папой долго восхищались, какой Ян красавец, а с идеальной стрижкой Мартина Ивановича вообще глаз от него не оторвать, и как жаль, что он уедет из Таллина в Ленинград, где таких мастеров нет, и там быстро обрастет.

«Теперь, похоже, не обрастет», – подумал Ян с какой-то непонятной веселостью. Встретившись взглядом с парнишкой, он увидел, что зрачки того расползаются, как чернильные пятна, и нашел в себе силы улыбнуться и подмигнуть. Мол, ничего страшного, так и надо. Мальчик попытался улыбнуться в ответ, но вышло не очень. Монашка взяла парнишку за руку, а Ян вдруг почувствовал на своей руке прикосновение сухой старческой ладони.

Стюардесса приказала сгруппироваться, и Ян послушно уткнулся лицом в скрещенные руки, понимая, что это простая формальность.

– Не волнуйся, – сказала старушка.

– А как вашу внучку зовут? – спросил Ян.

– Олечка.

– Дай бог ей… – Он замялся, не зная, что еще полагается сказать в таких случаях и можно ли помолиться, чтобы мама с папой пережили его смерть, и вообще все было хорошо у тех, кто остается.

Раздался сильный удар, Ян зажмурился, вонзил ногти в ладони, готовясь к боли, но прошла секунда, потом вторая, а потом стало ясно, что он жив.

Юра немного успокоился. Погода стояла отличная, полный штиль, движение по реке было довольно вялым, ведь навигация только-только началась, и в этом году необычайно рано, поэтому многие суда еще не вышли на линию. Не путались под ногами экскурсионные пароходики, не проносились гордо «метеоры», поднимая волну. Свободно и спокойно было на Неве. Плоты вели себя прилично, не собирались рассыпаться и затонуть, и команда не проявляла признаков того, что собирается поднять мятеж и вздернуть на рее своего незадачливого капитана.

Действительно, что может случиться в такой денек?

Когда прошли мимо нарядного красно-белого здания Двенадцати коллегий, Юра пригорюнился. Он год за годом штурмовал эту цитадель науки, но безуспешно. После школы подал на исторический, получил двойку и загремел в армию. Вернулся, снова подал, на этот раз недобрал баллов и пошел в речное училище, получил профессию, но история все равно манила. Если внимательно всматриваться в глубину веков, то стереотипы размываются, картинка становится все менее ясной и все более захватывающей, так что голова кружится.

После армии Юра подавал сразу на заочное отделение, но и там проваливался два года подряд. Скоро лето, и надо решить, подавать документы в этом году, тратить все свободное время на подготовку к экзаменам или смириться, что высшее образование ему не по зубам, и остаться простым любителем истории. Взять хоть его собственного дедушку. Человек нигде не учился, только в гимназии еще до революции, а знает столько, что любого профессора за пояс заткнет. По индуизму, пожалуйста, хоть завтра может лекции читать, и никто ничего не заподозрит. Хотя там, конечно, сам черт ногу сломит, мало того что куча богов, они все еще друг в друга перерождаются…

В принципе, работа у Юры интересная, зарплата будет побольше, чем у историка, так зачем суетиться? Книги и так можно читать. Девушки, конечно, больше любят, когда у парня высшее образование… Нет, не все, далеко не все, но с теми, которым все равно, ему самому скучно.

Эх, какой-то он неудалой уродился. Для капитана не хватает силы духа, а для историка – мозгов, и куда деваться, если нет поблизости Изумрудного города, сходить за смелостью и умом.

Или провернуть такую полукапитуляцию и подать в педагогический? Говорят, там парней берут охотно, а кто после армии, тех вообще с руками отрывают. Юра понимал, что образование там ничуть не хуже, но почему-то манил его именно университет. Он хотел не преподавать, а изучать предмет, сидеть в архивах, сопоставлять источники, участвовать в раскопках…

Он загадал, что если сегодняшний рейс пройдет успешно, без происшествий, то в этом году он отнесет документы в универ, а если нет, то смирится с педагогическим. Или вообще откажется от мечты, не он первый, не он последний.

Здание Двенадцати коллегий осталось далеко за кормой, а вместе с ним и мысли о будущем.

Подошел Михеич и, щурясь, задрал лицо к солнцу.

– Мартовский загар самый лучший, – наставительно заметил он, с хрустом потянулся, подмигнул Юре и негромко запел: – В Багдаде все спокойно, спокойно, спокойно…

– Тьфу-тьфу, – перебил Юра, а сам подумал, что и вправду все в порядке, полмаршрута прошли и ничего не случилось, так что и дальше пойдет без сучка и задоринки.

Он повел катер между опорами моста. Юре нравились такие моменты, под мостом будто крадешься по средневековому туннелю навстречу неизвестности. Волна гулко и таинственно плещет о гранитные плиты, а ты исчезаешь и появляешься снова, может быть, уже немножко другим. Юра улыбнулся и загляделся на каменный свод, где отражались солнечные зайчики от волн, и казалось, что по мосту течет особая тайная река света, видимая только морякам.

Под мостом звуки воспринимаются немного иначе, но гул, который вдруг уловило ухо Юры, был ни на что не похож.

– Что за звук, Михеич?

Матрос прислушался и пожал плечами.

– Пес его знает…

Выйдя из-под моста, они сразу увидели самолет, летящий, как показалось Юре, прямо над водой.

– Низко летит – к дождю, – хмыкнул Михеич, – кино, наверное, снимают.

– Наверное.

Юра рассеянно смотрел, как стальная птица приближается, делаясь все больше и больше, так что ему показалось, будто она задевает брюхом электрические провода на мосту Александра Невского. Почему-то сделалось страшно.

– Могли бы предупредить плавсостав, что будут съемки.

– Ой, кто мы такие…

Михеич не успел договорить. Самолет миновал мост, и только Юра решил, что сейчас он резко взмоет ввысь и исчезнет в небе, как нос, на котором он с удивительной ясностью разглядел голубой серп и молот, коснулся Невы, взметнув высокие водяные крылья. Несколько мгновений из-за столба воды ничего не было видно, а потом Юра увидел, что самолет стремительно скользит мимо них прямо к Большеохтинскому мосту.

Через несколько секунд их ощутимо качнуло на поднятой волне, бегущей к берегу.

Юра вцепился в штурвал, уперся ногами в палубу и стиснул зубы изо всех сил, хоть и понимал, что это никак не поможет самолету затормозить. Но вот скорость стала падать, и самолет остановился метрах в пятидесяти от опор моста.

– Во дают! – восхитился Михеич.

– Давайте подойдем.

– Зачем? Люди кино снимают.

Юра нахмурился. Да, это единственное разумное объяснение произошедшему, но управление речного транспорта должно было предупредить о таких масштабных и опасных съемках, и те бы запретили движение судов в этом районе. Ведь они едва разошлись, сто метров сюда, сто туда, и самолет сел бы прямо им на головы.

– Подойдем, – повторил он.

– Юр, да ты что, зачем? Люди знают, что делают, с какой стати мы встревать-то будем?

Действительно, если это съемки, то киношники над ними в лучшем случае посмеются, а скорее всего, обложат в три погибели, что лезут не в свое дело, а вдогонку напишут докладную начальству, что у них служат идиоты, которые не умеют оценить обстановку, суются не в свое дело и портят дорогостоящие уникальные дубли.

Юра сглотнул.

– Идем себе и идем, – сказал Михеич, – не наше дело.

– Александр Иванович, подойдем, – сказал Юра, не без труда вспомнив настоящее имя своего матроса, – отвяжите плоты и приготовьте спасательные средства.

– Да ну…

– Александр Иванович!

Тот пошел на корму, бормоча что-то на тему «молодые – борзые», а Юра, добавив ходу, за полминуты добрался до носа самолета, который мирно покачивался на спокойной воде и выглядел бы как «метеор», если бы не широко распластанные по реке крылья.

– Помощь нужна? – крикнул Юра в мегафон, как ему показалось, жалким голосом.

Стекло кабины бликовало на солнце, и он с трудом различал за ним человеческие лица. Несколько секунд ничего не происходило, и Юра испугался, что напрасно пожертвовал плотами, которые далеко не факт что получится догнать, и поставил себя в дурацкое положение. Он даже успел покраснеть от смущения, представив, как съемочная группа сейчас смеется над наивным дурачком, но тут раздался звон стекла. Летчик разбивал окно кабины красным цилиндром огнетушителя. Аккуратно высадив все осколки, он высунулся наружу. Седой дед с бровями, Юра и не думал, что такие древние люди могут летать.

– Не помешает, – сказал дед дружелюбно.

– Есть у вас, за что конец зацепить? – крикнул Михеич, появившийся возле Юры со стопкой спасательных жилетов в руках.

– За раму пойдет?

– Пойдет, ловите. – Бросив жилеты на палубу, Михеич метнул свернутый бухтой канат прямо в руку деду. Тот поймал, разбил второе стекло и привязал к металлической раме между окнами.

– Два раза обмотай, балда! – крикнул Михеич, с отвращением глядя, как неумело летчик вяжет узел.

Юра подтянул самолет к берегу, и дотолкал носом так, чтобы концом крыла пришвартовать к сходу с набережной. Там уже столпились люди, стояли у самой кромки воды.

Открылся люк над крылом, и появился сначала высокий парень в летной форме, а вслед за ним такая девушка, что у Юры захватило дух. Только неимоверным усилием воли он смог оторвать взгляд от ее точеных икр и сосредоточиться на спасательной операции.

Стюардесса с летчиком стали выводить пассажиров. Люди выходили по одному, жмурясь, будто из темноты, балансируя, проходили по крылу, а там их уже подхватывали люди на набережной. Михеич с Петей стояли в спасательных жилетах, в любую минуту готовые прыгнуть в воду, если кто-то соскользнет.

Юра удивился, как спокойно и буднично все себя ведут. Даже выходящие из самолета женщины не плакали.

Люди на набережной снимали с себя куртки, накидывали пассажирам на плечи, стюардесса неожиданно суровым басом кричала: «Товарищи пассажиры, не расходитесь! Держитесь экипажа!» – и нравилась Юре еще больше.

Наконец из люка вылез дед и еще один летчик, статный красавец, сильно похожий на Алена Делона. Юра вздохнул и понял, что просить телефончик у стюардессы в данной ситуации не только технически невозможно, но и бесполезно. Разве девушка рядом с таким великолепным мужиком взглянет на занюханного капитана буксира, метр в прыжке и пятьдесят кило веснушек?

– Все эвакуированы? – спросил Юра, когда они сошли на берег.

Красавец пересчитал пассажиров и крикнул, что да, все.

– Ну что, пошли плоты догонять? – спросил Михеич.

Юра вздохнул, начиная соображать, что перед ним сейчас замаячила реальная перспектива сесть в тюрьму за разбазаривание народного имущества, или как там это называется.

– Где их теперь искать?

– Ничего, капитан, Нева большая, но и плоты не иголка. Найдем.

«Найдем, – подумал Юра, выводя буксир на курс по течению. Михеич с биноклем перевесился через фальшборт и выглядел как классическая носовая фигура. – Интересно только, как все это теперь в судовой журнал записать, чтобы не выглядело приступом белой горячки. И еще непонятно, как быть с моим зароком? Ведь не скажешь, что без происшествий, но и что неуспешно, тоже не скажешь. Куда идти-то теперь, в универ или в пед?»

Он нахмурился, пытаясь разгадать ребус от судьбы, но тут перед мысленным взором предстала стюардесса и прогнала все тревоги. И потому, что красивая, и потому, что по сравнению с тем, что ей сегодня пришлось пережить, его проблемы – суета сует и ничего больше.

Ян вышел последним из пассажиров, сразу перед пилотами.

Как только стюардесса с летчиком открыли аварийный выход, Ян назвался врачом и предложил помощь. Вместе с еще одним молодым пассажиром, имени которого Ян так и не спросил, они помогали людям выйти на крыло, где летчик провожал их до набережной, а там уже их встречали подбежавшие ленинградцы.

Уже на берегу, когда какой-то могучий усатый дядечка накинул на него свое драповое пальто, в котором Ян почувствовал себя, будто в юрте, он сообразил, что сжимает в руке ручку своего дипломата. Не помнил о нем, а перед выходом машинально захватил, надо же… Вот что значит сила внушения, ведь папа, вручая коньяк, сугубо наставлял сына на дорожку: «Можешь проворонить все что угодно, только не это!»

Как-то отстраненно, будто не о себе самом, он отметил, что во время перехода по крылу набрал полные ботинки ледяной воды, но тут же перестал чувствовать холод. Подойдя к стюардессе, он повторил, что врач и готов оказать помощь, но тут с крыла на берег прыгнул пилот и, отмахиваясь от протянутых рук, зычно приказал пассажирам построиться так, как они сидели в самолете.

Ян послушно встал рядом со своей дамой.

– Каждый видит своего соседа по креслу? Поднимите руку, кто не видит? Проведем перекличку. Товарищи, не галдите, соблюдайте тишину! Итак, Борисенко!

– Тут.

Ян усмехнулся, увидев, как дрогнуло лицо летчика. Судя по выправке и голосу, он бывший военный, для которого отклик «тут» все равно что железом по стеклу.

– Товарищи пассажиры, сейчас мы с вами организованной колонной проследуем общественным транспортом в аэропорт, откуда вы сможете продолжить свой маршрут на ближайших рейсах.

Ян огляделся. Вот виднеется нарядное здание Смольного собора, высокое, легкое, будто девушки обнялись и тянутся к небу. От него до госпиталя рукой подать, а там по улице Салтыкова-Щедрина пробежаться до Литейного, через мост, и вот он уже дома.

Ведь общественным транспортом до Пулково добираться часа два, а там не факт, что найдутся места на ближайших самолетах. К чему суетиться, мерзнуть в мокрых ботинках, если всего сорок минут быстрого хода отделяют его от уютной койки и шерстяных носков? Ну и от винного магазина, само собой, надо же отпраздновать чудесное спасение, а падение самолета – не аргумент, чтобы папа простил выдержанный коньяк любимому сыну.

Но, наверное, нельзя нарушать отчетность летчикам, и пассажирам в дороге еще может потребоваться медицинская помощь. Даже почти наверняка, поправил себя Ян, чувствуя, как его под чужим пальто начинает колотить противной мелкой дрожью.

Завывая сиреной, подлетел желто-синий уазик.

Ян впервые в жизни видел на лицах милиционеров изумление и растерянность.

– Давайте я вас отвезу в аэропорт на автобусе, – предложил смуглый парень лет двадцати, – все равно у меня пассажиры разбежались. Пойдемте.

Стюардесса повела их к сиротливо стоящему на набережной желтому «Икарусу» и стала рассаживать в том же порядке, как они сидели в самолете. Шофер выставил на лобовом стекле табличку «В парк».

Маленький пожилой летчик тем временем объяснялся с милиционерами, что это была вынужденная посадка, а не акт вандализма или что похуже, и просил их как можно скорее сообщить в службу управления полетами Пулково.

– Нет, ну надо же, – фыркнул милиционер, – у нас дежурный решил, дети балуются или психи обострились, так, говорит, проверьте на всякий случай сигнал, а тут такое… Не волнуйтесь, товарищи, сейчас по рации передадим и до аэропорта вас с ветерком проводим. А ты, парень, – милиционер обратился к молодому человеку с фотоаппаратом в руках, – если хочешь сохранить кадры для истории, топай отсюда поскорее, сейчас наши коллеги подъедут, начнут у граждан пленки засвечивать.

Ян сел рядом со старушкой, как в самолете. Не спрашивая разрешения, взял ее за руку и посчитал пульс. Сильной тахикардии нет, уже хорошо.

Пожилой летчик прошел из конца в конец, пересчитывая пассажиров. Остановившись возле монашки, он подмигнул:

– Ну что, сестра, Господь нас спас?

– Если и Господь, то вашими руками.

– Вот еще кого надо поблагодарить, нашего помощника! – Старик наклонился к мальчишке: – Без тебя мы бы не справились, ты молодец!

– Я же ничего не делал… – потупился паренек.

Летчик фыркнул:

– Здрасьте! Ничего не делал! Ты не испугался, не поддался панике и выполнял свои обязанности! Чего еще-то? Ты вел себя как настоящий герой, вот подрастешь, приходи в отряд, нам такие крепкие парни нужны! – Он быстро отстегнул от кителя какой-то значок и вручил его мальчику.

Стюардесса подозвала Яна к сиденьям для инвалидов и пассажиров с детьми, где расположились пилоты, и объявила, что на борту врач.

– Товарищи, если у вас есть жалобы или вопросы, немедленно обращайтесь, – громко сказал Ян, глядя в глаза нахохлившимся пассажирам и понимая, что их спокойствие – штука обманчивая, сейчас им всем нехорошо и в ближайшее время будет только хуже. Какой бы ты ни был сильный и волевой, физиологию никто еще не отменял. Гормоны стресса обратно в надпочечники не засунешь, они должны отработать свою программу. И, в общем-то, для организма было бы полезнее, если бы они совершили марш-бросок до Пулкова, а не ехали в комфортабельном автобусе.

– Сейчас я попрошу вас разуться, – продолжал Ян, вспоминая, что вроде бы на курсе психологии, внимательно изучать которую он считал ниже своего хирургического достоинства, ему преподавали, что человека, перенесшего сильнейший шок, надо отвлекать простыми, понятными и полезными делами. – Снимите ботинки и носки и разотрите ступни вот этим.

С этими словами Ян достал из дипломата бутылку и протянул сидящим впереди пассажирам:

– Пожалуйста, растирайте и передайте по рядам, а потом укройте ноги куртками.

– Обалдел, медицина? – фыркнул жилистый летчик с обветренным лицом, чем-то похожий на Понятовского. – Растирать, ишь, придумал!

Пассажиры-мужчины засмеялись, стали цитировать фильм «Операция „Ы“», но дисциплинированно передавали бутылку, отлив немного себе на ладони.