bannerbannerbanner
Клиника жертвы

Мария Воронова
Клиника жертвы

Полная версия

– Странно, что вы до сих пор не встретились с Дорой в приемном, – сказала Кристина. – Хотите, я вам ее мобильный дам?

– Я и мечтать не мог, что найду здесь близких друзей, – с чувством сказал Нейман. – А для меня это очень важно, я ведь совсем одинок.

Она улыбнулась одними глазами, как-то трогательно и очень понимающе. У Неймана стало тепло на душе.

– Вот видите, вы сделали доброе дело, подобрали котенка, и награда не заставила себя ждать.

– Да ладно вам…

– Правда, капраз. Я давно заметила закономерность. Порог добрых дел. Как только начинаешь делать хорошие дела, помогать людям и не ждать за это награды, тут же твои желания начинают исполняться. Причем сбывается то, что действительно тебе нужно. Спасибо, все было очень вкусно, – Кристина отодвинула чашку, – особенно кофе. Пора за приданым для гражданина кота.

Как не хотелось прекращать эту уютную беседу… Кристина была первой гостьей в его доме, и вообще он давным-давно не завтракал с женщиной!

Но она устала после суточного дежурства, и у нее наверняка есть занятия поинтереснее, чем его развлекать. Вздохнув, он полез за канадкой.

– Вот, Кристина Петровна. Примерьте.

Куртка необыкновенно ей шла и сидела как влитая.

– Отлично выглядите!

– Но я не могу ее принять, Владимир Валентинович…

– А я не могу надеть. Она мне мала на пять размеров. Не выкидывать же!

– Продайте.

– Еще не хватало! Берите и ни о чем не думайте. Вам очень хорошо, правда! Сюда бы еще грубые джинсы и гриндерсы…

Она взглянула на него с шутливым ужасом.

– Капраз, вы прямо стилист какой-то…

– Стилист не стилист, а последние годы носил исключительно одежду от кутюр…

– Правда?!

– Я носил форму, – засмеялся Нейман. – А ее ведь Зайцев конструировал, так что я невольно приобщился к высокой моде. И теперь ответственно заявляю: вы смотритесь восхитительно.

Она колебалась.

– Великолепная кожа, и мех, сами посмотрите… Специальная куртка для работы на морозе и на ветру. Никогда не замерзнете, – искушал Нейман. – Жаль, у меня нет зеркала. Если бы вы себя сейчас видели, просто не смогли бы с ней расстаться.

Потом догадались посмотреться в стеклянную дверцу духовки.

Он видел, что канадка ужасно нравится Кристине Петровне, но начальница стесняется принять дорогой подарок. И понимает, что обидит его, если предложит деньги.

– Вы меня очень обяжете, если заберете куртку. Я вез ее для одного человека, но она оказалась ему не нужна.

Первый раз он ударил меня через три недели после свадьбы. Еще в медовый месяц. И это до сих пор кажется мне особенно горьким, ведь впереди у него было много лет безнаказанного насилия надо мной, неужели не мог потерпеть несколько дней, оставить мне хоть тот минимум счастья, который гарантирован любой новобрачной? Он ударил меня по лицу. Якобы за очередную провинность, но я видела, что ему просто хотелось меня бить.

Пощечина почему-то стала для меня неожиданностью, хотя ей предшествовала мощная подготовка. Я выходила замуж очень молодой, по любви. Точнее, мне тогда казалось, что по любви, а теперь я сомневаюсь. Когда я стояла в загсе перед красивой женщиной с лентой через плечо, в душе было не счастье, а облегчение. Слава богу, больше не надо бояться, что останешься старой девой. А я панически страшилась подобного исхода своей жизни. Мама никогда не ориентировала меня на карьеру, я не слышала от нее коронной фразы «сначала окончи институт», наоборот, она всегда подчеркивала, что главное для женщины – создать семью. Она предостерегала меня, что это очень сложно в наше время, я выросла, зная, что настоящих мужчин почти не осталось, и найти такого – еще более редкая удача, чем выиграть миллион в мгновенной лотерее. Я знала, что есть парни, которые «обманут и не женятся», что нужно быть очень осторожной…

Боже, как я боялась, что никому не понравлюсь. У меня не будет кавалера. Или будет, но окажется негодяем и бросит меня. И тогда я умру от горя, потому что успею его полюбить…

Как смешно теперь вспоминать эти детские страхи!

А потом появился он. Не красавец, но с «благородным лицом», как сказала мама. Старше на четыре года. С престижной профессией. Прекрасно воспитанный. Образованный. Родители полюбили его быстрее, чем я. Особенно импонировало им, что мы познакомились не в ночном клубе, а очень респектабельно – на юбилее маминого начальника. Меня пригласили, потому что начальник помнил меня «вот такусенькой», и на службе у них до сих пор гуляет легенда, как я бесстрашно стукнула его куклой по коленке, когда он распекал маму. Видно, он решил в отместку разрушить мою жизнь, вот и познакомил с родственником…

Мне сложно разобраться в своих чувствах теперь, когда я оглядываюсь назад сквозь толщу лет, наполненных ложью и унижением. Наверное, все было – и радостно-тревожное замирание сердца, и предвкушение чуда… Но я не помню. В голове возникают совсем другие картины.

Мы гуляем по ночному городу. Белые ночи. Мосты разведены. Река, строгая и торжественная перед свиданием с морем. Вечный город-призрак…

Самая романтическая атмосфера. И мы целуемся, как другие парочки. Только в душе моей пусто. Ни восторга, ни пьянящей радости… Лишь чужие твердые губы мнут мой рот.

Я как ребенок, которому дали пустой фантик. Обижена. Разочарована. Почему так? Тут же нахожу объяснения. Первое – книги все врут. И подружки тоже. Ничего этого на самом деле нет. Просто эффект голого короля, а кто поверит, всю жизнь прогоняется за химерами. Объяснение второе – я моральный урод. Я вообще-то девочка умненькая, поэтому сразу изобретаю и ставлю себе диагноз: душевная фригидность. Мне просто не дано испытать чувство влюбленности.

Но почему-то третье объяснение, которое сразу приходит в голову всем нормальным женщинам, которое просто напрашивалось в этот перечень хотя бы по законам формальной логики, осталось мной так и недодумано. Рядом со мной чужой, даже чуждый мужчина, вся беда в нем – эта элементарная истина обошла меня стороной. Идея собственной неполноценности оказалась мне гораздо ближе. И в объятиях будущего мужа я терзалась не столько от разочарования, сколько от чувства вины. Не умею влюбиться… И я дала себе слово, что постараюсь исправиться.

Нейман хотел встретиться с Мариной на старом месте, но бывшая жена категорически отказалась идти в ресторан. Остановились на скромном сетевом кафе возле ее дома.

Она немного опоздала, вошла мрачная, заранее рассерженная, готовая к решительному бою.

– Подавай в суд, если хочешь, – заявила она. – Я консультировалась с юристами, не так много у тебя шансов.

– Во-первых, здравствуй, – улыбнулся Нейман. – Садись и скажи, что тебе принести. Здесь самообслуживание.

Он достал из-под столика букет и протянул Марине.

Нейман выбрал самый большой букет нежных тонов, пожалуй, он больше подходил юной невесте, чем матери большого семейства, но ему хотелось хоть на мгновение вернуть Марину в молодость, которая была у них общей.

Она пристроила цветы на пустом стуле и хмуро взглянула на Владимира Валентиновича:

– В чем подвох?

– Что ты, Марина… – Он взял ее за руку. Может быть, слишком дерзко, но это в последний раз. – Ты прости меня.

– За что?

– За все прости.

– Не поняла.

– Я не буду настаивать на встречах с сыном. Ты права, не надо его тревожить.

Марина отняла руку:

– Что это вдруг? – и покосилась недоверчиво, недобро.

– Я кое-что понял, милая. Хоть у нас по закону родители имеют равные права, мать и отец – это совсем не одно и то же.

Помолчали. В кафе было пусто, только в уголке сидела с ноутбуком девушка-студентка. За окном стемнело, шел снег, кружась и сверкая в огнях фонарей. Заметало, прохожие поднимали воротники, сутулились, и Нейман представил, как Марина сейчас побежит домой, пряча лицо от мороза и ветра.

– Ты отпускаешь нас, Володя? Я правильно поняла?

– Да, милая. Действительно, незачем ворошить прошлое.

Она пожала плечами:

– Какого черта нужно было ехать за сто километров? Ты мог бы сообщить мне о своем решении и по телефону. Или ты ждешь бурных проявлений благодарности? Чтобы я бухнулась перед тобой ниц и целовала твои ботинки?

– Боже сохрани! Просто мне хотелось проститься с тобой. Я ведь так до конца и не осознал, что мы развелись. Мы все решали по телефону и почтой, мне тогда не удалось даже поговорить с тобой. А теперь я смотрю на тебя и понимаю наконец, что свободен.

Марина кривовато улыбнулась.

– Кроме шуток, спасибо тебе, Володя.

– Не за что. Так должно быть.

– Что ж, прощай. – Марина встала.

– Прощай, милая. Знаешь… все эти годы мне снилась только ты…

После первого удара я была ошеломлена, шокирована, как человек, столкнувшийся с чем-то в принципе невозможным. Муж, избивающий жену, – в моем мире это было так же реально, как добрые феи, гномики или говорящие башмачки. Нужно было срочно бежать, что-то делать, чтобы уничтожить этот кошмар…

Я инстинктивно замахнулась – и получила второй удар. Он толкнул меня, я упала. Он взял мою голову в ладони и ударил сзади коленом по затылку. О, я прекрасно чувствовала, как он точно соразмеряет силу удара! Так чувствовала, будто это было мое колено, а не его! Если бы он ударил в аффекте, ослепленный яростью, от всей души, он бы меня убил. И может быть, так было бы для меня лучше всего…

Но он рассчитал очень точно, чтобы получить удовольствие и не ответить за это. Убей он меня или тяжело травмируй, у него были бы проблемы, а он не хотел проблем.

Хлопнув дверью, он ушел в другую комнату. В голове шумело, сердце билось так, словно хотело выскочить из груди и убежать от меня. В те секунды я отчетливо понимала: чем так жить, лучше погибнуть.

Много позже я изучала в институте стрессовые реакции организма. Как они губительны для человека, сколько разных болячек вызывают. О нет, могла бы я ответить преподавателям. Эти реакции – благо, они ориентируют человека на защиту, все эти могучие выбросы в кровь гормонов и биологически активных веществ направлены на одно: прибавить человеку сил, чтобы он мог либо убежать, либо убить своего обидчика – словом, спастись. И только если человек тупо сидит и ничего не делает для своего спасения, стресс оказывается для него губительным. Потому что существо, не желающее бороться, оно биологически не нужно. Вот так. И мне плевать, что там доказано на молекулярном уровне, у меня есть лучший аргумент – собственный опыт.

 

В общем, все мои железы внутренней секреции и парасимпатическая нервная система (точка зрения официальной науки на текущий момент) требовали от меня решительных действий. А я не двигаясь лежала на полу и задыхалась от горя.

Мне некуда было бежать. Мысль вернуться к родителям казалась невозможной. Узнать, что дочь вышла замуж за психопата, который ее избивает, – они этого не перенесут. А вслед за бегством последует развод, но в нашей семье никогда никто не разводился. Неужели их дочь будет первой, нарушившей семейную традицию? Слишком тяжелый удар, я не могла им его нанести. И в глубине души, на самом дне, как червячок, копошилась мысль, которую я совсем не хотела думать. Я и не думала ее, но прекрасно знала, что она есть… Я боялась, родители скажут, что я сама виновата, и будут на меня сердиться. Они меня не прогонят, я была в этом уверена, но лучше уж жить с мужем, чем с родителями, которые потеряли уважение к тебе. Чьих надежд ты не оправдала.

Муж вернулся в комнату, посмотрел, как я валяюсь на ковре. И столько презрения было в его взгляде, что я сразу поднялась, несмотря на отчаянно гудящую голову. Он сказал, что погорячился, но я должна понять его вспышку, ибо «методически его доводила». Вот как! Мне бы расхохотаться ему в лицо, ведь, черт возьми, от этих слов мне стало смешно на самом деле… Но я вспомнила всю недолгую историю нашей семейной жизни. Наши скандалы, начавшиеся в первую брачную ночь. Мои неловкие движения и неосторожные слова. Я была действительно очень неопытна. Но всегда это была не его обида, а мой грех. Если я хоть на волосок нарушала его комфорт – физический ли, душевный ли, – я была виновата. Моя святая обязанность – обеспечивать ему постоянное удобство и счастье. Я же его жена. Почему такой подход к браку не казался мне абсурдным? Почему я с самого начала, еще до избиения, получив от него суровую отповедь, не посылала его подальше, а забивалась в уголок и грызла сама себя – неужели я действительно такая плохая? Как мало мне нужно было времени, чтобы убедиться: да, я виновата. И сразу поднимал голову страх, липкий ужас: раз я не соответствую образу идеальной жены, он скоро меня бросит. А за этим «бросит» кончалась вся жизнь. Дальше не было ничего.

Я поверила. Мне очень хотелось поверить, что я сама виновата и спровоцировала его. Что его удары – адекватная реакция на мое безобразное поведение. Потому что иначе это было бы слишком страшно. Это была бездна, в которую я не хотела заглядывать.

Все дело во мне. И если я исправлюсь, это больше не повторится. Мы будем счастливы.

Глава 4

Нейман несколько раз набирал номер Доры, но так и не решился нажать кнопку вызова. Обрадуются ли ему после стольких лет разлуки? А вдруг Дора подумает, что он объявился из-за того, что узнал о высоком положении, которое теперь занимает Глеб, и хочет с этого каким-то образом поживиться.

Они подружились в тяжелый для Неймана период: он только оформил развод с женой, она бомбардировала его письмами и звонками, требуя разрешить усыновление Саши. Тогда к нему и подселили молодую семейную пару со странно взрослыми детьми. Мать только окончила институт, а старший мальчик уже готовился идти в школу. Дора была сочная молодая еврейка с пышными формами. Нейману не особенно нравился такой тип, но он признавал, что жена его боевого товарища выглядит привлекательно. Копна черных как смоль вьющихся волос, огромные средиземноморские глаза и пухлые губки с той особой снисходительной складкой, какая бывает только у воспитанных семитских девушек. Глеб как-то терялся на ее фоне – невысокий, сухопарый блондин. Природа, словно спохватившись, что создала ему слишком незначительную физиономию, постаралась украсить его ранними глубокими морщинами. Действительно, резкие гусиные лапки в уголках глаз, точно нанесенные скальпелем времени, очень оживляли лицо Глеба и заставляли подолгу задерживать на нем взгляд, особенно когда Глеб улыбался.

От своих предков Дора унаследовала поистине библейскую энергию и физическую силу. Она была одной из немногих работающих жен в поселке и успевала абсолютно все. И работать на полторы ставки, и вылизывать квартиру так, что Нейману неловко было там находиться, и радовать семью, а заодно и соседа великолепными пирогами, поданными в специальной корзинке, выстланной хрустящей от крахмала салфеткой.

О, это была настоящая женщина, умевшая сочетать в себе несочетаемое: кокетство и верность, деспотизм и мягкость, силу и нежность.

Как-то Нейман встретил Дору, когда та шла с рынка, поигрывая тяжеленным мешком с картошкой, словно дамской сумочкой. Но стоило окликнуть ее и предложить помощь, она тут же изобразила умирающего лебедя. О, какая это была кокетка! Строить глазки было для нее так же естественно, как дышать, и Глеб страшно ревновал свою супругу.

Словом, это была очень дружная, трудолюбивая семья. Они не жалели Неймана, но сочувствовали ему, и очень быстро вовлекли в свою орбиту. Дора сразу заявила, что двум хозяйкам на одной кухне не ужиться, и Нейман стал просто отдавать ей паек и деньги на свое содержание. Если Глеб уходил в автономку, а Нейман оставался на берегу, то полностью принимал на себя заботы о семействе. Он считал себя больше братом, чем соседом, и тепло домашнего очага Комиссаровых не давало ему застыть в своем горе.

Он старался быть деликатным.

За тонкими переборками казенной квартиры ничего не утаишь. Зная это, Нейман старался вечерами пореже бывать дома, ходил в кино на последний сеанс или по крайней мере громко включал телевизор, хоть не любил смотреть его бесцельно. У них без всяких слов, автоматически установилось джентльменское соглашение – если в комнате супругов работал телик, Нейман врубал свой, а если нет, мирно ложился спать. Сам он никогда не приводил женщин, хоть и знал, что Комиссаровы не выкажут ему даже тени недовольства. Просто у него не было таких отношений, которые достойно бы смотрелись в этом чистом дружном доме.

Так они прожили несколько лет, потом оба дослужились до командиров лодок и получили по отдельной служебной квартире. И, как часто бывает, стали видеться все реже и реже.

Глеб демобилизовался в тридцать восемь, Нейман считал его решение оставить флот ошибкой, но родители Доры состарились, стали нуждаться в постоянной заботе дочери, а Комиссаров не мог отпустить жену от себя.

Друзья уехали и как-то потерялись. Тогда Интернет не был еще доступен каждому, звонить по телефону было дорого, а писать письма – некогда, да и шли они слишком долго.

А потом… Как гласит поговорка, большая ошибка думать, что ты можешь обойтись без людей, но гораздо большая – считать, что люди не могут обойтись без тебя. Он, наверное, был не очень интересен Комиссаровым. Они дружили с ним, но привечали бы и любого другого соседа, для того чтобы дома у них было уютно и радостно.

На самом деле супругам вполне хватало общества друг друга, недаром Дора держалась особняком среди офицерских жен, а Глеб крайне редко оставался на «чисто мужские» посиделки.

Нейман был рад узнать, что эта прекрасная пара по-прежнему живет счастливо. Но стоит ли напоминать им о себе?

На следующий день муж пребывал в великолепном настроении. Нас как раз навестили родители, и они были просто очарованы им и его отношением ко мне. Впрочем, это не было работой на публику, он совершенно искренне радовался жизни.

А я обнаружила в себе задатки великой актрисы. О, как талантливо я изображала счастливую женушку! Как естественно смеялась!

И как, черт возьми, мне хотелось броситься в родительские объятия, плакать и кричать – заберите меня домой!

Но я понимала, что это невозможно. Они решат, что я сошла с ума, любимый зять в три счета объяснит им мою вспышку. Мол, повздорили вчера немножко, вот нашей маленькой неразумной девочке и привиделось бог знает что. Она такая нервная, так остро все воспринимает…

Они не станут сердиться, просто мягко пожурят, напомнят, что я стала замужней женщиной и должна быть сильной и мудрой. Теперь, скажут они, ты уже не можешь делать из мухи слона и впадать в истерики.

Им так приятно наблюдать нашу семейную идиллию, что они возненавидят меня, если я ее разрушу…

И я вдруг поняла, что эта иллюзия счастливого брака теперь составляет стержень моей жизни. Если не быть, то хотя бы выглядеть.

Оставшись наедине, мы с мужем переглянулись. Я прочла в его глазах облегчение и поняла, что мы превратились в сообщников, я же не выдала его! Мы словно заключили договор: я храню тайну о том, что он меня бьет, а он – о том, что… меня бьет! Ведь страшнее самих ударов для меня был страх, что «люди узнают». Кстати говоря, он ни разу не нарушил нашего молчаливого договора. В присутствии посторонних это исключительно заботливый супруг… Все, кто нас знает, завидуют моему счастью.

Он повел меня в постель и был даже ласков. Даже погладил мою свежую шишку на затылке и скороговоркой извинился. А заодно и повторил, что я сама виновата. И мне вдруг показалось, что он испытывает удовольствие, вспоминая о своих вчерашних подвигах.

* * *

Их снова вызвали в пригород, но случай оказался спокойным: обычная простуда. На станции тоже ничего срочного не ждало, и Нейман тихонечко себе ехал, наслаждаясь пейзажем. Раннее утро, смена идет к концу, и мечта о собственном уютном диване близка к свершению.

За ночь сильно похолодало, воздух будто смерзся, и теперь все виделось Нейману словно в хрустале. Вдалеке причудливое голубовато-белое кружево леса, из-за которого солнце уже показало золотой краешек. А вокруг нетронутое снежное поле, и домики, домики, все одинаково нарядные в зимнем уборе, с симпатичными, уютными подушками снега на крышах. Из некоторых труб поднимался совершенно вертикально в безветренной погоде дым, тоже белый. И он замерзал до неподвижности, как дыхание…

И песня по радио удивительно подходящая: «Серебро господа моего». Нейман не особенно любил Гребенщикова, но признал, что о зимнем пейзаже средней полосы тот выразился точно. «Разве я знаю слова, чтобы сказать о тебе?»

Несмотря на душевный подъем, который вызвала в нем красота морозного утра, Владимир Валентинович заметил, что среди обычных дачных домиков совсем не видно коттеджей и дворцов. Он спросил у Кристины, почему так.

– Это вам лучше у своего друга Комиссарова поинтересоваться, – весело ответила она. – Это он отдает земли близ города под садоводства, причем бесплатно. А особо неимущим гражданам, типа медиков и педагогов, даже выделяет средства на освоение участков. Ну, дороги там, электричество, раскорчевка.

– Знаете, ничего другого я и не ждал от Глеба.

– Да, он молодец, но я считаю, он слишком нас разбаловал. У нас же как – если есть халява, нужно ее немедленно превратить в суперхаляву. Граждане встрепенулись – сейчас возьмем по участку, добрый мэр поможет разработать, а мы быстренько приватизируем и продадим! Цены-то по области высокие. Но мэр устроил, что не так это просто сделать. И вот уже начинается недовольство – власть ущемляет мои права собственника! Нет чтобы вспомнить старую поговорку: подарки не передарки. Ну и конечно, наши активисты из правления бесятся. Они-то рассчитывали денежки не освоить, а присвоить, но Комиссаров им в доступной форме объяснил, что ответственность за экономические преступления еще никто не отменял. И вот, бедняги, вместо того чтобы строить себе нормальные загородные дома, они вынуждены прокладывать дороги и вырубать лес на участках. Денежки текут, а к рукам не липнут, ужас просто! Я думаю, они себе тяжелейшие неврозы нажили на этом деле.

За разговором подъехали к городской черте. Миновали воинскую часть и автовокзал. Нейман давно заметил особенность: город выглядел чистым, ухоженным, в нем почти не было пустующих построек и брошенных предприятий, но в то же время не было и новых зданий, за исключением жилых домов. Все «присутственные» учреждения располагались в домах, построенных еще в советское время, так же как магазины и кинотеатры. Все они содержались в порядке, но без кричащей современной перестройки, а торгово-развлекательных центров, которыми буквально утыканы все крупные города, здесь не было ни одного. Это нравилось Владимиру Валентиновичу – при всей своей нарядности современные здания производили на него впечатление чего-то мимолетного, недолговечного, даже ненастоящего. Будто декорации устроенной и сытой жизни.

 

Он культурно затормозил на светофоре. В принципе, застав мигающий зеленый, можно было рявкнуть сиреной и проскочить, но зачем? Во-первых, невежливо, они же не везут тяжелого больного, а главное – чем раньше они вернутся на базу, тем больше вероятность, что придется ехать еще на один вызов. Откровенно говоря, перед концом смены не хотелось.

И тут в окно кабины постучала сухонькая старушка.

– Обождите, капраз. – Кристина открыла свою дверцу. – Что случилось?

– Вы не могли бы моего мужа посмотреть? Ему плохо стало в машине…

– Посмотрим. – Кристина отработанным движением выпрыгнула из кабины. – Берите чемодан, капраз, пошли.

Возле «девятки» стоял растерянный водитель, мужчина средних лет. Он даже не догадался съехать на обочину. Пожилой полный мужчина на переднем сиденье не подавал признаков жизни.

– Вы посмотрите, мне кажется, он неживой уже, – застенчиво предположила старушка.

Едва взглянув на больного, Кристина приказала Нейману:

– Бери мешок, дыши! А ты, – это уже водителю «девятки», – быстро откидывай спинку и снимай подголовник!

Налегая изо всех сил, она начала непрямой массаж сердца. В машине это было очень неудобно, при каждом движении она стукалась затылком о крышу, но, казалось, не замечала этого. Нейман приладил маску к лицу и заработал мешком.

– Валентиныч, ты понял, как качать? Давай, а я интубировать буду.

Они поменялись местами. Кристина устроилась на заднем сиденье, выхватила из чемодана ларингоскоп.

– Ты, – снова водителю, – когда скажу, подашь мне эту трубку. Валентиныч, нежнее, ребра сломаешь.

– Я понял. – Нейман немного умерил усилия.

– Трубка!!! Шприц подай! Все, интубация! Мешок сюда. Теперь ты дыши, я качаю, а ты, Валентиныч, быстро набирай мне три адреналина, три атропина и бегом в машину за дефибриллятором.

Молниеносно набрав лекарства, Нейман рванул к своему автомобилю. Никогда он так быстро не бегал на короткие дистанции. По собственной инициативе прихватил еще кислород.

– Давай! – Кристина занялась дефибриллятором, Нейман – массажем сердца.

Всем своим нутром он желал, чтобы его жизненная энергия здорового мужика перешла в тело этого человека! Это было какое-то животное, до стыда азартное чувство… На старушку он старался не смотреть. Как в тумане, словно из другого мира услышал вой спецсигнала – кто-то догадался вызвать им подмогу.

– Отошли! – закричала Кристина и приставила «утюжки» к груди пациента. – Все отошли, быстро.

Нейман услышал глухой хлопок, тело мужчины дернулось.

– Еще адреналин! Преднизолон сто пятьдесят! – скомандовала сама себе Кристина.

«Какая же она молодец! – мимоходом подумал Владимир Валентинович. – Как умело она нас организовала! Вон, парень, ни разу не медик, а дышит мешком, и хоть бы что. И как она приятно командует, четко, властно, без истерики. Она так уверена в своих силах, что одно удовольствие ей подчиняться».

– Отойди, капраз, буду внутрисердечно вводить. Бабку заслони, чтоб не видела.

Нейман обнял старушку, потерянно стоявшую возле машины, и отвернулся сам.

Краем глаза он увидел, что к ним спешит помощь – их «Скорая» и машина с пациентом успели создать на перекрестке затор, второй «Скорой» через него было не пробиться, поэтому Филатов с Наташей бежали к ним, нагруженные медицинской амуницией.

Кристина снова взяла дефибриллятор и скомандовала отойти. Нейман как-то отстраненно подумал, что это очень опасно – работать с током высокого напряжения в машине – не в специально оборудованном автомобиле «Скорой помощи», а в обычной легковушке. Сколько там железа! Можно получить страшный, даже смертельный удар электричеством. А Кристина делает свое дело, хотя наверняка знает, чем это может кончиться.

– Пошло, – осторожно сказала она. – Валентиныч, миленький, вроде пошло… Посмотри, на сонных пульс появился или мне кажется?

Он приложил пальцы к сонной артерии и ощутил толчки. Слабые, вялые, но они, черт побери, были! Да и больной уже не смотрелся трупом. Нейман ни за что не смог бы объяснить, в чем тут разница, но выглядел дед по-другому.

– Тащи носилки, попробуем переложить. Только чуть-чуть стабилизируем.

Подоспели медики, и Нейман с радостью передал им полномочия реаниматора. Спросил старушку, не нужна ли помощь, и, получив отрицательный ответ, приступил к своим прямым обязанностям: оценил дорожную обстановку. Она не радовала. Не поделив перекрестка, две красивые иномарки стукнулись, как пасхальные яички, и теперь ждали комиссара. Миновать перекресток быстро было нереально. Он посмотрел назад, где застряла вторая «Скорая», – пожалуй, вариант. Встречка из-за пробки пустая, можно развернуться и объехать затор. К счастью, здесь двойная сплошная, иначе все пути были бы закрыты. Но вторая «Скорая» далековато… Ничего, та же встречка нам поможет. А чтобы никто не полез…

Машина Неймана стояла в левом ряду. Вскочив за руль, он переставил ее на встречную полосу, поперек движения. Включил все сигналы и позвонил водителю второй машины на мобильный. Тот только выругался – он был заперт в правом ряду. Пришлось бежать, уговаривать водителей сделать коридор.

Осторожно перегрузили пациента в «Скорую», и Филатов с Наташей умчались с ним в приемное отделение. Старушку забрали с собой.

Нейман подошел к шоферу «девятки» и пожал ему руку:

– Спасибо.

– Да, без вас мы бы не справились. Вы кто, родственник, знакомый? – спросила Кристина.

Парень покачал головой:

– Просто подвозил.

– Вы очень грамотно помогали. Не медик, случайно?

– Нет. Таксист.

Нейман посмотрел внимательно. Так… черные штаны со стрелками, непринужденно прямая спина, а на ногах у нас что? Флотские ботинки! И усатая физиономия, не слишком обезображенная интеллектом. Не нужно быть Шерлоком Холмсом, чтобы сказать: перед нами демобилизованный морской офицер в поисках работы, подрабатывающий частным извозом. Наверное, получил квартиру в том же доме, что и Нейман. Будут теперь здороваться, встречаясь во дворе… Парень вдруг улыбнулся, кажется, тоже разглядел на Владимире Валентиновиче особую печать. Хорошо бы поговорить по душам, но некогда. Нужно срочно убирать машину с дороги. А все же приятно, что морской офицер оказался на высоте.

Он подмигнул парню:

– Спасибо, брат!

Они с Кристиной пошли к машине.

– А мы не на базу, – «обрадовала» начальница. – Эти ушлые ребята слили нам свой вызов. Едем… – Она назвала адрес. – Неожиданностей там не предвидится. Милиция вызывает констатировать смерть. Чистая формальность. Так что скоро вернемся смену сдавать.

Нейман вздохнул. Он с чувством исполненного долга пойдет домой, а Кристине придется отработать еще целый день как заведующей. Он решил подняться «в адрес», чтобы ей не было так грустно одной среди милиционеров.

Они вошли. В квартире царила та запущенная бедность, которая вызывает чувство отвращения пополам с жалостью. Труп женщины лежал прямо в прихожей, и, прежде чем отвести взгляд, как подобает скромному человеку, Нейман понял, что женщина ему знакома.

Да, верно… Кристина, как положено по протоколу, стала проверять реакцию зрачков на свет, и Нейман увидел лицо. Та самая несчастная, за которую он вступился перед травматологом.

Из разговоров сотрудников милиции он понял, что женщину забил до смерти муж в приступе белой горячки. Его уже увезли.

Кристина подтвердила факт смерти, быстро написала заключение и мрачно простилась с милиционерами.

– Снова скажете, что она сама виновата? – спросил Нейман, когда они сели в машину.

Этот вызов начисто убил легкую эйфорию, в которой оба пребывали, вернув человека к жизни.

– В каком-то смысле да. Нужно было вовремя разводиться.

Владимир Валентинович покачал головой. Он не мог понять женщину, которая позволяет над собой издеваться, но женщину, желающую всеми силами сохранить свой семейный очаг и готовую ради этого на жертвы, презирать тоже не мог. Может быть, ей нужно было активнее бороться с пьянством мужа? Хотя на его памяти ни одной жене не удалось победить этот недуг в своем супруге.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15 
Рейтинг@Mail.ru