Мария Владимировна Рудь
У красавиц нет души

Наконец, бабушка отступает перед безбрежной уже маминой яростью.

Будто через мгновение мы стоим в большом полупустом здании. Ленинградский вокзал. За окнами метёт, кидает на стекло белые крапинки, но здесь тепло. Буфет и круглый стол на длинной ножке. Снизу мне видно мамины губы, опухшие, и красные веки, будто она не спала несколько ночей. Откуда-то возникает папа. Папина ладонь на уровне моих глаз, тянется к маминой.

– Свет, ну ты должна понимать, – родители не смотрят на меня. – У неё была очень тяжёлая жизнь. Войну человек перенёс. Отец сколько сидел, чего она тогда только не пережила… Я не оправдываю её, она совсем «того» уже… Но она ж моя мать.

– Я просто не хочу видеть её, вот и всё, – мамин голос срывается. Она вырывает свою руку из-под ладони отца.

– Ты как будто не знаешь, – папа снова тянется к руке, – нам деньги нужны.

Мама кивает, как-то странно. Так кивают, когда не согласны, но не могут больше спорить. Снизу мне видно, что на мамином лице появляется решимость.

– Да. Деньги нужны. А ты нажираешься. Пропадаешь по три дня, на работу не выходишь. А я пашу, как лошадь и в мороз гуляю с ребёнком, только чтобы не идти домой.

Из-за этого и был их последний скандал с бабушкой. Мы снова долго гуляли с мамой на морозе, а потом я заболела. У меня была температура всего пару дней, но бабушку было не остановить. А мне так хотелось снова остаться с мамой вдвоём. Я знаю – если бы я не заболела, бабушка кричала бы из-за другого. Она всегда кричит на маму из-за разного. Ещё я знаю, что папа правда иногда напивается. Когда он так делает, бабушка тоже кричит – кричит, что папа пьёт, потому что его обманом и беременностью заставила жениться на себе тверская шкура.

– Тогда мы уезжаем, – мамины опухшие губы вытягиваются в упрямую нитку, – я не хочу оставлять больше Ленку с ней. Ты знаешь, что она делает, что говорит обо мне моей же дочери. Поедем к моей маме, будем жить там.

– Свет, ну почему ты меня бросаешь? – папа говорит с укором. Так, будто мама виновата.

Мама снова странно кивает. Мне шесть лет, но я понимаю – она решила больше ничего не объяснять. Вдруг хочется кричать на папу. Я хочу, чтобы он устроился на три работы, перестал пить. Хочу, чтобы он пошёл домой и запретил бабушке ругать маму. Но я помню – папа боится бабушки ещё больше, чем мама. Я давно заметила – папа слушается свою мать точно также, как и я слушаюсь свою. Кажется, он ослушался её только единственный раз, когда женился.

Мы с мамой уезжаем. Можно на электричке, но электричка только через час. Мама торопится, поезд приходит быстрее. У окошка кассы, когда мама покупает билет, папа рассматривает её спину, а я рассматриваю папу. Он выглядит брошено и как-то удивлённо.

В поезде темно и пахнет несвежим. Мы садимся сбоку, друг напротив друга, через столик. Вот бы поесть, но еды у нас с собой нет и лучше не просить у мамы. Она смотрит в окно.

Вдруг мама резко встаёт, молча вытаскивает меня из-за стола и сажает к себе на колени. Мама обнимает меня так, будто, отпусти она меня вдруг, ей придётся каким-то странным образом утонуть. Так мы и едем в новую жизнь – смотрим на мелькающие за окном огоньки. Они постепенно превращаются в темноту и из-за этого приходится смотреть уже на оконное стекло.

– Ленка, я тебя люблю! – шепчет мама мне на ухо.

– И я тебя, мам!

ГЛАВА 2.

Я оглядываю свой новый мир – теперь на троих с мамой и другой бабушкой. Дом в частном секторе, на самой окраине маленького города. Бревенчатые полы скрипят, но не везде – лишь некоторые половицы, когда наступаешь на них. Вода здесь не течёт из крана, как в Москве – она есть только в огромном бидоне, он стоит на кухне. Нужно налить её ковшом в подвешенный к стене смешной умывальник. Когда вода в бидоне кончается, его надо поставить на тележку, сходить к колонке и снова наполнить. Новая вода всегда ледяная, железная и её вкусно пить. Туалет здесь сколочен из досок отдельным холодным домиком на улице. В туалете есть огромная дырка, в которую страшно заглядывать. Я очень боюсь этой дырки. Всегда терплю до последнего – из-за этого на моих трусах бывают пятна, которые стыдно давать стирать маме. Я стираю трусы сама, под холодной водой из умывальника. В новом мире на кухне трещит выкрашенный белым котёл, внутри него можно увидеть оранжевый с синим огонь, а ещё тут ползают рыжие тараканы, которых я тоже боюсь. Здесь нет кота Кузи, зато есть другой, рыжий и, как говорит новая бабушка – «мордатый».

Раньше я видела новую бабушку только мельком – два или три дня летом. Она совсем не такая, как московская. Вместо косы на её голове красный с блестящим платок. Большой торчащий вперёд живот и огромные груди. От неё всегда неприятно пахнет и поэтому я не хочу её обнимать. Новая бабушка не поёт песен, по дому ходит в валенках, любит обсуждать соседей и свои болезни. Болит спина, на ногах вздулись вены. Запор и, кажется, кольнуло сердце. Часто мне скучно слушать её. Зато она никогда не кричит и не обзывается на маму этими страшными словами.

Первые дни после переезда в новый мир мама лежит в дальней комнате – узкой, отгороженной белой занавеской. Мама спит или просто смотрит в потолок. Иногда я лежу рядом с ней, иногда хожу гулять. В деревенском дворе живёт пёс Гай, валяются обглоданные кости и замёрзшие колбаски собачьих фекалий. Зато сразу за двором есть небольшой сад – там растёт голое зимой дерево и лежат огромные сугробы. В них можно рыть туннели, делать убежища и смотреть как сверкают на солнце розово-зелёные снежные искорки. После улицы, когда заходишь домой, первую минуту ничего не видно, будто ты ослеп, а все предметы имеют нечёткое очертание этих искрящихся сугробов.

Вскоре маме надоедает лежать в кровати. Теперь каждое утро она уезжает «в город» – там она нашла работу. Деньги небольшие – говорит мама, но есть ещё бабушкина пенсия. Как-нибудь проживём – добавляет она, кажется неуверенно. В садик я больше не хожу, и провожу весь день с деревенской бабушкой. Бабушка постоянно занята – привозит на тележке воду, чистит лопатой снег или варит для меня щи из кислой капусты, которые я всегда ем со слезами, откладывая на край тарелки огромные куски варёного лука и моркови.

Одним морозным утром я встаю с праздничным настроением. Я знаю – сегодня должен приехать папа. Мне кажется, всё это время он много работал, вернул нашу старую квартиру и сегодня заберёт нас в Москву. Мы отберём у московской бабушки кота Кузю и снова будем жить вместе. Я постоянно подбегаю к окнам с облупившимися деревянными рамами и смотрю на улицу – не идёт ещё? Наконец вдалеке мелькает знакомый силуэт – из пальто торчит треугольник красного клетчатого шарфа, а на голове круглая меховая шапка, в которой у папы холодные уши.

Я выбегаю в коридор, который деревенская бабушка называет глупым словом «сени». Здесь холодно, я в майке и домашних тапках. Быстро сдёргиваю крючок и распахиваю выкрашенную зелёной краской дверь. Перепрыгиваю через вмёрзшие в тропинку собачьи испражнения, и выдёргиваю из петель длинный деревянный брусок, которым мы запираем ворота.

– Ленка, с ума сошла что ли? Ну-ка в дом быстро! – улыбается и кричит папа.

Я запрыгиваю ему на руки, мы заходим в тепло дома. От папы знакомо пахнет – зелёным одеколоном, сигаретами, вчерашней водкой.

Папа кладёт сумку на диван, моет руки и садится за бабушкины щи. Он ест, слегка морщась и аккуратно отодвигая ложкой морковь и лук. Я сижу рядом и смотрю на его усы, мама сидит напротив. Мама строгая, и даже ни разу не обняла папу.

– И что, ты в этой дыре что ли будешь жить? – тихо, чтоб не слышала с кухни деревенская бабушка, говорит папа.

Мама вздрагивает и делает губы ниткой.

– Я зато в этой дыре поняла, в каком аду я жила эти годы. Столько лет псу под хвост – зло отвечает она.

– Да тебе просто не надо обращать на мать внимания – упрёк в папином голосе – Она и на меня орёт. Я же не обращаю.

Мама смотрит на папу, чуть задумчиво.

– Да тебе-то вообще ничего не нужно – говорит наконец она – Ты даже сейчас с перегаром приехал. Живите, как хотите, с ней. Без меня только.

Они долго ещё спорят, сначала шёпотом, потом громче. Я понимаю – кажется, мы не поедем сегодня в Москву.

В Москву папа уезжает один – я не хочу его отпускать, долго висну на шее, вдыхаю родной запах, но никак не получается нанюхаться про запас. Папа жалобно смотрит на маму. Пожав плечами ему в ответ, мама уходит в дальнюю комнату и прячется за белой занавеской от нашего прощания.

Я уже заранее скучаю по папе и одинаково злюсь на него. Он снова ничего не сделал, чтобы вернуть наш старый мир. Папа уезжает, я смотрю в окно на его спину, вечером тоска пополам с обидой не дают уснуть.

Как-то, когда на улице солнечно и мокро тает снег, мы с мамой едем «в город». Мама сидит напротив меня в троллейбусе – её сестра, моя тётя, недавно взяла её к себе на работу. Теперь мама продавец женской одежды в тётиной палатке, на местном рынке. Тётя же отдала ей фиолетовое пальто с белыми отворотами, а с зарплаты мама купила молочный берет в тон. Я разглядываю мамино лицо – губы накрашены розово – металлической помадой, а глаза подведены. Из-под берета торчат подкрученные пряди волос, постриженных «под каре» и выкрашенных хной над тазом в нашей кухне. Никогда раньше я не видела маму красивой. Когда она была замужем за папой, она была совсем не такая. Теперь она не замужем. Недавно мама подала на развод. Бабушка звонит маминым родственникам – забрали единственного ребёнка её сына, то есть меня.

– Я с ребёнком никому видеться не запрещаю – хмыкает мама, услышав сплетни – Пусть приезжает, если надо.

Но папа всё никак не приезжает, и мне кажется, что меня обманули. Мне не нравится жить в деревенском доме, мне страшно от тараканов и туалета и оказалось, папа нас не заберёт.

Мир замыкается на маме. Теперь она не только главная, но и единственная.

Я ужасно люблю ходить с мамой на рынок. Там весело – мама расхваливает зелёные пиджаки заглядывающим в палатку женщинам, а мне всегда покупает чебурек и что-то восхитительно сладкое, кажется кофе «3 в 1», в пластиковом прозрачном стаканчике. Вечером мама разбирает палатку – из уютного холодного домика она превращается в гору железных трубочек. Вещи мама складывает в большие сумки, в синюю или красную клетку. Мне, конечно же, больше нравятся красные. Пальца у мамы тоже красные, и в конце дня она всегда на всё злится, потому что устала.

Вскоре мамина сестра решает расширить бизнес. Теперь у неё две палатки на рынке, а маму она посылает за товаром в страну с загадочным названием Польша. Когда на улице наступает окончательное тепло с жёлтыми одуванчиками на лугу у нашего дома, мама уезжает первый раз. Я очень прошу взять меня с собой, но маму не уговорить. Она едет по делу, я буду мешать.

– Это совсем не долго. – обещает мама, – уеду в воскресенье, вернусь в четверг.

Четыре дня тянутся так, будто за окном нет никакого лета. Бабушка чистит выгребную туалетную яму лопатой. Вместо того, чтобы помыться после этого, она душит себя духами, чтобы не пахло. Деревенский бабушкин быт вызывает ужасную брезгливость. Когда в гости вдруг приезжает мамина сестра, тётя Катя, я слышу, как бабушка жалуется ей на маму.

– Развестись ей приспичило, приехала. Деловая тоже мне. Мы никто мужей не бросали, терпели как-то. Бросила ребёнка на меня – говорит бабушка тихим шёпотом.

Часто я ухожу из дома на луг. Там можно отыскать красивые травинки «кукушкины слёзки», представлять себя королевой животных, или спрятаться в кустах, когда бабушка зовёт тебя есть вечные щи или кабачки с комковатым фаршем. Когда мама возвращается, бабушка жалуется уже на меня. Я постоянно «ворочу нос», не ем, я белоручка и совсем её не слушаюсь. Мне здорово достаётся – мама долго отчитывает меня самым строгим голосом, потом я обижаюсь на неё и на бабушку.

От них я часто слышу о своей красоте.

Вот я снова собираюсь на луг.

– Светк, скажи ей, чтоб к кустам больше не ходила – кричит бабушка маме.

– Ну почему? – упираюсь я. Мне нравится лазить в кустах.

– Потому что там тебя может схватить маньяк! – пугает меня бабушка – маньяки любят красивых девочек!

Я иду к шкафу, лохмачу себе волосы перед зеркалом и одеваю самое, по моему мнению, уродливое платье.

– Всё, теперь я некрасивая! – бегу я обратно к маме – Маньяк меня не схватит, я пойду к кустам!

Мама и Бабушка смеются.

– Не в причёске дело – Мама подводит меня к зеркалу – Посмотри на лицо своё, глаза. Никакими причёсками не испортишь.

Я смотрюсь в зеркало. Что ж, пожалуй, и правда у меня красивые глаза. Синевато-серые, как у папы.

– И фигура у тебя будет что надо – продолжает мама, оценивающе оглядывая моё тело – вон ноги длинные какие. Ленк, с такой внешностью, мужа себе найдёшь нормального! Не будешь дурой, как я.

Я разглядываю свои ноги. Мне нравится идея найти себе нормального мужа и не быть дурой. К тому же, мне хочется снова жить в чистой квартире с тёплым туалетом и ванной, а не в деревенском доме. Может мой муж купит мне такую квартиру?

Один раз маньяк всё-таки случается. Мужчина в чёрном спортивном костюме. Я вижу его краем глаза, но не прерываю своего занятия – отвёрткой я делаю дырку в берёзе, чтобы посмотреть, как выглядит берёзовый сок. Мимо меня периодически проходят дачники – тропинка через луг ведёт в дачный посёлок – поэтому я не обращаю на мужчину особого внимания. Я чувствую, что он остановился в нескольких метрах от меня, поворачиваю голову. Мужчина курит, он низкорослый, вид у него странный, на ум приходит слово – прибитый. Я уже готова бежать, когда он вдруг показывает мне две ладони в успокоительном жесте.

– Погоди! – сигарета дымится в уголке его рта, поэтому звук получается слегка жевательный – Хочешь я тебе покажу письку?

Зачем он говорит это мне? Я вскрикиваю и бегу домой со всех ног. По дороге я оборачиваюсь – низкорослый так и стоит на месте, грустно сутуля узкие плечи. Дома я молчу. Если я расскажу бабушке и маме о чёрном костюме, они больше не отпустят меня гулять.

Мама тоже любит гулять. Теперь она часто уходит из дома по вечерам. Одевает бордовый костюм с брюками или чёрное гипюровое платье, красиво подводит глаза. Через окно я вижу, как нашему дому подъезжают машины – пару раз красная, белая однажды, чёрная задержалась надолго. Вкусно пахнущая мама выбегает из дома и садится рядом с водителем. Ночью, когда её нет, я долго не сплю – до тех пор, пока на потолке не покажется свет от приближающихся к дому фар, а Гай не залает в загаженном дворе. Маму привезли обратно. Иногда её нет всю ночь, и тогда я тоже не сплю до самого утра. Вдруг мама уехала навсегда, так же, как и папа? Вдруг мне придётся жить с деревенской бабушкой всю жизнь? Но мама приезжает. Наверное, мама не бросит меня.

***

Смешно, но осенью, у меня тоже появляется поклонник. Я иду в первый класс. Школа находится на окраине частного сектора, а частный сектор находится на окраине Твери. Школьный двор, асфальт в выбоинах, осенняя грязь, солнечное прохладно-жёлтое утро. Двухэтажная старая школа, красный кирпич, окружённый высокими соснами. Фундамент уже начал опускаться в землю, если встать на цыпочки, семилетняя я могу заглянуть в окно первого этажа.

Мои волосы отросли до пояса, я горжусь длинной косой, стильно украшенной маленьким белым бантом. Чёрная юбка, кружевной воротничок на блузке. На фотографии с первой линейки я выделяюсь высоким ростом, костлявыми коленками и большим букетом нежно-розовых гладиолусов с бабушкиного огорода. Я счастлива и собираюсь учиться только на пятёрки. К тому же, я уже хорошо умею читать, и сама прочитала голубую книгу про Муми-троллей от обложки до обложки. После я изрисовала несколько альбомов, придумывая про них свои собственные сюжеты.

Мама стоит позади во время линейки – на ней красивое синее платье, волосы искрятся на солнце. Мама такая яркая, что я любуюсь.

В семь лет, на той линейке, я совсем другая, не такая Лена, которой я почему-то стану позже. Любая несправедливость, даже по телевизору, сильно ранит меня, а свободное время я провожу в мечтах и фантазиях. По выходным я много читаю. Почти всегда я предоставлена сама себе в фантастическом мире – на лугу у дома. Друзей у меня нет, потому что рядом с бабушкиным домом не живёт ни одного ребёнка. Я очень надеюсь найти друзей в школе.

У такой меня и появляется первый в жизни поклонник. Вскоре, хорошая ещё я, пойму, как манипулировать им. Невинно – у меня всё ещё впереди.

Мальчик – армянин, благородное, неподходящее ему имя Эдуард. Три года его назад его семья приехала в Россию, спасаясь из Баку от геноцида армян, и осела в Твери. Ему восемь, но выглядит он старше, плохо говорит по-русски. Уже в первый день, на линейке, он неотрывно смотрит на меня.

В школе я сижу за первой партой. По технике чтения мне ставят пять – даже с плюсом. Как-то, на перемене Эдуард первый раз хватает меня за талию и слегка приподнимает над собой. Это какая-то игра? Я улыбаюсь ему и убегаю к девчонкам.

Вскоре я уже не улыбаюсь. Эдик мне не нравится – он бьёт мальчиков, подсматривает за девочками в туалете, а мне не даёт проходу на переменах и постоянно спрашивает буду ли я дружить только с ним. Я отказываюсь – за это он пинает мой рюкзак по школьному двору или прыгает в грязную лужу прямо передо мной – домой я прихожу мокрая, грязная и в слезах. Мама ходит разбираться «за мост» – там живёт мама Эдика. Его мама – красивая армянка с большими тёмными глазами – всегда говорит, что не справляется с тремя сыновьями.

Однажды я понимаю, как обратить это настойчивое внимание в нужное мне русло. Я теряю стёрку. Мама привезла мне из Польши красивый набор – карандаши, резинка – цветная, в форме медведицы, с бантиком на боку. Через несколько дней я с удивлением вижу резинку в пенале моей одноклассницы.

– Настя, это моя стёрка. Отдай пожалуйста – я улыбаюсь, дружелюбно.

– Я нашла её вчера – Настя смотрит на меня исподлобья.

– Но это моя, я потеряла её! – всё ещё улыбаюсь я.

Настя недоверчиво смотрит на меня. Может она и понимает, что стёрка моя, но отдавать её она явно не намерена.

– Потеряла, значит потеряла. Внимательней надо быть! – вдруг дерзко отвечает она.

Я сжимаюсь внутренне. Я уже начинаю чувствовать – мои одноклассницы чем-то отличаются от меня. Мне не всегда интересно играть с ними, а им – со мной. Они не такие болтушки, я зря рассказываю им про луг и про мои мечты понимать язык животных. Могут нагрубить, не боясь задеть мои чувства. Они меня не уважают – это понятно. Например, как сейчас. Несколько секунд я смотрю на Настю. Дело уже не в стёрке – задета моя гордость.

– Настя, отдай стёрку! Это моя стёрка, я потеряла её! – я добавляю в голос плаксивости и говорю уже громче. Вдруг это слышит проходящий мимо Эдик.

Эдик подходит к нам, выхватывает стёрку прямо из рук одноклассницы и вручает мне.

– Я сама разберусь! – говорю я ему в спину, но не выпускаю стёрку из рук. Я ненавижу Эдика, но мне приятна эта маленькая победа. Да, эти девочки не очень уважают меня. Зато Эдика боится весь класс. А он меня любит.

Иногда, когда Эдик особенно достаёт, я соглашаюсь с ним погулять. Тогда он приходит ко мне домой, стучит в окно, и мы вместе ходим по лугу. Он рассказывает про мальчишеские драки, в которых он всегда побеждает. Эдик скучный, каждый раз я никак не могу дождаться, когда закончится наша прогулка. Но в голове у меня уже закладывается, пока очень глубоко, маленькая, не осознаваемая ещё формула.

Вам нужен готовый на всё поклонник? Возьмите не самого умного мужчину. Дайте ему немного надежды. Не соглашайтесь быть с ним, но и не отвергайте. Дружите с ним – дружите, конечно же, в кавычках. Поправляйте красиво волосы, тепло ему улыбайтесь. Изобразите интерес к его дурацким увлечениям. Берите, он ваш. Конечно, в семь лет я не думаю об этом так цинично. Мне лишь начинает казаться, будто от мальчиков не стоит ожидать чего-то хорошего. Но и они могут приносить пользу.

***

Через год начинается новая буря – мама просит раздела московской квартиры. Московская бабушка, которую я так давно не видела, обрывает трубки всем маминым родственникам, у которых есть домашний телефон. Мама вздумала делить квартиру на Путевом проезде. Какое она имеет право. Мама стойко отказывается общаться с бабушкой.

– Опять твоя звонила – вздыхает тётя Катя, садясь за стол на нашей неопрятной кухне – Свет, ну что за истеричка…Может не будешь связываться?

– Почему это не буду? – мама будто даже весела. – Мне от них на хер ничего не надо. Но для Ленки я у них эту квартиру с кровью выгрызу. Сука, они бы хоть раз бы спросили, на что мы живём? Твари.

– Смотри, я б не выдержала, наверное, – тётя Катя снова вздыхает.

– А я выдержу. Кать, Ленка тоже хочет нормально жить – мама гладит меня по голове.

Я вспоминаю, как сильно завидую детям тёти Кати – они тоже девочки и живут в квартире с красивым ремонтом. Они всегда хорошо одеты, часто у них появляются новые игрушки. Чудо-машина дом для Барби, о котором я боюсь даже мечтать. Я ношу вещи, из которых они выросли. Совсем ещё неплохие – так говорит тётя Катя. Тётя Катя хорошая. Но всегда, когда я прихожу к ним в гости, её дочки смотрят на свои старые вещи свысока. Я хочу свою, новую одежду.

На день рождения папа присылает мне телеграмму, а мама дарит десять «киндеров» и мягкую игрушку – собаку в розовой кепке, которую мы называем Гаврош. После, я первый раз пишу папе письмо – мне так хочется, чтоб ты приезжал, а на день рождения дарил бы мне подарки, как мама. Перед школьными каникулами папа присылает ещё одну телеграмму – они с бабушкой ждут меня в Москве на каникулы.

– Ты хочешь поехать? – у мамы в голосе сомнение.

– А ты не обидишься? – осторожничаю я. Поехать мне очень хочется.

– Ну езжай. В конце концов, он твой отец, она бабушка. Может престанут из-за квартиры скандалить – позволяет мама.

Мы едем в электричке в Москву, я ёрзаю от нетерпения, мама инструктирует:

– Про мою личную жизнь ни слова! Про работу тоже. Куда я с кем езжу, не вздумай даже – не их собачье дело. Бабушка всем потом мозги вывернет.

Я понятливо киваю. Конечно, вывернет.

На Ленинградском вокзале мама передаёт меня папе вместе с рюкзаком вещей. Они стараются не смотреть друг на друга.

– Свет… – говорит папа наконец – я не против квартиру делить, но мать…

– Всё – мама машет рукой – Пол – квартиры наши, так что идите на хуй оба! Вот Ленка по тебе скучает, держи. Ребёнку только нервы не трепите – мама разворачивается и идёт к билетным кассам. Мы с папой остаёмся на асфальте, украшенном плевками и окурками. А потом тоже идём – к метро.

Я вдыхаю давно знакомый запах подземки. Так больше не пахнет нигде. Мы с папой едем на Новослободскую – я прошу его подождать несколько минут, пока я посмотрю на мозаику с цветочком, похожим на очищенный мандарин. Мозаика на месте – оранжевые сочные лепесточки совсем не изменились.

В квартире у бабушки тоже свой особенный запах – пахнет книгами, немного Кузиными «ссаками» и чуть хлоркой – с ней бабушка моет пол.

Мы садимся за стол. Борщ, вареники с картошкой и грибами. Я окунаю вареник в сметану – московская бабушка готовит вкусно.

Я жалуюсь им на Эдика, рассказываю про муми-троллей, свои книжки, луг и свои оценки в школе – учусь я на одни пятёрки.

– Как там мама, папу тебе нового не нашла ещё? – казалось бы ласково спрашивает бабушка.

Я напрягаюсь.

– Мама работает много – говорю я – На рынке. Ей некогда папу искать.

Бабушка недоверчиво хмыкает.

– Торгашка всегда и была – говорит она папе.

– Мать, помолчи! – папа поднимает взгляд от борща. Бабушка фыркает и отворачивается к кастрюлям. Подбородок у неё чуть трясётся – так бывает, когда она возмущена.

– Чем тебя там кормят, Леночка? – вновь ласково спрашивает она.

– Да всем кормят – я решаю не жаловаться на щи и кабачки – баба Аня разное делает.

– «Баба Аня» – кривится бабушка, в прошлом учительница русского языка – Из тебя тоже деревенщину делают.

Я жую вареник и не отвечаю. Мне очень не хочется быть деревенщиной.

На следующий день мы идём с папой в Макдональдс. Мне кажется, что всё здесь очень «по-американски», как в кино – бумажные коричневые пакетики для еды, большие белые стаканы с жёлтой буквой.

Папа покупает картошку-фри, молочный коктейль и жалуется мне – цены сильно выросли, бабушка болеет и денег со сдачи квартиры теперь еле хватает на жизнь. Поэтому он не приезжает в Тверь. Поэтому они не хотят продавать квартиру.

– Пап, ну мама же работает – я пробую горячую палочку картошки. Вкусно.

– Не хочу я на рынок идти, как мама – папа пожимает плечами – Я попробовал. Это позор, Лен. У меня высшее образование, МГУ.

Я молчу. Мне нравится на рынке. Мне нравится, как выглядит красивая теперь мама. Папа выглядит не так – отёкшее лицо, а глаза налиты красным. Лысина на его голове стала ещё больше. Мне почему-то стыдно слушать про его МГУ.

– Мне, пап, кажется, будто мама поднимается по ступеням вверх, а ты спускаешься вниз – я смотрю на упавшую крошку, чтобы не смотреть на папу.

Вместо того, чтобы разозлиться, он улыбается:

– Ты, Ленка, настоящая поэтесса! – говорит он.

Почему-то это меня расстраивает.

Вечером мы смотрим новости – бабушка и папа громко обсуждают какие-то фамилии и вновь ругаются на телевизор. Я тискаю покрупневшего Кузю. В Твери мы почти никогда не смотрим новости, и мне скучно.

На следующий день мы гуляем в сквере у дома, а вечером папа уходит по делам, оставив меня бабушке. Мне хочется похвастаться ей своими успехами – я быстро читаю, легко решаю примеры по математике.

– Бабушка, а ещё слушай, что я придумала. Рассказ!

Я на память начинаю читать рассказ, который придумала сама и которым я ужасно горжусь.

«Живет на свете Ветерок. Увидеть его никак нельзя, но зато можно почувствовать.

Это он легко колышет занавески, когда открыто окно.

Это он освежает лицо в жаркий летний денёк.

Это он приносит ароматы с далёких лугов и морей.

Решил однажды Ветерок отправиться в путешествие.

Полетел за моря, за океаны,

И встретил там своих собратьев – Шторм и Ураган.

Начали Шторм и Ураган смеяться над Ветерком:

–Какой же ты слабенький! – говорит Шторм.

– Совсем- совсем хиленький! – вторит ему Ураган.

–Я могу легко перевернуть целый корабль! – похвастался Шторм.

–А я могу вырвать с корнем толстое дерево! – подбоченился Ураган.

Задумался Ветерок…Оглядел себя: вроде и правда он слабенький, и правда хиленький…

Но не хочется ему переворачивать корабли!

Не хочется ему ломать деревья!

Нравится Ветерку собой быть!

Нравится ему играть с шёлковыми детскими волосами.

Нравится ему гонять по воздуху пёрышко.

Нравится ему ловить вкусные запахи и разносить их вокруг.

Показал Ветерок Шторму и Урагану язык,

И улетел дальше путешествовать.

«Хорошо, что я такой, какой есть!» – думал Ветерок

Быть собой – это и есть настоящее счастье!»

Я победно смотрю на бабушку, она одобрительно кивает. В духовке почти готово вкусное песочное печенье. Мне очень здорово – в Твери я почти всегда играю одна, и никто не печёт печенья. Я благодарна бабушке за этот вечер и почти люблю её снова.

– Лена, вот ты так хорошо считала примеры! – хвалит меня бабушка – можешь посчитать кое-что для меня?

– Конечно – я готовлюсь показать лучший результат.

– Вот смотри – бабушка хитро смотрит на меня – Папа и мама поженились в апреле, а день рождения у тебя в сентябре. Ребёнка в животике женщина носит девять месяцев. Значит сколько месяцев ты была в животике, когда мама и папа поженились?

Я считаю. Четыре месяца.

– Бабуль, это же совсем легко. Я была у мамы в животике четыре месяца. Давай посложнее – улыбаюсь я.

– Правильно – кивает бабушка – А ты знаешь, что приличные девушки не беременеют до свадьбы?

Откуда это ощущение? Будто мне подсунули горькую конфету в красочном фантике. Мне больше не хочется показывать свои успехи. И зачем только я читала ей свой рассказ, говорила о своей жизни…Я очень давно хочу спросить бабушку кое о чём.

– Если бы мама и папа не забеременели… – я опускаю голову вниз. Мне очень обидно спрашивать такое и будто вся кровь из тела переносится на моё лицо – Если бы мама и папа не забеременели, то не было бы меня. Бабушка, ты что, хотела бы, чтобы меня не было?

В ответ я слышу лишь тишину и тиканье часов. Бабушка не смотрит на меня. Несколько секунд я молча наблюдаю за ней.

– Не говори глупости – наконец отвечает она – Пойдём, печенье готово.

Бабушка встаёт с дивана, идёт на кухню. Я иду за ней, смотрю на подол её разноцветного халата – цветочки на нём чуть плывут от собравшихся в глазах слёз. Мы едим печенье. Оно не такое вкусное, как могло быть, потому что мы едим его с плохим настроением.

Когда в квартире уже темно и бабушка с Кузей спят в своей комнате, приходит папа. Я просыпаюсь от того, что он долго шумит в коридоре. Потом он вдруг заходит в большую комнату – я сплю тут, на разложенном кресле-кровати, и включает свет.

– Пап! – возмущаюсь я – Я сплю!

– Ленка…– папа садится на край кресла-кровати – Ленка моя…

От папы сильно пахнет алкоголем, глаза его покраснели и смотрят на меня как-то глупо. Я не люблю, когда у папы такие глаза.

– Ленка, я так тебя люблю! Так скучаю по тебе – говорит папа и гладит меня по голове. Мне неприятен его запах. Мне неприятно, что он сидит на постельном белье в уличных брюках.

– Пап, иди спать! – я убираю голову из-под его руки – Ты пьяный!

– Ленка, доча…– папа продолжает бессвязно бормотать – такая ты умная, поэтесса…

В горле у него что-то булькает и по комнате расстилается неприятный аромат отрыжки.

– Пап, отстань! – уже почти кричу я – Иди спать!

– Ленка, доча…– папа пытается обнять меня. Вдруг я чувствую ужасную ярость. Волна злобы поднимается от самого живота к горлу. Кажется, что грудь мою рвут на части тысячи маленьких чертят. К глазам подступают горячие слёзы.

– Ненавижу тебя! – кричу я и бью папу подушкой – Если ты меня любишь, почему не приезжаешь? Почему работать не идёшь? Зачем пьёшь водку?

Я толкаю папу со всех своих детских сил, он падает на пол. Несколько секунд он бессмысленно смотрит вокруг себя, а потом кладёт щёку на сложенные ладони, как ребёнок, и закрывает глаза. С ужасом я вижу, что его брюки начинают темнеть в паху. По комнате вновь расстилается неприятный запах, на этот раз мужской мочи.

Слышатся бойкие бабушкины шаги – видимо, она проснулась от шума. Зайдя в комнату, бабушка замирает на несколько секунд в дверном проёме.

– Иуда! – шипит она сквозь зубы – опять нажрался, скотина!

Бабушка переводит взгляд на меня. Губы у меня трясутся, я закрываю ладонями лицо, чтобы не смотреть на папины штаны.

– Это всё мать твоя проклятая! – бабушка шипит уже мне – не был он таким раньше, не был! А теперь она его еще и обобрать хочет, квартиру эту я им выбила! Надеялась, что она честная, а она блядь тверская. Так и передай ей – проклинаю я её!