Мария Спасская
Волшебный фонарь Сальвадора Дали
Барселона, июнь 2015
Кристина отложила смартфон на прикроватный столик, потянулась и откинулась на прохладный шелк подушек. Вне всяких сомнений, номер отеля «Шератон» был одним из немногих мест в Испании, где в это знойное утро жара не сводила с ума. Но, кроме нестерпимой духоты, существовала еще и скука, и если выбирать меж двух зол, то жару в отличие от скуки можно было бы и потерпеть.
В Испанию Кристина приехала с мужем, долларовым миллиардером Прохором Биркиным. Корпорация Прохора, не без иронии названная им «ПроБиркин» и начинавшаяся с какой-то ерунды, со временем обзавелась собственным банком, тысячами гектаров земли в Московской области и невероятным количеством квадратных метров жилой и коммерческой недвижимости в Москве и Питере. Неравнодушный к спорту, Прохор не так давно купил испанский баскетбольный клуб и теперь обитал в Барселоне, проверяя приобретение в деле. Само собой, что дома, в Москве, в просторной квартире на Полянке, было бы гораздо комфортнее, но оставлять без присмотра Прохора, увлекающегося, жадного до жизни и склонного к рискованным авантюрам, было бы по меньшей мере глупо. Мысль о том, что рядом с ее Прохором может оказаться другая, в последнее время неотступно преследовала Кристину, отравляя существование.
Дело было вовсе не в деньгах. Кристина и сама происходила из семьи, мягко говоря, не бедной, и в случае развода по миру бы не пошла. Она просто любила этого некрасивого худого парня с острым кадыком на жилистой шее, шапкой жестких курчавых волос, любила так, что в глазах темнело от ужаса и боли, когда Кристина представляла свое будущее без него. Увидев как-то Прохора в компании общих друзей, Кристина была шокирована, что бывают такие некрасивые люди, которые даже не стремятся хоть капельку себя приукрасить. Парень сильно отличался от окружавших ее юношей, что каждый сезон словно перелетные птицы устремлялись по весне в сторону Милана, чтобы приодеться в точном соответствии с рекомендациями глянцевых мужских журналов. Кристина привыкла к тому, что знакомые старательно демонстрируют друг другу атрибуты статуса, меряясь бриллиантами, швейцарскими часами, спортивными машинами и пентхаусами в центре столицы.
Прохор же был невероятно далек от снобистского пафоса, носил приспущенные на тощем заду потрепанные джинсы, футболки с забавными принтами, поверх которых нараспашку надевал комфортную байковую рубашку в крупную контрастную клетку, и забирал непокорные кудри спиральным обручем. В первый момент, когда их только представили друг другу, он на Кристину даже не взглянул, лишь кивнул отстраненно, продолжая сверлить взглядом лежащий на коленях светящийся планшет.
Амбициозную красавицу, привыкшую к изысканным комплиментам, это изрядно задело, и Кристина задалась целью растормошить угрюмого молчуна. И в процессе выполнения поставленной задачи неожиданно для себя открыла, что Прохор уникален. Он говорит лишь то, что думает. Обязательно делает то, что обещал. И отвечает за свои слова. Да, черт возьми, с ним просто интересно, ибо Биркин как минимум дважды в неделю генерирует оригинальные идеи. А сформулировав, просчитав и признав рентабельной, тут же берется за реализацию проекта.
Как-то, проезжая мимо поля для гольфа, Прохор обратил внимание на вопиющее безобразие, творимое дикими гусями. Коварные птицы стаей зависали над игроками и атаковали их продуктами своей жизнедеятельности. И тут же в голове бизнесмена родилась идея «Гусиной полиции ПроБиркин». Были привлечены специалисты, просчитаны возможные риски, запущен бизнес-проект, и через некоторое время на поля для гольфа выпустили подразделения собак породы бордер-колли, не дающих наглым птицам безнаказанно творить зло.
В другой раз, задумав перебраться в новый офис, Прохор столкнулся с проблемой перевозки трехметровых растений в дубовых кадках. Диспетчеры транспортных компаний категорически отказывались браться за это дело, и только в одном месте согласились организовать переезд, пошутив, что растения – это еще ничего, это они осилят, а вот однажды в их фирму позвонили клиенты и спросили, нельзя ли перевезти небольшой такой зоопарк со слоном и жирафами. И Прохор тут же решил заняться этим бизнесом – перевозкой зимних садов и зоопарков, назвав вновь образованное подразделение своей компании «ПроБиркинZOOпереезд».
Идей было много, и все – одна оригинальнее другой. Энергии Прохора можно было только позавидовать. Он затевал все новые и новые дела. И по мере того, как росли и множились его проекты, увеличивалась и популярность Биркина. Его приглашали на ток-шоу, звали в члены жюри всевозможных конкурсов, его портретами пестрел Интернет. Как-то чета Биркиных гуляла по Манежной площади, и к ним вдруг подбежала ярко накрашенная нетрезвая девица и, бросившись Прохору на шею, стала его целовать, истошно выкрикивая:
– Я люблю тебя, ПроБиркин! Я хочу от тебя ребенка! Трахни меня прямо здесь!
Кристина в изумлении смотрела на полоумную девку все то время, что Прохор отрывал поклонницу от себя и передавал на руки ее подоспевшим приятелям. Парни извинялись на разные голоса, с трудом удерживая разбушевавшуюся подругу, а Кристина с пронзительной ясностью вдруг осознала, что счастье ее невероятно хрупко и в любую секунду может закончиться. Это при Кристине муж делал возмущенный вид и скидывал с себя незнакомку, а если бы Кристины рядом не было? Стал бы Прохор так же хранить ей верность или позарился на чужие прелести? После этого неприятного открытия безмятежная жизнь Кристины превратилась в кошмар. В каждой проходящей девушке ей мерещилась потенциальная соперница, и, чтобы уберечь мужа от грязных домогательств, она повсюду следовала за ним. Теперь она в Испании, в Барселоне, и скучает так, что от зевоты сводит скулы.
Не решаясь расставаться с Прохором, первое время Кристина таскалась следом за мужем по жаре и вместе с ним торчала на стадионе, глядя, как сутулые потные мужики носятся по баскетбольной площадке, отбирая друг у друга мячик, чтобы кинуть его в кольцо и не попасть семь раз из десяти. Прохору происходящее на баскетбольной площадке невероятно нравилось, ибо будило воспоминания детства и юности, когда он сражался за сборную школы и их команда даже брала в первенстве города призовые места. В баскетбол играл он и в стенах экономического института, за блестящее окончание которого получил свой красный диплом.
Устав от стадиона, несколько дней Кристина провела в беготне по магазинам, но это не радовало, ибо не отпускала мысль о возможной сопернице. Остальное время ревнивица провалялась в номере у телевизора, изнывая от тоски и названивая мужу каждые пятнадцать минут, чтобы проверить, не развлекается ли он с другой.
Кинув испытующий взгляд на мужа, сосредоточенно склонившегося над планшетом, Кристина повернулась на живот, подползла к Прохору и заглянула в светящийся экран. Прохор просматривал полученные из московского офиса проекты рекламной компании только что заложенного на Выхино квартала жилых домов.
Дома на Выхино настолько отличались от великолепной архитектуры Гауди, воздухом которой пропиталась за эти дни Кристина, что по спине ее пробежал озноб. Серые коробки были невероятно далеки от дома Бальо с его длинными, вытянутыми колоннами и полным отсутствием прямых линий на фасадах. От парка Гуэля с мозаичными, извивающимися скамейками, с колоннами, напоминающими стволы старых деревьев, и яркими, фантастичными домиками. Ну и, конечно же, от собора Святого Семейства с устремленными в небо причудливыми шпилями, похожими на рыбьи кости.
– Ты знаешь, Про, как умер Гауди? – задумчиво проговорила Кристина, мысленно перебирая в уме удивительные строения архитектора.
– Гауди? – глухо откликнулся погруженный в планшет Биркин. – И как?
– Гениальный архитектор вышел из дома и отправился по своему обычному маршруту в церковь, ибо к концу жизни стал истовым католиком. Он шел, задумавшись, семидесятитрехлетний неопрятный старик, и по рассеянности попал под трамвай. Пока он лежал, умирающий, без сознания, на мостовой, никто из горожан не захотел везти его в больницу. И ни один человек, ни один барселонец не узнал в грязном, дурно пахнущем старике создателя дворца Гуэля, витыми башенками которого все они так любят восторгаться. Непревзойденный архитектор Антонио Гауди – гений, второго такого больше нет и не будет, – он скончался в больнице для нищих, так и не дождавшись врачебной помощи.
– Грустная история, – выдохнул Биркин. – Гении часто плохо заканчивают.
Кристина вдруг вскинула голову и, пристально глядя на мужа, спросила:
– Признайся, Биркин, ты в самом деле полагаешь, что «Атмосфера» – подходящее название для жилого комплекса, построенного на месте свалки радиоактивных отходов? И кто придумал этот ужасный слоган? «Атмосфера, в которой рождаются гении»! Какие гении могут рождаться в типичном спальном районе Москвы, застроенном одинаковыми скучными панельками? Не район, а сущий ад. Серые дома, хмурые люди, ранним дождливым утром спешащие на нелюбимую работу. Место, где рождается плебс. Так будет вернее.
– Тебе что-то не нравится, киса моя? – не отрываясь от планшета, проговорил Прохор, привычным жестом убирая с лица буйные кудри. – По-моему, название хорошее. И слоган звучит жизнеутверждающе.
– Биркин, не смеши меня! Твоя вера в обычных людей – не иначе как продолжение любви к соцреализму в живописи.
– Возможно, – миролюбиво откликнулся Прохор. Он часто думал, что ему невероятно повезло с этой утонченной, умненькой девочкой, душа которой тянется к прекрасному. И пусть то прекрасное, к чему тянется ее душа, не всегда ему понятно, но то, что Кристина другая, не такая, как он, вовсе не практичная и совсем не предприимчивая, наполняло Прохора нежностью и теплотой. Кристина повсюду следовала за ним, жертвуя своими интересами и согревая заботой, и это особенно нравилось Прохору. Он часто смотрел на стройную, красивую жену, и горячая волна счастья захлестывала его. Прохор не умел сказать ей об этом, но полагал, что его любовь и нежность и так очевидны и не нуждаются в словах. – Объясни мне, Крис, что плохого в картинах Дейнеки и Пименова?
– Ничего плохого, – нехотя согласилась Кристина. И, привстав на локте, нависая над мужем, заносчиво продолжала: – Но, помимо «Свадьбы на завтрашней улице», есть Ренуар и другие импрессионисты, о которых ты ничего не желаешь слышать.
– Крис, не заводись, а? – Прохор отложил на тумбочку планшет, поморщился, потер уставшие глаза, страдальчески вытянул толстые губы. – Я начал собирать картины задолго до того, как познакомился с тобой, моя прелесть. И отлично понимаю, что тебе, дипломированной культурологине, не вылезавшей из Лувра, не нравится Дейнека. А мне он нравится. Мой отец – геолог. Всю жизнь провел в поле, открывая месторождения нефти. Это моего отца и его друзей Дейнека на своих картинах рисовал. А ты родилась с золотой ложкой во рту, потому тебе и ближе Моне со своим аристократическим завтраком.
– Ты какого Моне имеешь в виду? – хитро прищурилась Кристина. – Клода или Эдуарда?
– Того, который «Завтрак на траве» написал.
– Они оба написали, сначала Эдуард, затем Клод.
Кристина перегнулась через мужа, взяла с тумбочки планшет и забила в поисковике название картин.
– Вот, смотри, это «Завтрак на траве» Эдуарда Мане. Видишь, здесь пара обнаженных дам, зато кавалеры при полном параде. Это обстоятельство особенно позабавило парижскую публику, когда картину выставили на «Салоне отверженных», собравшем работы художников, которым жюри отказало в праве участвовать в ежегодной официальной выставке. Там-то и увидел картину Эдуарда Мане другой художник, Клод Моне, и полотно так поразило Клода, что он тоже создал свой «Завтрак на траве», вот этот вот, – Кристина ловко перелистнула изображение, продемонстрировав Прохору картину, о которой шла речь.
– Ничего общего между двумя этими «Завтраками» нет, кроме разве что названия и буйной зелени на заднем плане, – скептически скривился Прохор. – Только голову морочат твои импрессионисты. Тот Моне, этот Мане, и оба с «завтраком»! То ли дело Решетников. Если картина называется «Опять двойка», значит, и изображен на ней виноватый двоечник. И второй такой картины с автором почти с такой же фамилией нет и быть не может.
– Ты скучный рационалист, – надулась Кристина, снова перегибаясь через мужа и возвращая на тумбочку планшет.
– Да нет, вовсе я не скучный, скорее наоборот. Но практичный, тут ты права. Так сказать, продвинутый инвестор. Мне интересны любые необычные проекты. И название нового комплекса, который вот-вот вырастет на месте свалки радиоактивных отходов, вместе со слоганом мне тоже кажется многообещающим и необычным. И в то же время вполне реальным. «Атмосфера, в которой рождаются гении». Очень даже возможно. Почему бы не родиться гению в панельной девятиэтажке? Гении рождаются где угодно.
– Это ты о себе? – улыбнулась Кристина, с иронией глядя на мужа. – Ты же у нас гений из панельного дома!
– Некоторым образом, – туманно откликнулся Прохор. – Вырос я действительно на окраине Москвы в блочной пятиэтажке. Я, конечно, не гений, но кое-чего в жизни добился.
– В том-то и дело, что светлый ум, коммерческая хватка и гениальность – вещи совершенно разные! – горячилась Кристина. – Гении рождаются совсем в другой атмосфере! Радиоактивные отходы способствуют лишь рождению мутантов.
В пылу спора Кристина раскраснелась, ее светлые волосы растрепались, и она сделалась невероятно хорошенькой.
– А гении растут в атмосфере красоты, любви и благополучия, вот как у нас с тобой. Маленького гения надо баловать, холить и лелеять. А в суровых условиях выживания в бандитских районах можно вырастить только хваткого бизнесмена.
– И почему же ты не рожаешь мне гения? – пропуская мимо ушей откровенную подколку жены, прищурился Прохор. – Может, я больше всего мечтаю о собственном гении. Миленьком таком гении, с пушистыми ресничками, крохотными кулачками и розовыми пятками, который будет высокохудожественно расписывать пеленки.
– Опять ты о детях! – вздохнула Кристина, проводя острым алым ноготком по покрытой черным руном груди мужа. Эта тема была ей неприятна, ибо наводила на мысли, что Прохор будет принадлежать не только ей одной, но и их сынишке или, не приведи господи, доченьке. – Никуда я не денусь, когда-нибудь рожу тебе гения. Но я не об этом. Биркин, я просто хочу, чтобы ты полюбил не только приземленный соцреализм, но и другие, высокие стили искусства. На свете есть не только решетниковская «Опять двойка». Еще есть живопись голландцев, так нелюбимый тобой импрессионизм, да и, в конце концов, сюрреализм. Мы больше месяца торчим в Барселоне и до сих пор не побывали в театре-музее Дали. Почему?
– Действительно, почему? – переворачиваясь на спину и подставляя живот под ласки жены, лениво протянул Биркин. И тут же выдвинул наиболее вероятную версию: – Должно быть, туда неудобно добираться?
– Музей недалеко от нас, в Фигерасе, но дело не в этом.
Кристина нырнула под одеяло и с увлечением отдалась накатившему желанию. Под ее пухлыми губами плоть мужа на мгновение напряглась, но тут же опала. Не терпящий недомолвок, Прохор откинул одеяло и, подхватив Кристину под локти, уложил рядом с собой на подушки.
– Так в чем дело, Крис? Договаривай!
– Ни в чем, – с досадой отмахнулась она, никогда не понимавшая, как можно пустую болтовню предпочесть радостям секса.
– Я не отстану, пока не скажешь, – теребил ее Прохор.
Кристина обреченно закатила глаза, как бы поражаясь непонятливости мужа, и неохотно пояснила:
– Театр-музей Дали – местечко настолько престижное, что посмотреть на него едут поклонники со всего мира. Билеты нужно заказывать за месяц вперед.
– Чушь собачья, – наваливаясь на жену и покрывая поцелуями ее шею и грудь, пропыхтел Прохор. И, взяв в ладони ее лицо, нежно выдохнул в губы: – Мы пойдем в этот музей, когда захотим. Вот прямо сейчас и пойдем. Только немного поработаем над созданием гения.
Швейцария, 1912 год
Скука. Скука. Скука смертная. И зачем она поехала в Швейцарию? В стерильном, чистеньком Клаваделе все разложено по полочкам, расписано по часам. Вымыто, вычищено, надраено. Даже воздух пропитан хлоркой. И публика вокруг унылая. С такими кавалерами раньше умрешь с тоски, чем от чахотки. Когда врачи поставили Леночке смертельный диагноз, она нисколько не испугалась. Многие болели туберкулезом, а умирали далеко не все. Правда, мама подруги, Аси Цветаевой, не так давно скончалась от этой болезни. Зато перед смертью много времени провела в Швейцарии, на фешенебельных курортах. Цветаевы богатые и могут позволить себе любой каприз.
Леночка всегда завидовала их семье. Взять хотя бы старшую сестру Аси, Марину. Одна, без всякого сопровождения она отправилась в Париж. А ведь Марине на тот момент было всего шестнадцать лет! А ей, Лене Дьяконовой, уже восемнадцать. И чем она хуже Марины? Марине позволяют делать все, что она хочет. Профессор Цветаев во всем идет на поводу у старшей дочери. Потому что любит нежной отцовской любовью.
У Лены нет отца, зато есть отчим. Он тоже любит Лену, правда, любовью совсем не отеческой. Ну, да это даже и к лучшему. Такая любовь не только приятна, но и предоставляет возможность воздействовать на отчима, угрожая рассказать обо всем матери. Хотя мама, должно быть, и сама догадывается, потому и не выносит свою старшую дочь. Смотрит искоса, говорит сквозь зубы. А в чем она виновата? В том, что молода и отчима влечет ее юное тело? Но характер у Леночки решительный, она из всего ухитряется извлечь пользу. Одного намека хватило, чтобы отчим оставил все дела и кинулся наскребать деньги на поездку в Швейцарию.
Дьяконовы никогда не жили богато, и в гимназии скромно одетая девочка чувствовала себя изгоем. Глядя на беззаботных подруг, поедающих шоколад и небрежно оббивающих во время игры в скакалку мыски лакированных туфель, Лена поклялась себе, что у нее в жизни будет все самое лучшее. Лучшие платья, туфли, украшения. И самый лучший дом. Нет, даже не дом, а дворец. Свой замок. Она будет спать лишь с красивыми мужчинами, есть только вкусные вещи и получать от жизни одни удовольствия. Неприятности и заботы не для нее. От Лены всегда-всегда будет пахнуть духами, как от дорогой кокотки, и руки ее непременно будут ухожены, волосы завиты, а ногти покрыты лаком. Ибо она само совершенство – так говорил отчим, жарко дыша в ухо, – и достойна всего самого лучшего. Она и сама это знала. Знала всегда, с раннего детства. И поэтому Леночка нисколько не смущалась, глядя, как младшие братья и сестры лишаются самого необходимого и семья влезает в долги, собирая деньги, чтобы послать ее на лечение.
И вот она в Швейцарии. Томится от скуки в окружении туберкулезников, озабоченных исключительно своим драгоценным здоровьем, а на нее, молодую и зовущую к наслаждениям, не обращают внимания. Ее внимание особенно привлекает высокий светловолосый француз, Эжен Грендель, но с ним неотлучно находится его хлопотливая мамаша, сдувающая пылинки с обожаемого сыночка. Да и обслуживающий персонал санатория, больше похожий на тюремных надзирателей, свято блюдет нравственность своих постояльцев.
Леночка приподнялась на локте и, сложив самолетиком, запустила записку в сторону раскинувшегося на шезлонге Эжена. Завернутые в одеяла и оттого похожие на кули пациенты Клаваделя в этот послеобеденный час принимали воздушные ванны. Дремал на веранде и молодой француз. Выпроставшись из одеяла, Леночка с раздражением смотрела, как пущенный ее рукой самолетик ловко перехватила мадам Грендель и, нимало не смущаясь тем, что письмо предназначается не ей, развернула послание и пробежала его глазами. Кипя от возмущения, девушка скинула одеяло, порывисто встала с шезлонга и почти бегом покинула веранду. Она чувствовала на себе испепеляющий взгляд рассерженной матроны, на сокровище которой покусилась вероломная русская.
Леночка неоднократно слышала, как постояльцы Клаваделя за ее спиной недоумевали, отчего такая юная особа путешествует одна, без опеки родителей? Сплетничали, что, должно быть, она содержанка богатого старика, который оплачивает все ее расходы. А кастелянша санатория как-то даже прочитала наставление мадам Грендель, заявив, что не следует отпускать далеко от себя Эжена, а то русская хищница вцепится в него мертвой хваткой и не выпустит из алчных когтей, стремительно забеременев и заставив на себе жениться. Для Лены это был и в самом деле самый лучший вариант, на который она только могла рассчитывать, и девушка злилась и на богатую французскую курицу, квохчущую над великовозрастным сынком, точно он неоперившийся цыпленок, и на глупую гусыню-кастеляншу, заглянувшую ей в душу и вытащившую на свет божий потаенные мысли.
Предостерегаемый матерью, осторожный Эжен и в самом деле не торопился переходить к делу. Он лишь писал ей стишки собственного сочинения, играя в страсть и дразня мимолетными поцелуями в темных углах коридоров. А утолять любовный пыл, вполне понятный для молодого человека его возраста, бегал к вульгарной вдовушке-итальянке, готовой заловить в свои сети всех санаторных мужчин, начиная от безусых юнцов и заканчивая почтенными старцами.
Желая показать, что нисколько не нуждается в Гренделе, Леночка выбежала на улицу и быстрым шагом отправилась в деревню. В трактире наняла тройку лошадей, запряженных в самые лучшие сани, и, зная, что Грендели будут гулять на веранде еще добрых полчаса, дала вознице на чай и велела гнать во всю прыть по холмам и перелескам. С веранды открывался отменный вид на бескрайние альпийские просторы, и девушка была уверена, что мать и сын при всем своем желании просто не смогут ее не заметить. Она представляла себе, как эффектно выглядят со стороны несущиеся по белому снегу яркие сани, гнедые кони, грациозно выгибающие шеи, и она сама, юная и свежая, точно Снегурочка из сказки Островского, раскрасневшаяся на морозе и прекрасная. Романтичный Эжен не скоро забудет эту картину.
Во время бешеной скачки она кинула взгляд на холм, расположенный по другую сторону от пансионата, и вдруг заметила, что перед большим мрачным домом стоит человек в длинной, до пят, шубе и лисьей шапке и пристально смотрит в ее сторону. Любопытство, смешанное с тщеславием, тут же овладело девушкой. Она нагнулась вперед и крикнула вознице:
– Поворачивайте на холм! Проедем мимо того дома!
Рябой швейцарец, правящий лошадьми, покорно развернулся и, подхлестнув коняшек, устремился туда, куда указывала рука пассажирки. Стараясь выглядеть как можно соблазнительней, Леночка откинулась на застеленную шкурами спинку саней и изобразила на лице загадочную улыбку. Кони стремительно взлетели на возвышенность и понеслись к мрачной громаде одинокого дома. Этот дом Леночка приметила сразу же, как только поселилась в Клаваделе. Окна его никогда не горели, и девушка думала, что там никто не живет. Но из обрывков разговоров постояльцев пансионата поняла, что у дома все-таки есть хозяин, какой-то таинственный богач, которого никто никогда не видел.
И вот теперь она с любопытством смотрела на высокую, закутанную в шубу фигуру. Низко надвинутая на лоб шапка скрывала глаза, но овал лица, ровный прямой нос и плотно сжатый рот были довольно привлекательны. Прежде чем умчаться вдаль, Леночка, недолго думая, помахала мужчине рукой. В принципе он ей понравился. В незнакомце чувствовался характер, и уж точно он был ничем не хуже бесхребетного маменькиного сынка Эжена Гренделя.
Леночка успела вернуться как раз к ужину. Румяная, свежая, пахнущая морозом, девушка вошла в столовую и с видом царицы прошествовала к своему месту. Уселась за сервированный стол и уже взяла в руки вилку и нож, чтобы съесть кусочек морковного пудинга, как волнение, пробежавшее по залу, точно ветерок по колосьям ржи, заставило ее оглянуться. В дверях столовой стоял загадочный тип из дома на холме, и взгляды всех пациентов санатория были прикованы к его собольей шубе, припорошенной снежком. Ничуть не смущаясь столь пристальным вниманием, мужчина, задевая полами шубы за стулья пациентов, неспешно прошествовал к столику Леночки.
Все звуки в столовой стихли, и в повисшей тишине лишь шлепал ладошкой по кисельной подливке, оставшейся на тарелке после пудинга, трехлетний сынишка кастелянши. Незнакомец сдернул с головы шапку, оказавшись красивым шатеном с длинными, откинутыми назад волосами, выдвинул пустующий стул и сел напротив Леночки. Он глядел на девушку невидящими глазами, казавшимися белыми на худом загорелом лице, и от этого взгляда мороз бежал по коже.
– Позвольте представиться, мадемуазель. Серж Кутасов, – тусклым голосом сообщил он по-французски.
– А разве вы… – услышав имя незнакомца, начала было тоже по-французски Леночка, собираясь спросить, отчего он не в склепе жены, как поклялся, но вовремя остановилась.
Провожая Леночку в Швейцарию, Ася Цветаева всю дорогу только и говорила, что о Серже Кутасове. Вернее, о трагедии, случившейся сначала с его молодой женой, а затем и с ним самим.
– Знаменитый часовщик, создатель говорящих часов не так давно женился на крылатой Ангелине, приемной дочери кондитера Лившица, – таинственно шептала Ася, сидя рядом с подругой в наемном экипаже, неспешно везущем девушек к вокзалу. – Кухарка наша говорит, что Ангелина вовсе не крылата, что на спине у нее горб, и Лившиц в целях саморекламы взял из приюта сироту-уродину, но мы с Мариной придерживаемся другого мнения. Марина уверяет, что своими глазами видела у Ангелины крылья, когда позапрошлым летом ездила купаться на Архиерейские пруды. Ну, да неважно. Дело в том, что часовщик и его молодая жена поселились в загородной усадьбе Григорово рядом с Ярославлем – красивейшие места! У меня неподалеку тетя проживает. Молодая чета как раз по соседству с тетей жила. Двоюродная сестра Соня даже подружилась с Ангелиной. И представляешь, Леночка, какое горе! Недавно Ангелину загрызли волки.
Леночка сделала изумленные глаза:
– Так прямо и загрызли? И что Кутасов?
– Ясное дело, овдовел. Но верно говорят, что беда никогда не приходит одна. На следующую ночь после смерти жены у Сержа загорелся дом. Сгорела не только его усадьба, но и соседнее имение. И там погибли люди. Сонечка рассказывала, погибла Вера Каменева с отцом и маменькой.
Девушки сошли на вокзальной площади и тут же столкнулись со снующим в толпе мальчишкой-газетчиком.
– Сенсация! – кричал он во все горло. – Грудная жаба убила шоколадного короля! Скончался Бенедикт Лившиц! Шоколадная империя отошла его зятю Сержу Кутасову! Создатель говорящих часов – теперь шоколадный король! Но Кутасов не выходит из фамильного склепа, поклявшись умереть на могиле молодой жены!
И вот рядом с Леночкой сидел баснословно богатый вдовец Серж Кутасов и проявлял к ней несомненный интерес.
– Как ваше имя, мадемуазель?
– Елена Дьяконова, – с достоинством отозвалась девушка, сквозь слегка прищуренные ресницы рассматривая необычного соотечественника.
Тишина в столовой была словно осязаема. Затаив дыхание, постояльцы санатория прислушивались к их беседе. Даже сын кастелянши перестал шлепать ладошкой по подливе.
– Вы русская? – без выражения обронил Кутасов, переходя на родной язык. – Тем лучше. Мы с женой были бы рады увидеть вас сегодня вечером. Она заинтересовалась вами. Не откажите, сделайте любезность.
– Разве ваша жена не погибла? – осторожно спросила Леночка.
– Конечно, нет. С чего вы взяли?
Природный ум подсказал Елене, что лучше делать вид, словно ничего не происходит. Видя замешательство собеседницы, Кутасов настойчиво уточнил:
– Так вы придете?
– Не знаю, может быть, – уклончиво откликнулась Леночка. И кокетливо добавила: – Я подумаю.
Обслуживающий персонал наконец-то пришел в себя от неслыханной дерзости посетителя, и к Кутасову устремился дежурный медбрат.
– Покиньте помещение! – по-французски потребовал он. – Посторонним не положено находиться на территории пансионата.
– Придете, – проигнорировав и слова санаторного служащего, и игривый тон собеседницы, сурово припечатал Кутасов. – Никуда не денетесь. Ровно в восемь за вами прибудет экипаж. Не опаздывайте, мадемуазель Дьяконова.
Он поднялся во весь свой великолепный рост и, отстранив медбрата, точно мешающуюся неодушевленную вещь, широким шагом покинул столовую. Леночку и раньше в пансионате недолюбливали. За спиной у нее шептались, что мадемуазель Дьяконова не в себе. То ходит мрачнее тучи, а то вдруг ни с того ни с сего примется хохотать как безумная. А теперь, когда к ней подошел загадочный хозяин дома на холме, оказавшийся русским, и подавно смотрели как на прокаженную. Леночка поймала на себе недоумевающий взгляд своего французика и – брезгливый – его мамаши и решила: обязательно пойду! И пусть эти чистенькие сытые буржуа лопнут от своей пуританской морали, которой прикрывают грязные делишки!
Скромный гардероб юной путешественницы не позволял особенно развернуться, но Леночка приложила все усилия, чтобы выглядеть изящно и со вкусом. Стоя перед большим, во весь рост, зеркалом, девушка оглядела себя придирчивым взглядом и осталась довольна. Пушистая белая шапочка выигрышно оттеняла смуглое лицо, темные локоны вились над узким лбом, близко посаженные серые глаза, обычно делающие ее похожей на затаившуюся для броска крысу, сегодня горели как-то по-особенному ярко и казались больше и красивее. Одернув полы шубки, Леночка подхватила со столика перчатки и устремилась на улицу.
Легкий снежок охладил ее пылающее лицо, припорошив меховой воротник и шапочку. Под короткими ботами похрустывала укатанная полозьями саней заснеженная дорога, и, заметив у ворот пансионата запряженный породистыми лошадьми богатый экипаж, Леночка прибавила шаг, опасаясь, что возница, не дождавшись, уедет. Она не сомневалась, что в этот самый момент Эжен Грендель стоит у окна своей комнаты и, прижавшись лбом к морозному стеклу, смотрит на нее, не находя себе места от досады и ревности.
Заметив торопливо идущую девичью фигурку, слуга-африканец спешился и услужливо откинул сафьяновый полог, подбитый норкой. Леночка проворно забралась на мягкое сиденье, позволив чернокожему вознице укутать ее теплым мехом. Кони бежали резвой рысцой, экипаж скользил по мягкому снегу, и девушка, закрыв глаза, полностью отдалась стремительной радости полета. Очнулась она, только когда кони окончательно остановились, замерев на месте. Возница помог ей выбраться и проводил к темному подъезду. Леночка огляделась по сторонам. Окна дома оказались зашторены, свет нигде не горел. Было не похоже, чтобы здесь ожидали гостей. Девушка оглянулась, надеясь на помощь слуги, но африканца нигде не было видно. Он словно растворился в вечерних сумерках.
