Мария Сараджишвили
Знак свыше. Современные были
Часть вторая
Из цикла «Современные были»
На Дезертирке
Дезертирский базар15 ярко освещен солнцем. Недалеко от входа на тротуаре возле небольшой мусорной кучи сидят с огромными красными тазами две азербайджанки, торгуют зеленью.
Одеты они типично: цветастые широкие турецкие кофты, длинные темные юбки, тапочки на босу ногу. На головах накручены всевозможными узлами платки. Выражение лиц такое же, как у всех людей, долгое время занятых крестьянским трудом независимо от того, где они живут: в сибирской деревне или в ауле под Кандагаром. Обе попеременно вяло выкрикивают на русском:
– Эй, иди, киндза, петрушка, рехан. Пара – пятнадцать! Куда идешь? За десять отдам…
К одной из них подходит немолодая женщина, одетая с претензией на вкус, и начинает долго торговаться.
Через пятнадцать минут, скупив почти задаром огромный мешок зелени, она уже собирается уходить, но вдруг, заметив на скамейке две-три шоколадные конфеты, только что приготовленные для чаепития, незаметно сует одну в карман.
Одна из азербайджанок что-то тихо говорит другой. Пострадавшая скользит ленивым взглядом по вороватой клиентке, смеется во весь рот, полный золотых зубов, и миролюбиво машет рукой:
– Ва-ай, Аллах…
Покупательница, ничего не заметив, вперевалку идет дальше. Торговки, поджав толстые ноги, садятся пить чай из пластмассовых стаканчиков, что-то весело обсуждая между собой.
…Даруй мне, Господи, их незлобие.
Сололакская Маро
Десять часов утра. Маршрутка лавирует по узким улицам Мтацминда, затем стремительно спускается вниз, к Сололаки. Пассажиры, трясясь, подпрыгивают на ухабах и рытвинах и вынужденно наслаждаются мелодичностью грузинской эстрады из авторадио. Кто-то, перекрикивая музыку, выясняет отношения по мобильнику, не стесняясь ненормативной лексики.
Через окно, крест-накрест заклеенное скотчем, видно, что маршрутка поравнялась с инвалидкой, вооруженной двумя костылями, которая восседала на стуле прямо на проезжей части.
Шофер резко тормозит, протягивает в открытую форточку горсть мелочи и весело кричит:
– Как поживаешь, тетя Маро?
В уличном шуме ответа не слышно, но видно, что просительница одаривает подателя беззубой улыбкой и, на секунду выпустив костыли, приветственно машет рукой.
Маршрутка тут же срывается с места. Через заднее стекло видно, что следующая машина так же тормозит у импровизированной таможни.
– Кто это? – спрашивает один из пассажиров, повернувшись назад.
– Сололакская Маро! – с оттенком уважения отвечает водила. – Уже два года здесь сидит. Даже менты ее не трогают. Нельзя… Все маршруточники ей при проезде подают. Знают: весь день будет барака16… У нее никого нет. Ноги почти не действуют, вот и сидит здесь целый день. Вечером соседи приходят, забирают домой…
– Что ты говоришь! – изумляется парень. – Ах, зачем раньше не сказал. Я бы тоже подал. На важное дело еду. Может, и мне бы помогло…
Шофер, пожав могучими плечами, прибавляет звук магнитофона. Маршрутка тем временем летит к мосту Бараташвили…
…Как известно из жития Ксении Петербургской, ямщики зазывали ее утром прокатиться в своем экипаже. Каждый из них знал, что такой утренний вояж гарантировал удачный день. Может, в этом популярность Сололакской Маро?
Необъяснимо, но факт
Первое волнующее повествование о подвигах Кати, прихожанки моего родного храма в Тбилиси, куда хожу много лет, я услышала от нецерковной подруги.
– Что творится в этой Александро-Невской! – захлебывалась от возмущения Римма на том конце провода. Она привыкла высказывать свои претензии к церкви в основном мне как ее представителю. Особенно доставалось неизвестным пьяным священникам на джипах, которые, по Римминым словам, попадались ей в день по пять штук подряд. Я же напрасно и тупо пыталась ей объяснить одну истину: каждый видит то, что хочет увидеть. Перебивать ее в такой ситуации не имело никакого смысла. Надо было слушать до конца.
– Это кого там держат, а? – не умолкала трубка, накаляясь от эмоций. – Да будь моя воля, я бы их всех в психушку отправила!
Попыхтев таким образом минут пять и сбросив весь запал справедливого гнева, Римма наконец-то перешла к самой что ни на есть возмутительной сути инцидента:
– Пошла, значит, Дина – ну, ты ее знаешь, моя одноклассница, вечно глаза подводит жирными стрелками, – в Александро-Невскую по важному делу. Понимаешь, залетела она совсем некстати. Тут бойфренд безработный, она сама в няньках кое-как перебивается, плюс почки плохо работают. Куда ей рожать в сорок лет! Итак, нацепила она юбку, косынку ради такого случая, чтоб эти мерзкие бабки не цеплялись, и прямым ходом к иконе Николая Чудотворца. И стала, в общем, просить, чтоб выкидыш получился. Где ей взять денег на аборт… Побубнила свое, свечку зажгла и вышла из церкви. Все так чинно, культурно. Вдруг на выходе кидается на нее одна озверелая бабка, начинает ее лупить и кричать на всю улицу: «Ах ты, скотина! Чего просить вздумала у Николая Чудотворца!»
А сама из себя страшная, как моя жизнь при лунном свете. Видно, давно бомжует.
Крик, шум. Дина от нее отбивается, как может, и вопит: «Помогите! Патруль вызывайте!»
Словом, кино и немцы. Еле Дина отвязалась от этой чокнутой…
– Нет, ты ответь мне, что за состав в этой церкви? – в голосе у Риммы послышалось непритворное возмущение и жажда возмездия. – Это… это… – Она запнулась, подыскивая точную формулировку. – Это представляет опасность для общества!
Я робко высказала предположение:
– Может, это Катя была?
– А это еще кто? – последовал настороженный вопрос.
Вместо ответа перед глазами тут же возникла картина… Пожилая, замотанная разноцветными шалями женщина с простоватым обветренным лицом поучала молодую мамашу с ребенком у входа в церковь:
– Первое дело – всегда записки о здравии подавай. И за упокой, конечно. На том свете сродникам твоим радость будет…
По мере объяснения она все больше и больше оживлялась. Потом выудила из глубин складок огрызок карандаша и стала выводить на бумажке что-то «мичуринскими» буквами, комментируя:
– Самое главное, сперва крест животворящий нарисуй. – И на бумаге появился жирный восьмиконечник.
Ее слушательница внимала науке писания записок, боясь пропустить хоть одно слово.
«Сразу видно, новичок, – дедуктировала я, разглядывая парочку исподтишка. – А эта и рада свободным ушам. Все-таки какая катастрофа эти всех поучающие бабки-всезнайки!»
Катя тут же сменила тему лекции:
– В церковь разные люди ходят. От некоторых подальше надо быть. Страшные вещи могут сделать. Колдовство, например…
«Сейчас начнется кошмар на улице Вязов», – подумала я и поспешила отойти.
Тем не менее рассказ Риммы сложился в некий образ. Да, есть при Александро-Невском храме какая-то легендарная личность. Одевается не по сезону, ведет себя более чем странно, «чудесит».
Однажды я видела, как один священник с Катей советовался, спрашивал, как ему поступить. Тема разговора со стороны не ясна, но видно было, как уважительно он слушал ее ответ. Вообще была та еще сцена! Жара, в тени тридцать пять градусов. Батюшка пот вытирает то и дело, а рядом Катя стоит в двух пальто, еще и теплым платком перевязанная, будто ее только что с Полярного круга к нам закинули, а назад возвращать не думают.
Потом из любопытства я все же поинтересовалась у прихожан, что за птица эта Катя?
Люди говорили разное.
– У одной женщины болела рука, не разгибалась, – рассказала Лика, медсестра в прошлом, сиделка в настоящем. – Она стояла перед иконой и молилась. Катя подошла сзади да ка-а-ак стукнет по больной руке: «Зачем ты столько молишься?» И пошла себе дальше. На другой день рука прошла сама собой.
– Болящий человек, что тут сказать, – подхватила вторая. – Как по мне, так не может блаженный человек материться. Особенно когда идет служба.
– Катюша – большая умничка, много чего знает, – вступила в разговор третья. – А еще она мне два раза предсказала, что будет со мной. Она неразговорчивая, подходит только к тем, кто ей нравится или надо кому-то что-то сказать. Я год не могла забеременеть. Очень переживала по этому поводу. Как-то она подошла ко мне и руками будто ребенка качает. Я ее спрашиваю: «Катюш, что ты делаешь?» Она смотрит и говорит, мне на живот показывая: «Вот там у тебя девочка!» И правда, через восемь с половиной месяцев у меня дочка родилась. А в остальном – иногда поздоровается, а иногда может пройти мимо и сделать вид, что не знает. Берет денежку, но не от всех, говорит, грязные деньги. Это то, что я знаю. Хожу в эту церковь уже двадцать семь лет, а она ко мне всего два раза подошла. Второй-то раз неожиданно так появилась рядом и спрашивает: «Откуда это все?» – показывая наверх. И учтите, ей нельзя задавать вопросы: она не любит, когда к ней пристают, сама подходит.
– Один парень раньше торговал цветами, и он рассказывал, что у Кати была дочка. Что-то с ней случилось, – вновь подключилась к разговору Лика. – Парень сейчас в монастырь ушел. Она не любит, когда на маленького ребенка «шумят», ругают его. Сама тогда кричит и ругается.
Иногда просит деньги, покупает что-то модное, несколько часов поносит и отдает сидящим около ворот церкви нищим. Может и ударить, если под горячую руку к ней попадете. Сама может дать денежку, угостить.
– Она очень любила моих детей, когда они были маленькими. Часто давала им деньги, – продолжала рассказ медсестра. – Именно в тот момент, когда они были нужны. Один раз, лет восемь тому назад, у меня зимой отключили свет. Часть денег я внесла, но не хватало сорок лари. Именно в этот день она дала моему сыну ровно сорок лари. Или как-то газа не было у меня, и она опять дала десять лари – как раз столько, чтоб баллон заправить. Когда ситуация у меня выправилась, она и деньги перестала давать. А до этого бегала за моими детьми и монетки им совала в карманы. Я ей очень благодарна, хотя она меня не любит, все время ругает и кидается на меня. Не знаю, блаженная она или юродивая, но после смерти отца Виталия она в этой церкви живет.
И еще я помню такой случай – хотите верьте, хотите нет. Однажды, в Чистый четверг, когда читали Евангелие, я с детьми была целый день в церкви. Начал собираться дождь. Катя стояла, смотрела на небо и пальцем крутила так, будто лассо закидывала, разгоняла тучи. Может быть, совпадение, но по всему городу в тот день был страшный ливень, а мы спокойно добрались до дома.
– Я брала Катю к себе домой ночевать, – подключилась к нашему разговору еще одна женщина. – Она очень своеобразная. Каждую ночь в три часа она вставала и начинала читать Псалтирь. Моя дочка спала рядом, и ей это мешало. Как-то она подумала: «Дать бы тебе по голове этой книжкой!» И подумала на грузинском языке! А Катя ей по-русски отвечает: «Это не мне, а тебе по голове книгой надо дать!» У Кати нет авторитетов. При случае может и священников обругать…
Я Катю знаю давно, так как живу рядом. Она ищет свою дочь – не знаю, где потерянную. Может постучать в дверь, и долго стучать. Если откроешь, будет ругаться: «Впусти, там моя дочь». Очень агрессивно может наорать, плюнуть и так далее. Но что странно: сама она чистоплотная, ходит в баню. Молочко сама себе покупает, в магазин специально для нее привозят то, которое она любит. Честно сказать, я ее не люблю, так как пугала она меня не раз.
– Жаль ее, больной человек, – возразила стоявшая поблизости прихожанка. – Вот вы тут чудеса о ней складываете, а я ничего подобного за ней не наблюдала. Она мне ребенка однажды так напугала, что он еще на подходе к церкви начинал плакать и отказывался входить. А еще я была свидетелем, как сочинялись ее предсказания и пророчества. Однажды она скандал устроила или приступ у нее был, не знаю, но она кричала всем и вся в церкви: «Все сдохнете, все сдохнете!» И через несколько дней в этой церкви умирает батюшка. И что я потом слышу? Якобы Катя во время литургии предсказала ему точный день и час смерти. Хотят люди верить в чудеса, что тут поделаешь… Еще учтите, что в магазине продукты она покупает без всяких фокусов, деньги считает. Так что Катю блаженной я бы не назвала… Больную и экзальтированную женщину считать блаженной… Ну и ну!
Воспоминания собеседниц незаметно повернули в другую сторону:
– Маму мою как-то по голове стукнула. А потом священник, узнав об инциденте, успокоил: «Значит, было за что!» А так видела недавно, как рабочие в церкви ремонт делали и как она их матом крыла…
И все же совсем недавно нашла я очередное свидетельство. Прочитала в интернете:
«Хочу поведать историю, которая случилась со мной несколько лет назад. Я тогда еще работал в море, и для смены экипажа мне приходилось много летать на самолетах. Часто я вылетал из Тбилисского аэропорта, так было и в тот раз. Мать меня проводила до стойки регистрации и, подождав, когда я пойду на посадку, отправилась в храм святого Александра Невского в Тбилиси, чтобы помолиться обо мне и вернуться в наш родной Батуми.
В этой известной церкви есть прозорливая юродивая Екатерина. Когда моя мать зашла в храм, матушка Екатерина (говорят, она схимонахиня) подбежала к ней и стала причитать и ужасаться, сказала о том, что со мной должно что-то случиться. Потом стала юродствовать и убежала.
Мать, ошеломленная и в слезах, зашла в церковь, где у Смоленской иконы Богородицы молился архимандрит Антоний (Гулиашвили). Именно у этой иконы старец Виталий заповедал всем молиться и говорил, что она чудотворная. Рыдающая мать подошла к батюшке и рассказала о произошедшем, тот сразу начал служить молебен и горячо молиться обо мне.
Я же тем временем долетел из Тбилиси в Цюрих и сел в следующий самолет, чтобы лететь в Южную Америку. Самолет уже начал разгоняться, и тут у одного из пассажиров случился эпилептический припадок. Воздушное судно остановили. Пока больному оказывали первую помощь и эвакуировали из самолета, прошло минут сорок.
Лайнер стал разгоняться снова и почти уже оторвался от земли, как вдруг заглохли двигатели и погас свет!
Капитан объявил пассажирам, что случилась серьезная поломка в электрической части самолета. Мы вылетели примерно через час-полтора, и, как выяснилось потом, если бы не припадок пассажира, то поломка произошла бы уже в воздухе. Так бедный эпилептик, сам того не подозревая, спас всех от гибели.
Когда я через несколько месяцев вернулся домой и рассказал матери об истории с самолетом, она вдруг стала плакать и поведала свою историю с юродивой.
Самое поразительное: мы с матерью сравнили время этих событий – молебен обо мне служили именно тогда, когда я был в том злосчастном самолете…»
И подпись: Роман К.
Вот такие истории. Разное говорят люди. А для Катерины что хула, что хвала – все едино. Она просто живет себе среди нас…
Обет
Он прошел мимо меня на базаре. В глаза бросились босые ноги внушительного размера, а потом уже выцветшее черное одеяние и деревянный крест в руке.
«Ох, уже эти фанатики! – мелькнула мысль. – Не знают, как к себе внимание привлечь. Одна авторучки на груди носит, как газыри17 (была такая личность, ходила собирала милостыню в метро в девяностых годах и вещала про надвигающееся царство антихриста), другой – с огромным крестом, в белых сапогах летом, а этот – босиком. Уж ботинки достать – точно не проблема. Вон, цыгане стоят, умоляют кеды по десять лар купить».
Пронеслось так и забылось.
Через несколько дней наткнулась в фейсбуке на фото того самого босоногого прохожего, а под ним очень теплые комментарии и маленькая заметка:
«Восемнадцать лет назад сын этого человека тяжело заболел. Отец водил его по врачам, пытался лечить разными народными средствами, но здоровье больного не улучшалось. В конце концов несчастный дал обет: “Господи, если сын поправится, я всю оставшуюся жизнь буду ходить босиком”.
Господь услышал его, и мальчик выздоровел.
Вот уже восемнадцать лет этот человек ходит босиком в жару и холод. Зовут его отец Глаха.
Позже выяснится, что мать Глахи, Лизико-бебо, пятимесячным младенцем принесла его в церковь и воскликнула:
– Вот сын, которого Ты подарил мне, а я дарю его Тебе. Пусть всегда будет Твоим верным молитвенником и чтоб я дожила и увидела его седобородым.
С детства Глаха говорил о Боге. Дети в школе и родственники смеялись над ним: «Покажи нам твоего Бога!» Но он не обращал внимания на насмешки. Сделал дома святой угол, поставил там иконы и спал на доске, подкладывая под голову кирпич вместо подушки.
Сам отец Глаха так вспоминает свое посвящение:
– Я ходил в храм Светицховели18, познакомился с настоятелем. Там же стал алтарником. В Рустави епископ Тадеоз благословил меня сделать в здании бывшего детсада часовню. Там меня и посвятили в священники. До того я молился: «Сделай, Господи, как Ты хочешь. Если угодно Тебе, чтоб я стал священником, пусть это произойдет где-нибудь в маленькой часовне, а не в большом храме». Так и случилось.
Предчувствую, что у читателей возникнет много вопросов. Ходить босиком в наше время… Да и люди много чего болтают. Но время все расставит по своим местам и разъяснит все недоумения. А я скажу просто: человек, который так точно стремится выполнить свой обет, заслуживает восхищения.
Попытка простить
Сверху, из квартиры на пятом этаже, были слышны шаги – топ, топ, топ. Лексо поднял бритую голову и прислушался. Нет, точно не послышалось – наверху кто-то ходил. Судя по тяжести шагов, мужчина.
Уже лет пять или даже больше эта квартира была заперта. Старики, жившие там, умерли один за другим, а сын-наследник сгинул где-то в России.
Лексо подсел к телефону. Набрал номер соседки Этери, чтобы задать интересующий его вопрос. Потом добрые полчаса вслушивался в журчащий из трубки ручеек информации, лишь иногда успевая вставлять реплики:
– Не может быть…
– Смотри, какое дело!
– Совсем совесть потерял…
Потом Лексо повесил трубку и позвал жену Ию, копошившуюся на кухне:
– Ия! Я все выяснил! Резо вернулся!
– Какой Резо? – последовал равнодушный ответ. Ия недавно пришла с работы, и все ее мысли были заняты приготовлением ужина на скорую руку.
– Этот негодяй – наш сосед, который тридцать лет как удрал в Россию и даже на похороны родителей не соизволил приехать!
Лексо стал с жаром перечислять весь послужной список негодного Резо, которого никто уже толком и не помнил:
– Помнишь, хоронили стариков какие-то дальние родственники? Я еще гроб помогал нести. Келех19 на двадцать человек был хуже некуда, будто бомжей хоронили, а не уважаемых коренных тбилисцев. Да еще в какой-то пещере. Даже приличный зал не смогли снять. Вот забыл я, что на столе тогда было…
Лексо попытался вспомнить, но так и не извлек из закромов памяти меню пятилетней давности. И снова вернулся к текущему моменту:
– Наверняка этот мерзавец даже деньги на похороны не прислал. Так и хочется плюнуть ему в глаза!
Из кухни донесся полустон:
– Оооо!
Лексо воспринял это как знак одобрения и продолжил обличительную речь:
– Слышишь, Ия! И сейчас этот нечеловек ходит по квартире и, наверное, смотрит, что ценного осталось от родителей.
– Чу! – Лексо напряг слух. – Ия, там и женский голос слышен. Явно уже какую-то девицу вызвал. Тьфу, я его душу мотал! – И громко крикнул уже в поисках поддержки: – Ия, подай голос, я что, со стенкой разговариваю?!
– И ты, и твой Резо! Все вы одинаковые! – взорвалась молчаливая слушательница. – Лучше бы научился яичницу себе жарить. Пятнадцать лет дома сидишь, как наблюдатель из ООН, а толку от тебя нет. Еще думаешь о каком-то Резо!
Лексо помчался на кухню доказывать, кто в доме хозяин. Грамотно начатый скандал развивался по нарастающей…
Этажом выше тот самый склоняемый по падежам Резо медленно расхаживал по квартире, время от времени давая указания уборщице, приглашенной из агентства.
Вся эта кутерьма с ведрами и тряпками раздражала его неимоверно, но пыль и паутина угнетали Резо еще больше, так как делали квартиру похожей на склеп.
Странно как-то. Он, Резо, приехал сюда умирать, а инстинктивно хочет избежать мыслей о смерти.
С этим домом связано много хорошего и столько же отвратительного, о чем сейчас не хотелось вспоминать. Прошлое и по прошествии стольких лет не отпускает его, даже во сне.
…В восемнадцать лет Резо влюбился. Сильно, на всю катушку. И было бы в кого. Так, в гадкого утенка, в Тамро – продавщицу из кафе, что недалеко от института. Заходили они туда с ребятами между лекциями. Болтали, закусывали…
Тамро была самой обыкновенной простушкой из Велисцихе20. Она приехала поступать и срезалась на первом же экзамене. В деревню не вернулась, а осела у какой-то четвероюродной тетки. Потом пристроилась в кафе продавать хачапури, иногда подменяя посудомойку. Резо зачастил в кафе по делу и без него, лишь бы почесать язык со своей симпатией. Дальше все пошло по известному сценарию.
Тамро объявила о своей беременности, и Резо вне себя от счастья помчался вводить родителей в курс дела. Но дома его не поняли.
– Разве сейчас время жениться! – кричала мать. – И было бы на ком! На какой-то деревенской босячке, которая спит и видит влезть в наш дом.
– Где гарантия, что она беременна от тебя? – выходил из себя отец. – Была бы она порядочная, тебя бы до свадьбы к себе не подпустила.
– Учти: распишешься – о нас забудь! – давила мать.
Резо пытался сопротивляться, кричал, размахивал руками, обещал даже повеситься, но все было напрасно. А еще втайне от Резо родители пошли проведать обольстительницу. Что уж они там ей наболтали, так и осталось тайной, но по возвращении выложили перед сыном листок с каракулями:
– Меня не ищи. Я сделала аборт.
Резо помчался к той самой тетке в новостройки, но ему даже дверь не открыли, пожелали проваливать туда, откуда не возвращаются.
Неделю Резо ходил сам не свой. Потом молча собрал вещи и, бросив на выходе родителям: «Больше вы меня не увидите», – уехал в Москву.
Слово свое он сдержал. Ни к отцу, ни к матери не приехал даже на похороны.
После нескольких лет мытарств ему все же удалось собрать какие-то деньги и всеми правдами и неправдами понемногу начать другую жизнь. Женился на местной, чтобы забыть Тамро. Но что-то не сложилось. Женился в другой раз. Вроде бы все ничего, но детей не было, и как-то само собой расползлось по швам семейное счастье. А в сорок пять лет ни с того ни с сего шарахнул инфаркт. Врач не скрывал удивления:
– Где вы так сердце посадили? Вроде жизнь без стрессов, и на вредном производстве никогда не работали…
Ничего вразумительного ответить на этот вопрос Резо не мог. Двадцать семь лет он прожил под гнетом жгучей обиды на родителей. Он винил их и в своих неудачных браках, и в той жизни, которую выпало прожить.
Пока восстанавливался после инфаркта, многое передумал. Профессор предупредил Резо, что второй инфаркт он может и не пережить.
Перспектива умирать на чужбине представлялась совсем безрадостной. Неудержимо потянуло домой, захотелось дойти до родительских могил. Попытаться простить мать с отцом. Несмотря ни на что.
Резо продал свое заведение с шаурмой и прилетел в Тбилиси. С помощью родственников дошел-таки до Мухатгвердского кладбища. Вместе постояли у могил, выпили красного вина и поехали домой.
Дома слегка отпустило. Там, на кладбище, стало ясно – надо было раньше простить их, вернуться домой, застать живыми. Может, по-другому и жизнь сложилась бы.
Пустой дом не радовал, и Резо решил сходить туда, где когда-то жила Тамро. Он, конечно же, понимал, что, скорее всего, это будет бессмысленно. Наверное, там теперь живут другие люди. Половина Тбилиси продала квартиры за это смутное двадцатилетие. Но что-то же надо было делать…
Тот дом он нашел без труда. Хотя вокруг все здания были похожи друг на друга, как яблоки в одном ящике. Делая передышки, поднялся на седьмой этаж (не привыкший к тбилисским реалиям, Резо обнаружил в лифте какую-то чугунную коробку, куда надо было класть пять тетри, но пока разобрался с хитрым устройством, дверцы нагло захлопнулись. Решил не рисковать и пошел своим ходом). Нерешительно позвонил в свежеокрашенную дверь.
– Кто там?
– Здравствуйте. Тут лет тридцать назад жила Тамро из Велисцихе.
– Вы в курсе, что это Тбилиси?
– Я знаю.
– И здесь не справочное бюро! – Невидимый хозяин апартаментов тут же поставил ему диагноз, сказав кому-то рядом: – Какой-то кахетинский ишак с утра пораньше.
– Откройте, пожалуйста, – попросил Резо, но только еще больше разозлил невидимку своей просьбой:
– Давай мотай отсюда! Сейчас патруль вызову.
Пришлось уйти.
Резо сидел во дворе, не в силах подняться. Бесцельно смотрел на детскую возню вокруг качелей. Рядом приземлились два парня и как по команде достали айфоны. Потек непринужденный диалог с характерными междометиями:
– Вау, как вчера время провели… – делился первый, демонстрируя фотоотчет с места событий.
Второй в тон ему жаловался на тяжелую голову.
Резо подсел к ребятам в надежде вытянуть из них хоть что-то про Тамро:
– Вы здесь живете?
– Здесь.
– Наш закуток, – вразнобой ответили парни.
Боковым зрением Резо вдруг заметил на экране телефона среди других ребят молодую девушку, поразительно похожую на его Тамро:
– Кто это? – спросил он, хотя было ясно и так, что Тамро должна была постареть за столько лет.
– Это Анано – жена нашего друга. Когда-то жила здесь. Мы вместе росли. Теперь у них уже двое детей.
Резо засыпал парней вопросами, в ответ на которые получил обрывочные сведения:
– Росла без отца. Мать Тамара… Очень нуждались… Теперь у них всё хорошо.
…Читатель избавит меня от описания развязки. Если бы еще недавно Резо сказали, что где-то на земле растут его внуки, он воспринял бы это как злую шутку. Но иногда бывает и так: чем раньше переоцениваешь старые обиды, тем легче находишь то, чего даже и не искал.
