Мария Сараджишвили
Это Тбилиси, детка!
Зина и дрова
Лет двадцать назад меня обуревала жажда деятельности во славу Божию. Сперва я попробовала себя в чистке подсвечников во время службы. Потом решила, что этого мало для Царства Небесного. Долго выбирала жертву для своих подвигов и в итоге остановилась на отце Филарете.
Решила ему дрова для печки носить. Настоящие дрова продавали в то время на Варкетили по нескольку лари за мешок или что-то в этом роде. Лишних лари не было, и я решила обойтись подручными средствами – собирать хворост в пакет и отвозить на другой конец города – в Самгори. Съездила разок, вручила и, довольная собой, поехала назад.
Через пару дней опять потянуло на подвиги. Набрала я снова порцию веточек и иду к остановке. Навстречу Зина со своей колченогой собачонкой Пацико, которая была известна на весь район мастерской ловлей крыс.
– Чего несешь? – И сверлит взглядом мой пакет.
Пришлось показать. Хотя нарушался принцип тайноделания.
– Кому это? – продолжается допрос.
– Да так… попросили.
– Кто попросил? – не отстает потенциальный чекист. – Кому нужно это дерьмо?
Я запуталась в показаниях, пришлось признаться про отца Филарета.
– Ты больная, да? – тут же разразилась буря. – Это ж сгорит за пять минут. Если нести, то качественное, а не вот это! – и скривила выразительную гримасу. Потом задала вопрос по существу: – Ну-ка, давай, говори, где живет батюшка?
– На Самгори выйти, мимо еврейского кладбища, потом налево, потом вниз и в третий дом от начала улицы постучать три раза. Над воротами королек растет.
– Издеваешься? А улица как называется?
– Не помню.
Она театрально возвела глаза к небу:
– И она еще берется учить детей?
Потом тут же произвела рокировку:
– Так, я отведу Пацико и поеду с тобой! Немедленно. У меня как раз есть хорошие дрова.
Так мы оказались у батюшки. Перед калиткой соседка взяла на себя роль первой скрипки, клятвенно заверив, что за дрова теперь отвечает лично она и не допустит в этом святом деле никакой самодеятельности типа жалких прутиков. Батюшка, само собой, радостно Зину благословил.
Через день в семь утра я стала свидетелем спора между соседкой и нашим дворником Рамазом. Яблоко раздора – выброшенный кем-то деревянный стул без ножки. – Отпусти, негодяй, я первая увидела!
Курд захлебывался от ярости и выкрикивал что-то непечатное.
– Не дам! Участок моя и стул моя!
Стул трещал всеми своими целлюлозными клетками.
«Для батюшки старается, – поняла я. – И ведь костьми ляжет за стул!»
С Рамазом соседка находилась в состоянии перманентной войны. То он гонял кошек, которых она кормила по утрам, то она жестом сеятеля разбрасывала мокрый хлеб для голубей на подметенной территории. Как-то Рамаз погнался за ней с метлой, хорошо хоть не побил «эс гижи»[10], как он ее окрестил. В итоге победила мужская сила. На соседку было жалко смотреть, она чуть не плакала. Но Господь утешил ее по-своему. Выглядываю днем, смотрю, она откуда-то тащит старый паркет и сияет, как майское солнце. Милостиво помахала мне рукой и крикнула:
– Целую гору на Палиашвили кто-то выбросил, уже третий рейс делаю!
Лицо ее, обычно с гневными складками, излучало радость.
Как мало все же надо человеку… В однообразной жизни соседки появился новый светозарный смысл – «дрова для батюшки»! Все деревянные отходы в округе она аккуратно складировала и два раза в неделю в больших сумках отвозила по нужному адресу. Батюшка даже выдал ей ключи от калитки, чтоб заходить во двор, когда он будет на службе. Меня она к поездкам ревностно не подпускала:
– Какой от тебя может быть толк. Это мое!
Длилась священная миссия несколько лет. Потом батюшкины чада провели ему газ. А соседке оставалось одно, не героическое – иногда носить ему домашние блинчики. Но это было скучно и неинтересно.
Все-таки, как ни крути, у каждого человека должна быть своя великая миссия. Иначе для чего тогда жить?
Про войну с келейником
Говорят, каждое доброе дело наказуемо и без искушений не делается. В случае с Зиной и дровами вышло именно так.
Носит, значит, она эти тяжеленные сумки к батюшке в хибарку и по ходу дела приглядывается к мизансцене и окружающим персонажам. Как-то вернулась злая-презлая и рассказывает:
– Пришла я к отцу Филарету, а он отдыхал после службы. Стучу сперва, как положено, три раза. Ноль реакции. Достала ключи, открываю. Чувствую, изнутри кто-то держит, не пускает. Глянула в щелку в заборе, кто там на моих нервах играет. А это придурок батюшкин, Васико. Келейник, ты ж понимаешь! И откуда только такого недоделанного выкопали! Кричу ему:
– Васико, открой, это я, Зина, дрова принесла!
Он приоткрыл чуть-чуть калитку, нос свой килограммовый высунул и снова попытался закрыть. Я ногу вставила, а он давит что есть силы. Садист малолетний! Я кричу:
– Ногу пусти, идиот! Войду, эти дрова об твою тупую голову сломаю.
На шум батюшка отозвался. А этот, Васико, писклявым голосом докладывает:
– Батюшка, тут еврейка эта с дровами лезет, а я не пускаю. Как вы благословили!
И с чего он взял, что я еврейка, спрашивается?
Хорошо, вышел батюшка и меня внутрь завел. Нога болит дико, ходить не могу.
– Что ж ты наделал, Василий? – говорит батюшка. – Разве так можно?
А этот без понятия.
– Вы ж благословили не беспокоить, а она лезет! Еще побить меня хотела. Дровами!
Отец Филарет меня по голове, как ребенка, гладит, успокаивает. А на ухо шепчет:
– Не обижайся на него. Он болящий. Со мной тоже всякое вытворяет, а я смиряюсь. Кого Бог мне послал, того и надо терпеть. Все от Него.
Вот нервы как потрепали! А я не батюшка, терпеть не буду. Я ему все высказала:
– Васико, если ты еще раз что-то такое сделаешь, клянусь, последние волосы твои вырву с корнем. У меня сил хватит.
Келейник, видимо, затаил обиду, испугавшись за волосяной покров, и продолжал, по выражению Зины, гадить по-прежнему. Но более технично.
Каждый поход в хибарку к батюшке оборачивался для Зины нервотрепкой. Вечером следовал подробный отчет об искушениях.
– Это что ж такое творится! – восклицала Зина. – Васико этот придурошный только зря там штаны протирает. Бабки отцу Филарету нанесут кучу еды, на армию хватит, он съесть не может, и стоят эти банки с вареньями, мацони и голубцами тухнут. Мух море. Ясно, что нужна твердая женская рука. Как моя, например. Стала я выбрасывать прокисшее, а тут Васико как заверещит:
– Батюшка-а-а, скорей сюда, она без благословения вон ту банку в мусор выкинула! Я все видел!
Батюшка аж подпрыгнул с перепугу. Он еще слышит плохо.
– А, чего? Кто видел? Какую манку?
Васико орет ему в ухо:
– Воровка она, банку украсть хотела.
Я объясняю, что к чему. Отец Филарет только рукой машет:
– Не трогай тут ничего, пусть стоит, он мне потом, как ты уходишь, житья не дает, бежит банки пересчитывать. Суета такая. А у меня сил нет.
В общем, не дал мне уборку сделать. Только подмела, а Васико за мной ходит хвостом и на совок смотрит, вдруг я что-то ценное выброшу.
В итоге ушла я с поднявшимся давлением. Сижу, в себя прихожу. Нет, я тебе скажу, таким смиренным, как батюшка, быть нельзя! Вот погляди на отца Антония – знает, что в жизни хочет. И келейник за ним как собачонка ходит, и везде у него порядок. А наш батюшка простой и беззлобный, вот ему и пихают всякий хлам, типа Васико. Ох, будь моя воля, навела б я там порядок!
Так, бурля и ругаясь с келейником, Зина ходила к батюшке без малого десять лет…
Когда в одном печальном январе отец Филарет отошел в вечность, Зину прорвало:
– Как мне теперь жить, Господи? Зачем Ты забрал его? Меня ведь только он понимал, больше никто… По голове меня гладил и успокаивал. Уходила от него, как на крыльях. А мне больше ничего и не надо было. Только посмотреть на него и идти дальше… Все думают, что я злая. А я не такая, я просто мысли свои не умею скрывать и улыбаться, когда хочется по морде дать. Скажу как думаю, пар выпущу, а потом не помню, на что и злилась. А батюшка мое сердце видел и знал, какая я внутри. Он любил меня… Поддержку давал. Так и говорил: «Ты, Зина, простая очень и ляпаешь все, что на ум придет. А люди любят, чтоб их по шерстке гладили». Как мне теперь жить? Ни детей, ни внуков, а родственникам я не верю… Только ему, моему дорогому батюшке, и верила…
Зина плакала, не могла успокоиться, и был в ней испуг ребенка, который остался совсем один в незнакомой местности и не знает, куда идти.
– Как я доживать-то буду? Надломилась совсем…
Попыталась я утешить ее, вон, мол, вокруг сколько хороших людей. Но была отвергнута:
– Э-э, не сравнивай несравнимое! Такого, как наш батюшка, уже не будет. Эпоха ушла. На таких, как ваше поколение, надеяться нельзя…
Зина с корзиной обличений
Зина – добрейшей души человек, всех кошек и собак в округе кормит и плачет над их перебитыми ножками. Говорю ей:
– Тамара-то наша многострадальная замуж вышла.
– У-у, так бы и придушила…
– За что? – искренне недоумеваю я.
– На нервы мне действует. Своим видом. Слишком блаженная.
Через день говорю:
– Тамаре доски нужны.
– У меня целый сарай. Пусть явится и заберет. Удивляюсь, и кто ее замуж взял? Я б с ней одного дня не прожила!
– Тамара истинно верующий человек.
– Молчи, не зли меня! С какой стороны она верующая? Верующих сейчас нет, одни аферисты типа тебя. Ходите, сплетни собираете, да еще деньги из этого делаете. Тьфу на вас… Вот ты – клещ на теле бедной России. Пишешь свои тупые рассказы и деньги за это получаешь. Откуда будет развитие экономики, когда такие, как ты, присосались? И еще нагло своему сыну велосипед купила. Постыдилась бы!.. У тебя даже походка аферистическая!
Я попросила уточнить, как именно передвигаются аферисты, но внятного ответа не получила.
* * *
– Скажи спасибо, что ты при коммунистах школу окончила, хоть знаешь, что такое деепричастный оборот. И на этом плывешь. Сейчас люди ни Пушкина, ни Толстого не открывают, про Достоевского вообще молчу, а если и читают, то какую-то чушь типа тебя, сплетницы и авантюристки из Тбилиси. Измельчал народ, а ты и пользуешься!
* * *
Недавно смотрит канал «Спас» и говорит:
– К концу дело идет. Все священники с мобильными, сидят в этом вашем идиотском интернете, лайки какие-то ставят. Разве космос может вынести столько человеческой глупости? Плюнь мне в глаза, если все это не взорвется!
* * *
Делюсь с Зиной своими переживаниями об одной нашей прихожанке, которая чересчур замолилась:
– Хоть бы ее кто-нибудь замуж взял. Совсем тенью стала.
Зина:
– А она не может, как ты, нагло замуж выйти. Она приличный человек. Не то что некоторые. Не смей к ней приставать!
* * *
– Скоты эти рабочие в парке. Жара такая, а они за все лето ни одного раза поливку не включили. Сколько деревьев высохло! У меня душа плачет над каждым листочком, над каждой веточкой. А вам хоть бы хны. Только и можете в свои мобильники смотреть и фейсбук читать. И того не видите, что кислород уже на исходе! У-у, Сталина на вас нет!
– Столько народу ваш Сталин просто так уничтожил. Вы же верующий человек!
– И правильно сделал. Да, я верующая, а ты нет. И не спорь со мной!
* * *
Настроение пофилософствовать часто посещает Зину – с неожиданным результатом.
Слушает она радио на совершенно нейтральную тему, о загрязнении воздуха в Тбилиси из-за растущего количества автомобилей. И все, готово дело:
– Эти грузины – бездельники, аферисты и предатели родины! Самые противные люди в мире! Они…
Следует перечень преступлений с историческими подробностями.
Потом она перескакивает на северного соседа и с той же интонацией начинает честить русских.
– А эти русские ваньки не лучше! О чем думают, я не знаю, прямо зла не хватает. Смотрю, что у них творится, места себе не нахожу. Демография на нуле, падение нравов, и китайцы не дремлют. Такие просторы, богатства, и что? А все потому, что мозгов нет!
– Можно подумать, вы француженка, что так тут всех ругаете.
– А ты вообще молчи! Я не твоя одноклеточная ученица, в твоих комментариях не нуждаюсь! У меня душа горит от всего этого. Я бы первым делом запретила смешанные браки! Вот где зло! Вот где корень проблем! Простить не могу моим родителям их недальновидность. Мой отец должен был жениться на такой же кекелке[11], как он сам, а мать должна была найти себе какого-нибудь Ваню или Васю. А что они со мной сделали? Для русских я грузинка, для грузин русская. Стоит мне правду сказать, все обижаются. А я потом на нервах, успокоительное пью, и не помогает, зараза!
* * *
Гуляем с Зиной по парку. Развлекаю ее чем могу, пересказываю новости из фейсбука. А конкретно, про моего любимого православного блогера Илью Ароныча, как он путешествует по Европе с семьей, финансируемый читателями. Зина слушает и не понимает, как это работает. Объясняю ей про призыв к читателям поддержать любимого автора монетой.
Зина изумленно:
– И что, есть такие дураки, которые деньги посылают за рассказы?
– Ну да. Почему дураки? Им нравится, они посылают. Все логично.
– С ума сойти. Пусть он кончает это дело с рассказами, поимеет совесть и идет работать грузчиком, а не клянчит в интернете.
– Я обожаю Ароныча. Он ничего плохого не делает. Классно пишет.
– У вас одинаковый аферистический подход к делу. Потому он тебе и нравится. А что ты ему деньги не послала?
– У меня своих трат хватает.
– Потому что жмотина. Даже собакам моим колбаску не носишь.
– Будет что на выброс, принесу.
– А они ждать тебя будут, как же, – Зина ехидно иронизирует. Потом спрашивает: – А чего ты так деньги не собираешь за рассказы в своем идиотском интернете?
– Как-то не думала об этом.
Зина облегченно вздыхает.
– Ну слава Богу. Осталась хоть капля совести. Не совсем ты конченый человек…
* * *
– Да, посмотрела я твои журналы… Так ничего, но всю свою бражку ты туда заперла. О чем редактор думает, я не знаю. Ты там почти в каждом номере со своими бреднями. Где что услышишь, сразу записываешь. И, главное, цитату из Евангелия прилепляешь впереди. И бедные люди думают, что ты духовный человек… Катастрофа. И остальные твои подружки один к одному до кучи. Кудряшкина эта с оравой детей…
– Она не Кудряшкина, она Кучеренко.
– Какая разница, все равно бред пишет. То юмор у нее какой-то, то слезы. Широты Толстого и ума Пушкина вам никто не дал, а вы и рады, строчите только так. Вот зачем она эту кучу детей рожала, а? На двух не могла остановиться? И еще у нее исподволь про Украину проскальзывает. Тоже подозрительно. Бандеровцы – они и есть бандеровцы. Правильно их Сталин расстреливал. При нем вы б так не распелись. Еще бумагу на вас переводят такую хорошую, глянцевую. Вредительство чистой воды. Или хоть эту Есаулову взять. Словечки нелитературные, а еще журналист. Наверное, с тебя пример берет. То ли мода такая пошла по-блатному говорить. Я русские каналы смотрю, так они там еще хуже тебя говорят. Я половину слов не понимаю. Лайки-майки какие-то, голосовой портал… Ужас, короче. Нормальные редакторы, наверное, вымерли. Одна Листова русский язык знает, еще можно воспринять. Но ее я бы тоже не печатала. В каждом тексте завывание. Я понимаю, горе у человека. Но читатель же от нее в петлю полезет. Значит, ее чем-то разбавить надо. Вот редактор и берет вашу пачкотню. Ему, бедному, надо чем-то этот листаж забить. Ну поставит он нашего отца Рафаила, так тот заумный. Я строчку прочту, полчаса думаю, что он хотел сказать. Мозги не те уже у меня. Трагедия… Такие, как мы, уйдем, что будет? Твой сын-дебил точно читать ничего не станет. У этой Кудряшкиной дети хоть на людей похожи, какая-то мысль в глазах, может, еще разовьются немного. Все же в Москве живут. Хотя что я говорю, сейчас и Москву испоганили. Душа разрывается смотреть. Переключу на «Союз», а там этот ваш, в зеленом свитере. Тоже писатель называется, прости, Господи.
– Ахалашвили.
– Ну да. Смотри, куда грузин залез. Конечно, грузины наглые. Хотя армяне еще хитрее. Чего-то не похож он на грузина, кстати.
– У него мама русская.
– Все равно не люблю я его. Свитер на нервы действует. Жена куда смотрит, я не знаю. Ты ей напиши, что нельзя так на публику выходить. И рассказы про бытовуху какую-то. До Чехова, конечно, как до небес. Но он, как и ты, пробивной. Не стесняется. Я сразу переключаю. Лучше Ткачева послушать или просто службу, спасительнее. Один приличный, кстати, Ткачев. По существу говорит. Я со всем согласна. Распустился народ.
– Он сказал, что надо бабам роги обламывать.
– Правильно сказал. Таким, как вы, обязательно. Чтоб не писали ничего. Идите, у станка постойте. За плугом ходите. Так нет, легкий хлеб нашли. Все правильно старцы говорили. Перед антихристом всякая шваль в церковь придет. Это точно про вас подразумевается. Однозначно. И не носи мне больше эти журналы. А то я прочту, и у меня давление поднимается, что за дурь такая…
* * *
Такую штуку, как сумка-пояс, сто процентов не одобрит моя соседка. До того она никак не могла пережить рюкзачок, с которым я мотаюсь по району, – легко, руки свободны, и все необходимое всегда со мной.
– Ты немного думай, как выглядишь со стороны! Пора бы остепениться. Ты в паспорт хоть иногда заглядывай. Прошлый раз стою в церкви, смотрю, забегают двое, не пойми кто, не то бомжи, не то беженцы. Куртка, юбка до пола, такие сейчас не носят. Присмотрелась – ты со своим Эйнштейном. А сзади еще рюкзак с какой-то позорной надписью болтается. Ужас. Мне захотелось спрятаться и сделать вид, что я тебя не знаю.
– Там «Барселона» написано.
– Тем более. Храм, святое место, и тут ты с какой-то пакостью подростковой. Купи себе приличную классическую сумку. Хватит жмотиться.
– Мне так удобно.
– Эээ, больное поколение и больные мозги.
* * *
– А я тебе говорю – не взойдет! – Зина ткнула пальцем в только что сделанную мной ямку. – Не занимайся глупостями. Сизифов труд.
– Я все-таки попробую.
Вчера у меня возникла гениальная идея – бороться с глобальным потеплением подручными средствами в нашем Ваке-парке. Ранним утром, не привлекая внимания, сажать куда попало косточки персиков и слив. Авось сами взойдут. Ученые сказали, если посадить 300 триллионов деревьев, то климат понемногу сядет в свои давно покинутые санки.
– А я тебе говорю, должно быть 30 сантиметров глубины, потом тщательно утрамбовать почву, а твои ямки какая-то пародия. Придет уборщица и метлой косточки сметет.
– По теории вероятности что-нибудь да останется.
– Ты все делаешь не так: стираешь плохо, готовишь бурду, уроки проводишь непрофессионально, рассказы пишешь бред бредом. Ах да, еще нагло поешь, хотя слуха нет напрочь…
Рассадила я свои косточки, гуляем дальше.
Зина неожиданно говорит:
– У меня икра баклажанная в холодильнике. Забери своему соколику. Видела его вчера в автобусе. В чем только душа держится. На твоих супах долго не протянет. Представила себя на его месте, чуть не заплакала. Забери, короче. Но не говори, что от меня…
День рождения
Утро началось со звонка Зины. Она поздравила меня в своем непревзойденном стиле.
– Здоровья тебе, терпения, денег побольше, ты ж на них зацикленная, – начала она вполне мирно, но постепенно тон пошел на взлет: – И приди, забери подарок, не задерживай меня!
– Я к подруге хотела заскочить, поздравить.
– Сперва ко мне, говорю, зайди и возьми подарок, я тороплюсь. А потом убирайся к кому хочешь!
– Я вечером забегу.
– Знаю я тебя, пока полгорода своих босяцких подружек не обойдешь, не появишься. Забери сейчас же, не нервируй меня! Я и так из-за тебя не сплю, о детях этой Лизико думаю. Лазишь к ним каждый день, строчишь там свои дуплетские рассказы, нет чтобы детей взять и в зоопарк сводить.
– Я там сижу, пока сын в школе.
– А ты в субботу забери.
– В субботу у меня три урока.
– В воскресенье забери!
– Мы на футбол идем.
– Надоела со своими отговорками!
Трубка летит на рычаг.
Зинина ванная
На днях Зину накрыло искушение. Пришло, откуда не ждали. Заготовила Зина для Наташи собранную гуманитарную помощь: пачку макарон, постное масло и еще что-то по мелочи. С Наташей у Зины отношения так себе, как пишут в житиях, теплохладные, а в газетах – официально-дружественные. По факту простые. Зина с Наташей иногда нос к носу в церкви встречаются, известное дело, раскланиваются, говорят дежурное «С праздником!». У Зины жажда деятельности, по слову доктора Гааза: «Спешите делать добро». У Наташи та же жажда присутствует, но нет возможности: пятеро детей и муж-инвалид на шее вместо золотой медали телепаются. Сняла бы с радостью, да пристроить некуда. Вот и приходится содержать эту ораву трудами праведными – по домам ходить убираться. Зине в этом плане проще, одна-одинешенька.
Так вот, договорились они о встрече. Наташа зашла к ней после работы, взяла заготовленный пакет и вдруг говорит:
– Зин, ты ж не против, если я у тебя сполоснусь. После уборки этой неохота как чушка домой ехать.
Зина от такой наглости опешила, но промолчала.
Наташа ничтоже сумняшеся восприняла ее молчание как призыв к действию и сразу хлоп-топ, в ванной оказалась. А в ванной Зина как раз недавно ремонт закончила, душевую кабину установила, кафель поменяла, ну и побелку, само собой, освежила. Короче, президента не стыдно туда впустить, не то что Наташу.
Что правда, то правда, Наташа быстро закруглилась и вскоре выпорхнула с мокрой головой. Взяла пакет и поехала домой на другой конец города.
Зина осталась сидеть с испорченным вконец настроением.
– Вот что за человек эта Наталья? Я к ней со всей душой, а она так нагло себя ведет. Без разрешения в мою ванную лезет. Эх, и еще верующие люди…
Так ей эта заноза в сердце вошла, что не отпустило, пока Зина другой прихожанке, Кетино, не пожаловалась. Кетино тоже человек духовный. С рассуждением подошла к проблеме:
– Вай, как нехорошо вышло. Давай я с Наташей поговорю. В искушение она тебя ввела.
Недолго думая, позвонила Наташе и говорит, мол, так поступать нехорошо, Зине неприятно.
Наташа глаза вытаращила.
– Что такого страшного произошло? Мы братья-сестры во Христе. В первом веке все общее было. А тут, представляешь, в ванной выкупаться нельзя. Как будто я испортила что или сломала. Вот люди сами себе проблемы создают. Проще надо быть. Сама знаешь, Амвросий Оптинский как говорил: «Где просто, там ангелов сто, а где мудрено, нет ни одного». Несознательность какая. Еще туда же, в церковь ходит, причащается.
Короче, натурально рассорились люди из-за ванной. Такой вот печальный расклад случился на ровном месте.
