Мария Пастернак
И охотник вернулся с холмов
6 глава
Любуйся, странник: любой торфяник
душе умеет дарить уют.
Стоят упорно стволы Мамлорна
и многим птицам жилье дают.
Рассвет весенний; стада оленей
измучил голод, измаял страх —
они по круче идут в живучий
Раздол Туманов в родных горах.
Дункан Бан Мак-Интайр. «Раздол Туманов».
Тяжелые копыта Боба мягко ступали по прелым листьям, сминая невесомый снежный покров. Лес на склоне был вырисован тонким пером белой тушью на белой бумаге – хрупкая красота, которую и не назвать, настолько она мимолетна. Скажешь слово, точно неловко ткнешь пальцем, – и все расколется и окончится сон.
Однако Боб был вполне реален. У него бурчало в животе, время от времени он встряхивал гривой и фыркал, иногда срывал листья малины вместе со снегом, которыми они были припорошены, точно пирожное в сахарной пудре. Чтобы заставить его идти рысью, пришлось быть очень убедительным: лошади совершенно разленились, катая туристов. За ручьем я вынудил его перейти в галоп, он наконец продышался на бегу, встряхнулся, пошел резвее, явно получая удовольствие от движения.
Ветки клонились низко над дорожкой, я то и дело задевал их, и мне на голову и на плечи, на круп Боба постоянно обрушивались снежные вавилоны. Мокрые ветки хлестали меня по коленям, очень скоро бриджи вымокли насквозь.
По стальной поверхности озера время от времени проходила рябь, сминая в гармошку запрокинутые внутрь чаши белые берега, такое же белесое небо, прочерки крикливых галок в нем и мутное солнце. Плотно укутанное в кокон, оно так и не выбралось, не протиснулось сквозь облака. Мне всегда нравилось, как большой водоем отражает пространство, как береговые звуки и голоса идут по его поверхности, раздаваясь далеко. Иногда поймаешь обрывок разговора, неизвестно чей, и так никогда и не узнаешь, где и кто это говорил. Только мужской голос, девичий смех и скрип уключин.
На обратном пути мы с Бобом встретили наших пони – я видел издалека, как лохматый их табунок спускается с берега. Когда мы поравнялись, доминантная кобыла[37] – гнедая Марсия – пристроилась к нам с Бобом, и так, вместе с косяком пони, мы вернулись домой. Пони обросли, точно медведи, шерсть свисала с них клочьями, глаза блестели из-под челок, как из-под копен сена.
Я отвел Боба в конюшню, закрыл леваду за пони и вошел в дом. Зеленая входная дверь была украшена большим венком из веток, сухоцветов и остролиста. Венок привезла Марта. Он был не простой, занятный, я даже остановился, чтобы разглядеть его. Внутри много всего понатыкано, какие-то маленькие деревянные звездочки, крошечные башмачки, домики из бересты, птички, мох, из глубины таинственно мерцали синие бусины. «Марта знает толк в сказках», – подумал я. Такой венок может выбрать только тот, кому не все равно, где обитать мелкому народцу. В детстве я непременно счел бы такую штуку волшебной.
Хорошо, что дед с отцом с утра основательно протопили дом: я вошел и прямо сразу стал оттаивать.
Гости разъехались. Отец и дед сидели в гостиной в креслах, курили трубки и лениво беседовали. На кухне Эви грохотала противнями. Повар уехал на каникулы. На обед нас ждали остатки вчерашних пирогов – ничего вкуснее я не знаю.
Я постоял у камина, отогревая колени и зад.
– Как прогулялся? – поинтересовался Дуг.
– Отлично. Встретили пони. Они пришли домой вместе с нами. Я им сена навалил в кормушку.
– Хм, – сказал дед.
Я взял свою трубку – отец мне подарил ее полгода назад – и пододвинул стул поближе к огню. Вообще-то я почти не курю. Вот разве что трубку и в хорошей компании. Гостиная в доме Короля-Рыбака как-то особенно располагает.
– А где Марта? – спросил я.
– Легла вздремнуть. Говорит, что после городского воздуха здешний ее усыпляет. Пусть отсыпается.
– Так вы завтра улетаете?
– Самолет ночью, дешевый рейс. Мартины родители встретят нас в аэропорту. А у тебя какие планы? Не жалеешь, что отказался лететь в Италию с нами?
Я щурился на огонь и потихоньку дымил своей трубочкой. Чувствовал себя совсем взрослым. Я видел, что и дед, и отец смотрят на меня и посмеиваются втихую. Возможно, в их глазах я и в самом деле выглядел забавно. Ну вот как Лукас иногда. Ну и пусть.
– Нет. – Я покачал головой. – Я же был в Италии два раза. Да и все равно билетов уже не достать. И что бы тут Алистер делал совсем один? Кто будет отвечать на сайте?
От камина к моему лицу шел живой жар, облако табачного дыма щекотало ноздри. Мне было хорошо. Я получил кучу подарков на Йоль, о них тоже было приятно думать. От отца – новый рюкзак, очень хороший, с кучей разных карманов. Я его долго разглядывал, думал, в каком из карманов какую вещь поселю. Возьму его в Корнуолл. Летом в Норвегию – нет, там нужна штука побольше. От Марты – пару теплых носков и свитер, который сейчас на мне – очень удобный серый рыбацкий свитер с аранами[38]. От деда – альбом о мечах.
– Видишь, как я угадал? – сказал он довольным голосом, когда я содрал упаковку с подарка.
В рождественском хлебе, который я преломил с мистером Кокрейном, мне внезапно досталось маленькое колечко с бирюзой – я чуть зуб себе не сломал. А Кокрейну досталась монетка.
– Ваджи женится в наступающем году! – рассмеялась Бренда Кавендиш.
Я примерил колечко на палец, но оно мне даже на первую фалангу мизинца не налезло, все смеялись.
– У тебя же каникулы, – пожал плечами отец. – Ты так и просидишь все праздники в Троссаксе? И на Хогманей[39] не поедешь в Эдинбург?
– Американцы свалят в Стерлинг на Хогманей, – сказал я. – Будут махать огненными шарами. А Адам вернется только второго. Не бросать же деда тут одного. Да и навидался я этого, можно разок пропустить.
– Поезжай в Эдинбург, если хочешь, – хрипло сказал дед. – Что мне этот Новый год? Я спать завалюсь в одиннадцать. И потом, я же не один, тут будет Эви с семьей, а утром приедет отец Мак-Ги. А ты ведь любишь смотреть, как жгут корабль викингов, и вообще все это веселье.
Это правда. Я люблю безумие, которое устраивают в Эдинбурге на Хогманей. Было время, и я мазал морду синим и белым[40], махал факелом и вместе со всеми орал «Шотландия! Хогманей!». Да вообще-то не так уж и давно, прямо скажем, это время и было. Не далее как в прошлом году. И вчера мне писал Лиам, мой бывший одноклассник, и спрашивал, встречаемся ли мы, как всегда, у памятника Вальтеру Скотту, чтобы идти на парад вместе. Но нет. И не потому, что Хогманей изначально был противопоставлен нашему католическому Йолю. Не такой уж я фанатичный католик, чтобы презирать Хогманей. А просто – ну я уже как-то напрыгался и хочу побыть здесь, в Троссаксе. И деда не хочу оставлять.
– Я уеду третьего, – напомнил я. – Я же говорил. Мы с Бармаглотом едем в Корнуолл кататься на сёрфах. А потом я вернусь в Оксфорд.
– Едешь в Корнуолл что делать? – изумился Дуг.
– Ловить волну, – пояснил я. – Ну, сёрфинг.
– В январе?
– Хочу попробовать.
Он смотрел на меня в упор несколько секунд, подняв брови, потом нахмурился, после рассмеялся и сказал:
– Ладно. Уши не застуди. Ну и шею не сверни.
– Постараюсь, пап.
Дуг докурил трубку, выбил ее о каминную решетку и встал с кресла.
– Пойду посмотрю, как там Марта. Не проснулась ли.
Некоторое время я глядел в камин, где в черной глубине возникали, росли и гасли одна за другой гибкие огненные саламандры.
– А что Лукас? – спросил вдруг дед.
– Мы говорили утром по скайпу. Мы с Дугом поздравили их с Рождеством. Лукас строил рожи в камеру. Они все улетают сегодня в Египет на неделю.
– Он не хочет приехать в Королевскую Рыбалку? Он здесь не был три года.
Я молчал. После того как Джоан увезла Лукаса на юг, он в Шотландию приезжал всего-то четыре раза, причем дважды – в не вполне сознательном возрасте. Джоан не слишком нравилось в Эдинбурге, как я понимаю, а отпускать Лукаса одного ей не хотелось. Да и он сам никогда не высказывал такого желания. Наверное, все это можно понять. Не знаю. Я вообще за полную свободу в этом смысле. Может быть, потому, что задумываться о причинах всех этих вещей мне не шибко приятно.
Мне захотелось ответить, что у Лукаса так много уроков, что он, конечно, мечтает приехать, но у него совсем нет времени. Но вместо этого я промямлил:
– Не знаю.
Откровенно говоря, я был почти уверен, что Лукас не хочет ничего подобного, но не мог же я прямо заявить об этом деду.
– Скажи ему, что я жду его в любое время. Пусть он знает. Меня всегда огорчало, что вы, родные братья, живете врозь. Жизнь так распорядилась. Тогда, много лет назад, я был против того, чтобы они разделили вас. Братья должны расти вместе. «Не разлучай их, – сказал я Дугу. – Всегда будь с ними обоими, не оставляй их. Если вы их разделите, одного из них ты точно потеряешь. Пусть лучше оба живут с ней, только не разделяй их». И что же? Он не послушал меня, и получилось, как я говорил.
– Дед…
Он не отозвался, некоторое время хмуро смотрел в камин, потом пробурчал, не глядя на меня:
– Знаешь, Ваджи, я рад, что ты у меня есть.
– Хм. В принципе, я тоже.
Мы сидели молча, покуривали свои трубки и оба смотрели в огонь, как там все меняется, как огонь лижет березовую кору. Дед почесал бороду и вдруг пристально глянул на меня поверх очков.
– Настоящий Мак-Грегор, – сказал он. – Ты. Настоящий. Плоть от плоти. От этих камней и туманов. Корень от корня. Ты думаешь, старик напился виски и пока еще не протрезвел?
Я с удивлением смотрел на него. Не так уж часто он позволял себе сказать сразу столько слов подряд, но мысль о виски не приходила мне в голову.
– Когда она сказала, что хочет, чтобы ты учился в Оксфорде, я согласился сразу, – продолжал он хмуро. – Дуг поначалу прочил тебя в Эдинбургский университет, а я говорил, что университет есть и в Стерлинге и ничем не хуже других. В конце концов, я там учился. Ты бы жил в двух шагах от Троссакса и мог бы проводить здесь сколько угодно времени. Но как только она предложила, чтобы ты приехал в Оксфорд и жил у нее, я сразу сказал Дугу: «Пусть она думает, что дело в деньгах, будто то, что она оплатит половину стоимости твоей учебы, решит дело». Ты ведь тоже так думаешь, Ваджи? Думаешь, ты учишься там потому, что старый скупердяй Алистер не пожелал раскошелиться на твою учебу в Эдинбурге?
– Если честно, что-то в этом духе я и думал, – сознался я. – Но мне так сказал отец. И Джоан. Она тоже не раз давала мне это понять. И не то чтобы я жалел, что учусь там. Мне нравится.
– Мне казалось, будет неплохо, если ты и Лукас какое-то время проведете вместе. Это не восполнит прошлых лет. Но когда родные братья встречаются только по праздникам и в дни каникул – это неправильно.
Я был удивлен. Я молчал, не зная, что сказать.
– Ты говоришь с ним о маноре, о нашей жизни здесь? Вы разговариваете?
– Дед, – сказал я. – Прости. Мы почти не общаемся, если честно.
– О ваших предках, – продолжал он, – об истории этого дома? О Ласар Гиале? О католичестве? Когда ты ходишь к мессе, ты берешь его с собой? Он ведь крещен в католичестве, как и ты.
Я покачал головой.
– Прости.
Он тяжело вздохнул и замолчал, глядя в огонь.
На дворе уже совсем стемнело. Снова пошел снег, за окном, подсвеченные нашей лампой, летели и летели снежные хлопья.
– Три года назад, когда Лукас приезжал, я провел его по всему манору, показал Арсенал и часовню. Но ему было не интересно. Он все время смотрел в свой этот, как вы его называете, айфон, что ли? Я хотел рассказать ему о Стюартах и Мак-Грегорах, которые жили в этих местах бок о бок. О том, как здесь, в часовне Святого Колумбы, тайно, под угрозой смерти, служили мессу каждое воскресенье в то время, когда у власти был Кромвель и его банда. Но я просто понял, что он не слушает меня, и замолчал.
– О том, как круглоголовые[41] пришли, когда священник уже приступил к Евхаристии, и женщины и дети спустились во двор и отвлекали солдат?
Алистер кивнул.
– Именно это, да. Отвлекали солдат, пока отец Гилберт не освятил хлеб и вино и не унес Святые Дары в тайную комнату, и там его спрятали вместе с Чашей. Солдаты обыскали весь дом, но не нашли ничего и никого и ушли. А после этого Святые Дары снова перенесли в часовню и мессу завершили уже там.
– У меня с детства мурашки по коже от этой истории. Как представлю, как оно было. Ну и гордость. И горечь вместе с ней.
– Это было очень опасно, – кивнул Алистер. – В доме в то время почти не было мужчин, защитить его было некому.
– А всё добрые люди, – добавил дед после короткого молчания. – Кто-то же из них донес, что в доме у Короля-Рыбака служат мессу. И во времена Кромвеля, и после Каллодена солдаты приходили сюда. Только однажды Кэмпбеллам удалось разграбить манор, и тогда пропал Ласар Гиал. Но во все другие дни Господь хранил этот дом и всех, кто в нем.
Мы оба долго глядели в осыпающиеся руины раскаленных углей. От них шел сильный жар. В комнате стало совсем темно.
Дед протянул руку к столу, взял бутыль с остатками виски, разлил в два стакана и подал мне один из них. Виски было совсем немного, на дне. Так, по глотку.
– С Рождеством! – сказал я. – Счастливого Йоля!
7 глава
Тела, как память роковая:
Белеют меж альпийских трав.
Их бросили, не отпевая,
Не спеленав, не закопав.
Кто уцелел – проси защиты,
Когда чужой земли достиг;
Преступны все, кто якобиты,
И всяк мятежен, кто не виг.
Ликует армия чужая,
Венчает грабежом войну;
Несчастья наши умножая,
Нас гонят из страны в страну;
Йан Руа Стюарт. «День Куллодена».Написано после битвы при Каллодене (1746).Перевод Е. Витковского.
Первый раз я увидел, как охотится зимородок, когда был еще ребенком. Стояло лето, мы с дедом шли по берегу, возвращались после прогулки на лодке. Воздух был полон томительного зноя, весь пропитан золотым светом, пением кузнечиков, жужжанием стрекоз над маленькой заводью. Вдруг Алистер прошептал:
– Тихо, Ваджи. Не двигайся. Смотри, вон, справа.
Я осторожно повернул голову в ту сторону, куда он указывал, и увидел трех невероятно красивых большеголовых, длинноклювых синеперых птиц, сидящих рядком на одной ветке. Внезапно одна из них сорвалась вниз и почти без всплеска ушла под воду. Я ахнул.
– Дед, птичка утонет?
Алистер покачал головой.
– Смотри дальше! – сказал он.
А зимородок уже вынырнул, уже вспорхнул над водой с маленькой серебристой рыбешкой в клюве, взмахнул крыльями, набрал высоту и опустился на ветку рядом со своими птенцами.
– Это король-рыбак учит своих детей, – сказал дед. – Ты же помнишь картинку на окне в нашей библиотеке? Сегодня тебе повезло увидеть своими глазами, как охотится зимородок. Бесстрашная птица. Бесстрашная, как наш народ, Ваджи. Как все Мак-Грегоры с озера Лох-Фада.
«В тринадцатом веке по просьбе Алистера Мак-Гриогара[42] местный умелец изготовил каменный барельеф с изображением зимородка. Камень этот помещен был как замковый в арочном перекрытии над входом в дом. Вскоре благодаря барельефу за всем местом близ жилища Алистера закрепилось название “Королевская Рыбалка”. Манор в те времена представлял собою самую простую, выстроенную из камней хижину без окон. Внук Алистера Рональд Мак-Гриогар, разбогатевший на продаже скота, пристроил к дому две башни, а часть ограды сделал каменной.
В конце шестнадцатого века младший сын Дональда Мак-Гриогара, Рональд, священник, сделал два рисунка – срисовал барельеф и меч Ласар Гиал, что когда-то принадлежал Алистеру Дугласу, а потом его сыну Малькольму и со времени кончины Малькольма хранился в маноре как реликвия.
“Птица сия, – писал отец Рональд, – есть великий символ для всех Мак-Грегоров с озера Лох-Фада. Хоть и лишились они былой силы и величия, но сохранили гордый свой дух и не утратили храбрости. Подобно тому, как бесстрашный зимородок бросается в водные потоки, по сей день готовы они вступить в бой за короля и честь своего клана”.
Про меч отец Рональд написал так: “Славное оружие, меч Алистера Дугласа, в достославной битве при Ларгсе великую доблесть явившего, носит имя Ласар Гиал, что означает Белое Пламя. Алистер Дуглас же, сын Хэмиша Мак-Грегора с озера Лох-Фада, жил в те времена, когда Шотландией правил Алистер III, последний из династии Канморов, а в Англии у власти стоял сын Иоанна Мягкого Меча король Генрих III. Меч сей, Ласар Гиал, правдою служил своему господину Алистеру и сыну его Малькольму при королеве Маргарет Деве Норвежской, и в смутные времена, и при короле Иоанне Пустом Плаще. А после помещен был на почетном месте в доме моих отцов и дедов, где пребывает до сего времени в неприкосновенности, несмотря на все тяготы и несправедливые гонения, которые пришлось претерпеть клану моему от враждебного клана Кэмпбеллов, обманом себе обширные наши земли присвоивших. Особенно же в деле преследования наших родичей преуспел бесчестный Дун Кэмпбелл из Гленорхи, о чем не должно забывать потомкам. Меч Ласар Гиал сохраняется в целости в маноре, называемом Домом Короля-Рыбака, что принадлежит моему отцу Дональду и находится на озере Лох-Фада, где я и имел честь зарисовать его”.
Рональд Мак-Грегор был прав, что поторопился зарисовать семейные реликвии. Не прошло и десяти лет, как указом короля Якова клан Мак-Грегоров был ликвидирован. “Дети Тумана” – Мак-Грегоры, лишившиеся собственных земель, – были вынуждены промышлять разбоем и грабежом на больших дорогах. Однако грабили они лишь своих заклятых врагов: Кэмпбеллов, Колхаунов, Монтрозов и других, которые обманом склонили короля объявить Мак-Грегоров вне закона. Само имя Мак-Грегоров в то время находилось под запретом, и нельзя его было носить никому, ни взрослому, ни ребенку, ни мужчине, ни женщине, под угрозой ареста. Мак-Грегорам пришлось взять себе имена своих родичей, друзей и соседей. Мак-Грегоры с озера Лох-Фада издавна были ближайшими соседями и родней одной из ветвей клана Стюарт. Много веков Стюарты женились на девушках из рода Мак-Грегоров, и, наоборот, бывало, что Мак-Грегоры брали себе жен из клана Стюартов. Потому, когда пришла беда, Мак-Грегоры с озера Лох-Фада назвались Стюартами. Мак-Грегоры, что жили в других местах, стали называться Грантами, Бьюкэнанами, Мак-Альпинами, Грэхемами. Так им удалось сохранить свои дома и свои жизни. Но при этом никто из них, ни один человек из клана, ни старый, ни малый, не забывал свое настоящее имя.
Дом Короля-Рыбака удалось сохранить в руках клана, хотя нападения на него случались не раз. Однажды, в тот день, когда почти все мужчины были на охоте, дом был захвачен Кэмпбеллами, трое слуг убиты, а манор разграблен дочиста. В тот день вместе со многими другими вещами пропал и Ласар Гиал. Он так и не был найден, и судьба его доныне неизвестна.
В гражданской войне все Мак-Грегоры встали под королевские знамена. В благодарность за поддержку король вернул им право выступать под своим именем. К середине восемнадцатого века королевские акты против Мак-Грегоров были окончательно упразднены. Беды Мак-Грегоров на этом, правда, не окончились, но это отдельная история.
Изображение зимородка над входом в дом пострадало при штурме. Следы пуль, выпущенных из аркебуз Кэмпбеллов, отчетливо хранит кладка старейшей части манора. В конце восемнадцатого столетия был изготовлен витраж с изображением этой птицы. Как ты, наверное, помнишь, он находится у нас в библиотеке».
Текст манускрипта был у меня давно сохранен, а печатаю я быстро. Выложил все не переводя дух. Удивительно, но хочешь ты того или нет, никуда тебе не уйти от аркебуз проклятых Кэмпбеллов и пуль, что засели в перекрытиях. Даже если изначально ты не собирался ни словом их упоминать.
Прежде я никогда не писал братцу и чувствовал себя как-то странно. Все вспоминал его темные телячьи глаза, как он пришел ко мне в комнату, тощий, длинный, нескладный. А ведь еще два года назад он носил тот самый джинсовый комбинезон, из которого я вырос в двенадцать.
«Хотел еще рассказать тебе о нашем родстве со знаменитым Робертом Роем. Просто чтобы ты знал, кем ему приходишься. Станет ли это откровением для тебя, я не знаю, но, возможно, тебе будет хоть немного интересно.
Роберт Рой Мак-Грегор был женат на Мэри-Хелен, дочери Мак-Грегора из Комара. Младший брат Мэри-Хелен, Роберт Мак-Грегор (Робин из Комара), стал одним из самых близких Роб Рою людей, верным человеком и соратником. Младший Роб был настолько предан старшему, что, когда Роб Рой перед смертью решил принять католичество, младший Робин последовал за ним и в этом выборе, хотя в те времена исповедовать католицизм было очень опасно. Впоследствии Робин из Комара женился на Майрет Мак-Грегор из Мак-Грегоров с озера Лох-Фада, эта ветвь клана также хранила католические традиции. Дом Короля-Рыбака как приданое за Майрет перешел во владение Робина Мак-Грегора из Комара. Потомки Робина из Комара по большей части оставались католиками. Известно, правда, несколько случаев перехода в пресвитерианство, но, как правило, это совершалось дочерьми по настоянию родителей ради выгодных браков.
Возможно, ты удивлен, с чего вдруг я все это тебе написал. Но я подумал, ты так мало знаешь об истории клана, а ведь это и твоя семья.
Поздравь от меня с Рождеством еще раз Майкла, Джоан, Оливию и Томаса. Ну и скоро увидимся».
Только я отправил письмо, как мобильник запел у меня в кармане. Звонил дед снизу, со двора.
– Идешь седлать лошадей, Ваджи? Мистер Кокрейн уже оделся, и супруга его тоже.
– Иду. Скажи им, сейчас буду.
Снег таял. С крыши текло вовсю. Точно нам показали рождественский спектакль, а теперь представление закончилось, музыка смолкла, декорации и реквизит спешно убирают.
Дед был в конюшне, уже начал чистить лошадей. Мистер и миссис Кокрейн стояли у входа в новых костюмах для верховой езды. Теплые камзолы в талию, клетчатые бриджи. На нем кепи в стиле ретро, кожаные перчатки, на ней черный пластиковый шлем. У обоих в руках новенькие стеки. Подготовлены по полной программе. Сразу видно, что, скорее всего, ни он, ни она ни разу не сидели в седле.
– Джон, уберите стек, – буркнул дед, проходя мимо нас с седлом в руках. – Вы поедете на Бобе, а он это ненавидит. С места не сойдет, пока стек не уберете.
Кокрейн виновато улыбнулся.
– Я думал, так надо. Не знаю, правильно ли мы экипировались. Мы прочли тогда в путеводителе, что возможны конные прогулки, и купили это все в Глазго.
– Я могу поехать на Бобе, – предложил я.
– Нет. Ты поедешь на Трикси. У нее сейчас это… критические дни. – Дед поморщился. – А когда у Трикси критические дни, лучше, чтобы на ней ехал тот, кто знает ее причуды. К тому же ты легче Джона, а я не хочу перегружать кобылу.
Выражение лица Кокрейна стало несколько задумчивым.
– Причуды… – проговорил он. – А Боб – он же конь, верно?
– Он мерин, – отвечал дед.
– И ему безразлично?
– Абсолютно. Плевать он хотел.
– Не бойтесь, – заверил я его. – Боб спокойный. Но стек правда уберите. Подальше от греха.
– А я? – улыбнулась Мейзи.
– Вы поедете на Рози, – разъяснил дед. – С ней никаких проблем. Но стек оставьте в конюшне. Боб увидит. Боб не любит людей со стеком. Он встанет и не пойдет никуда. У него была не очень легкая жизнь в том месте, где он работал раньше.
– Ты уверена, что тебе стоит ехать верхом, дорогая? – тихо спросил Кокрейн.
– Конечно!
– Все будет хорошо, – пообещал я как можно убедительней.
Мы медленно двигались по краю берега – впереди я на Трикси, следом Кокрейн на Бобе, позади Мейзи и Рози.
– У вас есть опыт верховой езды? – спросил я у Джона.
– Ну, – протянул он. – Я сидел на лошади как-то. Один раз. Меня фотографировали. А Мейзи ходила в пони-клуб, когда была ребенком.
– Ничего, – сказал я. – Наши лошади спокойные. Проблем не должно быть.
Трикси вроде пока не собиралась показывать свои фокусы. Минут через пять Кокрейн расслабился и решил поболтать со мной на отвлеченные темы.
– Алистер сказал мне, что вы учитесь в Оксфорде.
– Так и есть.
– Говорят, требования там очень высокие.
– Не знаю. Требования как требования. Я бы не сказал, что мне тяжело. Темп, конечно, довольно интенсивный, но так даже проще включиться в процесс.
– А что вы изучаете?
– Древнюю историю и Средние века.
– Вам нравится?
– Вполне.
– Удивительно, – покачал головой Кокрейн. – Мне всегда казалось, современные молодые люди совершенно не интересуются историей. Финансы, бизнес, социология – да. Но история – это же очень отвлеченная наука.
– Напротив, – возразил я. – История – это же сама жизнь. Не вчерашний день, а нечто постоянное. На острие ножа. Она никогда не кончается. Вот мы с вами тут сегодня едем верхом по берегу, и это тоже история.
– Надо же! – вдруг удивился он. – Вы правы. Мне это никогда не приходило в голову. Сложно было поступить в университет? Не думайте, я спрашиваю не из праздного любопытства. Наш сын учится в старшей школе, и, возможно, я отправил бы его в Англию получать высшее образование. Тем более что мне часто приходится бывать здесь по делам.
Я пожал плечами.
– Система простая. Надо подать заявку – отправить документы, рекомендации и мотивационное письмо. Если им понравится резюме и если у него высокий балл в аттестате, его пригласят на интервью. Можно приехать или пройти собеседование онлайн, по скайпу.
– И как это выглядит? Это самое интервью. Допустим, если приехать?
– Ну, типа собеседования. Получаешь билет с вопросом, где-то за час надо подготовить ответ. Потом вызывают в кабинет, там тебя встречает комиссия из трех профессоров. Такие все очень доброжелательные. Через четверть часа ты понимаешь, что это только видимость и на деле все жестко. Сначала отвечаешь по билету, потом тебе задают вопросы, самые разные. Бывает, по выбранной профессии, бывает, про жизнь, иногда вообще что-то абстрактное. На некоторые вопросы я не знал ответа, но сумел как-то выкрутиться.
– И что было в билете? Какая тема вам выпала?
– Ну, я же метил в историки, и билет был соответствующий: отрывок из некоего манускрипта. Надо было определить, что за манускрипт, к какому времени относится, и проанализировать этот исторический период. Очень простой вопрос на самом деле, в рамках школьной программы. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы узнать Хартию вольностей и рассказать про Генриха Боклерка[43]. Вообще говорят, что самое главное на собеседовании – продемонстрировать нестандартное мышление, но у меня-то как раз примитивный образ мыслей. Притворяться высоколобым оригиналом я не умею.
– Не преуменьшайте своих достоинств, Уолден! А что бы вы сказали вообще, как бы определили – стоит ли учиться иностранцу в Оксфорде? Какое ваше мнение?
Я придержал немного Трикси, чтобы та не ушагала вперед.
– Почему нет? Тридцать процентов студентов у нас – иностранцы.
– Все-таки что самое сложное? – продолжал он. – Особенно поначалу, для первокурсника? Освоиться в коллективе? Темп учебы?
– Не рухнуть с копыт, – вздохнул я. – Если честно. Самое сложное – не рухнуть с копыт, потребляя спиртное в таком количестве. Так что подумайте еще, стоит ли оно того.
– Ух, – удивился он. – И что, правда столько пьют?
– Мистер Кокрейн, для андергредов[44] пьянка – дело чести и традиция. Знаете, что такое «переползание»?
– Н-нет, наверное, – неуверенно предположил он.
– Ну так, может, лучше вам и не знать. Это когда напиваются так, что буквально переползают из паба в паб. Это бывает забавно после официальной вечеринки с обязательным дресс-кодом – смокинг и галстук-бабочка. И пьяные девушки в боа и вечерних платьях, ковыляющие на каблуках по брусчатке.
– Это тоже традиция?
– Своего рода, – усмехнулся я.
– Вы, англичане, странный народ.
– Англичане странный народ, – сказал я. – Но мы, шотландцы, как говорят, народ еще более странный.
– Черт! Извините. Я ведь и сам шотландец, по крайней мере мой дед. Но я совсем забыл, что…
– Извинение принято.
На самом деле, конечно, по большей части только делают вид, что пьют: учебу-то никто не отменял. Хочешь не хочешь, а разобрать все заданные материалы и написать по ним два-три эссе в неделю ты обязан, и твое якобы свободное время в основном уходит на это. Ну и лекции, семинары, классы, обсуждения с тьютором, подготовки к докладам.
Я все это рассказал, чтобы его утешить.
– Больше всего «свеженькие» пьют в первые две недели, – объяснил я. – Особенно ученики частных закрытых школ… Их держат в такой жесткой узде, что, вырвавшись на свободу, они совершенно теряют над собой контроль.
– Свеженькие?
– Ну да, так называют первокурсников. В первые две недели занятий пьяная драка – обычное дело для них. Бармаглоту разбили башку. Но ничего страшного, в общем-то, он остался жив и идиотом не стал.
– Бармаглоту?
– Ну Чарльзу, да. Это мой друг.
– И часто вы с… Бармаглотом ходите на вечеринки, Уолден?
– Раз в неделю, по пятницам, бывает официальный ужин вместе с преподами. Туда мы, как правило, ходим. Иногда можно и пропустить, но часто этого делать не стоит, социализация – важная вещь, ей уделяют много внимания. К тому же кормят там хорошо и поят тоже неплохо. После официального ужина студенты часто устраивают вторую вечеринку, повеселее. Кроме того, бывают же и всякие другие встречи и сборища. Есть умельцы, которые ходят по пять раз в неделю или даже чаще. Я бы не выдержал. Но по-любому на втором курсе уже не бухают так, как на первом. В этом деле главное – не перегибать палку. Иначе можно допрыгаться до того, что все-таки отчислят.
Я обернулся к Кокрейну, чтобы видеть его лицо. Он улыбнулся мне. Боб спокойно шагал себе по тропинке. Позади верхом на Рози покачивалась миссис Кокрейн.
Снег почти растаял, повсюду выглядывали островки зеленой травы. В мокром лесу все краски были ярки, только озеро темнело, чуть подернутое молочной мутью. Елки, лиственницы и сосны замерли – день был безветренный, ни одна ветвь не шелохнется, и с каждой иголки свисает серебристая капля.
– А мы поедем рысью? – спросила Мейзи, заметив, что я смотрю на нее.
– Вы полагаете, вашему мужу это будет приятно?
– Должен же он когда-нибудь научиться. Джон?
– Что я должен делать, дорогая?
– Вы умеете облегчаться? – спросил я.
Он уставился на меня с изумлением.
– В каком смысле?
– Не в том, что вы подумали. Упираетесь коленями в седло и на каждый сильный толчок лошади через такт приподнимаете задницу. Спина прямая, пятку тянете вниз.
– Как вы сказали, Уолден? Коленями в седло? Правда?
– Да нет, мистер Кокрейн. Не встать в седле на колени! Мы с вами не в цирке. Просто плотно прижмите колени к седлу, выберите повод на себя и посылайте лошадь.
– Куда?
Мейзи расхохоталась.
– Не куда, а шенкелем. – Я изо всех сил старался сохранить серьезное выражение лица.
– Чем?
– Внутренней частью голени… Впрочем, ладно. Просто пятками ударьте его в бока.
– Э-э-э… – Джон смотрел на меня с недоумением. – А если я сделаю ему больно?
– Не сделаете.
– Точно?
– Факт, – сказал я. – Это язык, на котором разговаривают с лошадью. Вы высылаете ее шенкелем, и она идет быстрее. Вот, смотрите.
