Мария Ордынцева
Дело было в Хмелёвке, или Деревенские рассказы
Глава 1. История с банкой
Приближалась полночь. За окном летней веранды слышалась стрекотня сверчков, квакнула спросонья жаба неподалеку и снова затихла. Разбуженная кваканьем кукушка завела свою шарманку: ку-ку, ку-ку…
– Ах, чтоб тебя! – раздосадованно заворочался Митяй.
Непривычная после городской суеты сельская тишина заставила мозг напрягаться и прислушиваться вместо того, чтобы просто уснуть. В конце концов, знаменитый отцовский само-гон должен был помочь успокоить расшатанные нервы. Но сон никак не шел.
Ку-ку, ку-ку…
Чертова кукушка!
Поворочавшись еще без толку, Митяй встал, поискал на подоконнике сигареты, спички и уже собрался закурить, но вдруг услышал странный писк.
"Мышь что ли?" – огляделся он на автомате.
Писк был пронзительный и смешной, будто запись голоса прокручивали в ускоренном режиме. Доносился он откуда-то снизу. И, постепенно прислушиваясь, Митяй стал улавливать отдельные слова.
– Тащи сюда! – верещало что-то мелкое в дальнем углу.
– Да он не видит нас! – отвечал оппоненту еще один писклявый голос.
В том углу была набросана обувь, меж которой в лунном свете просматривалось копошащееся нечто – мелкое, темное и много.
Озадаченный Митяй включил свет и оторопел.
Между калош, сапог, тапок, вьетнамок и прочего обувного разнообразия копошились черти.
Мелкие – сантиметров десять-пятнадцать ростом, но точно черти. Мохнатые, ушастые, рогатые, хвостатые, с пятачками – все, как положено уроженцам адского пекла. Для чего-то они были одеты в зеленые стильные пиджачки и красные галстуки, завязанные виндзорским узлом. Штаны отсутствовали в принципе, но это никого из них не заботило – да и зачем бы?
Немного ошалевшие поначалу от света лампочки Ильича под потолком, чертята пришли в себя довольно скоро и дружно уставились на Митяя. А Митяй на них, забыв прикурить и выронив сигарету на пол.
На секунду установилась мертвая тишина, так что шелест бьющихся по оконному стеклу крыльев ночной бабочки казался какофонией звуков.
– Ну? Что уставился? – хамовато ухмыльнулся самый рослый чертёнок.
– Чего молчишь? – наперебой загалдели остальные. – Уставился и молчит! Думал, света испугаемся? А мы не испугались! Нашел чем пугать!
Митяй, наконец, пришел в себя и рассудил по-деловому, стараясь не показывать удивления или страха:
– Что-то много вас тут развелось! Приперлись! А вас и не звал никто. Спать мешаете!
– Фу-ты ну-ты! – съязвили его собеседники. – Смотрите, какая цаца!
– Шли бы вы по добру по здорову, – посоветовал Митяй и открыл щеколду на двери веранды.
Как по мановению волшебной палочки все чертята исчезли.
Митяй вздохнул с облегчением, распахнул дверь, вдохнул прозрачный ночной воздух, послушал очередной концерт кузнечика и снова закрыл дверь на щеколду, чтобы мошкара не налетела.
Дружный писклявый хохот заставил его обернуться и обомлеть. Адские модники как ни в чем не бывало сновали между обувью, явно потешаясь над человеком.
Митяй медленно открыл щеколду снова, проверяя свою догадку. Черти исчезли. Закрыл – появились, еще более веселые и разбитные. Опять открыл – исчезли, закрыл – появились.
– Это что за…? – не договорил Митяй фразу, но щеколду оставил запертой.
– Дурачок, – ласково обратился к нему один из рогатых модников со снисходительной усмешкой. – Ну что ты к щеколде привязался?
– Ребята, шли бы вы, – повторил Митяй, не особо надеясь на их послушание.
– А то что? Что ты сделаешь? – не унимались чертята, явно дразнясь и пытаясь вывести человека из себя. – Крестить что ли начнешь?
– Ну, сами напросились, – решил Митяй и стал рыться в деревянном растрескавшемся от времени шкапчике, где мать хранила банки для консервирования.
– Смотрите, смотрите! – засмеялись хвостатые. – Неужели дрыном гонять будет? Или мухобойкой? Ха-ха-ха!
– Не угадали, мелкота! – огрызнулся Митяй и водрузил на шкапчик трехлитровую банку и положил рядом полиэтиленовую крышку.
– Чего это? – растерялись чертята.
– Увидите, – пообещал Митяй и взял двумя пальцами за шкирку ближайшего чертёнка. Поглядел, как тот силится вывернуться из его пальцев, и бросил на дно банки.
Чертята завизжали и кинулись врассыпную. Пойманный чёртик нарезал круги по банке и грозно, но пискляво матюкался.
Митяю стало смешно. С азартом он ухватил за ногу еще одного рогатого и кинул в банку к товарищу. Пленники заверещали, будто свинью режут. Лишь иногда слышались между визгами нецензурные проклятия в адрес Митяя и его родни. Потому было все равно. Он выуживал из калоши третьего, за ним последовал четвёртый и так далее по порядку. Чертей в банке набилось уже прилично. В тесноте они копошились, а точнее – кишмя кишели, пищали, толкались и даже дрались. От количества визгов их суть разобрать было невозможно, да Митяй и не пытался. Накрыл банку крышкой, чтобы не разбежались, и принялся за последнего, самого мелкого.
Зеленый пиджачок мелькал то здесь, то там, то пятачкастая рожица вдруг показывала Митяю язык, дразнясь и ругаясь.
– Ишь ты, шустрый какой! – смеялся на его ругань Митяй, но как ни старался – не мог его поймать.
Вспомнив, что у деда где-то запрятан сачок, Митяй оставил на время чертика меж калошей и стал осторожно, чтобы не шуметь, перебирать снасти в огромном сундуке, стоящем рядом с лежанкой.
Мелкий опасливо следил за ним, но отчего-то не убегал, хотя уже раз сто мог исчезнуть. Мохнатые ушки его подергивались от любопытства и поворачивались на каждый звук как локаторы, причем могло повернуться и одно ухо, и оба в разные стороны. Митяй видел такое умение у своего кота и не особо поэтому удивился.
"Кстати, где кот шляется в такое время?" – вспомнилось вдруг Митяю. Ночь на дворе, а он вместо мурлыканья под боком у хозяина запропастился куда-то в деревенских дебрях.
– И вовсе он не шляется, а личную жизнь устраивает, – прочитал его мысли чертик.
Митяй поднял голову от сундука и посмотрел на собеседника:
– А ты откуда знаешь?
– Видел, – буднично сообщил тот, поправив галстук. – И тебе бы не мешало.
– Не твое дело, – буркнул Митяй, найдя, наконец, необходимый предмет и выпрямляясь.
– Надо больно, – хмыкнул презрительно чертёнок, но попятился медленно от него, неотрывно следя за сачком в руках Митяя.
– Поймаю тебя сейчас, чтобы не шеборшился, и спать лягу, – сказал Митяй почти равнодушно.
Чертик хотел что-то ответить, но внезапно отворилась дверь в дом и на веранду вышла заспанная мать Митяя в ночной рубашке, щурясь на свет.
– Ты чего тут шумишь? – спросила она сына и, заметив сачок, добавила: – А ну-ка давай сюда сачок и ложись спать!
Чертик отвратительно захихикал за ее спиной. Мать его не замечала и протянула руку к сачку.
Митяй злобно глянул на мелкого пакостника, скалящего свои острые зубки и похрюкивающего от смеха, но сачок матери отдал.
– Сейчас лягу, мам, – пообещал он.
– Ох, Митя, ну что с тобой делать? – вздохнула мать и ушла обратно вместе с сачком.
Как только за ней закрылась дверь, Митяй бесшумно метнулся к обуви и попытался ухватить чертёнка за его дорогой галстук:
– Ах ты, тварь мелкая! Смеется еще!
– А чего не посмеяться, если смешно? – тот ловко увернулся в очередной раз от ловца и ничуть, кажется, не обиделся. – Ладно, отпускай братьёв, да пойдем мы. Пора нам уже.
– А вот фиг вам, – заупрямился Митяй.
Оставив свои попытки поймать этого шустреца, он вернулся к банке и закрыл крышку поплотнее. Братья притихли внутри и ждали развязки.
– Ты нам планы срываешь, – предупредил чертёнок.
– Мне все равно, – отмахнулся Митяй.
Раз он не может его поймать, пусть убирается к чертовой матери, решил про себя.
– Я к матери как раз и собираюсь. Именины у нее, – пояснил чертенок, снова прочитав его мысли.
– Привет передай от меня, – Митяй с досадой выключил свет, улегся на кровать, укрылся пододеяльником и повернулся на бок лицом к стене.
– Ну как знаешь, – пожал плечами чертёнок.
И стало тихо.
Митяй оглянулся на банку. Пленные чертята смиренно сидели внутри неё, поглядывая на своего победителя.
– Вот и хорошо, – Митяй снова повернулся к стене и закрыл глаза.
Мгновенно навалился сон.
– Вот и хорошо, – прошептал Митяй, чувствуя приближение долгожданной неги.
Глава 2. Серый
Солнечный теплый лучик упрямо пытался заглянуть Митяю в глаза. Он поворочался, пытаясь увернуться от его настойчивых попыток и снова окунуться в сон, где происходило нечто интересное. Кажется, его начальник обещал ему повышение и, соответственно, более высокий оклад, и Митяю хотелось уточнить, с какого числа ожидается это счастье и насколько именно будет прибавка. Но лучистый стервец решительно настаивал на пробуждении, и Митяй спрятался от него под пододеяльник.
Как назло, заснуть снова не удалось. Минут через десять бесплодных попыток Митяй тихо и разочарованно рыкнул, дернув ногой, и сел, откинув пододеяльник в сторону.
Жмурясь спросонья, сначала он пытался понять, где он и сколько примерно времени. Оказалось, он по-прежнему на летней веранде, и, судя по положению солнца, дело близилось часам к семи утра.
Припомнив вдруг свое ночное приключение, Митяй воззрился на шкапчик, проверяя, не приснилось ли. Там стояла трехлитровая банка, закрытая полиэтиленовой крышкой. Пустая.
Митяй задумался. Если бы ему все приснилось, то банки бы на шкапчике не стояло. А если не приснилось, куда делись эти мелкие рогатые? Уж намариновал он их на славу.
Его вывел из размышлений кот. Рыжая счастливая морда потерлась об его руку и заурчала.
– О! Явился-не запылился, – усмехнулся Митяй, гладя полосатую рыжую спинку. – Ну как личная жизнь? Устроил?
Кот подозрительно взглянул на него, словно пытаясь понять, кто его сдал с потрохами, а потом сделал вид, что не понял вопроса, опрокинулся на спину, подобрав лапы и приняв наимилейший вид из всех, на какие был способен.
– Да ладно-ладно, – добродушно потрепал его Митяй по белому отъевшемуся на парном молоке и деревенских мышах пузу. – Знаю я, что ты красавец. Чай, все кошки по тебе сохнут?
Кот упрямо играл в несознанку, но по морде его было видно, что Митяй был недалек от истины.
– Молодец! – похвалил его Митяй и поднялся с кровати.
Потянулся от души, так что каждая жилка дзынькнула счастливо и встала на положенное ей природой место. Надел шорты – китайские, но с претензией на фирму – удобно в них, что ни говори. И тихонько поплелся в дом, оставив кота нежиться после его любовных похождений.
Мать уже хлопотала на кухне. В чугунной сковороде что-то шкворчало, старый чайник призывно булькал, на столе ждала Митяя стопка блинов.
– Доброе утро, – поприветствовал хозяйку сын и скромно присел у стола, косясь на блинную вкуснятину. Немного потряхивало с похмелья, но голова не болела – а это очень важное качество, особо ценимое знатоками самогоноварения.
– Доброе, – отозвалась мать, не оборачиваясь. – Там блины ешь. Сметана в холодильнике.
– Ма-ам… – протянул Митяй тихо и особо не надеясь на положительный ответ. – А, может, похмелишь чуток?..
Мать прервалась на секунду, оглядела сына строго, но тут же взгляд ее смягчился, она молча подошла к буфету, вынула оттуда двухлитровую бутыль и нацедила ему рюмашку благословенной жидкости.
– Больше не дам! – она поставила перед Митяем рюмку и скоренько убрала бутыль обратно.
– Спасибо, мам, – Митяй повертел рюмку в пальцах и затем залпом, не думая, опрокинул ее в рот.
Священный всеблагой огонь растекался медленно по всем жилам, радуя своим теплом и заставляя тело взбодриться и захотеть жить, радоваться, любить.
Зажмурившись от горечи и удовольствия одновременно, Митяй замер на мгновение, чтобы не упустить это волшебное чувство воскрешения, и затем отправил вдогонку мамин блинчик.
Мать не обращала на него внимания, продолжая кухарить. И Митяй решил больше не злоупотреблять ее терпением. Тихонько протиснулся обратно к выходу на веранду и улизнул быстренько во двор, едва успев на ходу обуть сланцы.
Деревня уже давно проснулась. Куры бродили по лужайкам и дворам в поисках семян, корешков, червяков и прочих деликатесов. Одна из кур – видимо, предпочитающая эстетику практической пользе – решила облагородить цветник и потому старательно рылась возле розового куста.
– Ишь ты! Пошла отсюда! – прикрикнул на нее Митяй и пихнул ее для верности ногой.
Курица, кудахтнув, отпрыгнула в сторону и сделала вид, что ничего не произошло.
– Иди-иди, – велел ей вдогонку Митяй. – А то куриную лапшу из тебя быстро сварганят.
Курица помолчала, раздумывая над ответом, видимо, но в итоге приняла единственно верное решение и удалилась с достоинством.
Где-то позади дома, скорее всего, на сеновале, слышался глухой голос отца, а затем и деда. Митяй рассудил, что пока лучше на глаза им не попадаться, чтобы не загрузили работой по самые уши, и вышел через калитку на улицу.
Сел на завалинку. Порылся в шортах, выискивая сигареты и спички, но не нашел. Возвращаться за ними в дом сейчас было не в его интересах, и Митяй продолжил праздно посиживать, глазея на деревенскую жизнь.
Давненько он здесь не был. И даже соскучился по этим вот неказистым домишкам, бурьяну, тропинкам, малышу Ваське, катающемуся на трехколёсном велосипеде под присмотром своей бабки через улицу напротив (о существовании Васьки он знал до этого только по рассказам матери в ходе телефонных переговоров, но все равно соскучился как по неотъемлемой части здешнего быта), и вообще по всему.
Вчера он приехал сюда, когда уже сумерки наваливались на землю, и не было почти нигде ни одного огонька по всему населенному пункту. Мрачное ощущение пустоты создавалось от этого, и Митяй торопливо отбросил его от себя, как надоевшую тряпку.
А когда-то их деревня Хмелёвка числилась богатой боярской вотчиной, а затем большим поместьем каких-то там господ с громкой фамилией. Теперь осталось от былого великолепия несколько улиц да развалины барской усадьбы поодаль, на красивом холме у речушки под названием Сура. Остатки церквушки украшали конец улицы, где Митяй вырос и знал каждую дощечку, каждый закоулок, каждый кустик как свои пять пальцев.
В советские годы силами местных пролетариев и залётных комиссаров был организован колхоз, в который, помимо самой Хмелёвки, включили и пару соседних сёл поменьше. На животноводстве и пшенице поднялись сельский клуб, школа и фельдшерский пункт, которые, скопившись вокруг площади перед сельсоветом, организовали фактически культурный и административный центр Хмелёвки. Позади клуба прилепился со временем стадион, сбоку магазинчик, большую часть времени закрытый, радующий посетителей только по особым случаям и вечерами после работы. Это заведение было главным источником сарафанного радио и храбро составляло незначительную конкуренцию главному знатоку – бабе Шурее.
Позади школы по велению одного из председателей колхоза, бывшего фронтовика, соорудили после войны небольшой обелиск в память пятерых погибших на войне односельчан, и каждый год по соответствующим случаям возлагали к нему цветы и принимали в пионеры. В перестроечные годы в беседку под берёзками, что росли аллеей у обелиска, повадились курить и пить сельские пацаны, пока там не нашли мёртвым одного из местных алкоголиков, бывшего передовика Сажина. После этого как бабка отговорила от этого места всех ищущих культурного деревенского досуга.
Там же, на территории парка с обелиском, расположили и обязательный по прежним временам памятник Ленину. Ленин с тех пор давно уже стал необязательным, но его все равно красили ежегодно серебряной краской, и несколько старушек таскали ему цветы на апрельский субботник.
Само обширное колхозное хозяйство едва теплилось, превратившись в муниципальное предприятие и немного помогая выживать местному муниципальному бюджету. По привычке его так и именовали колхозом, и все понимали, о чем идет речь, наблюдая разваливающиеся стены коровников, из которых еще доносилось мычание нескольких коров. Да еще водонапорная башня позади фермы напоминала о былом крепком производстве.
На другом конце села, за старой церковью, расположилось сельское кладбище, где до сих пор еще хоронили местных покойников. Поскольку церковь за ветхостью и обрушением бездействовала, то чаще всего посетителями кладбища были вороны, блудные коровы, пасущиеся без присмотра хозяев, да вдовый сторож Никита Федорович, который гонял их своим костылем и не боялся ни Бога, ни чёрта, а лишь свою мать, очень древнюю старушку Акулину Ивановну, видевшую ещё времена царя-батюшки. Сия парочка приходилась Митяю какими-то дальними родственниками по матери – то ли троюродными, то ли далее, поэтому на правах старшего члена семьи Никита Федорович Митяя жаловал, почитая за почти родного племянника. Живы ли они сейчас?
Зачем он приехал сюда именно сейчас, он и сам не знал. Как-то вдруг возникло чувство, что ему сюда просто жизненно необходимо, и уже неделю со страшной силищей его тянуло на родину, аж жилы рвало. Наконец, устав бороться с собой, Митяй взял отпуск на две недели, наскоро побросал в сумку трусы, носки, шорты, полторашку пива на дорогу и поехал на автовокзал. Все три часа до Хмелёвки, потягивая пивко, он гадал, что ж это с ним за внезапная любовь к родным местам приключилась.
И вот в первую же ночь события с банкой, набитой чертями. Не то чтобы Митяй испугался, но удивился немного. Раньше ему не приходилось общаться с нечистью ни трезвым, ни пьяным, и это давало определенную пищу для размышлений.
Как же эти мелкие вылезли из банки? Митяй закинул ногу на ногу и грыз в задумчивости травинку. Если они смогли просочиться через крышку, что им мешало пройти через стекло? Если уж они такие мастаки проходить через преграды… А если все приснилось, откуда банка на столе и с крышкой? Да еще эта щеколда…
От этих размышлений Митяя отвлек Серый.
Плюхнувшись с размаху рядом на завалинку, он торжественно провозгласил, протягивая Митяю раскрытую ладонь:
– Здорово, Митяй! Давненько не видались. Какими судьбами?
В чёрных глазах его играли хитрющие огоньки.
Вообще-то Серого звали Сергей, и фамилия его была самая обычная – Ковалёв. Был он обычный деревенский парень, на пять лет постарше самого Митяя, но юные митяевские годы так или иначе пролетели где-то поблизости от старшего товарища, который брал на себя труд вытаскивать Митяя из разных подростковых передряг.
Сам Ковалёв после армии недолго пробыл в деревне. Через год женился и укатил на заработки в город. Но там по пьянке попался на сдаче ворованного металла и поехал по этапу мотать срок. Честно оттрубив трёшку от звонка до звонка, Серый подался на стройку. Зарабатывал неплохо, сумел поднять дочь и сына, но его привычка иногда отлучаться в запой привела в итоге к полному отсутствию доверия к нему со стороны жены Натальи, а затем и работодателя. И вот уже год – разведённый и безработный – Серый проживал в родной деревне без каких-либо чётких планов на будущую жизнь.
– Здорово! – Митяй пожал Ковалёвскую ладонь сильно и уверенно, демонстрируя радость от встречи со старым другом. – Давненько. Лет пять уже, да?
– Шесть, – поправил Серый. – Но это ерунда. Наверстаем. Ты как? Насовсем?
– Нет, погостить, – покачал головой Митяй. – А ты откуда узнал, что я здесь?
Серый улыбнулся, развел руками, удивляясь недогадливости Митяя, и произнес только одно слово:
– Шурея!
Глава 3. Шурея
Когда-то давно работала в колхозе дояркой приятная с виду женщина по имени Александра Ивановна Богачёва. Дояркой она слыла неплохой, грамотами награждалась ежегодно, что позволяло колхозной ферме долгое время удерживать звание передовой и хранить в красном уголке переходящее знамя. Скотники уважительно и по-свойски именовали Богачёву Шура Ивановна, поскольку что ни говори, а сложена она была ладно, лицом красива. Один был у нее недостаток – любопытство.
Кто-то будет, возможно, утверждать, что любопытство и никакой не порок, а вовсе даже наоборот, но это как посмотреть.
Вот, скажем, надо колхозу знать закупочные цены, какие у соседних колхозов имеются, – Шура Ивановна тут же их выкладывает, глазом не моргнув. И это, конечно, колхозу на пользу. Любопытство-то Шурино к добру общему здесь приложено.
А в другой раз собрался тракторист Васька Лапин побаловаться с дояркой Настасьей на собственном Васькином сеновале. И, вроде, желание у них внезапно возникло, что никакой возможности заранее предугадать его не было ни у кого, даже у самих Васьки с Настасьей. И, вроде, сеновал на конце села, так что в тот угол не каждая собака заглядывает. Ан нет, через полчаса бежит уже с вилами к сеновалу Настасьин законный супруг Пётр в майке и семейных труселях (в чем застигло его сие несчастье) и грозится обоим голубкам всеми небесными карами. И откуда узнал, как потом его спрашивали, – так от Шуры Ивановны и узнал. И ведь не обманула! И спасибо ей, что не рогатый ходит, а всего лишь год условно схлопотал.
Целое информбюро и разведывательное управление могли бы бросить вызов этой милой женщине и с треском проиграть состязание. Источники её не были известны ни одной живой душе. И при событиях сама она обычно не присутствовала. Но ведь знала откуда-то с точностью до каждой пуговицы все подробности каждого дела раньше, чем сами участники еще успели разойтись.
Почтенный муж Шуры Ивановны был выбран ею по единственному качеству его – великому терпению. Николай Васильевич Богачёв всегда и сам при жизни затруднялся пояснить, откуда его жене известно все на свете, а потому налево не ходил во избежание и самогончиком баловался лишь в целебных целях, Шурой Ивановной даже поощряемых для пользы организма. Жил он в холе и неге, пока однажды не принял роковое для его жизни решение пойти искупаться. Уж что там случилось – одному Богу известно, только нашли его в камышах с выражением крайнего изумления на лице. Сама Шура Ивановна была твердо уверена, что в гибели ее обожаемого супруга виновны две русалки-соблазнительницы, которых она даже описывала во всех подробностях и в таких же подробностях проклинала почём свет стоит.
С тех пор можно было частенько видеть неутешную вдову вечерами на берегу деревенской речки, внимательно выслеживающую обидчиц с багром наперевес.
Деревенские мальчишки (среди которых были, конечно, и Серый с Митяем) находили в слежке за Шурой Ивановной некое наслаждение. Особенно им нравилось, когда она замечала их и начинала ругаться, и сыпать проклятьями одно замысловатее другого, и грозить им вслед багром. Отбежав подальше, они хором заводили сочиненную ими дразнилку:
Ходит Шура у реки,
Бьет русалкам тумаки!
Хоть и вечереет,
Бьет багром Шурея!
С тех пор к Шуре Ивановне и прилепилось прозвание Шурея. Как-то естественно его подхватили и взрослые, и вскоре никто уже иначе ее и не называл за глаза. Лишь в торжественных случаях, вспоминая о былых ее заслугах, председатель колхоза, а затем глава администрации именовали ее по паспортным данным, и Шурея ревела от счастья.
Митяй не удивился поэтому, когда Серый объяснил, откуда знает о его приезде. Он удивился, как всегда, только самой Шурее: приехал он поздно, по дороге ни с кем не встречался, до утра из дома не выходил, как и его родные. И тем не менее Шурея не только знала, кто и когда приехал, но и живописала Серому все подробности застолья, будто сама сидела за столом.
– Братан, я серьезно говорю, она ведьма, – подытожил свой рассказ Серый, убедившись в разговоре с Митяем в правдивости информации, полученной от Шуреи.
– И что ты предлагаешь? – усмехнулся Митяй его предположению.
В том, что Шурея ведьма, была уверена половина деревни. А вторая половина предпочитала простые и логичные объяснения способностей старухи Шуреи: умение оказаться в нужное время в нужном месте, дедуктивные способности и хороший слух. Митяй придерживался второй версии.
– Говорю тебе, она ведьма, – повторил заговорщицким тоном Серый и огляделся, проверяя, не видать ли где поблизости Шуреи. Старухи видно не было, и, успокоенный, он снова обратился к товарищу: – Если не веришь, давай проверим. У меня давно уже руки чешутся.
– Что так? – осторожно спросил Митяй, обдумывая предложение Серого. Оно было заманчиво, даже очень соблазнительно. После ночной беседы с чертятами его эта тема стала интересовать больше, чем когда-либо. Тем более, как выяснилось, ничего страшного при этом не ожидалось: банка всегда оставалась наготове.
– Она на меня чертей натравила, – на полном серьёзе заявил Серый и снова огляделся по сторонам.
– С чего ты взял, что она, а не самогон? – уточнил Митяй, даже не усомнившись в самом факте такой встречи Серого, но его стало разбирать любопытство, потому что Серый явно боялся повторного рандеву с рогатыми, а, следовательно, его история должна была серьезно отличаться от Митяевских забав накануне.
– Может, и самогон, но и она тоже, – настаивал Серый.
Его история оказалась для Митяя полной неожиданностью, тем более произошла она той же ночью, что и его.
Глава 4. Ночные посетители
Дед храпел на печке, как трактор, и Серому с кровати были видны только его ноги, одетые в шерстяные носки бабушкиной вязки, которые старый хрыч не снимал даже летом. Бабка тоже улезла на полати и посапывала с присвистом.
А Серому почему-то не спалось, хотя он и старался внушить себе, что выпил достаточно для крепкого полезного сна.
В углу что-то начало тихо шуршать, и Серый подосадовал на бабкину кошку, которая куда-то усвистала вместо того, чтобы заняться своими прямыми обязанностями и отловить зловредного мыша прямо на выходе из норы.
У него вдруг появилось чёткое ощущение, что рядом с его кроватью кто-то стоит. Причём не один, а как минимум двое.
Серый замер, уверенный, что какие-то отчаянные грабители решили поживиться на халяву и влезли для этого в дом. По опыту лагерной жизни он знал, что если прикинуться спящим, у этих парней будет меньше соблазна с испугу порешить его первым попавшимся предметом, а умирать за чугунок картошки и недопитую бутылку самогона Серому казалось огромной глупостью, к тому же непоправимой.
Между тем, ночные посетители будто сомневались, стоит ли им продолжать начатое, потому что не двигались с места и, к тому же, начали тихо переговариваться.
– Дрыхнет, – угрюмо сказал один.
– Да какая нам разница, – заметил второй нетерпеливо. – Давай ты за руки, я за ноги – да потащили!
Серый похолодел, в ужасе боясь пошевелиться и уже прикидывая, как эта парочка сейчас попрёт его из родимого дома… и для чего? Неужели все-таки убить хотят? А за что?
Он стал лихорадочно припоминать, кому и чем он мог насолить настолько, чтобы эти люди решились на душегубство. Но, кроме Шуреи, почему-то на ум ничего не шло. Да и Шурея… Ну что такого он сделал? Кинул пачку соли в ее ведра с водой? Так нечего было всем рассказывать о его шашнях с соседкой Татьяной. Баба она молодая, одинокая. Серый тоже, вроде, не женат. Преступления в этом никакого он не усматривал. И тут эта курва старая разнесла обо всем по селу, будто свечку рядом держала. Какое её собачье дело, Серый не понимал. И за Татьяну было обидно – девка пострадала ни за что. За себя Серый особо не переживал. А Шурее отомстил. И справедливо.
И тут такая оказия. Двоица незнакомцев стоит и рассуждает, как его похитить из собственного дома. Что за наглость?
Серый уже готов был вскочить и разобраться по всем правилам, как вдруг услышал цокот копыт. И ладно бы где-то на улице проехала телега – пусть и ночью, но на улице. Так ведь цокот раздался прямо у его изголовья, как раз там, где должны были стоять эти незванные гости.
Сердце у него на секунду остановилось, проверяя смутные догадки. Но зрению Серый привык больше доверять, а потому приоткрыл немного веки.
Прямо над ним склонились два чёрта.
Один из них – помордастее – имел золотую цыганскую серьгу в своем левом ухе и явно был любитель силовых решений. Об этом свидетельствовали пара шрамов на свином его рыле и недобрые огоньки в небольших глазках. Плечистый, высокий, здоровый, покрытый жесткой кабаньей щетиной, одеждой он себя не утруждал, кроме набедренной повязки не первой свежести.
Второй – не менее плечистый, но, кажется, более умный – мало чем отличался от собрата. Разве что одет был в спортивный костюм ABIBAS и серьги со шрамами не имел. Более подвижный, он в нетерпении переминался с копыта на копыто.
– Ну? Чего ждать-то? – подтолкнул второй чёрт легонько своего спутника. – Сейчас проснётся, орать начнет, всех перебудит.
– Не перебудит, – так же угрюмо сказал первый чёрт, разминая кулаки. – Может, связать его да в мешок? Так проще тащить и вопросов меньше.
– Где мы сейчас мешок возьмем? – резонно вопросил второй. – И верёвку тоже.
– Да сейчас понесем – брыкаться начнет, еще гоняться за ним потом по всей деревне, – возразил первый. – А нам опаздывать нельзя. Нам еще Шурею пройти надо.
– Да как он будет брыкаться, когда его со страху кондратий хватит? – засмеялся второй, скаля острые клыки, от которых внутри у Серого всё снова похолодело.
Но надо было что-то делать, пока эти двое и вправду не потащили его куда-то для своих чертовских нужд. Единственное, что смог придумать Серый, было открыть глаза, вскочить рывком с кровати и отбежать в красный угол, где еще теплилась бабкина лампадка у иконы Спасителя.
От неожиданности черти отпрянули разом в противоположную сторону, но быстро сориентировались и двинулись медленно к Серому.
– Ты погляди, какой шустрый! – зловеще протянул первый чёрт, и серьга в его ухе весело дзынькнула.
– Это тебе не поможет, – сказал Серому второй черт миролюбиво. – Сдавайся лучше сам.
– Ага! – усмехнулся им Серый, готовый драться за себя до последнего. – Я ментам не давался, а вам прям сейчас! Только шнурки поглажу!
– Нет у тебя шнурков, дурачок, – не понял юмора второй чёрт.
– И ментам ты сдался только так, – напомнил первый чёрт.
– Не ваше дело! – огрызнулся Серый. – Вам все равно не дамся!
Черти засмеялись и еще ближе придвинулись к своей жертве, но почему-то дальше ничего не предпринимали.
"Иконы!" – осенило Серого, и он вжался в угол еще более прежнего, а для верности начал читать обрывки молитв, которые помнил (только сейчас он пожалел, что не знал ни одной молитвы целиком).
– Отче наш иже еси на небеси! – выпалил Серый, усердно крестясь.
Черти переглянулись с усмешкой и ждали, что он будет делать дальше.
– Верую во единого Бога-Отца! – стараясь не очень громко орать, чтобы не разбудить деда с бабкой, пробормотал Серый.
– И мы веруем, дружок, – захихикали черти. – Дальше-то что?
– Да воскреснет Бог! – в отчаянии заговорил лихорадочно Серый и вдруг заметил, что черти поплыли. "Как же дальше, Господи?" – взмолился он про себя и вдруг словно вживую предстала перед ним картинка: бабка у зажжённой лампады бормочет строки молитвы, и Серый, отчетливо слыша старческий этот шепот, стал повторять за ним: – … да расточатся врази его… да убегут от лица его… ненавидящие его… – и крестился, крестился, крестился.
