Мария Метлицкая
Три женщины в городском пейзаже
– А детей ты… иметь не могла?
– Почему? – удивилась Тася. – Было два аборта, прости, без Валиного разрешения.
– Как? – ошарашенно спросила Лида. – Он даже не знал?
Грустно усмехнувшись, Тася качнула головой:
– Это была единственная ложь, которую я себе позволила. Рожать я не собиралась. Вернее, решила не рожать. Тогда зачем ему говорить? Чтобы он страдал и чувствовал себя виноватым? Он и так чувствовал, ты сама это знаешь!
– Почему? – Губы спеклись от волнения. – Почему ты решила не рожать? Ты же так его любила.
– Не знаю. Дура, наверное. Ну, проблем ему не хотела. Сложностей. Знала, что он будет рваться. Метаться между тобой и этим ребенком. Да и если честно, – улыбнулась она, – мне больше никто не был нужен. Никто, кроме Вали! Мне его хватало, Лидуша! Он был мне всем!
Лида молчала, сказать было нечего.
Через полгода мама пришла в себя и стала прежней Ольгой Ивановной – сдержанной, собранной, суровой. Никаких слез и причитаний. Воспоминания? К чему? Воспоминания расслабляют, мешают жить, от них раскисаешь, а раскисать нельзя.
С мамой Лида созванивалась один раз в неделю, обеим было достаточно. В первую очередь – маме.
Спустя время, когда чуть отпустило, вспоминая свой неудавшийся брак, Лида думала: «Как я могла не заметить? Как? Говорят, женщина всегда чувствует – выходит, я не женщина? Ничего не чувствовала. Ни-че-го. Все пропустила. Профукала, проворонила, прошляпила, потому что верила ему безоглядно. Верила, как себе».
Потом, правда, припоминала: а было! Были моменты, способные насторожить. Наивная дура, неискушенная идиотка, бесхитростная тетеха! Вот, например, – его уходы по воскресеньям. Нет, казалось, причины имелись. Как бы имелись. Переезд школьного друга, как тут не помочь? В следующие выходные снова он, школьный друг, кажется Миша, звал разбирать коробки и чувалы после переезда. «Лида! Туда и зайти страшно – уставлена вся квартира. Ну переезд, ты понимаешь». Конечно, она понимала. Только вряд ли был этот самый переезд. Или вот еще. Кажется, это была суббота:
– Лидка, мне срочно надо на дачу к Барсуковым, мама просила кое-что отвезти.
– К Барсуковым? – удивлялась Лида. – Но это же так далеко! Кажется, Калужская область? А сын Барсуковых? Как его – Витя? Почему не он? Вроде у него машина? Или я что-то путаю?
Сережа смущался и злился:
– Не путаешь. Витя, да. И у него есть машина. Но Витя в командировке и приедет не скоро.
– Поняла, – грустно кивала Лида. – Жаль, пропали выходные. А я так мечтала в Измайлово. Сережка, тогда ты там останься на ночь, вечером не возвращайся. Отоспись и утром поедешь. Почти двести километров, тяжело.
Сережа вроде бы нехотя соглашался:
– Ну раз ты так считаешь…
Где он научился так врать? Где и когда? Ее прямодушный Сережа? А, ну да – ситуация заставила, правильно! Приспособился, как говорится.
Разумеется, не было никакого Миши и никаких Барсуковых. И неожиданных трехдневных командировок не было. Какие командировки у учителя физики – смешно. Муж что-то невнятно бормотал про учительскую конференцию, она почти не слушала, потому что не сомневалась в муже.
Сережа ушел под Новый год. Даже не так – в сам Новый год! Лида крутилась на кухне, нанося последние штрихи к праздничному столу – украшала салат оливье: тертое яйцо, кружочки свежего огурца, пара веточек укропа. Запах весны витал по квартире – пусть и парниковые, но молодые огурчики. Лида посмотрела на украшенный салат и осталась довольна. Кажется, и заливное получилось, и «мимоза». В духовке румянилась утка с яблоками, любимая еда ее мужа.
Приподняв полотенце, глянула на противень с кулебякой: отлично! Пышная, с румяной корочкой и кокетливой косичкой. Красота!
Посмотрела на часы – ого, половина десятого! Через час придут гости: Сережины родители, сестра Зоя с семьей, соседка тетя Галя, Настена и, разумеется, Тася.
Мама, как всегда, встречала одна: «Ой, Лида, о чем ты? Я безумно устала, месяц был диким, столько тяжелых операций, столько тяжелых больных! Отчеты, бумаги, конец года. Какие гости, какое веселье? Да и компании я не люблю, ты же знаешь! А уж разговоры все эти застольные, пустые и дурацкие, вообще ненавижу. И со сватьями общаться неохота, особой любви я к ним не испытываю, ты знаешь. Я как-нибудь, не беспокойся. Куплю что-нибудь готовое: салатик, жареного цыпленка – слава богу, кулинарии работают. С час посижу у телевизора, посмотрю на очередную вакханалию, на опостылевшие физиономии – и спать, спать, спать. Первого могу отоспаться, если, конечно, не позвонят из отделения».
Конечно, совесть Лиду мучила: «Вру, лукавлю. Делаю вид. Приглашаю ее, а сама… сама надеюсь на отказ. Потому что жду Тасю. Какая я все-таки сволочь! Но что поделать – маме никто не нужен – ни зять, ни его родители, ни даже дочка. Но мама такая, другой мамы нет».
Стыдно было, неловко, но ничего не поделать. Оставить Тасю одну? Нет, ни за что! Выходит, такая у Лиды судьба – всю жизнь крутиться, как на горячей сковороде. Спасибо, дорогие родственнички! Это вы сделали из меня лицемерку!
Но никаких кулинарий и готовых салатов – еще чего! С утра нагрузила Сережу и отправила к маме – три банки с салатами, пироги, кусок медовика. Послушный муж, замечательный зять, никаких возражений! Все купил, в квартире прибрался, стол раздвинул, скатерть расстелил, тарелки расставил. Чтобы вечером, через пару часов, уйти навсегда.
Уставшая Лида присела на стул. Перевести дух и накрывать. Да, пора все вытаскивать из холодильника – бесконечные салатники, селедочницу, соусник, блюда и плошки. Да, еще хлеб! И успеть привести себя в порядок. Господи, времени в обрез – как всегда провозилась, копуха!
Крикнула:
– Сережа, ты где?
– Я здесь. – Голос раздался совсем рядом, из прихожей.
Странный голос, глухой.
Лида выглянула из кухни.
Муж был одет – куртка, ботинки, шапка.
– Ты куда? – удивилась она. – Вроде бы всего хватает.
Он кашлянул.
– Лида, – голос был хриплым, словно простуженным. – Лида, – повторил он, – я… ухожу.
– В смысле? – не поняла она. – Куда ты уходишь?
Глядя в стену, муж молчал.
– Я ухожу… насовсем. К другому человеку. Которого я… В общем, неважно. – На Лиду он не смотрел.
– К какому человеку? – не поняла она и повторила: – В смысле, уходишь?
Она не понимала, что происходит. Вернее, что произошло.
– К другой женщине. Тебе сказать имя?
– К другой женщине? – глупо повторила она. – Ты уходишь от меня к другой женщине? Ты… – Вдруг стало нечем дышать – еще чуть-чуть, и она задохнется.
Он кивнул:
– Да, именно так. Так получилось. Прости меня, Лидка.
– А праздник? – Лида сглотнула слезы. – А гости, Сережа? Твои родители? Зоя, Настя? Тася?
– Это единственное, что тебя сейчас волнует? – Муж, похоже, начал раздражаться.
Лида молчала. А правда! Как странно, ее волнует именно это. Рушится жизнь, а она…
Резко дернув входную дверь, Сережа обернулся:
– Прости.
Она почему-то кивнула.
Плюхнувшись на стул, Лида огляделась – салатники, пироги, торт на окне. И запахи, запахи… Праздника, вкусной еды, семейного застолья, предвкушение счастья. Счастья и обновления. «Вот тебе и обновление», – подумала она и наконец разрыдалась.
Странное дело. Вместо того чтобы умереть, она стала звонить родственникам, чтобы отменить их визит! Защитная реакция? Может быть. Но было невозможно, немыслимо представить, что через час раздастся звонок в дверь и на пороге будут стоять Сережины родители, сестра, Настя, Тася. Дрожавшими пальцами Лида тыкала в телефонные кнопки.
Уф! Свекров поймала на выходе.
– Лидочка, что случилось? – удивилась свекровь. – У тебя странный голос. Как отменяется? Что, Новый год отменяется? – Свекровь растерянно замолчала. – А что случилось? Кто-нибудь заболел?
– Все вопросы к вашему сыну, – сухо ответила Лида. – Хорошего праздника и не забудьте предупредить Зою! Поссорились? – Лида истерически рассмеялась. – Ой, что вы, какое поссорились! Просто… ваш сын ушел из семьи. – И Лида нажала отбой.
Потом посмотрела – восемнадцать пропущенных звонков. Нет, Сережиных родителей было жалко – в чем их вина? Но разговаривать не было сил. Да и о чем? Настю тоже поймала у двери.
А Таси уже дома не было. Мобильный не отвечал – обычная история, Тася вообще его почти не слышала, а тут еще и метро. Глядя в стену, Лида сидела на том же месте. В голове крутилось: «Как же так? Нет, так не бывает! Чтобы ее Сережа? Бред. Может, он пошутил? Ну конечно, он же ушел без вещей! А кто уходит без вещей навсегда?»
Лида бросила взгляд на часы – без десяти одиннадцать. Конечно, он что-то придумал! Какой-то необычный сюрприз, он это умеет! Сейчас раздастся звонок, и на пороге возникнет Сережа, переодетый в Деда Мороза! Или в Снегурочку, с него станется!
И правда, в эту минуту раздался звонок.
Лида бросилась к двери.
На пороге стояла заснеженная и улыбающаяся Тася – на шапке, ресницах и воротнике лежал свежий снег.
– Получай Снегурочку! – рассмеялась она. – Так метет, Лидушка! Чуть не занесло!
Тася трясла шапкой, снимала пальто и сапожки, а Лида молчала, прижавшись к стене.
– Что с тобой? – удивилась гостья. – Устала или что-то болит? Ты какая-то странная, девочка! Что-то случилось?
Лида закрыла лицо руками и зарыдала. Перепуганная и растерянная, Тася гладила ее по голове и плечам.
– Сережа? – спросила она. – Вы поссорились?
Лида оторвала от лица ладони.
– Поссорились? Что ты! Ты же знаешь – мы вообще никогда не ссорились. – Лида гомерически расхохоталась. – Он ушел, понимаешь? Вообще ушел! К другой женщине! И надо же, нашел время! За два часа до Нового года! Шутник, да? Юморист! – Ее трясло, как в лихорадке.
Уложив ее на диван и насильно засунув ей под язык валидол, Тася принесла горячего чаю и присела рядом. Молчали. Потом Лида, всхлипывая и давясь слезами, заикаясь и проглатывая слова, рассказала, как было.
Тася молчала.
– Что делать, Лидушка, – вздохнула она наконец. – Переживем, девочка. Переживем. Не то переживали.
Потом они пили водку и давились салатами, и Лида все сетовала, что жалко продуктов и ее трехдневного труда, как же так, такое количество и теперь все пропадет?
Тася молча вздыхала и снова гладила Лиду по голове.
В ту ночь они напились. Еще бы – бутылка водки и половина бутылки коньяка для практически не пьющих женщин доза огромная! Уснули одетые, на диване.
Первого отлеживались у телевизора. Ели подвядшую праздничную еду, молчали, что-то вспоминали, даже смеялись и снова плакали.
Второго Тася опорожняла холодильник – в помойку безжалостно летели оставшиеся пироги, салаты, подсохшая утка. А Лида плакала, плакала, без остановки и перерыва. Вот и все, кончилась жизнь.
Если бы не Тася, тогда бы она точно не выжила. Тася жила у нее четыре месяца. И каждый день повторяла:
– Лидушка, дай мне честное слово. Если я тебе надоем – гони в тот же день. Поверь, я не обижусь!
Жить было трудно, даже невыносимо. Приезжала свекровь, садилась напротив и пристально разглядывала невестку, словно ища в ней причину, почему ее сын Сережа ушел. Лида отворачивалась к стене. Свекровь молча вздыхала. Тася уходила на кухню и отчаянно гремела посудой.
– Рожать надо было, – вдруг сказала свекровь. – Был бы ребеночек, он бы никогда не ушел. Ты знаешь Сережу.
– Знаю? – рассмеялась Лида. – О чем вы? Как выяснилось, я Сережу совсем не знаю!
– Надо жить, Лида, – сказала свекровь. – Это не горе, поверь. Надо жить, надо работать. Работа спасает! Да и потом, – запнулась она, – ты еще молодая. Встретишь хорошего человека и, глядишь, устроишь свою жизнь.
– Спасибо, – отрезала Лида. – Хорошего я уже встретила.
И вдруг визиты свекрови и ее «утешения» прекратились – уже облегчение. Потом узнала – Тася запретила ей приезжать. И та согласилась. Все было понятно: сын ей ближе, да еще нужно было начинать дружить с новой невесткой.
Пролетели каникулы, и Лида пошла на работу.
Ту зиму она старалась не вспоминать – как пережила ее, как выжила, где брала силы?
В конце января муж забрал вещи – Лида, по счастью, была на работе, встретила его Тася.
В тот день Лида навсегда распрощалась с надеждой – с надеждой, что Сережа вернется.
– Он что-то сказал? – тихо спросила она.
Покачав головой, Тася вздохнула:
– Что ему сказать, Лидушка? Ему же стыдно. Поэтому и молчал. Молча собрался, оставил ключи – там, в коридоре, на тумбочке. В общем, будем жить дальше.
Жили, куда деваться. Жили. Зима была холодной, снежной, метельной – передвигаясь по улицам, народ жался поближе к домам. От ветра срывало шапки, плотный тяжелый снег залеплял нос и глаза.
А весна пришла неожиданно рано, словно, сжалившись, природа спешила обрадовать.
Маме Лида все рассказала только весной. Странно, но Ольга Ивановна не удивилась и не расстроилась. Как будто знала заранее, что так все будет.
Потом закрутили экзамены, школьный ремонт, составление планов на следующий учебный год. В августе Лида и Тася поехали в дальнюю деревню к отцовским приятелям, за тридевять земель, в Тверскую область. Странно, но знакома Лида с ними не была – в деревню отец ездил с Тасей.
Ехали долго – три часа на поезде и почти час на автобусе. Маша и Дима Повиловы, хозяева крепкого пятистенка на краю полупустой, почти заброшенной деревни, им очень обрадовались. Дима служил лесником, а Маша была на хозяйстве. Денег хватало – какие здесь траты? Почти все свое. Городскую квартиру Повиловы оставили дочери.
Пятнадцать лет назад Дима и Маша, абсолютно городские жители, купили дом в глухой деревушке – сущие копейки, кто здесь покупает? И удивительно легко оставили город, квартиру и удобства. Город, в котором родились и прожили большую половину жизни.
– А все надоело! – смеялась розовощекая, полная, уже похожая на местную жительницу Маша. – Все, понимаешь? Запахи эти, магазины. Вечная суета – успеть, достать, дотащить. А здесь… – Маша мечтательно огляделась. – Ну ты и сама видишь: тишина и покой. В общем, счастье.
И правда – места там были сказочные: густой хвойный темно-зеленый бор «обнимал» деревушку Кротовку с одной стороны, а белый, полупрозрачный березовый лес – с другой. За березняком шло необъятное поле, за полем чистейшая, полная рыбы и раков речка Залужка.
Как и положено, Повиловы завели огород.
– Бились с ним года три, пока что-то выросло, – рассказывала Маша. – А сейчас все свое – картошка, капуста, морковь. Ягоды, яблоки, сливы. Я Димку называю Мичуриным! – хохотала она, с любовью поглядывая на молчаливого мужа.
За домом стоял курятник и клетки с кроликами. В соседнем селе – подумаешь, пять километров! – брали молоко и сметану. Грибов было море – Дима водил в заповедные места. Возвращались с корзинами белых, другие Дима не брал – несерьезно.
Собирали лесную малину, мелкую, но невозможно ароматную. Увидев поломанные кусты, Дима присвистнул:
– Топтыгин!
– Медведь? – испугалась Тася.
– А ты думала! – усмехнулся хозяин. – Здесь тебе, мать, не Подмосковье! Здесь глушь – и медведи, и кабаны, и лисы, и зайцы!
Лида с Тасей испуганно переглянулись.
Хозяева их не мучили – еще бы, столько дел! Делая заготовки на долгую зиму, Маша возилась в огороде и на кухне, а Лида сносила их в погреб. По вечерам варили варенье – яблочное, сливовое, малиновое, и от запахов кружилась голова.
Лида просыпалась рано, Тася еще спала. Одевалась, влезала в калоши – роса – и уходила в лес. Собирала цветы – ромашки, васильки, колокольчики, пижму, шалфей. Бродила по кромке поля.
Маша радостно вскрикивала и принималась за разборку трав: это от живота, это от горла, а это – от головной боли. Пучки и букетики перевязывали бечевкой и подвешивали в сени на просушку.
В Москву Повиловы приезжали редко, раза два в год. Маша смеялась, что стала настоящей деревенской жительницей: «От машин шарахаюсь, толпы боюсь, от выхлопов задыхаюсь».
Лида спала как убитая – сама не помнила, когда так спала. К концу августа она поняла, что выздоравливает. Или так – ее отпустило.
На обратной дороге, когда уже подъезжали к Москве, тихо сказала Тасе:
– Спасибо тебе. Знаешь, мне стало легче.
От общих знакомых знала – Сережа женился на молодой женщине, и в семье ожидается пополнение. Снова сердце сжалось от боли – выходит, ее вина, свекровь права. А в новой семье все получилось.
Но жизнь продолжалась, со всеми ее проблемами и сложностями, болячками и неприятностями, маленькими радостями и победами.
Мама и Тася старели, слабели. И это по-прежнему были единственно близкие и родные люди.
Когда маму «ушли», ее стало мучить давление. Да и настроение было хуже некуда, вот это главное.
– Обиды терзают и прибавляют болячек, – вздыхала мама. – Но что поделать, простить я их не могу!
– Сложно прощать, – соглашалась Лида и спрашивала себя: «Простила ли я Сережу? Впрочем, какая разница, прошло столько лет! Да он наверняка и думать обо мне забыл – у него семья, ребенок. Это я не устроила жизнь, а у него все в порядке».
Однажды он позвонил:
– Сколько лет, сколько зим!
Услышав его голос – а узнала его Лида в ту же минуту, – задрожала, как осиновый лист.
– Встретиться? – удивилась Лида. – А зачем?
– Мне очень хочется тебя увидеть. Да просто поговорить, Лид. Так, о жизни.
– Зачем? – повторила Лида. – Да и о чем нам разговаривать? О какой жизни, Сережа? Наши жизни давно параллельны.
От встречи отказалась, но «позванивать» разрешила:
– Да пожалуйста. Но все-таки, прости, я не понимаю…
И он позванивал – не часто, раз в две недели. Как говорится, не обременял. И всегда извинялся: «Ты свободна, я тебя не отвлекаю?» Хотелось сказать: «От чего, Сережа? От чего меня можно отвлечь? Если только от моего одиночества».
Разговор завязался дружеский – так, ни о чем. Про работу, немного о сыне – кажется, там были проблемы. Лида терпеливо выслушивала, но вопросов не задавала. Начнешь задавать – вовлечешься и пропадешь. Тревожился за родителей – стареют, болеют. Она утешала: «Так у всех. Что поделаешь – возраст».
Больше слушала, чем говорила. Да и о чем ей рассказывать? Все в ее жизни одинаково и предсказуемо, ничего интересного, День сурка, сплошная рутина: школа, дом, мама и Тася. Ну и маленькие человеческие радости: сходили с Настеной с театр, были с мамой в Третьяковке, ездила с классом в Ясную Поляну, собираемся в Питер, хочу прихватить с собой Тасю.
– Мама? Ну как обычно. Маме никто не нужен, Ольга Ивановна все так же предпочитает одиночество, страдает без работы, мама есть мама. Да, очень жалко, но что поделать? Езжу раз в две недели, от помощи мама отказывается.
Как-то вечером в воскресенье раздался звонок в дверь. Удивилась – кого еще принесло? Наверное, соседка Галя, больше некому, за солью или за хлебом, и Лида посмотрела в глазок. На пороге стоял Сережа.
От неожиданности она застыла, чувствуя, как отчаянно забилось сердце. Открыть? Нет, не буду. Зачем? Но все же открыла. Удивилась – постарел. Сутулый, седой, морщины, потухший взгляд. В общем, прибитый. Мимоходом глянула в зеркало: ну тоже не ах, и она уже не молодуха.
Сели на кухне, накрыла чай. Сережа молчал.
Лида не выдержала:
– У тебя что-то случилось?
– Случилось. – Кажется, он обрадовался ее вопросу. Или ей показалось? – Случилось, – повторил он, – и давно. Знаешь, Лидка…
Она вздрогнула от этого «Лидка». Хотела сказать – да господь с тобой, какая я тебе Лидка? Мы, Сережа, чужие люди! Да и столько лет прошло. Не сказала, пожалела. Всегда всех, дура, жалела. Но весь его вид, потухший, потерянный, сникший… Как сейчас говорят – сбитый летчик. Впрочем, «летчиком» он никогда не был… Летчик – это другое.
Попросил выпить. Лида удивилась: он никогда не пил, так, бокал шампанского на Новый год. А здесь – выпить. Откопала полбутылки вина. Выпил он жадно, залпом, одним махом.
Потом заговорил. Просил прощения, говорил, что совершил ошибку. Страшную, чудовищную, дичайшую ошибку! Да, увлекся. Не разглядел. Идиот! Там же все было ясно.
Чужой человек, ничего общего, они с ней с разных планет, живут как соседи. Сын… Да, сына он обожает. Но сын не очень получился. Как говорят – неудачный. Куча проблем, даже стыдно рассказывать. В общем, Лидка, я как на острове, домой идти не хочу, а идти некуда. Вот такая расплата…
Лида молчала. Торжествовала, получив сатисфакцию? Вряд ли… Жалела его? Сама не понимала. И да, и нет. Ну в конце концов, она же не святая. Однако в душе что-то перевернулось, заныло, как застарелая болячка, зазудело, как давно успокоившийся укус.
– Разведись, – сухо усмехнулась она. – Тебе, кажется, не привыкать.
Он обреченно посмотрел на Лиду.
– Сын. Уйду – он совсем пропадет, я это знаю. Его мать не справится. Да и по большому счету ей все равно.
– Ну тогда живи. Дети – это главное.
Он молча кивнул.
У двери посмотрел ей в глаза:
– Можно я буду к тебе заходить?
Лида покачала головой:
– Нельзя, Сережа. Нельзя. Знаешь… да нет, откуда? Откуда тебе это знать? Столько лет, Сережа! Столько лет я об этом мечтала, чтобы ты вернулся. А теперь все, понимаешь? Все, слава богу, прошло!
– Понимаю. Ты права. Извини.
Он ушел, а Лида еще долго сидела в темной комнате. Сидела и вспоминала, зная, что та жизнь давно прошла – что вспоминать?
Тасе, разумеется, рассказала.
– Не получилось, значит… – вздохнула она. – Ну что ж… Нет, я его не жалею, о чем ты? Но парнем он был неплохим. А вышло все бумерангом.
– Вышло и вышло, – отрезала Лида. – Я-то при чем?
По счастью, Сережа больше не приходил. Но спустя время позвонил:
– Как ты? Здорова? Знаешь, а я все же ушел, не выдержал. С сыном общаюсь, но… Мне кажется, там уже ничего не исправить.
Пожелав ему удачи, Лида медленно положила трубку.
* * *
У мамы случился гипертонический криз. Приехала «Скорая», настаивала на госпитализации. Мама решительно отказалась:
– Я сама врач, сама себя вылечу. Введите магнезию, и вы свободны!
Врач развел руками:
– Ну и характер у вас, мадам! – Кивок в Лидину сторону: – А вам нелегко.
Разумеется, в тот день Лида осталась у мамы. К вечеру давление нормализовалось, и она облегченно выдохнула. Признаться, мысли роились всякие: а если мама сляжет, не сможет себя обслуживать, и тогда ей, дочери, придется жить с ней. А жить с Ольгой Ивановной, как известно, непросто.
Нет, Лида никогда не оставит ее! Но съехаться после стольких лет раздельной жизни? Сложно представить… Или наоборот – просто? Не смогут они ужиться. Никогда. Да и Лида взрослый человек, давно привыкший к одиночеству.
Ах, как было стыдно от этих мыслей! Как она корила себя, как ругала! Как обзывала последними словами!
– Лида, посиди со мной, – крикнула из своей комнаты Ольга Ивановна. – Лида, ты меня слышишь?
Вздрогнув и вынырнув из своих мыслей, Лида вскочила с дивана.
Мама… бледная, отечная. Слабая и старенькая. Ни былой силы, ни мощи – как бы ни старалась, как бы ни храбрилась. А ведь еще чуть-чуть – и не сможет справляться сама. Да, придется съезжаться. И Тася слабеет. Сил все меньше, оптимизм и всегдашний задор почти испарились. И она нуждается в помощи. Что делать? Ей-богу, смешная ситуация! Две ее старушки и… она, Лида. Одна на двоих! Ох, папочка! Ну ты и шутник!
На две части не разорваться, а деваться некуда.
Да уж, картина – три женщины в городском пейзаже! Три одинокие, не очень счастливые женщины.
– Лида, – кашлянула Ольга Ивановна, – послушай меня. Я хочу тебе кое-что рассказать. В общем… Я не думала, что решусь. Да и смысл? Абсолютно бессмысленно. А я не из тех, кто делает бессмысленные вещи. В общем, Лида, был у меня человек. Да, да, и не делай большие глаза. Друг, любовник, возлюбленный – как тебе угодно. Мой коллега, доктор, из соседнего отделения. Наш роман, – горько усмехнувшись, продолжала мать, – длился почти всю жизнь. Да, Лида, всю жизнь! А точнее – почти двадцать лет. И я его очень любила. Уверена – он меня тоже. Но, как ты видишь… – она посмотрела на дочь, – ничего из этого не вышло.
– Почему? – Лида не узнала свой голос. – Почему, мам? Он был женат?
– Нет, не был. Точнее – давно был в разводе. Я была замужем. И… в общем, я так и не смогла на это решиться.
– Ты? – удивилась Лида. – Ты не смогла решиться? Мама! Храбрее и решительнее нет человека на свете!
Мать кивнула:
– Ну да. А вот не смогла. Из-за вас. Из-за тебя и твоего отца. У вас же была с ним такая крепкая связь. Как бы ты жила с отчимом? Как бы Валя пережил предательство? Да нет, наверняка пережил, не он первый, не он последний. Но как бы он пережил расставание с тобой?
Опустив голову, Лида молчала.
– Вот именно, – продолжила мать. – Ты меня понимаешь. Оставить тебя с ним? – Ольга Ивановна покачала головой. – Нет, невозможно! Он бы наверняка женился, у мужиков это быстро, да и такого, как Валя – ты ж понимаешь! – подобрали бы на следующий же день. А кто попадется, какая женщина? Как она будет относиться к моей дочери? А если родится ребенок? И будет моя Лидка за няньку и за прислугу? – Мать покачала головой. – Нет, я не могла. Как представлю, что скажу тебе, что лишаю тебя отца… В конце концов, ну не получилась у нас с ним совместная жизнь – подумаешь! А может, и хорошо, что не получилась! Быт этот дурацкий, кастрюли, носки… Ты же знаешь, как я это любила. А так мы все сохранили. И страсть, и трепет, и нежность. И еще были наши совместные отпуска, море, солнце и – все остальное.
Лида по-прежнему молчала.
– Вот так, – усмехнулась мать. – Правда, я часто думала – а может, зря? Зря я не решилась? Ты же знаешь, с твоим отцом мы жили не очень. Не очень понимали друг друга, да и во всех остальных смыслах все было не очень… Ну да, наверное, зря. Было бы на свете хотя бы два счастливых человека. А так – три несчастных.
«Четыре! – хотелось крикнуть Лиде. – Было бы четыре счастливых человека! Ты со своим этим… доктором и отец с Тасей! А я… Да как-нибудь пережила бы, не померла бы и не повесилась».
Но Лида молчала. Господи, какая нелепость! Какой кошмарный бред, какое вранье. И у матери, и у отца были любимые люди. Но ни один не решился – ни один! Жалостливые такие, совестливые, упивающиеся своим благородством! А на деле – ни на что не способные слабаки, малодушные слизни и тряпки. Всю жизнь сплошное вранье. Жалели они друг друга! Дочку жалели! Да не дочку жалели, а просто боялись! Боялись решиться, взять на себя ответственность. Объясниться. Изменить свою жизнь. Вот и… Ничтожные трусы, сломавшие жизни – свои и чужие. Боже, какая нелепость! Если бы они узнали правду друг о друге!
– Ладно, мам, – вздохнула Лида. – О чем теперь говорить?
– Не о чем, – согласилась мать. – ты права. Жизнь-то прошла. И вообще – зачем я? Глупость какая… Старею, Лида. Прости.
– Мам, а где… Где он сейчас, этот твой… доктор?
Ольга Ивановна усмехнулась.
– Доктор в порядке. Жив-здоров, удачно женат. Да, женился. Ну и правильно – жизнь как-то надо устраивать? Впереди-то… сплошная разруха. Да и сколько той жизни – помнишь, как говорила твоя бабка Рита?
– Ну и славу богу, – задумчиво проговорила Лида. – Хоть он счастлив.
Тасе ничего не сказала – зачем? Все давно в прошлом, все всё пережили, прожили жизни, да и отца давно нет на этом свете – к чему ворошить?
Тем же вечером она позвонила Сереже.
Хватит несчастных. И хватит трусливых. И гордых хватит. И осторожных – достаточно. Все правильно – сколько той жизни?
