Мария Метлицкая
Стоянка поезда всего минута

Как все предсказуемо! Все его сообщения как близнецы-братья: слово в слово, буква в букву, смайлик в смайлик.

Тоскливо заныло сердце. Положительный герой. Да, все правы: и мама, и Сонька, и даже Дашка, которая тоже считала, что Денис – отличная партия. Да и как с этим очевидным фактом не согласиться? Любовь, конечно, главное, но отрицать очевидное? И при этом, Лиза, не надо забывать – возраст, чтоб его.

Дашка не Сонька. У той были твердые убеждения: мужик должен крепко стоять на земле. Мужик обязан обеспечивать семью. Мужику полагается брать на себя ответственность. Мужик должен, мужик обязан, мужику полагается. А любовь? Ну если еще и это, то хорошо. Любовь стояла у Соньки на последнем месте как бонус, как неожиданный презент.

Дашка считала, что тем самым Сонька утешает и оправдывает себя, и упрямо ждала любви, не идя даже на малые компромиссы. А Сонька смеялась:

– Какая любовь, идиотки? Тем более в наши почтенные годы! Жизнь надо устраивать! Жизнь! Чтобы поддержка была, уверенность в завтрашнем дне! Чтобы мужик отвечал – за тебя, за детей, за бюджет. Поэтому и сидите в жопе, идеалистки! Ну-ну, сидите, сидите! Все уже просидели. Дырку в стуле просидели. – И Сонька, как мельница, махала руками: дескать, о чем говорить с этими дурами?

Тут вступала Лиза – осторожно вступала, зная Сонькин характер:

– А спать с нелюбимым? А обнимать его, целовать? А духовная близость и общность взглядов?

Бросив на Лизу короткий, но говорящий взгляд – ну с кем ты вступаешь в дискуссию? – Дашка уходила курить. А страстный Сонькин монолог продолжался:

– Тебе сколько? – задавала она Лизе вопрос. На который отлично знала ответ. – Почти сорок пять, я не ошиблась? Какая духовность и общность взглядов? Думаешь, ты вообще будешь с ним говорить? Ага, как же! Нет, будешь, конечно – о предстоящем отпуске, о детях, родителях. О покупках, например, о новом диване. В общем, о всякой херне. Ты мне поверь, я всю жизнь замужем, детка! А про духовность… Ой, Лиз! Ты что думаешь, мы с Гагиком говорим о прочитанном? – И Сонька звонко рассмеялась. – А он вообще читает, мой муж? Он детективы дурацкие смотрит и с Анькой в приставку режется! Так что про общность взглядов – я тебя умоляю! Знаешь… – Вдруг Сонька стала серьезной. – Я вообще не понимаю, что у него в голове. Замуж вышла совсем дурочкой. Сразу родила, потом опять. Мы особо не ругаемся и не спорим. Ты знаешь, что Гагик заботливый, все для семьи. И мне ничего не жалеет – покупай, что хочешь! Квартира, дом, прислуга – все у меня есть, и всего вдоволь. А мне, Лизка, – грустно усмехнулась она, – уже ничего и не хочется. Нет у меня ни желаний, ни мечтаний. Понимаешь? Так вот что я думаю, – продолжала Сонька. – Это, наверное, и есть правильная семья – когда без страстей и без драм, когда я могу на него положиться и точно знаю, что он нас не предаст. Я не про баб – ради бога, не жалко. Есть они у него или нет, я не парюсь, потому что точно знаю – детей и семью он не бросит. А все остальное – фигня.

Лиза не стала возражать:

– Ты права, Сонька. Но у всех же по-разному. Леньку я очень любила, а мы разошлись. А ты… В общем, от страсти ты не сгорала, но живете вы прекрасно.

Денис появился в Лизиной жизни три года назад. Познакомились они в Риге, в гостинице. Лиза была в командировке, на переговорах со знаменитой Рижской парфюмерной фабрикой, Денис тоже приехал в Латвию по делам. Видела, как на завтраке он поглядывает в ее сторону. Хмыкнула: «Подумаешь! Нет, мужик вполне симпатичный, но что с того?» А вообще-то было приятно.

Вечером решила пройтись по Старому городу. Надела кроссовки, джинсы, ветровку – как же осточертели все эти офисные костюмы, деловые блузки и каблуки!

Выпорхнув на улицу, почувствовала себя молодой и свободной. Закрапал дождик, и Лиза раскрыла зонт. Шаталась по улочкам Старой Риги и разглядывала витрины. Маленькие магазинчики торговали сувенирами и янтарем. Красиво. Янтарь как мед – теплый, живой. Но купить себе Лиза не решилась – не ее стиль, совсем не ее. Ей шли маленькие золотые сережки, узкие, тоненькие колечки и легкие, изящные, невесомые браслеты. Разве что маме? У мамы тоже тонкое, изящное запястье. Массивный браслет точно ей не пойдет. Кольцо – тоже вряд ли. И бусы мама не носит.

Все же Лиза зашла посмотреть. Толкнула дверь, звякнул колокольчик, и она увидела давешнего соседа по столику – тот стоял у прилавка. И ей почему-то стало безумно интересно, что покупает этот высокий, светлоглазый, симпатичный мужик.

Умело раскладывая товар: браслеты, серьги, колечки и бусы, – мило улыбаясь, старательно хлопотала молодая хорошенькая продавщица.

Мужчина был явно растерян. Он обернулся на звон колокольчика и увидел Лизу. Широко улыбнувшись, поздоровался и немного смутился:

– Вот… выбираю подарок сестре. На юбилей. Но… совсем растерялся… Вы мне не поможете?

От неожиданности и Лиза растерялась и глупо переспросила:

– Кто? Я?

Вопрос был детским, дурацким, и она тут же взяла себя в руки.

– Ну конечно. Чем, как говорится, могу. Хотя вкусы у всех разные, да и вам виднее. Ну и потом, – растерянно протянула она, перебирая браслеты и бусы, – надо понимать, что человеку идет и что ему нравится. Вот мне, например, – чуть запнувшись, она глянула на него, – мне нравится янтарь. Но носить его я не буду. Это камень не мой.

Увидев, что ей нашли замену, продавщица фыркнула и отошла в сторону.

А Лиза все еще сомневалась: как советовать, когда не знаешь человека и его вкус? Встрепенувшись, новый знакомец достал телефон.

– Вот она, моя дорогая сестрица. Женщина крупная, почти с меня ростом. Ну и вообще… большая. И носит все крупное, броское. И правильно – мелкое на ней незаметно.

Лиза мельком взглянула на фотографию: действительно сестра, они были очень похожи.

– Теперь вы упростили задачу, – улыбнулась Лиза. – Стало куда проще.

Минут через двадцать они наконец выбрали крупный браслет и такие же бусы. Выйдя на улицу, с наслаждением вдохнули свежий воздух – после дождя неожиданно потеплело, и показалось, что повеяло морем.

Но море и Юрмала были на следующий день, а в тот вечер они долго сидели в кафе, пили кофе со знаменитым рижским бальзамом, снова бродили по Старому городу. Проголодались, присели в кафе, съели горячую пиццу и только потом побрели в свою гостиницу. Лиза поймала себя на мысли, что говорить можно с ним обо всем – о работе и о политике, о дочке и маме, о погоде и сувенирах – словом, темы они не искали. С Денисом было приятно разговаривать и не тягостно молчать.

Оказалось, что он коренной петербуржец, из очень интеллигентной семьи: папа – профессор-онколог, мама – преподаватель в Репинке. Сестра, которой и выбирали подарок, пошла по стопам отца. А Денис ни по чьим стопам не пошел и, окончив экономический, работал в большой иностранной рекламной компании.

Он рассказал, что был женат и что в разводе давно, почти пять лет, но отношения с бывшей женой сохранил хорошие, есть дочка, и они берегут ее нервы.

Лиза рассказала, что у нее тоже есть дочь, с мужем развелись сто лет назад – брак был незрелым, студенческим, с весьма предсказуемым концом. Но это все давно пережито, и отношения с бывшим тоже хорошие.

Через день она уезжала.

И накануне отъезда любимая Юрмала – пепельный влажный песок, жемчужно-серое море и низкие кривые раскидистые сосны. И оглушительная тишина – туристический сезон давно кончился.

К обеду пошел дождь, нахрапистый и нахальный, и они пережидали его в уютном кафе. Она поймала себя на мысли, что он совершенно не раздражает ее, а такое бывало нечасто. Он корректен и не задает лишних вопросов, к тому же прекрасно воспитан, ну и вообще, как поется в известной песне, «он тот, кто надо!».

Назавтра Денис проводил Лизу на вокзал и не ушел, пока поезд не тронулся.

Она смотрела на него сквозь мокрое, в подтеках от дождя, стекло и думала, что ей не хочется с ним расставаться. «Хорошо бы влюбиться, – подумала Лиза. – Ах как красиво: роман Москва – Петербург!» Это означало поездки друг к другу на выходные, встречи в гостиницах – никаких квартир, никаких борщей и котлет, никаких грязных носков и рубашек, – только ужины в уютных кафе, прогулки, театры. Никакой рутины, повседневности и обыденности – вот этого ей точно не надо! Она заслужила маленькие, уютные, тихие праздники. В общем, сплошная романтика!

Денис покажет ей Питер, и она в долгу не останется – покажет ему родную Москву. Оба свободны, их совесть чиста, они никому не делают больно. Ну и вообще, они из одной песочницы, а это самое главное – у нее было время в этом убедиться.

Так начался их роман.

Постановили: одну неделю приезжает он, в следующие выходные она.

Пару раз Денис останавливался в гостиницах, но Лизе отчего-то становилось неловко, и в один из приездов она пригласила к себе. Так и повелось – счастливая Маруська съезжала к подружкам, а Денис приезжал к Лизе.

Как часто бывает с питерцами, столицу он не любил и слегка презирал – деревня, купечество, дешевый размах, показная широта. В общем, все на понтах.

Она смеялась:

– Ну поехали! Запели свои песни! Ария питерского гостя!

Арбат Денис называл искусственным, показным, «интуристским», как грубо намалеванная матрешка. И Лизино любимое Замоскворечье впечатления не произвело.

– А что в нем такого? Ну домики, ну палисадники. Ничего особенного, все скромно и, кстати, довольно провинциально.

Она обижалась:

– Это у вас снобство и презрение. Вы всегда москвичей считали ниже себя! Как же, вы выросли в культурной столице! Где уж нам, потомкам купцов и мещан!

Он смеялся и обещал Москву полюбить:

– Лиза, ради тебя!

Лиза хмурилась и говорила, что Москва не нуждается в его любви и ее отсутствие точно переживет!

В общем, вели себя как малые дети. Вернее, она вела себя как ребенок. Кокетничала? Наверное. Ей хотелось побыть капризной маленькой девочкой.

А в целом все было прекрасно.

Денис не раздражал ее, не утомлял, не капризничал и не занудствовал.

Все это она очень ценила и все-таки чувствовала облегчение, когда он уезжал.

– Ты просто привыкла к одиночеству и к жизни в бабьем царстве! – кричала Сонька. – Тебя будет раздражать любой, самый святой и щедрый мужик! Ты вообще отвыкла от них.

– Он меня не раздражает, – вяло отбивалась Лиза. – Но мне, наверное, все-таки лучше одной.

Питер, как хорошо воспитанный человек, всегда оставался для нее спокойным, выдержанным, вежливым. Она чувствовала себя гостем, а гость, как известно, расслабляется и отдыхает.

Кстати, она всегда просила гостиницу – нет, разумеется, Денис приглашал ее к себе и даже настаивал, чтобы она останавливалась у него. Но ей не хотелось. Она мечтала остаться свободной и подольше сохранить романтику.

Так и повелось. Денис встречал ее на Московском, и они ехали в гостиницу, маленькую и уютную, к которой Лиза очень скоро прикипела всей душой и даже почувствовала себя почти как дома. Через полгода, получив хорошую скидку, она попросила оставлять за ней один и тот же номер. Ей, конечно же, не отказали.

В гостинице она принимала душ, переодевалась – Денис ждал ее в крохотном лобби, – и они выходили в город. В Питере можно бывать бесконечно. Жизни не хватит, чтобы все увидеть.

У них уже были любимые ресторанчики и кафешки, любимые места в городе, любимые места за городом.

Денис был нежен и обходителен, услужлив и предупредителен – словом, в общем, претензий к нему у Лизы не было.

Правда, пару раз он забывал оплатить гостиницу, но она не стала напоминать. Забыл или проблемы с деньгами – какая разница, он не олигарх, и он ее не обманывал.

Да и букеты его были более чем скромными. Но и это сущая ерунда – она понимала, что поезда и кафе, такси и гостиницы, музеи и театры не всем по карману, и старалась не обращать на мелочи внимания. К тому же она знала, что квартиру Денис оставил бывшей семье и теперь у него ипотека. Так что ждать зафрахтованной яхты, гавайской гитары, номера, усыпанного лепестками роз, и бриллиантового колье не приходилось. Да и на черта ей это колье! Ну и вообще не все способны на жесты. Есть люди с широким размахом, а есть и другие.

А если прикинуть, то положительного в нем было намного больше, чем отрицательного. Так что смешно говорить про гостиницу.

Что же касается совместного отпуска, то Лиза сама настояла, что свою путевку она оплачивает сама, а кафешки и экскурсии он.

И Денис, недолго раздумывая, согласился.

Перед поездкой он долго копался в интернете, тщательно выбирая рестораны и экскурсионные туры. Почему-то Лизу это раздражало, но она брала себя в руки. Он не ворует и не сидит на нефтяной трубе, он не банкир и не чиновник.

Как-то Лиза поделилась с Сонькой.

Все выслушав, та успокоила Лизу.

– Ну да, жлобоват. Нет размаха. Ну и черт с ним! В конце концов, это не главное. Да и потом, – продолжила она, – ты и сама прекрасно зарабатываешь. К тому же ты у нас гордая и самостоятельная, верно? Вот и успокойся. Должны же быть у человека недостатки.

Однажды Дашка спросила:

– Лизка, а ты его любишь?

Лиза скривилась:

– Дашка, не начинай, умоляю. Тебе надо к Соньке на курсы – она тебе все объяснит, все разложит. И про неземную любовь, и про устройство жизни!

– Мне к Соньке не надо, – отрезала Дашка. – А про любовь… Я все поняла. Но он же хороший, да? Может, полюбишь?

– Может, – задумчиво проговорила Лиза. – Я Леньку очень любила, ты знаешь. Нас как под током трясло. Страсти кипели – и что? Где Ленька, семья и наша любовь? Правда, и возраст тогда был другой, это да. А сейчас, Даш, Сонька права – лотерейный билет, последний вагон. Успею – на старости лет не буду одна. А не успею… В общем, ты поняла. Короче, Даш! Надо успеть. К тому же он и вправду хороший.

И Сонька, и Дашка, и мама, и даже Маруська – все были счастливы за нее и мечтали о скорой свадьбе.

Через полтора года Денис сделал предложение.

Растерявшись, она попробовала отшутиться. Но он был серьезен как никогда.

– Лиза, – в его словах слышался упрек, – это не повод для шуток. Это жизнь, моя и твоя. И знаешь, я больше не хочу разочарований и боли. И поверь, я долго думал! Взвешивал, прикидывал, сравнивал – уж прости! Ну и решил. Мне с тобой хорошо. Очень хорошо и очень комфортно. Тебе, кажется, тоже. Я тебя люблю, хочу и уважаю – три в одном, Лиз. И мне это нравится. – Помолчав, он вымученно улыбнулся: – В общем, жду приговора!

– Спасибо за доверие, – улыбнулась Лиза. – Ты прав по всем пунктам. Нам хорошо вместе. Но, – она помолчала – какое, прости, дурацкое слово «комфортно». Комфортными бывают новые туфли. Или там… платье. Стул, кресло, кровать! А в этом случае ключевое слово другое.

– Да, извини! – Денис окончательно смутился. – Ты права! Довольно дурацкое слово. Дурацкое, но вошедшее в наш обиход. Ты ждешь от меня признания в любви?

Лиза молчала.

– Так вот, Лиза. Я тебя очень люблю.

– Очень? – рассмеялась она. – Прости за тавтологию, но «очень» здесь как-то не очень!

И тут же отругала себя: «Ну что я к нему привязалась? Что вытягиваю из него то, что хочу услышать? Я же всегда говорила, что форма не главное. Он смущен, ему тоже непросто, что ты хочешь? А привязалась ты, матушка, потому что боишься дать ответ. Вот и все объяснение».

– Я люблю тебя именно очень! – Он улыбнулся. – И меня это, в отличие от тебя, совсем не смущает.

Лиза подошла и положила голову ему на грудь.

– Прости, я от смущения, – прошептала она.

– Я тоже, – сказал он примирительно.

А через пару минут разговор перешел в деловую плоскость – оставим эмоции, они взрослые люди и у них куча проблем. Все не так просто. Первое – работа.

– Ты не можешь оставить свою, я не оставлю свою, – перечисляла Лиза. – А поступиться кто-то должен! Второе – Маруська. Она студентка, ей учиться еще два года. Переехать в Питер и перевестись в другой институт? Это вряд ли. Она ни за что не согласится: подружки, кавалеры, Москва. Она взрослая, и не считаться с ней я не имею права. Потом мама. Мама уже пожилая и не очень здоровая. Да, у нее есть муж, но толку от него… Ты ж понимаешь. Как я ее оставлю? У тебя то же самое – родители, работа, дочка. Мы не юнцы, броситься в омут уже не для нас. К тому же мы отвечаем за близких. – Лиза взглянула на Дениса. – Молчишь… И правильно делаешь. Как говорил мой отец, здесь с кондачка не получится. И ты не знаешь, что делать.

В общем, на этом застряли. Никто не хотел, да и, казалось, не мог обрубить прежнюю жизнь и переехать в другой город.

«В конце концов, я замуж не тороплюсь, – думала Лиза. – Хочет – пусть переезжает. А мне и так хорошо».

К этим разговорам они без конца возвращались. А после них были раздражение и даже обиды.

– Из-за любви люди переезжают в другую страну, – повторял Денис.

«Из-за любви, – про себя усмехалась Лиза – Вот именно: из-за любви». События она не торопила. Ждала, что жизнь сама все разрулит – кстати, так было сто раз! А внутри все равно точило. Решение принимать надо, необходимо. Что за детские игры? Она взрослая женщина, и нечего прятать голову в песок. Пришла пора.

Накануне ее приезда Денис сказал:

– Лиза, милая. Жизнь утекает. Мы не молодеем. В общем, хватит тянуть. Надо устраивать жизнь. Хватить оттягивать и что-то придумывать.

В ответ она опять что-то заканючила, заныла, в сотый раз повторяя, что дело в Маруське и в маме да и в работе – такими заработками не бросаются.

Но он ее перебил:

– Лиза, не надо! Хватит, ей-богу.

Он прав. Объяснить ему, что замуж она не стремится? Что ей и так хорошо? Что ее вполне устраивают их отношения? Что ей неохота гладить рубашки и тушить мясо, без которого они с Маруськой прекрасно обходятся? Что ей, наконец, страшновато?

Что делать? Да, и еще! Если она не готова, то зачем ехать в Питер? Можно все сказать по телефону, так даже проще. Может, что-то придумать, оттянуть, опять оттянуть? Например, сказать, что она заболела. Хотя, конечно, смешно.

После долгих раздумий все же решила ехать. Побудут два дня вместе, поговорят еще раз, а решение она примет по ходу пьесы – сердце подскажет.

Но на сердце были тоска и тревога.

Никто ей здесь не советчик. Ни мама, ни Сонька, ни даже Дашка.

«Это твое решение, Лиза, – сказала она себе. – Ты давно взрослая девочка».

Звякнула эсэмэс.

«Осталось чуть меньше трех часов. Время тягуче, как засохший столярный клей. Но совсем скоро я тебя обниму! Чем ты ближе, тем я больше хочу тебя поцеловать. Через два часа выезжаю с работы. Да, и еще! Люблю тебя, ты это знаешь».

«Знаю, – вздохнула Лиза и выключила телефон. – И эсэмэс твои знаю наизусть. И ты – увы – повторяешься, мой дорогой. Мой очень приличный, очень порядочный и очень завидный жених».

– Ой, девки! Пьем, жрем, а даже не познакомились!

Вздрогнув, Лиза вынырнула из своих мыслей.

А правда! И надо сказать, и пьем, и жрем угощение Рыжей!

– Мила, – представилась Бледная.

– Лиза, очень приятно.

– А я Тома, Тамара! – обрадованная Рыжая разливала коньяк по бумажным стаканам. – Ой, девки… – мечтательно протянула она. – Смотришь в окно – и жизнь хороша!

Лиза и Мила переглянулись.

– А на самом деле? – спросила Мила.

– На самом? – нахмурилась Тома. – А на самом деле – говно! У меня точно говно! А у тебя – я не знаю.

Ничего не ответив, Мила отвернулась к окну.

– Разная, – миролюбиво вступила Лиза, – жизнь разная. И хорошая, и плохая – всего вперемешку.

– Рада за тебя, – недобро усмехнулась Тамара и повторила: – А у меня сплошное говно!

– Так не бывает, – попыталась возразить Лиза. – Всегда есть что-то хорошее, радостное. Иначе никак! Не бывает, чтобы совсем без просветов.

– Еще как бывает, – отрезала Тамара. – Говорю из личного опыта!

Мила дернулась и, словно отгораживаясь, подвинулась ближе к окну. В диспут она не вступала. Но Лиза заметила, что она сникла, потухла, расстроилась.

– Да! – с некоторой гордостью продолжила Тома. – У меня без просветов! Ну вот сами смотрите.

«Все предсказуемо, – с тоской подумала Лиза. – Сейчас начнутся пьяные сопли, жалобы на жизнь, проклятия в сторону мужа и детей. Непременно пойдет речь о главной из злодеек – свекрови. Дальше подруга-изменница, ну и так далее! Ох, зря мы подписались на скорую дружбу, зря променяли свободу на пирожки! Только этого мне не хватает. – Мельком глянула на часы. – До Питера около трех часов. А это немало… В общем, пришла расплата за вкусного цыпленка и обалденные пирожки».

– Нет, девки, – настаивала Тамара. – Вот вы послушайте! У меня, девки, свой бизнес – не верите?

Вот вам крест! Шубами торгую в Конькове. Начинала все в долг, в девяностые, в самом конце. Думала, если не вытяну – все, мне кранты, порежут на стельки. Время-то было, а? В Грецию эту долбаную моталась, как бобик. Там наторгуешься – до тошноты, до отрыжки. Греков этих возненавидишь. Отберешь, упакуешь, сдашь в багаж. Начинала с пяти, а сейчас все серьезно. Отбираю по каталогам, переговоры по телефону, оплата после доставки – репутация у меня ого-го! Это сейчас у меня павильон большой, в двадцать метров! А раньше? В «Луже» торчали в зной и в холод, убивались из-за пяти долларов. Все себе отморозила, девки, весь первый этаж. Хорошо, что дочка уже была! Потом бы не родила. Бандюков пережила, рэкет. Ох, и трясли нас эти твари. Последнее отбирали. Помню, сидим, ревем с девками. Да что там девки – мужики здоровенные плакали. Всем семьи кормить, все в долгах! Это пока я в Коньково выбралась, на новый, можно сказать, уровень… Короче, все здоровье там, в «Луже», оставила. Вечные долги, вечный страх. За все: за бабки, за товар, за семью. – Она помолчала. – Да ладно, девки, что я разнюнилась?

Лиза молчала. Нет, никаких открытий. Все знали и помнили девяностые. Только ей, слава богу, этого пережить не пришлось – еще был жив папа, мама работала, и ее театр ездил на редкие гастроли.

Да, с продуктами было туго, это она помнит прекрасно. Одно время в Москве не было хлеба, и соседка Ирина Ивановна научилась сама его печь и научила маму. Теплый хлеб был мягким и вкусным, а когда остывал, становился каменным.

Лиза помнила, как мама варила «суп из топора» – картошка, пшено, лук с морковкой. Лиза называла его «грустным супом».

Но ничего, пережили. Отец говорил, что человек такое животное, которое ко всему приспосабливается.

Лиза спокойно окончила школу, поступила в институт, вышла замуж, и все эти ужасы обошли ее стороной. Дефицит? Да к этому все давно привыкли, подумаешь!

Нахмурившаяся Тамара смотрела в окно.

– Ну все же в прошлом, – поддержала ее Лиза. – Сейчас у вас все хорошо?

– Ага, зашибись, – грустно ответила та. И неуверенно добавила: – Да нет, так все неплохо, наверное. Бизнес идет. Не то чтобы жирую, но в общем справляюсь. Квартира есть, машина тоже. Мир посмотрели – уже хорошо! Разве я, простая девчонка из Королева, могла себе представить, что своими глазами увижу Париж и Мадрид? Что буду плескаться в Средиземном море, есть запеченные мидии и королевские креветки? Да и кто из простых смертных мог это представить? Детство у нас было обычное: сандалии на босу ногу, один сарафан на три сезона, на мороженое еле наскребали! Папка рано погиб, мамка одна тащила меня и двух братьев… Хорошо, что поварихой была, могла что-то вынести, тиснуть… А так бы точно загнулись. Я, когда на ноги встала, маму в Карловы Вары свезла. В самый хороший санаторий – в «Империал», слышали? – Не дожидаясь ответа, продолжила: – Отдыхай, мамка, заслужила! Ванны принимай, прогуливайся по променаду, водичку целебную пей! Наряды себе покупай – бери, что душа пожелает! А она, бедная, стесняется: «Мне, дочуська, ничего не надо, у меня все есть! А чего нет – значит, не нужно!» Жалела меня, знала, как мне достается. Кто пожалеет, кроме мамки, правильно? А все просто – не привыкла она к хорошему. Не было времени привыкать. Жизнь прожила – мама дорогая! Ничего не видела – одна пахота, что дома, что на работе. На работе тягала котлы неподъемные, а дома снова к плите.

Да и потом все меня жалела – дочка все время болела, ясли, сад. Это в шесть лет мама ее к себе забрала, в Королев. И из-за муженька моего меня жалела – знала, какой он козлище! Жалела и все говорила: «Брось его, Тома, это ж такая ноша! А ты у меня хрупкая, в чем душа держится!» Ага, хрупкая! – Она рассмеялась. – С виду да, доходяга! А так – попробуй согни!

Женщины удрученно молчали.

Осторожно вступила Мила:

– А может, мама права? Ну, если ваш муж…

– Мама, конечно, права! – перебила ее Тамара. – Только при чем тут мама?

Мила, кажется, пожалела, что неосторожно вступила.

– Мой Серега… – Тома задумалась. – Я же в него в восьмом классе влюбилась. Увидела и обмерла. Все, думаю, пропала ты, Томка! И ничего хорошего из этого не выйдет – это же видно и сразу понятно!

– Сразу? – удивилась Лиза. – Прямо так сразу все было понятно?

Тамара кивнула:

– Ага. Ну смотри: первый хулиган в школе. Двоечник и второгодник. Курит и выпивает с шестого класса. Папашка с мамашкой дурные, дерутся – на весь квартал ор стоит. Сестра шалава, с пятнадцати лет под кустами валялась. Но главное, девки! – Глаза у нее заблестели. – Серега – красавчик! Такой, блин, красавчик, что обхохочешься! Роста нет, ноги кривые – чистый кавалерист! У него даже кличка была – Буденный. Морда темная, смуглая, прямо цыган. А глаза желтые, рысьи. Как глянет – сердце в пятки! И смоляной чуб один глаз закрывает. Да, и еще – нет половины зубов – потерял на полях, так сказать, сражений! В общем, Ален Делон королёвского разлива. Но что самое интересное, – оживилась она, – девки от него штабелями! Ей-богу, первые красотки – и туда же, за мной, доходягой: Серенький, Серенький! А он, этот гад, выбрал меня. Все удивлялись: «Ты, Степушкина, никакая, ни рожи, ни кожи. И ни фигуры – костями гремишь». А он как на танцах меня пригласил, то все, девки, я поняла: мне кирдык! Табачищем от него прет, пивом. По́том подванивает. А я, дура, балдею: глаза закрываю и плыву! В золотой лодочке по волшебному озеру. Вот такие мы, бабы, дуры, – грустно заключила она. – И что? Ну добилась я своего, залетела в семнадцать и в загс его потащила. Конечно, он, гад, упирался: «Куда мне жениться, я что, идиот?» Но женился, уговорила. Слезами пол залила. Потом в армию его забрали – и слава богу, иначе бы сел! А я его жду. Танюшку родила одна, без него, маме подброшу – и к нему, в Пермскую область. Напеку пирожков пять кило, чтобы всех угостить. Курей нажарю – и начальникам, и друзьям. Конфет, пряников, печенья всякого. Курева. И прусь, как тягловая кобыла. А путь неблизкий. Доберусь кое-как, с ног валюсь, а смотрю и млею: «Серенький! Мой Серенький, мой законный!» Идиотка… Фотки Танюшки ему подсовываю, вижу – ему по барабану! Но снова оправдываю – молодой. Сама его женила, никто не просил. Вернулся из армии и загулял. Пил месяца три, шлялся и колобродил. По девкам мотался, мне все докладывали. А я одно, как заведенная: «Пусть нагуляется, что он в жизни видел? Пусть отдохнет от казармы». Короче, три года он отдыхал. Я смотрю – морда синяя, глаза безумные, руки трясутся. Ну все, думаю, еще немного – и окочурится, сердце не выдержит. Короче, упаковала его в больничку, подлечила. На работу устроила – я тогда поваром в кафе работала, по маминым стопам. Устроила его к себе, грузчиком, чтоб под глазом. Отмок, в себя пришел, постригла его, одела во все новое – живи, Сережа, и наслаждайся! Только работай, пожалуйста, ну хоть так, для порядка! А то перед соседями неудобно. И перед мамой. А проработал он, кажется, месяцев пять. А потом перестройка эта, все кувырком, весь мир перевернулся. Не одна я растерялась – все! Кинулись кто куда. Но в основном все торговали. Подружка одна, официантка, меня в Турцию и прихватила. А я его с собой – пусть поможет. Какое! – Тамара махнула рукой. – Искала его по всему Стамбулу. А он, сука, деньги, что я заняла, спер и шлялся по барам, бухал. Друзей себе быстро нашел – и вперед! В общем, девки, везла я его на себе. Сумки клетчатые с барахлом и Серенький мой. – Тамара зашлась от хохота. – Ага, на моем хрупком плече! Выходит, что не такое оно и хрупкое, это плечо. Ой, а сколько потом еще было! Слава богу, что половина забылась!

– Ну а сейчас? – резковато спросила Мила. – Сейчас-то вы разошлись?

Покраснев, Тамара дернула плечом:

– С чего это вдруг? Живем. Как можем, так и живем. Но вообще, девки, – она наклонилась вперед, – короче, я поняла! Я мазохистка! Знаете, что это? Ну типа заболевания, что ли! Так меня дочь называет, Танюшка!

Лиза и Мила переглянулись: кажется, у этой хлебосольной Тамары не очень все дома.

А та продолжала:

– Сейчас-то он выглядит совсем по-другому – зубы мы вставили, причесочку делаем, нарядиками не брезгуем – любит хорошие шмотки! Машины хорошие любит, а кто их не любит? – Тамара откинулась на спинку кресла. – Да ладно бы это – не жалко. Он сейчас ничего, прям красавец, ага. Хотя на него и тогда бабы падали, когда еще был без зубов. Есть в нем что-то такое, девки… – Тамара задумалась. – Трудно объяснить… Он мужик. С виду, конечно! А так – пустота. Но с виду – да, не поспоришь… – Вспомнив, она рассмеялась. – Товарка мне одна в Конькове, Лариска, одинокая, на мужиков смотрит, как волк на ягнят, однажды говорит: «Ты, Томка, его поливаешь и поливаешь! Не нужен – отдай!» А я: «Да пожалуйста, забирай! Если, конечно, пойдет!» И эта дура на полном серьезе вцепилась мне в руку: «Правда отдашь? Прям так возьмешь и отдашь?» – «Ага, – говорю. – Забирай! Надоел мне хуже поноса. Бери!» И надо же, эта дура… Все знали, что она дура, но чтобы настолько? Девки вокруг ржут, переглядываются, а эта как заведенная: «Правда отдашь? Нет, ты поклянись!» А я повторяю: «Да бери, блин! Вещи я соберу, не боись! Скажу ему прямо сегодня, что он переезжает к тебе! И все, дело в шляпе». Глаза у Лариски загорелись, подбородок дрожит. Мне даже жалко ее стало. Вот, думаю, до чего одиночество баб доводит! Прямо из рук рвут, без стыда и зазрения совести. А у нее на лице написано счастье – неужели дождалась? Шепчет: «Ты, Том, не бойся. Я буду за ним как за сыном родным! Я чистоплотная и готовить умею! И все подам, все уберу!» Смотрю я на нее и мне страшно. Такая дура или от одиночества? А понять не могу. Тут она мне, как клещ, в плечо вцепилась: «Когда вещи соберешь? Точно сегодня? Ты поклянись! А вдруг передумаешь? Короче, в девять я у тебя, у подъезда, в машине! Успеешь?» И за руку меня, за руку. Так трясет, вот-вот оторвет. Даже подружки мои приутихли. Видят, что дело-то плохо. А девки у нас… На ходу подметки отрежут! Рынок, всего навидались. А здесь поутихли. Глазами то на меня, то на нее. Наташка Кулакова, подружка моя, показывает: типа ты, Томка, поосторожней! Эта, кажется, совсем…

А Лариска все трясет меня, трясет за плечо. И повторяет: «Тамарка, ты поклянись!» И тут я не выдержала – рука разболелась – и ка-а-ак взорвалась: «Ты что, с дуба рухнула? Ты, подруга, совсем ку-ку? Придурошная! В Кащенко тебе прямая дорога! Отдать, говоришь? Поклясться? Ага, счас! Подождешь! Я его, гада, с нуля, с котлована! Все с ним прошла – армию, гулянки, пьянки, баб его чертовых! Одела, обула, зубы вставила! «Мерседес» купила – новый, между прочим! Внук у нас уже! Внук! Дело к старости, а тут – тебе? Ага, разбежалась. Нет, милая! Так не пойдет! К старости он, может, утихнет, и наконец заживем как нормальные люди! Отцепись от меня!» И с силой сбросила ее руку. Не руку – клешню! Девки стоят кругом, молчат, как в морге. Тишина воцарилась. Я руку потираю, а Лариска ревет. Плечи трясутся, руки ходуном, и слезы, слезы… Бормочет что-то, слов не разобрать, точно умалишенная. Потом поняла: «Ты, Тома, жестокая! Стерва ты, Тома. Разве можно так шутить, так насмехаться?» Господи, думаю! А она и вправду ку-ку! Зря я так. Зря. И так мне жалко стало эту дуреху. А у нее чисто истерика – икает и зубы стучат. Наташка моя ее увела, водой напоила, смотрю – уже дымят на улице. Ну значит, успокаивается. А Наташка умная, все объяснит. Моя ведь подружка!