Мария Метлицкая
Обычная женщина, обычный мужчина
© Метлицкая М., 2016
© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2016
* * *
Он смотрел в окно. Как всегда, ожидая ее. Его женщину. Лину. Так было легче пережить эти невыносимые минуты ожидания. Она, разумеется, опаздывала – ну, женщина, что тут скажешь. Хотя… Смешная, маленькая аферистка и интриганка. Так, слегка. Она затягивала. Затягивала минуту встречи. Разумеется, для того, чтобы он…
Нервничал. Опасался. Дергался. Сомневался. Короче – страдал.
Для чего, спрашивается? Для того чтобы еще раз осознать, что она – немыслимый, невозможный подарок?
Да он это и так прекрасно осознавал. Просто пощекотать нервы? Разумеется.
Он, Лев, взрослый человек, относился к этому с пониманием и с легкой усмешкой – дурочка! Да разве он… хоть на минуту сомневался, что такое ОНА? Она в его жизни. В его судьбе.
Нет, интриганка, ей-богу! Он смотрел в окно. Такси подъехало к дому ровно в пять. Ровно! А она… Эта его красавица…
Посмотрела на часы, огляделась окрест и – направилась к палатке, стоящей на краю дороги.
Минут пять разглядывала скудную витрину. Потом протянула деньги и взамен получила какой-то предмет. Рассмотрела его не спеша. Развернула. Надкусила и – выбросила в урну.
Потом снова открыла кошелек и протянула в окошко деньги. На сей раз рука продавщицы показалась с бутылкой воды. Она открутила пластиковую крышку, сделала пару глотков и убрала бутылочку в сумку.
«Предусмотрительная моя! – подумал он. – Рачительная какая!» Ну не пропадать же добру, ей-богу.
Снова взгляд на часы, и – медленно пошла к подъезду. Медленно.
Ну, пять минут – да, мои: чего ж не потянуть?
Он отошел от окна. Вот! Наказать. Наказать и проучить. За все эти муки. Нет, негодяйка просто! Ведь эти пятнадцать минут – просто целая жизнь, вот что такое эти драгоценнейшие пятнадцать минут. Сколько раз можно обняться? А сколько поцеловаться? А просто прижать ее к сердцу и послушать ее дыхание и толчки в груди? Вдохнуть запах ее волос и ее духов? А поговорить? Поставить чайник и небрежно, не отворачиваясь от плиты, спросить: «Ну а как вообще? Скучала?»
И обернуться не сразу. Не сразу, потому что сразу она и не ответит.
А она… Теряет время, теряет. Палит, жжет. Не ценит, короче. А оно – такое драгоценное, такое невеликое – ИХ время. Такое неприлично короткое, торопливое. Словно кто-то специально подкручивает стрелки часов.
Чушь какая! Никто, разумеется, не подкручивает. Просто пролетает оно так стремительно, так невозможно и беспощадно быстро, что… Никогда его не хватает.
Как всегда не хватает времени для счастья.
А вот проучить! Не открыть сейчас дверь – типа нет его. Не приехал. Не смог. Даже позвонить не смог. Что-то случилось. Вот и пусть попсихует. Может, тогда поймет и откажется от своих дурацких бабских штучек.
Раздался звонок – их звонок. Три коротких, два длинных. Конспираторы, блин. Никто об этой квартире не знал – даже Димон, лучший друг. Так, на всякий случай.
Он стоял под дверью, затаив дыхание. Звонок нетерпеливо и настойчиво повторился. Он посмотрел в глазок – так, мобильный. Сейчас она наберет его, и его телефон зазвонит. И все – спалится за милую душу. Совсем глупо. Или? Да я заснул! Вырубился просто. Устал, знаешь ли. Работа, жена, ребенок. Уж прости, любовница. Прикинуться шлангом. Ты – любовница. Все. Совсем несложно.
Сложно – когда любимая. При всем перечисленном выше.
Запиликал его мобильник. Тихо – правильно, он в кармане куртки, куртка в комнате. Дверь в комнату закрыта. С лестничной площадки его не услышать. Славно.
Ну, и что дальше? Тишина. Думает. Вот пусть и подумает, как расточать время. Шоколадка, водица, неспешная походка. Отлично.
Он глянул в глазок. Она растерянно смотрела на телефон. На лице – недоумение и тревога. Тревога – точно. Точно?
Он распахнул дверь и встретился с ней глазами. Она упала ему на грудь и крепко обняла его за шею.
И тут он услышал – ее дыхание. Толчки в груди. Вдохнул запах ее волос и ее духов.
И – кончился мир. Кончилась жизнь, где есть работа, жена и ребенок. В этой – настоящей – жизни была только она. Ну и еще, разумеется, он.
И больше никого на свете. И ничего. Потому что им, собственно, все остальное было не нужно.
* * *
Минут через пять она отпрянула, открыла глаза, закинула голову и тихо сказала:
– Ты меня напугал. Почему? – она нахмурила брови.
Он не ответил. Бережно снял с нее плащ и спросил:
– Кофе будешь?
Она тоже не ответила – ясно, обиделась. Он пошел на кухню варить кофе. Она долго стояла в прихожей, снимала сапоги, ковырялась в сумке, потом отправилась в ванную, включила воду.
Когда зашла на кухню, кофе уже стоял на столе. В этой квартире не было ничего, кроме пачки хорошего кофе, жестяной банки с чаем и пачки каких-то древних, в бозе почивших сухарей.
Кофе она пила без сахара. Смешно! С ее-то цыплячьим весом.
– И? – спросила она.
Лина любила определенность. Странно, а жила в такой ситуации уже почти два года.
– В туалете был, – безмятежно ответил Лев.
Она понимающе кивнула. Дальнейшие вопросы отпадали. Бывает.
Он подошел к окну и закурил. «В игры играем, – подумал он. – Кровушку полируем. Как дети, ей-богу. А зачем? Зачем? Самые близкие на свете люди. А ведь хотим подергать за ниточки. Манипулируем друг другом. Прикидываемся и прикалываемся. Идиоты».
Он обернулся и посмотрел на Линин затылок.
Ничего. Ничего не надо, кроме того, чтобы подойти к ней и обнять. И поцеловать ее в этот самый затылок. Все.
Что, собственно, он и сделал. Через пару секунд.
Сумерки. Понятно, что, скорее всего, уже ближе к восьми. Он повернулся и посмотрел ей в глаза.
Темнота. Нет, чернота. Таких глаз он никогда не видел. Чтобы не были различимы зрачки. Такой вот цвет глаз. Называется – черные. Очи черные, в смысле. Не карие – нет, в карих видны зрачки. А именно черные. Как ночь. Мрак. Таинство. Как вся его «нонешняя» жизнь.
– Пора? – хрипло спросила она.
Он посмотрел на часы и мотнул головой.
– Не-а, еще минут сорок.
Лина потянулась за сигаретой.
– Ну, как вообще? – спросила она.
– Да так. Нормально вроде. Без эксцессов и перемен.
– Хорошо, – кивнула она.
– Да? – удивился Лев. – Ну, наверное.
– Определенно, – уверенно сказала она, – время перемен еще не настало.
– Тебе виднее, – обиженно сказал он.
Она сделала вид, что не заметила.
– А как Василиса?
– В порядке, – он слегка оживился, – танцы эти… Только танцы эти в голове. И все. Неправильно как-то.
– Правильно, – отозвалась Лина, – сосредоточиваться надо на чем-то одном. Если распыляться – не хватит сил. Им и так тяжело – такие нагрузки. У нас такого не было.
Лев кивнул.
– Не было, да.
Вспомнился двор, стая мальчишек, драный футбольный мяч, самодельные ворота. Киносеансы в девять утра. В воскресенье. Родители еще спали. А они встречались во дворе – он, Димон, Санька и Ирка, Санькина сестра, и бежали в киношку.
Славное время. Детство. Есть что вспомнить.
А его дочери? Василисе? В школу на машине с мамой. Встречает тоже мама. Бутерброды и термос в машине и… попилили по пробкам – танцы. Священная корова – эти танцы. Только и разговоров, что про конкурсы, костюмы по безбожной цене, интриги внутри – родители, сами танцоры, партнеры, учителя.
Словно на кон поставлена жизнь. Васька замученная, бледная. В постоянном ожидании плохих и коварных вестей. Бред!
А просто выйти во двор и потрепаться с девчонками? Сбегать к метро за мороженым и пирожками? Втихаря смотаться в зоопарк или на выставку? Нет всего этого.
И подружек нет. Есть соперницы. «Эта дура Волкова, эта идиотка Федоренко. Цветкова толстожопая, и туда же».
Не ребенок, а маленькая, уже обиженная и вредная женщина. Колготки, лосины, тени, блеск для губ. Жареного нельзя, печеного тоже: «Ты что, папа? В своем уме? Какие пиццы и пончики?» И презрительно скошенный рот. И еще – взгляд на маму: ну что он понимает? Этот…
А мама все поймет, тяжело вздохнет и понимающе посмотрит на дочку: да что с него возьмешь, милая? Все ж и так понятно! Вахлак.
У них с дочкой своя жизнь – свои шепотки, свои секретики. Свои разговорчики.
Он – сбоку. Нет, он, конечно, необходим – деньги, деньги, статус и статус. Муж, отец, хорошая должность. Семья. Господи! Какая там семья, когда… Когда он говорил с женой о жизни лет пять назад! А спал с ней… Ну нет, здесь срок, правда, покороче. И все равно. Они и он – вот такая семья. Они вместе, он поодаль. Отмахиваются, вздыхают, терпят. Все мужики, моя милая! Все как один!
Жизнь – это сплошной компромисс! А уж семейная…
Она умная, его жена. Все это знают. А она – лучше всех. И дочку плохому не научит – ни-ни.
Научит, как жить. Как правильно выйти замуж. Как построить карьеру. Как приноровиться. Как находить компромисс.
А как быть счастливой? Научит ли? Для этого надо быть счастливой самой.
А глядя ей в глаза… Сомнительно как-то.
Но! Никогда. И ни за что. Он. ЕЙ. Той, кто лежит сейчас рядом. На наволочке в розовый пошлый горошек. Чужой наволочке. Той, что дороже всей жизни, он никогда и ничего ЭТОГО не расскажет. А ведь если не ей, то кому?
И это называется – самые близкие на свете люди?
Странная жизнь, господи! Странная.
И как он устал от всех этих компромиссов! Кто бы это знал…
* * *
Лина смотрела на него и думала, что о такой любви она и не мечтала. Хотя влюбчивой была с самого детства. Мама говорила, еще в детском саду она объявила, что «женится с Мишкой Некрасовым». Мишка Некрасов был местным плейбоем. Кудрявый, черноволосый, с огромными голубыми глазами и девичьими ресницами. Даже воспитательницы умилялись Мишкиной красоте. За ним приходила мама – такая же неописуемая красотка с томным взглядом и капризно надутыми губами. Она шла по аллее, и все – от воспитательниц и нянечек до девчонок-соплюшек, – раскрыв рты, не могли отвести от нее глаз.
Лина тогда подумала: «Хочу быть такой! Такой же тонкой, томной, в белом пальто и высоких блестящих сапогах. Такой же неотразимой».
