Мария Метлицкая
Дом в Мансуровском
А за окном уже показались окраины города – высокие серые и белые дома, одинаковые, словно близнецы, – как не потеряться? Мелькали вывески магазинов, у магазинов толпился народ. Торопливо шли женщины с сумками, мамочки с колясками, проносилась ребятня на велосипедах – словом, обычная жизнь. Немного другая, но в целом обычная. И Ася немного успокоилась – выходит, мама права: приживемся.
Но как серо, как некрасиво вокруг! А говорили, что столица – красавица. Выходит, наврали?
Долго еще они не видели столицу во всей ее красе – затянули дела и обустройство быта. Не один год прошел, пока Москва стала родной и близкой, понятной и знакомой, по которой Ася будет скучать в отъездах, та Москва, которая стала ее домом. А вот тоска по родному селу никогда не проходила, осталась с ней навсегда, на всю жизнь.
А пока было тяжко, быт и жизненные условия оставались скудными донельзя, и сестры с тоской вспоминали родной дедовский дом – светлый, просторный, теплый. Любимый. По ночам мама украдкой плакала, а папа, святой человек, ее старался утешить. Сестры не спали, все слышали и переглядывались – а вдруг мама все поймет и они вернутся обратно?
Первое время и мама жалела о переезде, еще бы! Комната в бараке, выделенная заводом, была маленькой, узкой и темной, с крошечным окошком под потолком. К тому же зимой там было сыро и холодно, а летом жарко и душно.
Из мебели топчан, на котором спали родители, и три матраса на ножках, сколоченных папой, на них спали девочки. Рядом с окном обеденный стол, колченогие табуретки, подаренные соседями, на стене убогий шкафчик с посудой.
На общей кухне толпились женщины и сновали дети. Над плитой витал пар и запахи щей, блинов и котлет.
Все жили непросто, но всех грела мысль о постоянной столичной прописке и собственном жилье. Жилье давали спустя пять, семь или более лет – как складывалось, передовики получали первыми.
«Ничего, можно и подождать, – как мантру, повторяли женщины, – подумаешь, каких-то пару лет!» Для них, уехавших от тяжелого сельского труда, сложного крестьянского быта, вечного бездорожья, постоянных забот о дровах, все было не так уж страшно. Но для Асиной семьи, привыкшей к большому просторному дому, ухоженному саду и большому огороду, к изобилию на столе, было сложно.
– Какая Москва, я что, ее вижу? – снова плакала мама.
Отец работал на заводе в прокатном цеху. Работа сменная, тяжелая, но он не жаловался.
Девочки пошли в школу и в сад, мама хлопотала по хозяйству, а по утрам мыла полы в заводской столовой и ждала заветного места посудомойки или чернорабочей – при кухне всегда тепло и сытно.
Девочки, а особенно Ася, скучали по деревне и по родне. Ася писала бабушке и деду длинные, подробные письма. Но правду обходила стороной: зачем расстраивать стариков?
Ждали лета и поездки в деревню. Девчонок отвезли в конце мая, и Ася, выпрыгивая из кузова грузовика, подвозившего их со станции, замирала от восторга. Вот она, родная деревня и их большой светлый дом за зеленым забором, белый распустившийся вишневый сад, запах от которого чувствовался на всю округу, темный дальний лес, куда они ходили за травами и ягодами, поле за домом, черное, только вспаханное, которое скоро зазеленеет.
За полем речка – холодная, узкая, извилистая, но с нежным песчаным дном, – здесь деревенская ребятня проводила все лето.
А какой простор открывался глазу, какой необъятный простор!
Сестры бросались в дом, родители разгружали сумки с подарками и вещами, а Ася стояла с бьющимся сердцем и еле сдерживалась, чтобы не расплакаться.
В доме стояли знакомые ароматы – горячего теста, наваристого мясного бульона, сухих трав.
Ася помнила бабулины мягкие, пахнувшие тестом, родные узловатые руки, которыми та обнимала девчонок, и родное, покрытое морщинами лицо, и ее добрую улыбку, и слезы, катящиеся по сморщенным полным щекам…
«Зачем мы уехали в эту Москву? Что приобрели и что потеряли, разве это можно сравнить?» – думала Ася.
С окрестных сел съезжалась родня, накрывали стол под цветущими яблонями и вишнями, пели народные песни на родном языке, и чувствовалось тепло от земли, по которой они по привычке бегали босиком, а потом во дворе под краном с ледяной водой не могли отмыть ступни от жирного чернозема.
Нигде Ася не спала так крепко, как дома, на наволочках с бабулиной вышивкой: «Асия», «Зухра», «Латифа».
Лето было счастьем. У сестер было целых три месяца каникул, а вот отпуск родителей заканчивался очень быстро. Грустные и подавленные, стараясь не подавать виду и натужно улыбаясь, они уезжали, и вот тогда наступала полная свобода.
В конце августа за девочками приезжал отец, и Ася плакала и просила ее не забирать. Плакала и бабушка, и даже дед, и отец еле сдерживал слезы, только сестры посмеивались над ней и повторяли, что в Москве в сто раз лучше. «Ты деревенщина, Аська!» Всю обратную дорогу Ася молчала, изредка всхлипывая и утирая ладонью слезы, но постепенно все входило в привычную колею.
Наконец произошли перемены – мама получила должность помощника повара – не посудомойки или чернорабочей, а помощника повара, – и это была большая удача. Во-первых, ей повысили зарплату, а во-вторых… Конечно, от детей это скрывали, но Ася видела, как однажды, мама вытащила украдкой из хозяйственной сумки половину курицы и большой кусок сливочного масла.
«Зачем? – думала девочка. – Зачем она это делает? Ведь мы же не голодаем. А если поймают, что тогда? Тюрьма? Маму посадят в тюрьму? Какой позор! Надо что-то придумать, остановить ее, рассказать отцу! Про него всегда говорили, что он человек кристальной честности». Ах, если бы бабуля могла присылать им продукты! Тогда б они жили как баре! Но кроме овощей, картошки, капусты, моркови, свеклы, лука, варенья и соленья везти было нечего – подвал был, а холодильников не было, негде было хранить ни мясо, ни птицу.
Отцу Ася говорить побоялась, а вот со старшей сестрой поделилась. Удивила ее реакция – та рассмеялась:
– Ты дурочка, Ась! – уверенно сказала Латифа. – Так делают все! Для этого и идут в столовые и рестораны. Поймают? Да брось, какое «поймают»? Тогда всю страну надо поймать, а на всех тюрем не хватит!
Ася успокоилась, но все равно боялась, старалась уйти, когда мама возвращалась с работы и начинала разбирать старую, с потертыми белесыми ручками коричневую дерматиновую сумку.
После того как мама пошла работать в столовую, все ощутили, что жить стало легче. Девочкам купили новые платья и обувь, да и мама приоделась, сшила у портнихи новое пальто с меховым воротником, купила зимние сапоги.
Появился сказочной красоты флакон с духами, подарок отца маме на день рождения. Но еще лучше была коробка от них: темно-зеленая, с золотым внутри, распадающаяся на две части, как волшебная шкатулка. Духи назывались «Каменный цветок». Флакон вынули из красивой коробки, поставили на шкафчик с посудой, а восхитительную коробку отдали девочкам.
Ах, как пахла эта коробка!
Ася отвоевала ее у сестер и поселила туда маленькую тряпичную куколку, которую сшила мама. Куклу назвали Дюймовочкой.
– Не Дюймовочка, а принцесса, – смеялась мама, – живет во дворце! И вы, девки, стремитесь!
– Куда? – спрашивали сестры. – Во дворец?
– Замуж за приличных людей. Какой уж дворец! Хотя бы с квартирой!
В те годы они, наконец, увидели столицу – Красную площадь, Царь-пушку и Царь-колокол, улицу Горького, Парк культуры с колесом обозрения, с высоты которого была видна вся красавица Москва. И Выставку достижений народного хозяйства с золотым фонтаном Дружба народов, который Асю потряс. И павильон Космос, где девочки замерли. И Бородинскую панораму, зайдя в которую потеряли дар речи.
Прокатились на прогулочном пароходике по Москве-реке, увидели главный магазин страны ГУМ, где продается самое вкусное в мире мороженое, Исторический музей и еще много чего. Например, театры, куда их водили со школой. И вот тогда и пришло осознание, что Москва – самый великий и самый красивый на свете город, а они, сестры Акишевы, теперь москвички, и гордость заполняла их маленькие сердца.
Через шесть лет папа получил медаль и звание Героя Социалистического Труда, а еще через полгода – большую, просторную, светлую трехкомнатную квартиру, собственное жилье, и постоянную московскую прописку.
После восьмого класса Ася пошла в медучилище. Зухра окончила кулинарный техникум и устроилась в небольшое кафе возле дома, а Латифа работала продавцом в магазине.
В родную деревню по-прежнему ездили летом, во время отпусков и каникул. Дедушке отказывали ноги, и он почти все время лежал, а на хозяйстве оставалась бабуля, но и ей было трудно – возраст. «Закалка есть, а сил нет», – грустно смеялась она.
Вскоре пришлось расстаться с хозяйством – продали кормилицу-корову, и бабушка выла на всю деревню, – а потом зарезали почти всех кур и гусей, оставив совсем немного, как говорится, на еду и на яйца. Москвичи увозили с собой огромные, неподъемные баулы – теперь у них был холодильник.
После барака собственная трехкомнатная квартира показалась им раем. Еще бы! Теперь у них имелись общая комната – зал, комната девочек и родительская спальня. И пусть кухня была совсем крошечная, пятиметровая, и усесться всем вместе не удавалось – обедали и ужинали по очереди, сначала девочки, а потом родители, – это никого не смущало. Зато в выходные и праздники стол накрывали в зале и рассаживались свободно.
На мебель копили и первым делом купили кухонный гарнитур, а потом кровати для девочек и диван для родителей, а уж дальше собирали на стенку, мамину мечту. Осуществилась эта мечта через четыре года после переезда.
Ася давно привыкла к большому городу, правда, в душе оставалась все той же робкой деревенской девчонкой, тоскующей по свободе, простору и вольной жизни.
Но в Москве были театры. А театры, спектакли, ее завораживали, после финальных поклонов она еще долго не могла прийти в себя. Волшебство, дивный сказочный мир. Ася собирала фотографии актрис, продающиеся в газетных киосках, и мечтала стать актрисой. Украдкой, подолгу разглядывала себя в зеркало и сравнивала с фотографиями.
«Нет, не пройду, – вздыхала она. – Разве можно сравнить меня с белокурыми красавицами Скобцевой или Ларионовой? Или с брюнетками Быстрицкой и Фатеевой?»
Правда, были актрисы попроще, например, замечательные Инна Макарова или Надежда Румянцева, курносые и щекастые, симпатичные, задорные, но похожие на обычных женщин.
Ася тоже была курносой, так, слегка. И глаза у нее были светло-серые, а не черные, как у сестер. Светло-серые и большие, с легкой, чуть заметной раскосинкой. А вот волосы темные, жесткие и прямые – поди накрути на бигуди! Но, невзирая на светлые глаза, восточная кровь в ней читалась. Сколько раз ей задавали вопрос, кто она по национальности.
– Башкирка, – гордо отвечала Ася.
Она навела подробные справки: чтобы поступить в театральный, нужно было окончить десять классов, иметь хороший аттестат и, конечно же, подготовить басню, отрывок из поэмы или стихотворение, быть готовой спеть песню и станцевать.
В седьмом классе Ася записалась в театральный кружок при Доме пионеров. Кружок вела пожилая и строгая Любовь Ивановна, в прошлом актриса. Через полгода Любочка, как звали ее за глаза, сказала Асе, что у нее есть перспектива.
От смущения и радости у Аси перехватило дыхание.
– В общем, девочка, если надумаешь – займусь тобой индивидуально! Индивидуально и бесплатно! Ты меня поняла?
«Я буду актрисой!» – повторяла Ася по дороге домой. «У тебя есть перспектива», – Любочка сказала это именно ей, Асе.
– Мам! – закричала она с порога. – Мам, послушай, что я расскажу! Это сенсация, мам!
Мама возилась на кухне, в тарелке горкой лежали горячие беляши. Ася схватила один, надкусила и обожглась. Усмехнувшись, мама осуждающе покачала головой:
– Руки сначала помой, а потом хватай, сенсация!
Она выслушала Асю с поразительным равнодушием.
– Мам, – теребила ее дочь, – ну что ты молчишь? Здорово, правда? Сама Любаша сказала, мам! А она очень строгая!
– Посуду помой, – как будто и не слышала ее, велела мать, – и суп погрей. И еще, Ася. – Она присела на табуретку. – Оставь эти глупости. В актрисы она собралась! Совсем спятила. Какая из тебя актриса, очнись! Очнись и посмотри на себя. После восьмого класса пойдешь в медучилище. Профессию получать. Медсестра – это всегда кусок хлеба. Какой институт, Ася? Тем более – театральный! Да кто тебя примет, дурочка? Там дети актеров и дипломатов. А мы, дочка, мы из простых, деревенских, рабочая косточка. Не возьмут тебя в актрисы. Выкинь это из головы и садись обедать! Тоже мне, «Любочка сказала»! А кто твоя Любочка? А? Что молчишь? Тоже актриса? Актриса погорелого театра! Кто ее знает, твою Любочку? «Любочка сказала»! – с издевкой повторила мама и вышла из кухни.
Есть расхотелось. Даже на любимые беляши Ася смотрела с отвращением. Она мыла посуду и глотала слезы. Как же было обидно!
А может, пойти наперекор? Потихоньку бегать к Любочке заниматься индивидуально, а потом… Что будет с родными, если она поступит? Правда, там конкурс… Но как обманывать своих, тем более что в медучилище поступают после восьмого, а в институт после десятого!
Жизнь все решила за нее – с мечтой пришлось расстаться, у папы случился инфаркт. Спасибо врачам, вытащили, но дали инвалидность и работать в цеху запретили.
– Вот, дочка, – сказала мама, – тебя сам Всевышний ведет в медицину! Будешь папу лечить. А там и меня… И запомни, семья – это главное.
Ася запомнила.
После экзаменов она отнесла документы в медучилище. Какая тут конспирация, когда так болен папа! Выходит, не судьба ей быть актрисой. А как было жалко расставаться с мечтой! Но мама права: жизнь – это реальность, а все остальное по большому счету чепуха.
Ася часто думала и о своей судьбе. Странно у нее все сложилось.
Она и подумать не могла, что Александр Евгеньевич, ученый, большой человек, отец двух чудесных девчонок, может сделать ей предложение.
Нет, это событие глаза ей не застило – ни в коем случае! Все она понимала, кто он, а кто она. Он – профессор и потомственный интеллигент, у него дворянские корни. Она – простая девчонка из рабочей семьи, к тому же приезжая. Нет, алкашей и уголовников в их семье не было, семья была крепкой, дружной, трудолюбивой. И все же они с разных планет.
Со стыдом вспоминала, как боялась знакомить будущего мужа со своей родней. А ничего, все получилось нормально. Правда, отец был недоволен, что дочка вышла не за своего. А мама сказала:
– Да это же счастье, что хоть одна выбилась в люди!
Да в какие там люди, кем была, тем и осталась: кухня, стирка, магазины. Только что статус теперь другой – она жена. Нет, не только статус, что она говорит! Она самая настоящая жена, как положено.
Конечно, шушукались, что профессор взял ее в няньки для дочерей. Но она-то знает, что это не так. Вернее, не совсем так – то, что происходило у них по ночам за плотно закрытой дверью спальни, знали только они. И в те минуты Ася верила, что Саша ее любит.
И пусть злослословят соседки на лавочке, шипят родные сестры и соседи, пусть. Пусть сплетничают и пусть завидуют, что Ася выбилась в люди, что живет в центре, в большущей квартире. Машина есть, старенькая, но есть, хоть муж не любит водить – за рулем он теряется. Машину недолго водила Катя, первая жена. А может, когда-нибудь и она, Ася, осмелеет и сядет за руль, но пока нет, боится, да и муж не настаивает, тоже боится. И дача есть, дом, что оставила Галина Николаевна, Сашина бывшая теща.
И, конечно же, никакой корысти у Аси не было – не такой она человек. Да и Марусю, девочку свою дорогую, любила она отчаянно. И старшую, Юлю, изо всех сил старалась полюбить. А что до Саши, так здесь и говорить нечего – муж для нее бог и царь, святой человек. Честный и благородный, таких наперечет. И, кроме трепета и восторга, она испытывает к нему огромное уважение как к мужчине и человеку.
А она ничего, нагонит! И книги, что стоят в книжных шкафах, прочитает, и в классической музыке постарается что-то понять. А сейчас альбомы по живописи, которых у Саши множество, втихаря изучает. Сядет в кресло и листает, вглядывается. А как иначе? Жена должна соответствовать мужу, чтобы он ее не стыдился.
Вот интересно, а Катенька соответствовала? Она ведь тоже не из графьев. Правда, университет окончила и в аспирантуру прошла. Куда ей, Асе, до Катеньки…
Ася часто разглядывала фотографии своей предшественницы. Красивая. Лицо тонкое, нежное, будто фарфоровое, глаза умные и печальные, словно знала свою судьбу. Бедная.
Протирая Катин портрет, Ася тихо шептала:
– Ты не волнуйся, Катя! Я твоих девочек не обижаю! – И смущенно добавляла: – Ну, в смысле, наших.
С мужем она никогда не спорила. «Настоящая восточная жена», – смеялся профессор. Нет, дело не в воспитании – вон ее сестрица Зухра! Такой рот на своего открывает – стены трясутся! И мама не из робких, всегда отца на место ставила. Не в этом дело. Просто Саша умнее ее. Старше и образованнее. Он для нее авторитет. И, кстати, ей это нравится – во всем слушаться мужа.
Правда, есть одно, что ее беспокоит – ребеночек. Очень хочется маленького. Мальчика, их общего мальчика. И пусть он будет похож на Сашу. Такой же умный и такой же красивый, светловолосый, кудрявый.
Но с маленьким не получалось. К районному врачу Ася пошла, не предупредив мужа, зачем ему заранее нервничать? Тот осмотрел ее, назначил анализы и развел руками:
– Все нормально, вы абсолютно здоровы, никакой патологии. Возможно, дело в вашем супруге, обследовать нужно его. Приводите.
Ася покачала головой:
– Что вы, нет! У него двое детей. Да он и не пойдет.
– Ну тогда положитесь на Бога, как решат там, наверху! – И, подняв указательный палец, врач посмотрела на потолок. – Знаете, так бывает. Много лет ничего, а потом, когда уже никто и не ждет, все и случается. В общем, надо надеяться!
Ася надеялась. Первые годы надеялась. А спустя лет семь или восемь думать об этом перестала. Что душу травить? В конце концов, у нее есть Маруся и Юля. Ее дочки. И пусть кто-нибудь возразит! Марусю Ася любила до самозабвения, а вот старшую, Юлю, побаивалась. Точнее – не связывалась с ней, в конфликты не вступала, остерегалась. Но и с Юлькой отношения постепенно наладились – после некоторых событий она стала мачехе доверять.
А события были такие – Юлька подралась с мальчиком из соседнего класса. Подралась за дело, мальчишка был из трусов и подлецов, получил по заслугам. Тогда в кабинете директора старшую Ася отстояла. Но расслабиться Юлька не позволяла – то, играя в мяч, разбила стекло на первом этаже. То нахамила училке по биологии, хотя та, честно говоря, была полной дурой, но все же учительница.
На Юльку жаловались мамаши ее одноклассниц, уверяя директора, что Ниточкина всеми командует. Директриса, по счастью, была человеком вменяемым и, зная Юлькину судьбу, ее выгораживала.
Но главное – Ася ничего не рассказывала мужу. Не стучала – как говорила Юлька, а разбиралась сама, и Юлька это ценила.
Если для Маруси Ася была матерью, то для Юльки, скорее, подружкой.
А вообще, в их семье, не считая небольших огорчений, все было прекрасно. У девчонок случались ссоры, куда же без них, но ангел-Маруся всегда уступала сестре, и все быстро забывалось.
– Разные темпераменты – говорил профессор. – Знаешь, им ведь обеим будет непросто – Марусе, с ее вечным соглашательством, и Юльке, с ее буйным нравом. Только одно меня беспокоит, мне кажется, Маруся всегда будет около. Около кого-то. Сейчас около Юленьки, потом около подружек. А дальше… А дальше мужчины.
– Да разве это плохо? – пыталась успокоить мужа Ася. – По нашим традициям, жена всегда около. – И со смехом добавляла: – Ну если не брать мою маму!
С сестрами Ася никогда не была особенно близка. Знала – они ей завидовали, особенно старшая Латифа. Еще бы – такого мужа ухватила! А какую квартиру! Только мама все понимала и ругала сестер: «Дуры вы, девки! Дуры, что завидуете. Асе непросто. Две девочки при нем, две сиротки. У старшей характер. Да и муж, Александр Евгенич, не молод. Да, человек культурный и ученый, но все ученые странные, все непростые. Человек он, конечно, хороший, да и к нам со всем уважением, но другой, непонятный. Я при нем стесняюсь, – признавалась Альфия Закировна – неловко мне при профессоре. Вроде зять, а робею».
А что бы было, если бы Аська вышла за своего, за такого же, из их круга, за слесаря или за водителя, как сестры? За такого же, как они, понятного и простого? Да кто знает… У Латифы муж из своих, татарин, водитель. Мусульманин, а пьющий. Сильно пьющий, хоть их вера это запрещает. К тому же грубиян, хам, можно сказать. Может послать Латифу подальше, а может и тарелку об пол разбить. Не повезло старшей, не повезло. Два сына у нее, и оба разгильдяи. Учиться не хотят, курят, матерятся, грубят. В ее детстве такого не было. Сказать грубое слово старшему? Не встать, когда входят родители? Отказаться от работы? Такое и в голову б не пришло.
У младшей получше, но тоже не гладко. Муж русский, слесарь на заводе. Вроде непьющий, зато с характером. Дерьмовый характер у младшего зятя, сплошные претензии. То суп невкусный, то компот кислый, то пол грязный – ко всему придирается. И жадный до денег: выдает по рублю на хозяйство и еще отчет требует.
И дочку его родня не приняла, по любому поводу свекровь к ней цепляется. А живут вместе, деваться-то некуда. Выходит, Ася самая счастливая?
Только в гости к ее родне муж не ездил. Ася не обижалась: понимала, там он чужой, ему неинтересно, да и зачем тратить его драгоценное время?
Когда она собиралась к своим, муж коротко спрашивал: «Поздно вернешься?» – «Нет, – поправляя перед зеркалом волосы или косынку, отвечала она, – у сестры (папы, мамы, племянников) день рождения».
– Подарок купила?
Ася с улыбкой кивала.
– Ну да, глупый вопрос, – соглашался профессор. – Если ты не возражаешь, я поработаю. И не забудь передать всем привет.
– Передам.
– Асенька, – кричал он ей вслед, – если припозднитесь – лучше останься на ночь! Так всем будет спокойнее!
– Позвоню! – отвечала она, сбегая по ступенькам.
«Кажется, он рад, что остался один», – думала Ася. И правильно, человек должен иметь личное пространство и возможность отдыхать в одиночестве. Тем более человек науки.
Ее родне это не нравилось. Особенно возмущалась старшая сестра, но той только дай повод:
– Не компания мы твоему профессору, да? Что ему среди нас, простых работяг?
Мама цыкала на нее, но сестра долго не успокаивалась.
Ася в дебаты не вступала – характер сестрицы известен, да и не в чем ей перед ними оправдываться.
А вот девчонки, Маруся и, что удивительно, Юлька, ездили к Асиной родне с удовольствием, Асину мать называли бабулей, возились с малышней, лопали вкусности, бесились с детьми, гуляли во дворе, бегали за мороженым. Здесь, в Кузьминках, это детям позволялось. И ночевать в Кузьминках любили – еще бы, все вместе да на полу, на матрасах, вся малышня вповалку.
Лет в одиннадцать Юля от поездок в Кузьминки отказалась, ездили вдвоем с Марусей. И в Уразово Маруся ездила с удовольствием и очень этих поездок ждала.
Асе было хорошо с родными, здесь исчезала ее робость, стеснение, зажатость, пропадало ощущение, что она не на своем месте, что она самозванка и в Мансуровский попала по ошибке, случайно. Здесь она была свободна, в голос смеялась, спорила с сестрами, участвовала в семейных разговорах. А общие воспоминания? Что сильнее объединяет людей? Общее детство, дом, где они выросли. Бабушка с дедушкой, большая родня. Общие праздники, общие песни. Прошлая жизнь, которую Ася никогда не забывала, по которой скучала и которую по-прежнему очень любила.
И еще Ася знала: главное – чистая совесть, потому что однажды поняла, что бывает и наоборот.
История эта случилась с ней несколько лет назад. Глупая история, паршивая. Ничего особенного, а нервов забрала… Вспоминать неохота. В сплошные муки совести вылилась эта история, в сплошное чувство вины. И ни о чем она не жалела так сильно, как о том, что тогда произошло. И сколько ни уговаривала себя, сколько ни увещевала, ничего не помогало. Мучилась долго, несколько лет. И никому никогда об этом не рассказывала, потому что умерла бы от ужаса и стыда.
Соседи знали, что Ася медсестра, и однажды одна из них упросила ее делать уколы. Вроде бы и профессорская жена, а как откажешь? Конечно, не отказала, но твердо сказала, что денег не возьмет.
Соседка жила вместе с сыном, Асиным ровесником, симпатичным, безалаберным и веселым парнем по имени Антон.
Ася сделала соседке укол и направилась к двери. Антон пошел ее провожать. В дверях поболтали о пустяках и распрощались до завтра.
На следующий день все повторилось, только ушла Ася не сразу, Антон уговорил ее выпить кофе.
Девочки были в школе, муж на работе, и она согласилась. Да и что тут такого: посидеть по-соседски, отвлечься от домашних дел, поболтать.
Выпили кофе, послушали музыку, Антон рассказывал ей про горный туризм, и, надо сказать, рассказывал интересно, Ася заслушалась. Взглянув на часы, спохватилась – ничего себе! Скоро придут девочки, а она уши развесила. Поблагодарила и, устыдившись своей легкомысленности, убежала домой. Чуть девчонок не пропустила, вот росомаха!
Назавтра опять пили кофе, смотрели фотографии, и Ася поймала себя на мысли, что уходить ей не хочется. Не хочется возвращаться к кастрюлям и немытому полу.
На следующий день сосед позвонил и сказал, что заболел, видимо бронхит, потому что сильный кашель.
– У тебя нет горчичников? – спросил он.
Горчичники были.
Ася поднялась на четвертый этаж, сделала укол соседке и постучалась в комнату к Антону. У него было темно. «Спит, – подумала Ася и собралась уходить. – Нельзя будить больного, лучше приду попозже». Но он окликнул ее и включил настольную лампу.
Ася ставила горчичники и смотрела на его молодую, гладкую широкую спину, на сильные, крепкие мускулистые руки, красивую, длинную шею. Она пыталась отвести взгляд и сосредоточиться на процедуре, но получалось плохо. А точнее, не получалось. Ей захотелось погладить его по спине, провести ладонью по плечам и шее, взъерошить короткие темные волосы. От этих ужасных мыслей ей стало плохо и страшно. Перепугавшись, она замерла, остановилась.
Антон словно почувствовал, резко развернулся, посмотрел на нее, вскочил и крепко обнял, прижал к себе. Их сердца бились так громко, что, казалось, был слышен их стук.
«Раз, два, три», – закрыв глаза считала Ася.
Что она делает, что делает он?
Он нежно и осторожно, словно боялся спугнуть, целовал ее лицо, и ей казалось, что она больше не дышит. «Я умерла? – подумала Ася и почему-то не испугалась. – Если так умирают, то я согласна».
В те минуты она забыла обо всем, только чувствовала его горячее, крепкое тело, сильные, нежные руки и горьковатые смелые губы. И ничего не было прекраснее, чем эти руки и эти губы и то, как он гладил ее, обнимал, касался ее груди, шеи. Как они оторвались друг от друга? Ведь не было в тот момент его и ее, а было одно неразрывное целое.
– Антон! – неожиданно закричала соседка. – Где тебя носит?
– Мама, – смутился он. – Подождешь?
Он вышел, Ася села на кровать и увидела, что ее кофта расстегнута, юбка вот-вот упадет к ногам. Как это, что с ней случилось? Дрожащими пальцами она пыталась привести в порядок одежду, поправляла волосы. Горело лицо, слезились глаза, дрожали руки. Ася выбежала в коридор.
По счастью, дверь открылась легко, как будто была ее помощницей и не желала быть свидетельницей падения и позора.
Она бежала по улице в домашней кофте и юбке, в тапочках, простоволосая, перепуганная, зареванная. Было холодно, но Ася этого не замечала.
Как теперь жить? Как смотреть в глаза мужу? Как целовать девочек?
Она не помнила, как вернулась домой, скинула насквозь промокшие тапки, встала под душ, согрелась и понемногу пришла в себя.
Как все получилось, как она допустила? Как дошло до всего этого? Она, замужняя женщина, мать двоих детей? Оказывается, ее так просто сломать. И уговаривать не пришлось, она сама согласилась!
В тот день она сказалась больной и, покормив наспех девочек и мужа, ушла в спальню. Но ночью – и это было самое ужасное – она вспоминала его руки и тело, его горячие губы, перебирала все по секундам, каждое движение и каждый жест, и ей казалось, что она снова слышит его дыхание и биение его сердца. Она ненавидела себя.
Странное дело, но она даже не простыла, только в те дни все валилось из рук.
– Что с тобой? – спросил взволнованный муж. – Ты заболела?
– Да, – не поднимая глаз, соврала Ася.
Обеспокоенные девочки ухаживали за ней, приносили чай, заглядывали в глаза, брали за руку. Она отворачивалась, гнала дочек и думала, что недостойна их и недостойна мужа, и завтра ей надо уйти, сбежать из этого дома, потому что больше не будет как прежде.
Однако постепенно все стерлось из памяти. Жизнь помогла, поддержала. Выходит, она, Ася, не такая плохая? Но иногда среди ночи она просыпалась от сильного сердцебиения, вставала, бродила по квартире, пила холодную воду, умывала лицо и просила Всевышнего, чтобы это не повторялось. Не повторялся сон, где она возвращается в тот страшный вечер. Страшный и невообразимо прекрасный, когда Антон обнимал ее и целовал.
* * *
Клара по-прежнему оставалась близким семье человеком. И вот что интересно – именно Юля, а не Маруся стала ее, как говорила Клара, лучшей подружкой. В общем, разделились – Юля любимица Клары, Маруся – Аси, никто не в обиде.
Девчонки Клару любили, она обожала им, «своим девочкам», делать подарки, раздаривать свои «сокровища». Марусе отдала фарфоровые фигурки животных, от которых та млела, старинный, оставшийся с давних времен кружевной пожелтевший зонтик, бархатные перчатки с перламутровыми пуговками, театральную сумочку, расшитую бисером, шляпку со страусиным пером, лорнет с треснутым стеклом, театральный бинокль из слоновой кости. Маруся, по словам сестры, была барахольщицей. Практичную Юльку интересовали украшения – колечко с темно-синим сапфиром, цепочка с рубиновым бантиком, сережки с бриллиантами. А на Маруськино «барахло» она смотрела с презрением:
– И для чего тебе это? – с усмешкой спрашивала она. – Что с этим делать?
– Что ты! – горячилась Маруся, прижимая к груди бисерную сумочку или бинокль. – Это же счастье! Такая прелесть, ты посмотри повнимательней! Я представляю девушку, которая носила эти вещи, – мечтательно вздыхала Маруся, – закрываю глаза и представляю. И думаю, как сложилась ее судьба.
– Старье! – хмыкала Юлька, любуясь колечком или сережками. – Ненужный хлам и старье! Как сложилась? Подумаешь, бином Ньютона! Как и положено – сосватали, выдали замуж, мужа не любила, ходила с вечно красным носом, потому что все время плакала. Родила пятерых, двое умерли. Потом помер муж, усадьба пришла в упадок, старость встретила в бедности, ну и так далее! Сколько про это написано! А может, пришла революция, и твою девушку, ну, того… изнасиловали, а потом убили. Да ладно, что сморщилась! А вдруг ей повезло, и она успела сбежать на последнем корабле? Ну, например, в Стамбул. А там – да ты и сама знаешь, не хнычь! Чтобы не сдохнуть с голоду, пошла на панель! Обычная история, а ты, Маруська, ревешь! Ну какая же ты дура! – И Юля заливалась звонким смехом.
