Буйная, неподвластная, раскатистая, пляшущая с черных глубин до пенистых поцелуев неприкрытой чувственностью многоликой жизни…
Вся она,
Вся Женщина,
Разливающаяся где-то меж выдохом и вдохом бесконечным морем.
Скачет остроносой лисицей, огненной стрелой петляя меж хребтов заснеженных гор, меж спящих дубов, по чащобам да ельникам, тропы которых устланы бурыми мхами…
Прячется в скальниках, мигая зеленым глазом, хохоча и плутая злобным эхом меж льдистых расщелин, пронзающих бесконечность молчаливых озер…
Крутится непоседливой егозой в норах, шмыгая в лютые беспросветные пещеры…
Распутывая узлы, качаясь на лунных лучах, прыгая до созвездия Гончих Псов, задирая, хихикая над этими глупыми звездными собаками…
Заметает следы хвостом, играет с папоротниковым цветом, ловко сбивая путеводные клубки с широких листьев золотника.
Клубки разбредаются немыслимыми тропками, теряясь и находясь, цепляясь за коряжки, сворачиваясь в сказки, закручиваясь в узоры…
А потом лисица прыгает в приоткрытое окно, меняет цвет шкурки на серебро да и сворачивается клубком на женском животе.
Сквозь сон женщина гладит ее по шерстке, улыбается, поворачивается на бок. И вновь снится, как интуиция ее оборачивается лисицею и огненной стрелой петляет меж хребтов…
Все начинается там, где волосы распускаются волнами, лучами да нитями, рассыпаются, убегая в глубины земли, к жар-сердцу.
Все начинается там, где распускается шатер из папоротников, манящий каждую деву крутить спирали эпох и мгновений.
Все начинается там, где пламень охоч и бесстыден, невинен, как дитя, и оглушен жаждою, где пламень ласкает землю изнутри, обещая каждому ростку встречу с солнечным дождем.
Все начинается там, где ступает Она зыбким шелестом, юной пряностью, закатом, увидевшим нежный рассвет…
Там, где Она запускает пальцы в черную как смоль землю и прижимается щекой к плодородной гуще…
Там, где Она и дитя, и дева, и мать, и женщина, единая и иная, новорожденная и испещренная опытом, полная чувствительности, как августовский колодец – звезд…
Все начинается там, где Она прорастает своею природою, каждым ростком и семенем, каждой мандалой папоротниковой спирали,
Дикою своей породою,
Безграничьем и зачинанием,
Простой девичьей магией,
Творящей где-то в папоротниковом шатре солнечный дождь да мелодии жар-сердца…
Она мнет табак, раскуривает трубку, толкает тебя морщинистой рукой на пустошь многоликой тьмы.
Пеленает молчанием.
Накрывает тишиной.
Сворачивает, точно паучиха, в белоснежный саван собственных иллюзий… Стой.
Будь здесь, коль сдюжишь.
Коль не сбежишь, не отринешь…
Будь.
Говори, что принесла в недрах заплутавшей души.
Не юли, здесь не перед кем.
Клубы дыма обволакивают зияющую бесконечность…
Руки ее морщинисты и сухи, испещрены мольбами да заветами тех женщин, что дерзнули спуститься в самую глушь оголившимися и пустыми, молчаливыми и темными, подобными Вселенной…
Будь здесь.
Плачь. Вой. Молчи.
Вспоминай себя. Гляди в себя. Чувствуй.
И Она отбрасывает капюшон, открывая все то, за чем приходит сюда каждая…
Сухие корни уходят в землю, спешат проститься с солнечными объятиями и прильнуть к груди земляной колыбели.
Свет истончается до невидимой легкости соколиного пера и до последней капли, проникающей из звенящего ручья в засыпающую землю.
И вот там, у краев зимнего натиска и колыбели всех неведомых сновидений,
Я стою босая и одинокая,
Прижимая к груди
Свою птицу.
Отогревая и баюкая,
Бережно да ласково,