Мария Фомальгаут
Несъедобное время
Третий Дрим
Облака.
Здесь.
Совсем рядом.
Если это облака, а не что-нибудь, какая-нибудь пена морская…
Ульма не видит.
Не понимает.
Челнок тоже не понимает.
Добротный челнок, умный челнок, еще отец Ульмы челнок этот делал, сыну передал.
А теперь вот смотрит челнок на бесконечную полосу облаков – и не понимает.
Двести километров.
Это челнок говорит.
Умный челнок.
Вот и говорит.
Ульма не верит себе, Ульма пробует на языке такое странное, такое непривычное – двести километров.
Не двести миллиардов. Не двести тысяч. Не тысячи.
Двес-ти.
Километров.
Не световых лет, нет.
Ульма хочет протянуть руку, коснуться обетованной земли, кажется, её можно достать рукой.
Спохватывается.
Сжимает штурвал.
Сто пятьдесят километров.
Челнок проваливается в белесый туман.
Люди ждут.
Народ Ульмы ждет. Где-то люди недовольно перешептываются, на кой поставили сюда этого юнца, вот старый штурман был что надо, а этот чего…
Ульма сжимает зубы.
Ведет челнок.
Челнок умный, челнок сам себя вести может.
Пятьдесят километров.
Ульма пытается разглядеть хоть что-то за бесконечной пеленой тумана – не может.
Двадцать…
…больно сжимается сердце, кажется, что там, внизу, вообще нет никакой земли…
…десять…
Хр-р-есь-гр-р-ох-х-х-х…
Ульма просыпается, подскакивает на постели, растирает виски. Нет, не Ульма, не Ульма, какой Ульма, – прапрадед Ульмы, он про Ульму до сегодняшней ночи и не знал…
Жена поднимается на постели:
– А что такое?
Прапрадед трясет головой, пытается отогнать наваждение. Спохватывается:
– Нельзя туда… нельзя…
Жена хочет спросить – а что будет.
Не спрашивает…
– Осторожнее!
Смотрю на своего напарника, сдурел, что ли, по руке меня хлопать, щас нажму что-нибудь не то, улетим куда-нибудь не туда…
Напарник поясняет:
– Сон чуть не придавил.
Меня передергивает, этого еще не хватало, придавить сон.
– Кто ж так двери-то закрывает… еще сон придавишь…
Смотрю на экраны, где он, этот сон, где-где-где, а вот он, в жизни бы не подумал, что в этом коридоре могут быть сны…
А вот же.
Сны.
Жду, когда сон просочится в дверь.
Закрываю – одним нажатием рычага.
Думаю, надо сделать какие-нибудь лазейки для снов, понять бы еще, какие…
А, ну да.
Полный назад.
Юмми бежит.
Бежит босиком по раскаленному песку, не чувствует боли – здесь уже не до боли, ни до кого, ни до чего, здесь осталось одно-единственное – бежать, бежать, бежать.
Там стреляют.
Сзади.
Юмми не слышит, Юмми заставляет себя не слышать, крепче сжимает руку сына, руку живую, горячую, только не упустить, только не потерять, только не…
Бежит Юмми.
И все бегут.
Как будто можно убежать от разъяренного императора, от императорских солдат. Никак нельзя убежать – пришел император, злой император, издалека император, – пал город, последний оплот некогда благодатных земель, никого не щадят враги – ни детей, ни женщин, ни…
Юмми бежит.
Раскаленный песок под ногами.
Все бегут – кто еще остался в городе.
А позади император – ух, злющий.
Юмми спотыкается, падает на песок, хватает сына, понимает, спасения нет…
Дрожит небо.
Земля дрожит.
Тучи вспыхивают раскаленным пламенем.
Люди падают ниц.
Юмми падает ниц.
Ночь становится светлее самого светлого дня.
Что-то раскаленное с оглушительным ревом и грохотом опускается на горизонте где-то там, в пустыне. Там, где остановился император со своим войском, с самыми верными, с самыми приближенными…
Что-то случилось – здесь, сейчас, люди еще не могут понять, что…
Юмми срывается на крик – до хрипоты:
– Убили императора!
И все – от мала до велика – кричат:
Убили императора! У-би-ли!
Замерли вражеские войска, стушевались в растерянности. Еще не верят, еще не понимают, что уже – всё…
– Пи-ить!
Тише ты.
…Юмми прячется среди руин.
– Пи-ить!
Это сын.
Юмми шипит на сына, где я тебе пить возьму. Сын не понимает, сын вырывается, бежит на улицу, бросается кому-то под ноги, кому-то чужому, незнакомому, тянется к фляге на поясе чужака…
Юмми смотрит, Юмми не понимает, никогда не видела, чтобы лица у людей были розовыми…
Эт просыпается.
Хочет встать – вспоминает, хватается за сон, вот он, вот он, вот он, было же, было же, было, вспомнить бы еще, что было…
А вот.
Юмми.
Эт знает Юмми, Эт много раз видел Юмми, вот так, во сне.
И все видели Юмми.
Только не знали, откуда Юмми, где Юмми, почему Юмми.
А вот теперь знают.
Юмми.
Там.
Впереди.
Полный вперед.
Нет, это не сразу, конечно, полный вперед. Это еще сколько челнок замедляться будет, а потом сколько еще челнок разгоняться будет в другую сторону, сколько, сколько…
Ну да это ничего.
Это дело времени.
Остановятся.
Разгонятся.
Тут делов-то на одно поколение, еще не успеют умереть те, кто видел сны про Юмми. А может, еще дети их сны про Юмми посмотрят, – кто их знает, эти сны, говорят, они долго жить могут…
– Ненавижу тебя! Ненавижу! Ненавижу!
Это Лиза. Или Эльза. Или Кэтти. Или еще кто. Он вглядывается в сон, он пытается вспомнить имя женщины – не может.
А женщина срывается на крик:
– Ненавижу тебя! Ненавижу!
Луг, залитый солнечным светом.
Солнце.
Не как на картинках, а настоящее. Он почему-то помнил, что солнце меньше, а оно вон тут какое.
Солнце.
Запахи – какие бывают летом на лугу.
И Лиза. Или Эльза. Или Кэтти. Или еще кто:
– Ненавижу тебя!
Он бормочет что-то про заработки, про долго-мы-с-тобой-еще-в-этой-развалюхе-ютиться-будем, – она не слышит, она ненавидит, ненавидит, ненавидит.
Она останется.
Он уже знает – она останется.
Джеки просыпается.
Ловит сон за кончик хвоста. Отчаянно пытается вспомнить имя – не может, не может, не может. Имя осталось там, он толком не помнит, где, он только знает – там, там, у того берега, от которого когда-то отчалил челнок.
Джеки спускается в архив, наталкивается на очередь, – сегодня все спускаются в архив, сегодня все хотят вспомнить, что было там, там, у того берега. Архив молчит, – нет, не совсем молчит, выдает какие-то цифры и факты, архив ничего не скажет про луг, залитый солнечным светом, и про Кэтти, и про – ненавижу тебя, ненавижу, ненавижу.
И у всех от мала до велика срывается с уст:
– Кэтти.
Ну, или там Лиза, или Эльза, или еще как.
И – по всем отсекам, по всем коридорам, по всему челноку клич:
– Полный наза-а-а-а-ад!
Кто-то, правда, еще возразить пытается, ну вы сами посудите, какая Кэтти, откуда Кэтти, почему Кэтти, это когда было – Кэтти-то, а мы когда, – мы-то, от Кэтти и косточки истлели, и память сама, и…
Его не слушают.
Потом его пристрелит кто-то, потом будут искать – кто пристрелил, так и не найдут, да и не особо стараться будут искать.
Потому что.
Кэтти.
Пришел рай.
Нет, не на земле.
Во сне.
Пришел осторожно, постучался к людям, люди открыли, люди пустили, люди всегда сны пускают. А там озеро, прозрачное, до самого дна, и кажется, что лодка плывет по воздуху. А там еще цветы в человеческий рост. А там еще вода на вкус как вино. И…
Люди просыпаются, сонно потягиваются, вспоминают сон – надо же, какой. было там еще что-то на деревьях, что-то, что-то, что-то… А, ну да, бриллианты на деревьях росли.
Там.
Там, куда так и не причалил челнок.
Люди встают, на работу идут, ну кто где работает, меж собой переговариваются, видели, чего, видели, как, бриллианты на дереве, вино в реке…
Ходят.
Переговариваются.
Смеются.
На пульт управления и не смотрит никто. А? Что? Какой полный вперед, окститесь, куда там полный вперед, смеетесь, что ли…
– В чем дело?
Это она на меня сердится.
Она.
Хозяйка моя.
А я что, а я ничего, а я что могу сказать, ну не получился сон, не получился, кто ж знал, что люди на удочку не клюнут, кто ж знал…
А она все равно сердится, ух, как сердится, плевать она хотела, что там людям понравилось, не понравилось, она жить хочет, а как она теперь жить-то будет, а? Как, спрашивается?
Капитулирующе выставляю вперед руки, спокойно, спокойно, счас, счас все будет, скорее, скорее клею другой сон, уже неважно, какой, сон не клеится, черт их пойми, людей этих, что им надо…
Ей некогда ждать.
Она убивает меня.
И не говорите, что я не могу этого говорить, что меня уже нет в живых. Я и не говорю, меня уже нет, только тень моей тени, воспоминание воспоминания.
С ней шутки плохи.
С Целью-то.
…просыпаюсь.
Я.
И еще я.
И еще много-много разных я.
Ну а как вы хотели, у каждого человека своё я.
Вот они все и просыпаются, каждый со своим я. Беспокойно подскакивают на постели, растирают виски, потягиваются, позевывают, вспоминают. Что-то было, что-то, что-то, нехорошее что-то, что-то…
А.
Ну да.
Черная пустыня до самого горизонта.
Черные тени насколько хватает глаз.
И смерть – со всех сторон.
Люди выходят, на работу идут, переговариваются друг с другом, перешептываются, переглядываются, пере… пере… пере… Это что ж будет-то, да оно не будет, оно уже есть, оно там… там… куда причалит челнок, когда вернется домой…
А потом гремит по всему челноку на тысячи тысяч голосов:
– Впере-о-о-о-од!
Но – шепотки, шепотки, шепотки, да как же это… да это как… да почему… да спасать же надо… да там же эта… Эльза… Лиза… Кэтти… да ей же там каково…
И опять по челноку – на тысячи тысяч голосов:
– Наза-а-а-а-ад!
А там:
– Вперео-о-о-о-од!
А тут:
– Наза-а-а-а-ад!
А там:
– Вперео-о-о-о-оо-д!
Звон клинков.
Выстрелы.
Кто-то поскальзывается в луже крови, кого-то добивают.
– Виноват.
Сонник смотрит на хозяйку, опускает голову:
– Виноват.
Сонник.
Это который сны делает.
Тяжелая работа, что есть, то есть.
А вот теперь сонник смотрит на хозяйку и говорит:
– Виноват.
Хорошая хозяйка у сонника.
Цель.
Это цель, которая вперед.
Сонник оправдывается, сонник сам не знает, как так вышло, что не послушались люди, не повернули люди, а вон как – одни говорят – вперед, другие говорят – назад.
А цель не сердится.
Вот это вот самое странное.
Не гневается цель.
Смотрит на сонника, ну как смотрит, у цели глаз нет, и лица нет, и ничего нет, а вот – смотрит.
И говорит соннику:
– Молодец.
– Ну а как ты хочешь… цель-то, она как живет?
Смотрю на вражеского сонника, – мда-а, разобрало его винишко, разобрало, надо же как развезло с одного бокальчика…
Пожимаю плечами:
– Ну, так и живет… сны снит…
– Сны-ы-ы… это раньше было, когда цель молодая была, сильная… сейчас-то состарилась цель, сейчас-то мало ей сна, чтобы потом орали – назад…
Меня передергивает. Моя цель орет – вперед.
– Я, вроде слышал, что цель наоборот, чем больше живет, тем сильнее становится…
Бред собачий… так вот… цели надо, чтоб за неё дрались… чтоб умирали за неё, понимаешь? – Только так она сильнее становится…
– Вот те на….
– А ты как думал?
– Да вообще как-то не задумывался… ну цель и цель…
– Не заду-у-умывался он… на хрена только держат таких вообще, не задумывался он… у нас Цель только так зверствует, требует, чтобы идеи ей новые подкидывали… а кто молчит, глазами хлопает, того гонят к хренам собачьим…
Чужой сонник не договаривает, чужой сонник что-то чует, что-то видит, быстро с него хмель сошел, побледнел сонник, да что с тобой такое, тебе хоть вино пить можно, друг любезный, или ты сейчас с сердечным приступом свалишься…
Не валится. Показывает в темноту, хочу спросить, что там, не успеваю – понимаю.
Цель.
Только еще не понятно, моя или его.
А нет.
Понятно.
Моя.
Или…
Не…
Его…
Или…
Обе. Обе цели смотрят на нас, углядели, увидели, унюхали, учувствовали, вот они, работнички наши, сидят, винишко пьют, болтают…
Сжимается сердце. Думаю, как это бывает, когда убивают, когда не люди убивают, эти-то меня только так били, а когда убивает цель, это будет новенькое что-то, это я только со стороны видел, вот только что был человек – и нет его, ну разве что звякнет, упадет на пол пряжка ремешка или горсточка монет, один раз зубной протез упал…
Колотится в висках – бежать, бежать, бежать, куда бежать, зачем бежать, как будто на челноке можно куда-то убежать…
– Пойдем.
Это цель.
Моя цель.
Смотрит на меня, говорит:
– Пойдем.
Не знаю, что делает вражеская цель, но, похоже, тоже говорит своему человеку – пойдем.
Расходимся. Цели разрешают нам пожать друг другу руки, откланяться. Отчаянно соображаю, почему цели не убили нас здесь и сейчас, чего они ждут, чего-чего-чего, или еще помучить хотят, или еще что…
Вхожу в покои цели, тут надо что-то говорить, какие-то оправдания, извинения, наскоро сочиняю какую-то неумелую ложь, да я вообще не знал, что это сонник вражеский, да это Кирюха, да мы с ним еще в школу ходили, это когда было-то, сто лет в обед, а тут встретились… Понимаю, что не прокатит, и близко не прокатит, Цель мои мысли лучше меня знает…
Я…
Цель не дает мне договорить, приказывает…
Приказывает…
…вот черт…
Похоже, хмель еще не сошел, да так и есть – не сошел, мерещится мне на пьяную голову невесть что, в жизни бы не подумал…
Переспрашиваю.
Нет.
Никакой ошибки быть не может.
На негнущихся ногах подбираюсь к обиталищу Цели, дрожащими руками беру обиталище, прижимаю к себе – грудь обдает могильным холодом.
– Неси – приказывает Цель.
Несу.
Вот так – по коридорам, по отсекам, люди проходят мимо, оглядываются, кто-то спешит ко мне, бормочет, парень, ты чего, надорвешься на хрен, давай помогу… Хочу отмахнуться, Цель давит на голову – соглашайся давай, еще не хватало, меня уронишь, хоть бы спортом что ли занимался, в самом-то деле… Хочу ответить, что меня нанимали сны делать, а не Цели таскать – не отвечаю.
Доволакиваем Цель до зала, где только что сидели мы с чужим сонником, смотрю, думаю, с ума я сошел или как, когда вижу своего недавнего собутыльника, вот он идет, тащит свою Цель…
Цели велят нам рассаживаться. Хочу поблагодарить помощника, – у Цели свое мнение на этот счет, помощник растворяется в пустоте.
Рассаживаемся. Цели велят нам выпить по бокалу, поспешно отнекиваюсь – цели требуют, цели настаивают, делать нечего, чокаемся, пьем. От волнения даже не чувствую вина, ничего не чувствую, осталась только Цель.
Цель требует.
Цель сообщает.
Не могу передать то, что сказала мне Цель, мне кажется, – ошибка какая-то, нет, никакой ошибки, Цель повторяет – и я повторяю за ней.
Перемирие.
Это слово произносим одновременно – я и он.
И еще – тоже одновременно:
– Общий враг.
Снова прислушиваюсь к цели, что она говорит, быть такого не может, нет, может, так и есть, искать, искать, что искать…
А вот.
Сжимаю зубы.
Так и есть.
Понимаю, что никогда в жизни этого не найду.
Понимаю, что должен искать.
– А вам что снилось?
Спрашиваю – аккуратно, невзначай. Уже понимаю, что ничего я здесь не найду, просто… потому что уже сколько перебрал людей, и никому… никому не снится…
Парень напротив отмахивается:
– Да не пускаю я сны эти.
Давлюсь собственным голосом:
– К-как… не пускаете?
– А так. На хрена они…
– В смысле… на хрена? Они ж вещие…
– Кто тебе сказал вообще, что они вещие…
Поправляю:
– Ну… не все вещие, но где-то есть сны, которые правду говорят… что там… в конце пути…
– Нет там ничего в конце пути.
Вот так.
Как удар грома.
– Нет ничего в конце пути.
– И в начале нет.
Еще один удар грома.
Мысленно киваю про себя, вот оно.
– Надо же… это с чего вы взяли такое?
– Ну… это же очевидно.
– Вам сон был?
– Да какой сон, выкиньте вы эти сны вообще на хрен…
Не верю себе. Не понимаю. Первый раз вижу, чтобы цель приходила вот так, без снов, без всего, вот так…
Цель не верит мне.
Цель не понимает. Как это так, Цель без снов.
Пожимаю плечами, а вот так.
Цель волнуется – первый раз вижу, чтобы Цель волновалась, это совсем дело дрянь, что Цель волнуется.
Получаю новый сигнал.
Опять не верю себе.
А веришь, не веришь, иди и делай.
Ищи.
Ищи, где эта цель, которая сама по себе…
Без снов…
– А нигде.
Это я говорю своей цели:
– А нигде.
Цель не верит, цель не понимает, что значит – а нигде.
– Война будет.
Это цель говорит.
Не знаю, какая – может, моя, может, наоборот, чужая. Сейчас уже неважно, где чья цель.
– Война будет.
Это вторая цель говорит.
И снова – по всем отсекам, по всем коридорам, по челноку —
– Война будет.
Люди поднимают головы, люди прислушиваются, люди не понимают – где война, какая война, почему война – отмахиваются, а-а-а, что нам война, зачем она нам, война, нам и без войны хорошо…
Челнок замедляется. Сначала неуловимо, потом все больше, больше, больше, замирает в черном небе.
Челнок по небу плывет, не по воде.
Замирает.
– Ну, давайте… рассказывайте…
– Ч-чего… рассказывать?
– Да не знаю я, чего, хотите, стишок рассказывайте, хотите, песенку пойте… оценку я за ответы ставлю…
– Ну… состав жизни…
– Очень хорошо…
– Состав жизни…
– …это мы уже слышали…
– …организмы… живые…
– Что, прям какие попало?
– Не… разумные…
– Оч хорошо. А еще?
– А еще Цель должна быть.
– Да вы что… ну, вы прям молодец… на пятерку уже наработали, давайте, на шестерку нарабатывайте… вот вы мне скажите… и прям любая-любая цель должна быть?
– Ага…
– Ой ли?
– А-а-а… нет. Есть одно… исключение…
– И какое же?
– Челнок видели…
– На реке?
– Не… в небе…
– Так-так, интересно… и что же там… в челноке?
– Цель есть…
– А люди?
– А людей нет… были… исчезли куда-то…
– Отчего же… исчезли?
– Ну, не знаю… цель такая…
– Какая – такая?
– Ой, не знаю я…
– Верно, коллега… и никто не знает… ну давайте зачетку… шестерочка вам… с плюсом… еще бы на лекции хаживали, цены бы вам вообще не было…
Ничья ось
– А вы кто?
– А я ось.
– Ось чего?
Нет, не с этого надо начинать, не с этого диалога. Этого диалога вообще не может быть, с кем мне тут диаложничать, я тут вообще один-одинешенек…
А вот с чего.
Ось.
Вот так, на карте, где-то в районе Столпов Творения.
ЗАПРОС №127
Сообщите что за ось в районе Столпов Творения тчк спасибо тчк
ОТВЕТ №127
Ось
Спасибо зпт что воспользовались нашим сервисом тчк
Вот с этого надо было начинать. Это потом уже – отклонение от курса десять процентов, двадцать, тридцать, сорок, это потом уже – сигналы сос в никуда, это потом уже – безумное вращение в пустоте вокруг пустоты.
– А вы кто?
– А я ось.
Разговор сквозь сон, сквозь забытье, если это вообще можно назвать – разговором.
– Ось чего?
– Ничего. Просто ось.
– А… нельзя же так…
– Нельзя?
Вспоминаю какие-то правила геометрии или там чего, сам не пойму.
– Э-э-э… ну… ось, она должна быть для чего-то, вокруг этой оси что-то вращаться должно…
– Да вы что…
Сон.
Ну, конечно же, сон, что это еще может быть.
Отклонение от курса…
…да какое там отклонение, это уже не отклонение, «Токо» вертится вокруг чего-то по орбите, по орбите, понять бы еще, что там…
…а ничего.
Пустота.
Снова посылаю сигнал бедствия – в никуда.
Жду – сам не знаю, чего.
– Давайте я буду вашей осью.
– Не… не…
Хочу сказать – не надо, не могу, сон наваливается, сон проглатывает меня целиком…
ВАМ СООБЩЕНИЕ
Кидаюсь к монитору, настраиваю динамик, слушаю сигнал бедствия, не понимаю, откуда, почему, зачем, не сразу спохватываюсь, что слышу свой голос.
Сигнал бедствия тянется за мной по замкнутому кругу…
– А я буду вашей осью…
Спрашиваю себя, что это, сон или явь, или и то, и другое вместе, или ни то, ни другое, третье что-то, чего вообще не может быть.
– Не… не… не на-до…
– Я. Буду. Вашей. Осью.
– Но… по… по-че-му…
– …ну надо же мне быть чьей-то осью.
– Но…
Первая космическая скорость…
…нет, не то.
Вторая космическая.
Третья.
Пятая-десятая…
Отчаянно выверяю, с какой скоростью можно оторваться от этой окаянной оси, ничего не выверяется, скорость получается какая-то уж совсем запредельная, попахивает превышением скорости света раз в несколько. Нет, вру, не попахивает, не такая уж и великая скорость нужна, только «Токо» такая скорость и не снилась…
– …послушайте… а почему вы не можете быть просто осью?
– Как так просто осью?
– Ну, вот так… осью… безо всего…
– Но… так же нельзя…
– Ну, кто сказал, что нельзя, все можно… просто осью… самой по себе… Я вот даже на карте нарисую… ось… просто ось…
Нет, все-таки это не сон, если я могу что-то нарисовать на карте.
Или нет.
Все-таки сон.
Потому что я просыпаюсь, потому что я включаю карту, потому что я отмечаю на ней ось.
И проверяю отклонение от курса.
Отклонение, которого нет.
Вспоминаю, что так и не попрощался с осью.
И вспоминаю еще кое-что.
Разворачиваю карту – ту, самую первую, на которой увидел ось, приглядываюсь к записи про ось, начинаю узнавать свой почерк.
Спрашиваю себя, сколько раз я был здесь, и был ли это я.
Спрашиваю себя, сколько раз пересекал Столпы Творения, сколько раз натыкался на ось – по кругу, по кругу.
Спрашиваю себя, вокруг чего я мотаюсь – по кругу, по кругу, где та ось, надо найти её, надо сказать ей, что можно быть просто осью…
Кэп Кап
Мне сказали, что Кэп подойдет в половине седьмого – но в половине седьмого никакой Кэп не подошел, и, судя по всему, подходить не собирался. Я терпеливо прождал до семи – порт понемногу просыпался, оживал, люди спешили туда-сюда – но Кэпа по-прежнему не было. Я посетовал, что не взял его номер телефона, но тут же спохватился, что в наше время телефоны еще не изобрели, так что номер мне ничего бы не дал. Время потихоньку подходило к восьми, когда я начал волноваться не на шутку: часы на башне показали десять, когда я понял, что меня просто-напросто обманули.
Кэп появился в половине двенадцатого – когда я уже собирался уходить. Он выскочил из подлетевшего экипажа и торопливо поклонился мне. Я многозначительно посмотрел на него, всем своим видом показывая, что жду объяснений – Кэп хотел снова поклониться, но вспомнил, что я его всего лишь его напарник, и ограничился легким кивком.
– Друг мой, вы обязаны меня простить, да что там, вы просто не имеете право меня обвинять, когда поймете, что случилось…
– А что случилось? – осторожно спросил я.
– Чай, друг мой!
– Чай?
– Да не чай, а Ча-а-ай! Вы даже представить себе не можете, какой это был чай, это был всем чаям чай! Кафе Кап оф Ти на перекрестке, божественный вкус…
Меня передернуло – мне показалось, что я ослышался:
– Вы хотите сказать… что… вы всё это время пили чай?
– Да какой чай, какой чай! Это был не просто чай, это был ча-а-а-й… божественный вкус… черный… байховый… с нотками бергамота… Ладно, друг мой, пойдемте, Чаша заждалась нас.
Когда я услышал о чаше, то подумал, что Кэп приглашает меня выпить чашку чая – но вскоре я понял, что Чашей называется корабль, на котором мы должны были отправиться в плавание.
– А, ну да, будем знакомы – спохватился Кэп, когда поднялся на борт – Кэп.
– Очень приятно… Форк.
– Отлично, отлично, очень приятно, – сказал Кэп и поспешил на корабль, покрикивая – подня-а-а-а-ть паруса-а-а-а! Полный впере-о-о-о-о-д! – хотя никого кроме нас двоих на корабле не было.
Я планировал доставить груз в течение недели, однако, у Кэпа на этот счет были свои планы: не было ни одного порта, в котором не останавливалась бы Чаша – и не на час, не на два, а на полдня, не меньше. Кэп уходил на берег, возвращался поздно, в необычно приподнятом настроении, приговаривая – чудесный вкус… божественный вкус…
На седьмом порту мое терпение кончилось – я заявил, что собираюсь пойти в порт вместе с ним. К моему удивлению, Кэп довольно быстро согласился – казалось, он даже обрадовался, что я пошел с ним. Как я и предполагал, Кэп направился в ближайшее кафе – однако, к моему удивлению он заказал себе вовсе не что-нибудь покрепче, а повелел принести все сорта чая, какие только были в кафе. Он пробовал их один за другим, даже не просто пробовал – смаковал, крохотными глоточками, то довольно причмокивал, то наоборот, брезгливо морщился. На корабль мы вернулись поздно вечером, и я осторожно заметил, что, конечно, мне очень понравились наши посиделки, но если груз не будет доставлен в срок, то покупатели будут крайне недовольны.
Кэп клятвенно заверил меня, что подобное никогда не повторится, впрочем, глядя на своего спутника, я не очень-то ему и верил. Однако, как оказалось впоследствии, это были еще цветочки.
На следующий день мне зачем-то понадобилось спуститься в трюм, где лежал груз. Я заглянул в трюм, ожидая там увидеть всё, что угодно, кроме того, что предстало моему изумленному взору – вместо бесконечного ряда брикетов с чаем меня встретила пустота.
Чая не было.
Не помня себя от ярости, я кинулся к Кэпу и застал его на месте преступления – Кэп как раз заваривал остатки чая, наслаждался вкусом.
– Попробуйте, Форк, – кивнул он мне вместо приветствия, – божественный аромат, цейлонский байховый с жасмином…
Моему возмущению не было предела, в первые секунды я даже не знал, что сказать, наконец, прохрипел:
– Вы… вы выпили весь чай!
– Ну а что же с ним еще делать, смотреть на него, что ли? Друг мой, вы меня удивляете, – видеть чай и не пробовать его, ну это ж надо!
Меня снова передернуло:
– Да вы… да вы хоть понимаете, что этот чай мы везли на продажу? За него заплачены деньги, в порту ждут этот чай, а вы…
Я не успел договорить – раскат грома прервал меня на полуслове, Чаша бешено закачалась на волнах, и в какой-то момент мне показалось, что мы сейчас перевернемся.
– К берегу… – прошептал я, – мы должны плыть к берегу…
От волнения я даже не мог вспомнить, что нужно делать во время шторма – вести корабль к берегу или, наоборот, как можно дальше от него. Я надеялся, что Кэп немедленно возьмет командование на себя и скажет, куда направлять корабль. Однако, Кэп не спешил что-то командовать – все его внимание было поглощено чаем. Я уже готов был пойти на крайние меры, а именно – вырвать у него из рук чашку и выбросить за борт – но на мое (вернее, на наше) счастье на горизонте показался очередной порт – вначале я видел его огни, а потом показался берег, большой, белый, сияющий.
– Скорее к берегу! – закричал я, – там таверны! Там чай! Великолепный чай!
Кэп насторожился, как будто задумался, а стоит ли плыть за каким-то другим чаем, когда здесь, в чашке, столько этого великолепия – но интерес к новому чаю взял верх, Кэп сжал штурвал и повел Чашу к сияющему берегу. Однако, ликование мое было недолгим – на подступах к берегу Кэп настороженно принюхался и недовольно фыркнул:
– Что это? Однако, что я слышу? Белый чай? С бергамотом? Да я же его терпеть не могу, как вы вообще могли предложить мне такую гадость?
Я не успел ничего возразить – Кэп резко вывернул штурвал и направил Чашу в открытое море. Дар речи понемногу вернулся ко мне, я начал отчаянно доказывать, что мы погибнем среди бушующих волн. Однако, Кэп и слышать ничего не хотел – он вел чашу прямехонько в шторм, не переставая кричать, что его напоили такой гадостью, как белый чай.
– Не беспокойтесь, дорогой Форк, – крикнул мне Кэп, заметив, наконец, мою тревогу, – вы просто не представляете, насколько я виртуозно управляю Чашей, – любой шторм будет нам нипочем!
Вскоре я убедился в правильности его слов – действительно, казалось, чем выше поднимались волны, тем ловчее и виртуознее Кэп поворачивал штурвал. Чаша буквально порхала по волнам, то поднимаясь до самых звезд, то опускаясь в морские пучины, казалось, к самому центру земли. Я уже почти было успокоился, доверясь Кэпу – если бы не одно маленькое Но:
Сначала мне показалось, что пальцы Кэпа как-то подозрительно подрагивают, потом через пару минут я понял, что не ошибся – его руками овладела нервная дрожь, которая с каждой минутой становилась всё сильнее – и вскоре Кэп уже без сил свалился на палубу.
– Что с вами? – прокричал я, стараясь перебить шум бури, – вам плохо?
– Чай… чай… – захрипел он.
– Да уймитесь вы со своим чаем, вы мне скажите, что с вами?
– Чай… – не унимался он, – мне нужен…
И тут я все понял – разгадка оказалась проще, чем я думал.
– Конечно же! – воскликнул я, – Кап! Кап! Чашка! Вы – чашка, и вам нужен чай!
– Наконец-то… – прошелестел Кэп, – наконец-то… вы… это… поняли…
Вместо ответа я заметался по кораблю в поисках чая, которым мог бы вернуть к жизни своего многострадального напарника – однако, к своему немалому ужасу я не нашел ни одной крупинки чая – Кэп успел выпить все до последней капли.
– Как… как управлять этой штукой? – спросил я, показывая на штурвал, но Кэп только обреченно покачал головой, показывая, что это только в красивых фильмах человек, никогда не державший штурвал, сажает самолет или держит на волнах корабль – а в жизни у меня ничего не получится, если я не учился много лет. Я не знал, чего боюсь больше – что Чаша перевернется, и мы окажемся в бушующих волнах, или что Кап умрет, а может, и того и другого вместе…
Я еще надеялся на какое-нибудь чудо – если вообще существуют какие-то чудеса – но на этто раз Провидение сыграло со мной злую шутку, и не прошло и четверти часа бешеного шторма, как Чаша зачерпнула воды и опрокинулась – сам не помню, как я оказался в бушующих волнах на обломках чаши. Одной рукой я вцепился в обломок, а второй сжимал своего спутника, безвольно обмякшего – я не знал, сколько чашка может прожить без чая, но уже не сомневался, что Кап умрет.
Я так разволновался, что даже не сразу заметил странный запах, исходящий от воды – он был знакомый, до черта знакомый, он… он… вот… сейчас…
– Чай! – спохватился я, – это море чая! Друг мой, вы спасены!
Сначала я хотел зачерпнуть чая и поднести к его рту – но тут же я не нашел ничего лучше, чем окунуть своего спутника в чайные волны. Как ни странно, это подействовало – Кэп с жадностью зачерпнул чай, ведь вместо головы у него была чайная чашка.
– Море чая… – прошептал он, – море чая…
Вскоре мы добрались до берега – берегом оказался маленький островок сахара, но и этого нам было достаточно, чтобы обсушиться, забраться на возвышенность и послать сигнал бедствия. Оттуда же – с высокого холма на островке – я первый раз по-настоящему увидел наш мир – огромное море чая с островками-кусками сахара, а на самом горизонте за туманом мне привиделось что-то, напоминающее края чашки. К сожалению, я не успел толком рассмотреть то, что было на горизонте – мое внимание привлек спасательный катер, который направлялся к нашему острову. Я вспомнил про увиденное только когда мы поднялись на борт – и сам не знаю, зачем, посмотрел на Капа, вернее, на чашку на его голове. Каково же было мое удивление, когда я увидел в чашке море чая, островки сахара, корабли и нас самих, плывущих на спасательном катере! Я попытался рассмотреть Капа на катере, есть ли у него в чашке море, а если есть, плавает ли там спасательный катер – но так и не понял, есть ли там что-то или нет, мне казалось то так, то эдак.
Что странно – я должен был не на шутку разозлиться на своего напарника, по милости которого остался без ценного груза – но вместо этого я понял, что хочу продолжать работать с Кэпом или Капом, как ему будет удобно. Об этом я и не замедлил сообщить ему, как только мы сошли на берег. Однако, его ответ меня огорошил:
– Нет-нет, дорогой Форк, об этом не может быть и речи. Мы друг другу не подходим.
– Но… отчего же?
– Мой дорогой Форк! Да вы сами посудите, вы Форк, а я Кап! Да где это видано, чтобы чай в чашке размешивали вилкой!
