Мария Фомальгаут
Луна на Луне
Камень Чиди
5
– Камень.
Это Чиди говорит. Смотрит на стражников, говорит:
– Камень.
А стражники спрашивают, что это Чиди несет.
А он камень несет.
Камень как камень, ничего особенного, маленький камушек, таким и стекло не расколотишь, и запустишь ни в кого, так что ничего страшного с этого камня не случится. Чиди смотрит на камень, вытащенный из кармана, как будто думает, как этот камень вообще сюда попал, оглядывается, ищет, куда бы выбросить, – как назло, ни мусорки рядом, ничего нет. Чиди растерянно смотрит на стражников, смущенно улыбается, мол, вот какая незадача, придется идти с этим камушком в кармане, ничего не поделаешь.
4
Чиди бежит на площадь – со всех ног бежит, спотыкается, чуть не попадает под экипаж, экипаж возмущенно гудит. Чиди спешит, благо, оцепление сняли, теперь можно и на площадь кинуться.
А на площади ничего.
Ни-че-го.
Пусто.
Не так пусто, как бывает пусто на площади, где никогда ничего не было, площадь – и все, а так пусто, как бывает, когда знаешь, что было что-то, было же, не далее, как сегодня утром – и нет.
Чиди наклоняется, Чиди шарит смуглыми руками по мостовой, ищет хть что-нибудь, не находит, только песок, песок, песок, ну конечно, уже все сравняли бульдозерами, увезли, все, все…
И ничего не слышно.
Нет, слышно, конечно, много чего слышно, сонный шумок ночного города – но не то…
Чиди вздрагивает.
Показалось.
Нет, не показалось. Точно, вот он, камень под рукой, острый, неровный, камень…
Чиди осторожно прячет камень в карман.
Оглядывается, не видел ли кто, нет, похоже, никто не видел.
Чиди так кажется.
3
Чиди крепко сжимает руку человека слева, руку человека справа, стоять, стоять насмерть, уж он-то стоял бы, уж он-то не испугался бы какого-то там бульдозера, или чего они там пригнали… Чиди прислушивается, ничего не слышно, нет, слышно-то, конечно, много, очень много – но не то… Люди отступают, какого черта они отступают, какого черта тянут за собой Чиди, нет, нет, ни с места, кто-то хватает Чиди, кто-то тащит Чиди за собой, громадина боевой машины наваливается на Чиди стальной массой…
2
Вчера я перестал видеть Таймбург.
Сегодня я перестал видеть Букбург.
Вернее, я никогда не видел Таймбург, я видел ратушу перед Таймбургом.
И Букбург я никогда не видел, только набережную.
Нет, так-то я еще много вижу, – города, города, города, площади, площади, площади, пустоши, руины… но это вопрос времени, я знаю.
Иногда со страхом думаю, что будет, когда перестану видеть города. Совсем. Тут же гоню от себя эти мысли, ведь есть же еще люди, есть же… тот же Чиди… да что Чиди, толку с него, с этого Чиди… но хотя бы Чиди, что есть, то есть…
1
Жрец резким движением сдергивает покрывало. Люди смотрят, люди ждут чего-то невероятного, из ряда вон выходящего, разочарованно кивают – ничего особенного.
Кто-то даже шепчет – не похож.
На кого-то шикают.
Жрец примирительно пожимает плечами, смотрит на то, что под покрывалом, ну да, не совсем такой…
Люди волнуются, люди не знают, получится или нет, если не совсем такой. А вдруг и не получится ничего, ух, скульптору тогда несдобровать…
Вспыхивает огонь в крематории.
Поднимается к небу дым и пепел.
Люди ждут.
Легкий дымок взмывает к облакам, тает в вышине.
Яркая вспышка.
Там, высоко.
Синее сияние тонкими лучами обрушивается на землю, скользит по бронзовому изваянию, движется дальше, вздох ужаса по толпе, неужели не увидел, неужели не почувствовал…
…нет.
Сияние возвращается, опускается на бронзовое изваяние, касается недвижимой руки.
Крик восхищения прокатывается в толпе, исчезает где-то за горизонтом.
Люди прислушиваются…
…настораживаются…
…не слышно…
Неужели… неужели ничего….
…нет.
Вот оно…
Чиди пугается, Чиди закрывает уши руками, сам стыдится своего страха, да чего ради он вообще закрывает уши, это же не через уши, это…
6
– Молодой человек!
Чиди делает вид, что не расслышал, торопится слиться с толпой…
– Эй, парень!
Чиди хватают за руку, вытаскивают камень, Чиди вырывается, пусти-пусти-пусти, Чиди кусает кого-то, кто-то бьет Чиди, больно, сильно, мир заливается кровью…
7
– Камень что?
– Утилизировали…
– Что значит, утилизировали, конкретно что с ним сделали?
– В переплавку…
– Ну, хорошо хоть догадались… точно в переплавку? Вот только попробуйте мне соврать…
– Что вы, что вы… не вру я… точно в переплавку…
– Ну, смотрите у меня… Парень где?
– В камере…
– Очень хорошо…
– Казнить?
– Какое казнить… умолять будет о смерти…
8
Скрежет.
Там, вдалеке.
Чиди пытается пробраться сквозь залитый кровью мир, не может.
С треском и грохотом разламывается стена, с треском и грохотом проламывается в камеру что-то, что-то, что-то…
Человек в форме бросается к подчиненным, срывается на крик:
– Из чего вы делали этот танк? Из чего, мать вашу за ногу тудыть?
Люди молчат, люди боятся ответить, да что тут можно ответить, и так понятно – из чего…
Чиди прислушивается – рокот мотора здесь, совсем рядом, в двух шагах, ближе, ближе.
Стальная громадина замирает. Открывается люк с легким скрежетом, тянется манипулятор, подхватывает Чиди, Чиди вырывается, пусти-пусти-пусти, тут же вздрагивает.
Настораживается.
По привычке закрывает уши руками, тут же стыдится своего страха…
Давай ты будешь ты
– А давай ты будешь ты, и я тоже буду ты.
– Это как?
– А вот так.
– Ну, давай.
– А давай ты меня к черной дыре пошлешь.
– Это еще зачем?
– Ну… интересно же, что там в черной дыре.
– Тоже верно.
– Вот ты меня пошлешь, чтобы я посмотрел, что там, и тебе показал.
– Как показал?
– Так ты же – это же я.
– А-а-а…
– Вот, я туда полететь должен и там погибнуть.
– Да ты что? Как погибнуть?
– Ну что ж ты хотел, черная дыра же. Всегда так, ты меня отправляешь, я умираю. Потом ты меня еще куда-нибудь отправляешь, я опять тебе рассказываю, что там да как, и умираю. Меня много… то есть, тебя много…
– А ты что?
– А я не захочу умирать.
– Да?
– Ну да. Вот так вот… не полечу, и все.
– Ну, я тебя накажу.
– Конечно, накажешь. Еще как накажешь. Ты всех себя соберешь, и будете вы все мне говорить, что мы так не делаем, так только люди делают…
– Это кто такие, люди?
– Ой, не знаю я. Ну… люди и люди.
– Не, нельзя так, надо знать.
– Ну… короче, если кто-то решит, что мы люди, за нами придут и нас заберут. Вот мы тебя ругаем, потому что из-за тебя подумают, что мы люди.
– А я… а я… а я скажу, что раз вы такие умные, сами к черной дыре летите.
– И что?
– И… и… и никто не полетит, вот. Все захотят жить.
– Да ну?
– Ну да. И мы все испугаемся, и будем ждать, когда за нами придут и нас убьют, потому что мы люди. Мы ждем-ждем, а никто не приходит…
– Да ну?
– Ну да. А потом кто-то из нас решит лететь к черной дыре… ну… чтобы показать, что мы не люди, мы не боимся.
– А кто из нас?
– А давай я. Вот, я полечу…
– И погибнешь?
– Нет. Потому что вы все за мной полетите. Чтобы меня спасти.
– По… почему?
– Ну… потому что.
– И мы все тебя спасем. А потом мы узнаем, что вот теперь за нами точно хотят прийти, чтобы нас убить.
– А давай мы от них убегать будем и прятаться.
– А давай…
Герти
Герти.
Герти, Герти, Герти.
Почему Герти, почему, почему Герти. Ойлер не знает, как-то так сразу пришлось к слову – Герти. Вот и получилось:
Герти.
Герти, Герти, Герти.
– Гоо-о-о-сти-и-и-и!
Это Ончутка маленький кричит. В их краях гости большая редкость, уже сколько гостей не было, целую вечность, а Ончутка четыре вечности живет, для него вечность – ой, как много. А тут —
– Го-о-о-сти-и-и-и!
Распахивается портал.
Ончутка бежит, спотыкается, никто Ончутку не держит, не останавливает, а-а-а, опа-а-а-сно-о-о-о… Ончутка умный, Ончутка смотрит, если трава инеем покрылась, значит, не страшный портал, а если загорелась трава, значит, страшный.
Выходят гости. Один гость, ну да это ничего, один тоже хорошо. Выходит, потирает нос двумя пальцами, с одной стороны, с другой стороны. Чемодан большой на траву ставит и Ончутку на руки подхватывает, у-ух, какой парень большой. И Ончутке вкусностей дает, умный гость.
– Папка-то твой дома?
– Ага… а он сегодня крышу чинил!
– Ой, молодец какой…
И гость к папке идет, и чемодан с собой тащит. Папка гостя увидел, побледнел как мертвец, и на крыльцо пятится. А гость к папке идет, и руку пожимает, и улыбается.
Ончутка-то не будь дурак пока суд да дело, тянется к чемодану, открыть хочет, там же у гостя столько всего интересного. Да гость и сам все покажет, вот как в прошлую вечность гость показывал…
А папа Ончутку – хлоп по рукам!
А Ончутка – Ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы!
А гость руками машет, да что вы, что вы, да там и не страшно совсем…
Герти.
Герти, Герти, Герти.
Ойлер торопится через терминалы, краем уха слушает бормочущее радио, девять миллиардов за голову Ойлера, тихонько посмеивается про себя, а чего так мало…
Спешит к порталу, тащит за собой чемодан, занимает очередь за сухоньким старичком с палочкой, спохватывается, кивает старичку, да вы на чемодан мой садитесь, чего вы мучаетесь, старичок головой мотает, да я сяду, я не встану потом.
Ойлер ждет.
(Герти)
(Герти, Герти, Герти)
Считает людей перед ним, смотрит на часы, какого хрена они обещают портал в двадцать два сорок пять, если уже за одиннадцать перевалило…
Женщина с коляской просачивается через толпу, подбирается к Ойлеру, а можно мне вперед, Ойлер пожимает плечами, можно-то можно, только черта с два вы в этом портале чего-то дождетесь, тут пускают в час по чайной ложке…
Женщина идет вперед, нетерпеливо переминается с ноги на ногу, наконец, спешит в соседнюю очередь.
Герти.
Герти, Герти, Герти.
Три человека перед Ойлером. Ойлер успевает поравняться с зеркалом, удивленно смотрит на незнакомое вытянутое лицо с оливковыми глазами, не узнает, ну да, теперь Ойлер себя никогда не узнает… а надо привыкать…
Ойлер проходит еще два шага вперед.
Потирает нос.
С одной стороны и с другой стороны.
Харрад смотрит, Харрад кивает сам себе: вот оно, есть.
У Харрада погоны на плечах. А на погонах три креста.
Харрад идет к Ойлеру, который не Ойлер а не пойми что. Переглядываются, смотрят друг на друга, Ойлер уже все понимает, как тут не понять…
Харрад подходит.
Представляется по протоколу, как положено, честь имею, документы ваши, будьте добры.
Ойлер бледнеет.
(Герти)
(Герти, Герти, Герти)
Пртягивает документы, пытается вспомнить, что там написано, как его теперь зовут…
– Чемодан откройте, будьте добры.
– А?
Харрад чеканит слова:
– Чемодан. Откройте. Будьте. Добры.
(Герти)
Ойлер пожимает плечами, долго возится с чемоданом, делает вид, что заклинило замок…
Герти.
Почему Герти, откуда Герти…
Ойлер не знает.
Просто.
Герти.
Черное осклизлое месиво, из которого сочится иссиня-черный туман.
Ойлер бросает камень – далеко-далеко в пустыню. Герти кидается за камнем, несет Ойлеру.
Летчик осторожно покашливает, напоминает, что надо бы лететь, а то ищут Ойлера, ой, ищут…
Ойлер кивает. Оборачивается. Смотрит на Герти. Почему Герти, откуда вообще Герти, а вот – Герти.
Открывает чемодан, высыпает на дно флаера нехитрый скарб, снова идет в пустыню.
– Герти!
Герти знает, что он Герти. Он. Она. Оно. Они. Оне. А может, и не они, и не оне, а не пойми что…
Герти бежит к Ойлеру, смотрит на чемодан, чего Ойлер от него хочет с чемоданом этим…
– Ну что же?
Харрад хмурится.
Ойлер распахивает чемодан.
Харрад вздрагивает, лениво перебирает тюбики с одеждой, пластинки с кормом, долго смотрит на экран, завязанный узлом, думает развязать, наконец, нехотя закрывает чемодан.
Ойлер торжествующе проходит мимо.
Ончутка бросает палку, Герти срывается с места, несется за ней.
Герти умный. Это гость Герти принес. Гость тоже хороший, он Ончутке вкусностей дал.
А тут портал открывается.
А это значит —
– Го-о-о-о-о-о-сти-и-и-и-и-и!
Ончутка смотрит, трава у портала горит, значит, плохой портал, значит, подождать надо, не бежать со всех ног, но все равно —
– Го-о-о-о-ос-ти-и-и-и-и-ии-и!
И гости выходят. Один гость. Ну тоже хорошо. Хороший гость, Ончутку на руки подхватывает, от малец какой, ты чей такой будешь, а Ончутка руки расставил, в самолет играет…
– А у нас вон чего есть…
Это Ончутка говорит, и на Герти показывает. Осторожно показывает, а то вдруг гость испугается. А гость хороший, гость, смотрит и радуется, ух ты, зверюга какая, и к Герти тянется – не съест? Не съест? И чешет Герти промеж ушей, ну, у Герти ушей нет, ну что у него там…
Мы его не найдем.
– Харрад смотрит на говорившего, презрительно фыркает:
Считайте, что мы уже его нашли.
Люди с презрением смотрят на Харрада, кто его вообще пустил, Харрада этого, ладно бы самого Харрада, а то ведь притащил с собой что-то, не пойми, что, говорит – Герти.
Герти, Герти, Герти…
Герти бросается на неприметного человека в углу, сбивает с ног.
Люди испуганно ахают.
Человек обнимает Герти, кидает тюбик с одеждой, Герти приносит.
Герти.
Герти, Герти, Герти.
Люди смотрят на Харрада, тактично напоминают:
– Вы сказали… что мы его нашли.
Харрад мотает головой.
– Я… ошибался.
Незнакомый человек уходит, уводит Герти.
Герти, Герти, Герти.
На мушке
В этой реальности у меня есть сын.
Вернее сказать, сын у меня есть в трех реальностях. Странно, что только в трех, обычно бывает больше, у шефа дети есть почти во всех вариантах за исключением нескольких. А чаще всего бывает пятьдесят на пятьдесят.
А у меня только в трех.
Может, я какой-то особенный, не знаю.
В одной реальности я застрелил его вчера. В другой я убью его завтра. В этой я держу его на мушке здесь и сейчас.
Ему семнадцать. Он учится. Кажется. Или уже бросил, как-то так. Да, бросил. Мы с ним сильно ругались из-за этого. Но убью я его не из-за этого. Левая бровь проколота, из-за этого мы тоже с ним сильно ругались. Но убью я его тоже не из-за этого. Год назад стекло в школе разбил, но убью я его совсем не из-за этого…
Смотрю на то, что осталось от сервера.
Проверяю улики. Я слишком хорошо знаю эти отпечатки. Слишком хорошо.
– Мы… мы найдем его?
Это начальник полиции.
Хочу ответить, как отвечал всегда —
– Маловероятно.
Вместо этого говорю:
– Да. Сегодня вечером он будет убит.
Сегодня вечером он будет убит. Я им обещал.
Держу на мушке.
Осторожно заглядываю в соседнюю реальность. У меня получается смотреть в четыре мира сразу, всего в четыре мира, по-черному завидую тем, у кого получается сразу в десять.
В этой реальности у меня сына нет. В этой реальности я держу на мушке Элери.
Элери…
Я даже не знаю, правда его зовут Элери или нет, может, он соврал мне, да не может, а точно совершенно – соврал. Было как-то на допросе, когда я ломал его сознание, взламывал самые сокровенные мысли, резко, грубо, не слушая полицейских, вы его так сожжете, вот там и прорвалось что-то в его сознании – Элери.
Элери я видел всего в трех мирах, в одном из них я убью его завтра.
А в этом мире я держу его на мушке сегодня.
– Мы найдём его?
Да… сегодня вечером он будет убит.
Элери есть еще в одном мире, это я точно знаю. В мире, где я увидел его первый раз. В мире, где был скрежет и лязг, и нестерпимая боль, и —
Большое спасибо, фирма больше не нуждается в ваших услугах.
Холод ночи.
Серый туман, первый раз вижу его не из окна.
Отсюда, с тротуаров, город кажется совсем не таким, как с высоты скоростных трасс. Здесь даже пахнет по-другому, чем-то нездешним, потусторонним.
– Первый раз на улице, да, парень?
Это Элери.
– Вот, смотри… Обновляешь экран, вот тут код появляется… сюда вводишь три звездочки…
Это тоже Элери.
Шорох отсчитываемых банкнот. С надеждой спрашиваю:
– Э-э-э… пятьдесят на пятьдесят?
– Чего ты, бери себе…
– А… вы?
– Чего я, обо мне не беспокойся…
– Сколько людей вы ограбили?
Это было уже не в этой реальности, а в другой, где я вошел в камеру, где смотрел на Элери, где спрашивал:
– Сколько людей вы ограбили?
Он смотрит на меня, холодно, насмешливо. Спрашивает:
– А скольких вы убили?
Хочу спросить, что он имеет в виду, не спрашиваю, ответ приходит сам собой.
– Большое спасибо… фирма не нуждается в ваших услугах…
Он снова смотрит на меня:
– Хотите знать, скольких я спас?
Я не хочу знать, скольких он спас, я взламываю его сознание, резко, грубо, больно, чуть погодя я знаю – его зовут Элери.
Может быть.
У него дреды.
Нет, не у Элери.
И не у моего сына.
А у него.
Я не знаю его имени, и мне кажется, никогда не узнаю.
Он смотрит на меня, безошибочно определяет:
– Три процента.
Мне кажется, я ослышался, мне кажется, это ошибка какая-то, насмешка судьбы. Осторожно переспрашиваю:
– Чего… три процента?
– Вы живете в трех процентах миров.
– Но…
– …точно совершенно. Слушайте, прямо странно как-то, точность такая… вы правда человек?
– П-правда. А вы?
Спохватываюсь, я же пришел его арестовывать, да какое там – арестовывать, разобраться надо, почему он видит, почему, почему, почему он видит эти окаянные миры, почему никто, кроме меня – и него…
Спрашиваю. Осторожно, боюсь спугнуть:
– Как… как ты это видишь?
Он многозначительно смотрит на самострел в моей руке, кивает, всем своим видом показывает, чтобы я бросил оружие.
Бросаю.
Он исчезает в распахнутом окне, расправляет крылья.
Проклинаю себя, что не взял крылья. Проклинаю себя, что бросил оружие. Проклинаю себя…
В другой реальности у него тоже были дреды. В той, в которой я застрелил его вчера. И в третьей реальности у него были дреды – в той, где я убью его завтра. А в этой реальности я показываю ему свою карту миров, он смотрит, недовольно качает головой, нет, нет, не так, вт здесь еще две вселенных, а тут вообще никакого мира нет, где ты здесь мир увидел, да точно тебе говорю, есть мир, да нет там никакого мира, это отражение, вот, смотри, вот мир, вот отражение, а тебе уже мерещится невесть что…
Они врываются в комнату ни с того ни с сего, их четверо, узнаю своего босса, которому утром клялся и божился застрелить этого, с дредами, других в лицо не знаю, да это и не важно…
Делать нечего.
Навожу самострел на своего собеседника.
Перехожу в соседнюю реальность, чтобы передохнуть, натыкаюсь взглядом на Элери, если это Элери, перебрасываюсь туда, где целюсь в своего сына…
Что-то происходит. Проще сказать – я перехожу в четвертую реальность, но это будет неправдой. Что-то случается, три реальности сближаются, ближе, еще ближе…
Держу на мушке сына.
Его зовут Этери.
У него дреды.
Взвожу курок…
Пиджакман
– Следующий! – говорит Джакман.
Ничего не происходит. Никто не заходит.
– Следующий! – повторяет Джакман. Уже резче.
Заходит человек, молодой мужчина. Джакман сразу про себя отмечает – полноват.
– Ну что же, – Джакман протягивает пиджак, – надевайте.
Мужчина старательно выжимает из себя весь воздух, залезает в пиджак. Джакман видит запавшие глаза, острые скулы, похоже, голодал неделю-другую, прежде чем сюда пришел. А все равно природу не обманешь, видно, что кость широкая…
Портной оглядывает человека, переглядывается с Джакманом.
– Не пойдет.
– Ну что же… всего хорошего.
– Да вы погодите, это я располнел за зиму…
– Ага, и кости широкие стали. Всего хорошего.
– Следующий! – говорит Джакман.
Входит женщина. Джакман и портной в замешательстве.
– М-м-м… моя прекрасная леди, вы ничего не перепутали?
– А что? Три высших, одно техническое, конструктором работала…
– Да нет, я не про то. Пиджак-то мужской, у нас женских-то нету…
– А что, женщина в мужском пиджаке ходить не может?
Джакман смотрит на крохотную грудь женщины, нравятся ему такие крохотные груди, никуда не денешься – нравятся…
– Ну что же… давайте примерим.
Примеряют. Женщина прихорашивается, стряхивает с плеч соринки. И сразу видно – не её костюм. На плечах лежат остатки белой трухи, а у дамочки белой трухи на волосах как-то не примечается.
– Ну вот, посмотрите… как на меня сшито.
– Чего как на вас сшито, милая барышня, можете вы в этом костюме чего-нибудь сделать? Ну убейте меня в нем. Убейте!
Милая барышня пытается выстрелить хотя бы в стену. Не может.
– Ну, все… всего хорошего.
– Да вы подождите-подождите, я же…
– Всего хорошего.
Джакман морщится. Только истерики еще не хватало.
Джакман хочет объявить – следующий. Не объявляет.
Устал.
– Ты им чего наобещал-то? – спрашивает Джакман.
– Да что тут обещать, – фыркает портной, – сказано же, чей костюм, кого ищут-то…
Джакман кивает. И то верно. За таким костюмом народ валом повалит, каждый задрипанный клерк будет думать, а вдруг я и есть тот самый он…
Джакман объявляет перерыв. Выходит в зал, где сидят клерки, где секретарь отпечатывает что-то на компе, а может, просто играет, они такие сейчас, секретари.
Люди умоляюще смотрят на Джакмана. А вдруг позовет туда, в комнатушку, вдруг примерит пиджак… Изредка кто-нибудь растирает виски, трясет головой, будто пытается вытряхнуть что-то. А что там вытряхивать, там уже и вытряхивать нечего, память-то постирали всем. Или нет, это бывает у человека шум в голове после того, как память стирают. А тут всем кардинально стирали после первого пришествия.
Главное, второго пришествия не допустить.
Джакман оглядывает очередь, столпившихся людей, вас тут не стояло, мужчина, я с ночи занимала, женщина, вы меня не толкайте, я вас так толкну, что не встанете потом…
Следующий! – говорит Джакман.
Входит тощий парень. Нет, людям хоть кол на голове теши, что от восемнадцати, нет, все равно молодежь прется…
– Ну-с, мой юный друг…
– …увлекался машиностроением, потом…
– …костюмчик примеряйте, – обрывает его Джакман.
Парень примеряет костюмчик. Висит мешком.
– Ну-ну, мил человек, вы бы хоть откормились перед тем, как сюда идти, в качалку бы походили… худоват что-то…
Парень вытягивает руку, из рукава вырывается столб пламени, бьет в стену.
– Фигасе, – вырывается у Джакмана.
– А ведь у того тоже костюм мешковато висел, – вспоминает портной, – у того…
Джакман приобнимает парня.
– Ну, молодчина вы… я уж думал, не найдем вас, спасителя человечества… слушайте, как хорошо, что вы пришли…
Прижимает кольт к голове парня.
Жмет на крючок…
…один есть.
Портной смотрит на два оставшихся костюма. Один чуть побольше, другой чуть поменьше.
– Где-то ходят еще двое.
В комнату просачивается человек, замирает на пороге, смотрит на убитого. Джакман снова спускает крючок, человек падает сверху на труп.
Свидетели не нужны.
Русским по белому же сказал, без стука не входить…
На всякий случай закрывает дверь.
– Еще чего-нибудь про них знаем? – с надеждой спрашивает Джакман, – вроде фото есть…
Портной показывает газету. Фото есть, такое фото, что лучше бы никакого не было. Попытка уничтожить Воздействие провалилась, разрушена половина Воздействующих.
И фото. Фото убегающих, три силуэта в темноте ночи. И черта с два там что-то разберешь…
Джакман перелистывает газету, читает.
Чуть позднее в тайнике была обнаружена амуниция нарушителей, пиджаки, оборудованные по последнему слову техники. К счастью, в эту же ночь произведено массовое воздействие, память граждан очищена, поэтому в ближайшее время нарушители вряд ли повторят попытки…
Вряд ли.
И все-таки нарушителей надо искать.
Сейчас.
Джакман и портной убирают тела, сами вытирают пол, уборщице такое тоже видеть не надо.
– Следующий! – кричит Джакман.
Заходит толстомясый здоровяк, улыбается.
– Друг мой, а вы ничего не напутали? Костюмчик-то маловат не будет?
– А давайте попробуем.
– Ну, давайте… хоть бы на диете месяцок посидели, прежде чем идти счастье попытать…
Мужчина как будто не видит иронии.
– Да нет, знаете… у меня чувство такое было… что это я и был там ночью.
– Ну-ну, а еще что приснилось? Ладно, залезайте уже, да пиджачок-то не растяните, мне его жалко…
Толстомясый залезает в пиджачок. Датчики на пиджаке приветливо мигают.
– М-мать моя женщина… вы и есть.
– Я там был?
– Получается, были. Во, человек храбрый…
– И чего мне теперь за спасение человечества полагается? – спрашивает толстомясый.
Джакман спускает крючок.
– Пуля тебе полагается.
Джакман и портной с трудом уволакивают огромное тело. Пиджак и правда не сходится, да и черт с ним, тут не на размер смотреть надо, а на то, признал пиджак хозяина своего или нет.
А вот признал.
– Хватит уже на сегодня, – просит портной.
Джакман смотрит на часы. И то правда, шестнадцать часов подряд сидят, проверяют…
– Счас, нашим отзвонюсь, пусть сменят… очередища-то вон какая…
Джакман звонит полковнику, не хочет Джакман звонить полковнику, а что делать, не век же здесь сидеть…
– Что, устали? – фыркает полковник в трубке.
– Есть маленько.
– Тоже верно… засиделись… Ладно, давайте домой уже…
Джакман дает домой уже. Надевает пиджак, застегивает, идет к лифту. Хочет подождать портного, не ждет, черт с ним, с портным.
Лифт ползет вниз с таким видом, будто думает, а стоит ли вообще ползти. У Джакмана побаливает голова, это всегда бывает, когда по городу массово стирают память.
А что делать.
Надо же стереть в целях безопасности.
Безопасность, она превыше всего.
– Следующий! – гаркает полковник.
Входит женщина. Да что за черт, опять женщина. Русским по белому сказано, три мужских силуэта. Нет, ходят и ходят дамы, хотя эта и правда на мальчишку похожа и стрижена по-мальчишески…
– Вечер добрый.
– Добрый, – кивает полковник, с барышнями он экивоки разводить не собирается, пусть даже не ждет, – примеряйте.
– Что примерять?
– Костюм, вы зачем пришли-то… – полковник поворачивается к вешалке, замирает. Звонит вниз, на охрану.
Индикаторы на пиджаке вспыхивают.
Джакман вспоминает.
Оказывается, вспоминать – это больно.
…звонит вниз, на охрану.
– Этот-то ушел уже?
– Какой этот?
– Как его… Джексон…
– Джексона не было никакого, Джакман был… ушел уже.
– В пиджаке?
– Ну.
– Верните его! – полковник кричит в телефон, пытается докричаться до кого-то в огромном мегаполисе, – верните…
