Мария Арбатова
Семилетка поиска
Дошли до Садового кольца. Это была первая драка в Елениной жизни. У нее дрожали руки, кружилась голова и колотилось сердце.
Такси останавливались, но, видя ручьи крови на Караванове, тут же уезжали.
– Хочу заметить, – сказал Караванов, задрав лицо вверх, чтобы кровь не так интенсивно лилась на глаза, – что это ты захотела отмечать годовщину свадьбы! Это ты заказала столик в «Пушкине»! Это ты потребовала прогулки на Арбат! Это ты спровоцировала драку!
– А разве ты мне сопротивлялся? Ты даже этому хрену не сопротивлялся! – закричала Елена. – Ты даже ни разу его не ударил!
– А я никогда не утверждал, что я специалист по уличным боям! – зло ответил Караванов.
– Кончайте базар, – возмутилась Лида. – Сосредоточьтесь на тачке.
Доехали до дома за три цены. Елена просила Караванова зайти в травмопункт, он озлобленно отказался. Дома разрешил Лиде перевязать себя и отправился стирать плащ, в котором должен был завтра – а по сути, уже сегодня – ехать на деловые игры.
Елене было ужасно стыдно. Она понимала, что на играх Караванов собирался продолжить романтические отношения с девушкой. И было страшно неудобно, что случилась драка, и теперь он поедет туда разбитый и заклеенный, словно она хочет всеми способами помешать его личной жизни.
Но, с другой стороны, Елена не была виновата в том, что Караванов так набрался, что при хороших физических возможностях не мог достойно противостоять кавказцу. Раньше она непременно упрекнула бы себя в том, что это она не учла количества и качества выпитого. Теперь же решила, что если мужик идет с двумя бабами по улице пьяный в дым и поэтому не может их защитить, то это проблема, за которую отвечает он. Вспомнила слова кого-то из священников: если тебя бьют, а ты не сопротивляешься, то ты либо свят, либо мертв.
С трудом сняла колготки. Рана на колене запеклась и присохла к ним. Залила йодом, заклеила пластырем. В присутствии живописно избитого Караванова было неприлично говорить о таких мелочах, хотя каждый шаг отдавал острейшей болью.
…Когда проснулась, Караванов уже ушел. Простыня была в крови от раны на колене. На кухне завтракала Лида.
– Я давно поняла, что вы того… – сказала она без всякой интонации.
– А я – недавно… – грустно сказала Елена. – А как ты поняла?
– Это всегда видно. Когда любовь-морковь, около людей весело. А около вас вдруг резко стало скучно… Тебе, мать, надо мужика посильнее. Караванов пупсик, конечно, но ты с ним как с малым дитем… Мне, естественно, его от себя с кровью отрывать, он мне практически папаша. Но думай о себе чаще…
Елена заметила, что у Лиды припухшие глаза, и поняла, что она ревела всю ночь, но не готова об этом говорить.
– Как ты думаешь, рукав можно аккуратно пришить? – мягко спросила Елена. – Не зря ты деньги на куртку просила. Как чувствовала…
Стало нестерпимо жалко Лиду, себя, Караванова. Показалось, что надо срочно спасать рушащуюся семью, в горле встали слезы. Пошла в комнату и набрала его мобильный.
– Говорить можешь?
– Да, мы только что приехали на место… – очень опекающим голосом сказал он.
– Я хотела сообщить, что готова многое менять. Потому что люблю тебя. Хотя, наверное, тебе это покажется навязчивым и неубедительным после всего сказанного…
– Не обижайся, но ты говоришь: типа забудем все, что сказали прежде, и с чистого листа… так не бывает.
– Мне кажется, что мы с тобой оказались в таких кошмарных условиях из-за квартиры, что теперь просто не умеем общаться друг с другом на свободе, – предположила Елена.
– В кошмарных условиях было легче. Ты так не управляла мной, у тебя большую часть энергии отъедала свекровь!
– Ладно. Сменим тему. – Ей вдруг стало смертельно скучно даже слышать его голос. – Как глаза?
– Был в травмопункте. Зашили бровь, сделали противостолбнячную прививку. Я напялил твои темные очки, но все равно всех здесь пугаю…
– Синяки украшают лицо мужчины. Это новый ракурс. Никто и не ожидал, что ты можешь участвовать в драках… – фальшиво утешила Елена. – И в деловых играх это пойдет на пользу. Как будешь проигрывать, представь, что можешь ударить того на Арбате, и станешь первым!
– Но я ведь ни разу не ударил – я только валил его…
– Это хорошее начало. В следующий раз ударишь за оба раза, – сказала Елена и поняла, что ее подташнивает от того, что снова сползла в старую игру мамочки и подростка.
– Ты специально устроила драку, чтобы убедиться, что мужчина, который рядом с тобой, не может тебя защитить, а значит, ты главная… Пока. Меня зовут.
…Позвонили с работы, сказали, что надо срочно ехать на пресс-конференцию депутатов и деятелей культуры по поводу выноса Бутырки за черту Москвы. Идея была отличная, можно было навалять яркий материал, но коленка ныла и повязка на ней промокала. Пришлось заезжать домой перебинтовывать. В редакции оказалась только к концу дня. Включила компьютер, мгновенно нарисовался Айсберг.
Айсберг. Где ты все время пропадала?
Белокурая. На пресс-конференции.
Айсберг. А как прошло вчерашнее торжество?
Белокурая. По полной программе. Оказались в драке с лицом кавказской национальности. У дочки оторван рукав плаща, у меня – до кости сбито колено, у мужа подбиты два глаза и рассечена бровь.
Айсберг. Кто понес моральный ущерб?
Белокурая. Естественно, я… Я ведь это все заварила, результатов не предвидела…
И вдруг она удивилась себе, что формулирует это языком Караванова. Да, пыталась защитить лежащего человека и почему-то должна оправдываться за это. Вспомнила, как однажды шли с Каравановым около рынка, и мужик бил бабу. Было ясно, что они как-то связаны, то ли торгуют вместе, то ли спят… но он ее бил! Елена встряла, и, пока бьющий мужик приводил ей экзистенциальные доводы про то, «за что бьет», баба успела убежать…
День был отравлен, потому что Караванов несколько часов нудил о том, что она не имеет права ввязываться в подобные ситуации, потому что он, Караванов, не член народной дружины. И не готов наводить порядок в отношениях населения города.
А еще была история, когда ночью двое здоровых парней тащили куда-то верещащую девчонку. И Елена, естественно, влезла. И девчонка была спасена. И никто при этом не получил по физиономии. Но Караванов снова читал мораль о своем частном пространстве.
– Я уважаю твое частное пространство. Но им же больно! И на их месте вполне мог оказаться любой из нас, – растерянно оправдывалась она.
– Мог, но не оказался. Разве что твоими стараниями… – заметил тогда Караванов.
– Ты – равнодушный человек! – в ужасе осознала Елена.
– Но я никогда и не выдавал себя за Данко, вырывающего сердце, чтоб осветить другим дорогу, – усмехнулся он.
Айсберг. С этими реформами наступил полный беспредел на улицах.
Белокурая. Что за фигню ты говоришь? Уличное хулиганство как раз резко сократилось.
Айсберг. Ты далека от простого народа…
Белокурая. Я сижу на статистике.
Айсберг. Твоя статистика вся липовая. Ты пишешь о жизни, но совершенно не знаешь ее!
Елена вспыхнула. Этот маргинал, не способный спасти собственного попугая, будет учить ее жить!
Белокурая. Аудиенция закончена по причине хамоватой самоуверенности собеседника.
Айсберг. Ты обиделась?
Елена предпочла не отвечать. Тем более что на экране появился Никита.
Никита. Здравствуй, милая!
Белокурая. Здравствуй.
Никита. Подожди, налью кофе, возьму сигарету, и весь твой… Мне сегодня снилась ты. Как на фотке… мы с тобой плыли на лодке куда-то.
Белокурая. Какой впечатлительный! Надо быстрей встречаться, чтоб не было ложных иллюзий.
Никита. Ты вызываешь во мне непреодолимое сексуальное влечение…
Белокурая. Не верю в виртуальные влечения. Как говорят американцы: любовь – это химия.
Никита. Это у них – химия, а у нас по старинке – от бога!
Белокурая. Так химия и есть от бога. Почему одного хочешь до дрожи, а другого – никогда?
Никита. Потому что есть поля, которые до сих пор никому не понятны… а химия – это совершенно понятное явление…
Белокурая. Понятное во всем, кроме секса. Можешь описать половой акт химическими формулами?
Никита. Не могу. Ты, кстати, не подумай, что я – сексуальный маньяк.
Белокурая. Для маньяка ты слишком зажат и неиспорчен.
Никита. Я в прошлом спецназовец…
Белокурая. Вчера бы ты нам пригодился. Нас какой-то тип на Арбате побил…
Никита. И сколько вас было?
Белокурая. Я, муж и дочка.
Никита. А тип один?????
Белокурая. Ну мы ж необученные.
Никита. И муж тоже? В армии, что ли, не был?
Белокурая. Конечно.
Никита. При декоративном мужике надо носить в сумочке газовый баллончик или электрошок.
Белокурая. А совсем без мужа?
Никита. Лучше вечером сидеть дома. Так вас драка с мужем не помирила?
Белокурая. Наоборот. Подвела жирную черту… Я, правда, вдруг рассопливилась, прожурчала ему в телефон о вечной любви. Сейчас самой противно…
Никита. Не спешила бы с разводом. Как говорили у нас на войне: не торопись, а то успеешь.
Белокурая. Почему?
Никита. Это ценность, это тыл.
Белокурая. Я в ценностях лучше секу, у меня уже третий штамп в паспорте…
Никита. А у тебя в памяти твои мужчины остаются?
Белокурая. Остаются, но не списком. А выборочно. Прости, меня зовут поговорить.
Никуда не звали. Просто вдруг нестерпимо захотелось побыть совсем одной. Да и колено воспалялось и ныло. Что-то наврала главному, приехала домой, села к телевизору и начала смотреть все подряд.
…Утром категорически не хотелось просыпаться. Потом не хотелось варить кофе. Потом вообще ничего не хотелось. Но возможности выпасть в депрессию не было, и Елена позвонила Карцевой.
– Найдите на меня, пожалуйста, хоть полчасика. У меня полный обвал. Все ровно так, как вы сказали, и нет времени выходить из этого самостоятельно… – взмолилась она.
– Ясно… Приезжайте в половине третьего. Только у меня будет всего сорок минут! – сказала Карцева.
– Спасибо огромное!
– А пока примите ванну, сделайте маску, приготовьте что-нибудь вкусное. Короче, обласкайте себя, – посоветовала Карцева.
Елена честно легла в ванну, насыпав туда ароматной соли, намазала на лицо йогурт, но… все раздражало. И это не помогло. Хотелось плакать и бить носуду.
До половины третьего была уйма времени, и, отпросившись с работы, она начала расхаживать по улице, заходить во все подряд магазины, покупать и листать желтые газеты, гладить бродячих собак…
Когда заходила к Карцевой, было уже легче.
Кабинет показался совсем родным, и прежнее то небрежное, то раздраженное отношение к хозяйке сменилось потребительским – «сейчас она все как-нибудь устроит». Елена увидела в прошлый раз, что Карцева мастерски выпотрошила их отношения с Каравановым, и задним числом оценила ее профессионализм.
– Какие новости? – спросила Карцева и открыла тетрадь, в которой делала пометки во время визита к ним домой.
– Никаких… мы разводимся, – выдохнула Елена.
– А почему вы сказали «никаких»?
– Не знаю. Может, в том смысле, что это уже не вызывает у меня никаких ощущений… Как будто меня накрыли подушкой, – призналась Елена. – С одной стороны, кажется, что Караванов такой беспомощный… что он пропадет без меня. С другой – что появилась счастливая возможность избавиться от него. Словно мне его поручили, я его тащила, и вдруг все отвернулись, и я могу сбежать, и никто не видит, что я его бросила…
– Его затянувшаяся беспомощность связана с дефицитом заботы в детстве. И то, что он решился преодолеть эту проблему, как раз говорит о его попытке стать взрослым. Он не пропадет без вас, поскольку первый раз решился поискать опору в самом себе…
Стало обидно, что Карцева, вместо того чтобы утешать, оправдывает Караванова.
– То есть он подрос, а мне теперь из-за этого менять всю жизнь? – возмущенно спросила она.
– Вы сказали о нем так, словно это ваш пудель, вступивший в возраст полового ажиотажа. И сейчас удобней его кастрировать или отдать в собачий питомник… – нахмурилась Карцева.
– Пожалуй. – Елене стало очень неприятно, что ее поймали на пофигизме по отношению к мужу.
– Вы сами помогли ему подрасти. Он в детстве недополучил заботы. Видимо, родители в недостаточной степени отзывались на его радости, удовольствия, на проявления его собственной индивидуальности, на его разочарования собственными неудачами и ограниченными возможностями…
– Так они вообще эмоциональны как белые медведи…
– Ваш муж пытался добрать из вашего брака то, что недополучил в детстве. Пока вы жили вместе со свекровью, он словно не выходил в мир взрослых людей. Как только вы остались одни, перед ним встала задача занять место главы семьи. А это очень большая психологическая нагрузка… – спокойно говорила Карцева.
– Но ведь ему как раз показалось на деловых играх, что он в этой жизни может больше! – напомнила Елена.
– Возможно, может, но без вас… Вы не даете ему упасть и научиться подниматься. Вы его подхватываете… Вы точно так же подхватывали своих первых мужей. И дочь…
– Значит, я во всем виновата… – Елене опять показалось, что зря она пришла к Карцевой. – Мне кажется, у меня начинается депрессия… А мне нельзя останавливаться. Надо работать, ведь все на мне…
– Депрессия – один из главных способов справиться с потерей значимого объекта. Кроме нее, на этом поле существуют отрицание потери или ее значения и быстрая замена его новым объектом… Выбирайте, – улыбнулась Карцева, словно разложив все это перед ней на прилавке.
– То есть вы хотите сказать, что я могу сейчас начать страдать, а могу взять и найти новую игрушку?
– Именно. Все зависит от поставленной задачи…
– Но это как-то совсем бездушно… – скривилась Елена и показалась себе мышью, которой в лабораторных условиях вшили в зону удовольствия в мозгах электропроводок.
– Так ведь, мне кажется, вы пришли за облегчением психологического состояния, а не наоборот… Это не более бездушно, чем давать наркоз во время операции или аспирин при высокой температуре! – рассмеялась Карцева. – Со своей депрессией надо просто суметь построить коммуникацию.
– Мне хотелось ее перетерпеть… Потом я подумала, что вы сможете ее уменьшить. Теперь я слышу, что можно избавиться от нее, как от телепрограммы, переключив на другой канал…
– Вам это кажется странным?
– Душа обязана трудиться…
– А кто говорит, что нет. Но «боль» – это не труд. «Герой терпит боль» – лозунг тоталитарного государства, в котором запаздывает культура обезболивания… Запрет на осмысление боли – запрет на осмысление функции боли.
– А какая функция у боли? – удивилась Елена.
– В данный момент она освобождает вас от чувства вины за то, что вы разводитесь с таким хорошим мужем. В прежних разводах у вас были «привычные» для общества причины. Измена, пьянство… – намекнула Карцева.
– Это точно. До сих пор не знаю, что на работе сказать… они ждут истории, а я молчу… Про родителей даже думать боюсь, за тех мужей пилили. А этот тем более птичка божия!
– А как бы вы себе самой объяснили, почему вы хотите развода? – прищурилась Карцева.
Елена молчала минуты две, наморщив лоб, потом вдруг выпалила:
– Наверное, мне важнее сохранить себя, чем наш брак. Я смотрю иногда на Караванова. Вроде хороший… но ведь так и жизнь пройдет…
– Как так?
– Скучно, пресно, тускло…
– Получается, что вы наказываете себя депрессией за то, что хотите интересной, веселой, яркой жизни?
– Да… Сразу представляю себе постные физиономии родителей: «Ну что, еще не набегалась по чужим мужикам? Хороший пример подаешь дочке!» Ненавижу! Смешно, я, как поняла, что развожусь, пошла на свиданье по Интернету. Представляете? В браке с Каравановым, конечно, совсем святошей не была. Но это были постельные истории, а не свиданные. Не искрило… Я была такая тетка-кошелка, которая любовника заводит, по-хозяйски пораскинув мозгами… А сейчас мне влюбляться хочется, кокетничать, дурака валять… Я думала, такого в моем возрасте уже не бывает.
– Это с возрастом не связано. Ко мне семнадцатилетние ходят с лицами, как будто каждый день кого-то хоронят. А на самом деле это их родители воспитанием похоронили…
– Понимаю, любимая присказка моей мамы: «Ты неправильно чувствуешь…»
– А вы никогда не пытались ответить: «А на мой взгляд, это ты неправильно чувствуешь! Но я не учу тебя, как правильно…»
– Ой, тут такое начнется, про то, что она жизнь прожила! Слезы, валокордин. Я уж не бужу лихо. Они с отцом от разборок заводятся! Это им всегда было вместо секса.
– Понятно. А за что вы больше всего обижены на… – Карцева заглянула в тетрадь, – Караванова?
– За то, что я хотела прицепить ему крылья… а они не приросли. – Елена почувствовала, что может расплакаться.
– Обида именно этого вкуса когда-нибудь уже была в вашей жизни? – спросила Карцева, сделав вид, что не заметила ее состояния.
– Да! Сто раз! Я часто работала спасателем: вытаскивала подруг, сослуживцев, мужей, любовников. Мной пользовались, а потом даже не говорили «спасибо»…
– Но ведь вы делали это потому, что нуждались в деятельности подобного рода.
– Наверное…
– А потом требовали от них оплаты, о которой не договаривались заранее!
– Пожалуй. А от этого можно избавиться теперь?
– Можно. Но не за один раз. Нам с вами потребуется понять, из чего выросли эти ваши особенности.
– Интересно, а вы когда живете, вы все это про себя тоже помните? – поинтересовалась Елена.
– Музыкант, когда играет на инструменте, специально не вспоминает, какая нота идет за какой, – засмеялась Карцева.
Елена выходила из кабинета окрыленной, забыв про плохо заживающую коленку. Как всякий советский человек, она была изумлена тем, что психолог мог привести ее душу в порядок. Хотя вряд ли удивилась, если бы это сделали на своем участке работы терапевт, стоматолог или парикмахер.
Влетела на работу в приподнятом настроении и тут же начала бойко отстукивать на компьютере давно лежавшую статью.
На экране появился Айсберг:
– Привет. Как ты?
Белокурая. Нормально.
Айсберг. А я сегодня целый день работал извозчиком.
Белокурая. А я, наоборот, – ездила на таких, как ты.
Айсберг. Могла бы и мне позвонить на мобильный.
Белокурая. Чтобы кататься на немытой машине?
Айсберг. Вчера, когда засиделся за компьютером, жена уже вставала на работу, и я получил по шее.
Белокурая. Не поняла, что значит «получил по шее»…
Айсберг. Она сказала, что так не надо больше делать.
Белокурая. Как?
Айсберг. Долго сидеть в Интернете и играть там в шахматы.
Белокурая. Почему?
Айсберг. Времени было практически 6 часов!!!!
Белокурая. В чем криминал?
Айсберг. В это время приличные люди должны спать!
Белокурая. Кому должны? Видимо, у вас в семье принято контролировать частное пространство друг друга – советский пережиток. У нас каждый решает, как ему удобней жить, если он не мешает другому.
Айсберг. Ночью все должны спать.
Белокурая. А ты в семье считаешься слабоумным, что за тебя решают, когда ты должен спать?
После общения с Карцевой жизнь просто давала ей домашнее задание.
Айсберг. Она обо мне заботится.
Белокурая. У вас один считает возможным контролировать пространство и время другого? И другой считает это заботой?
Айсберг. Она просто переживает обо мне, чтобы я выспался.
Белокурая. Это называется: жена – мама, муж – сынок. Он ведь сам не знает, что ему надо выспаться…
Айсберг. Все время пытаешься меня обидеть.
Белокурая. Ты перечисляешь стандартные проблемы советской семьи. Кстати, гиперопекающая жена – это большой шанс, что мужик не сделает карьеры. Знаю по собственной семье.
Айсберг. А вот я тут не вижу проблем за их отсутствием.
Белокурая. У тебя глаз уже замылен.
Айсберг. У меня отличная семья. Мне просто не хватает романтики в жизни.
Белокурая. Дай бог! Извини, мне надо убегать…
«Не хватает романтики козлу!» – фыркнула про себя Елена.
Никиты на экране не было, это огорчало.
Посмотрела куски написанного текста: «…„Новые русские“ слишком молодой класс для того, чтобы иметь собственный кодекс чести, отличающийся от всего остального общества и своими плюсами, и своими минусами. „Новый русский“ в первом поколении отличается от богатого европейца так же, как интеллигент в первом поколении отличается от потомственного интеллигента. „Новые русские“ пришли в свою среду из разных слоев, принеся с собой все представления о жизни этих слоев, и подозревать их в отличие от всех остальных в чем-то, кроме дохода, и рано…»
Начала собираться домой. Подумала, зачем спешит в пустой дом? Поняла, что для того, чтобы увидеть Никиту на экране домашнего компьютера.
Смешно, но к разводу не оказалось ни одного реального кавалера. В последнее время она было вышла на охоту за одним молодым музыкантом. Но он каждый день по телефону рассказывал встрепанным голосом, что у него на даче упала в колодец кошка, сломала руку бабушка, а тетю сбил похоронный автобус. Он был человек «профессиональное несчастье» и, видимо, потому так проникновенно играл на фортепьяно. Но даже для опекающей Елены его чернухи оказалось много.
Второй был успешным менеджером, с профилем победителя, которого хотелось отчеканить на металлических монетах. Внешне напоминал Толика и вполне подходил по всем статьям. Его любимой присказкой было: «Женщина как мороженое, сначала холодная, потом тает, потом липнет…» Все уже подошло к согласию заехать к нему на кофе, но Елена имела глупость вывести его на светскую вечеринку. Он увидел раскрученный бомонд и сник. С ним что-то случилось. И он повторил все стадии поведения мороженого: сначала окаменел, потом потек, а затем начал липнуть ко всем со своими визитками и лизать небрежно подставленные места. Елену чуть не стошнило, а он уже не мог остановиться, как ребенок, попавший на конфетную фабрику.
Так что, когда в финале он сказал: «Ну вот, а теперь ко мне, пить кофе?» – Елена выгнула бровь дугой и усмехнулась: «Я? К вам? Я не могла обещать ничего подобного!»
Получалось, что при Караванове она и не могла закрутить нормальный роман. Видимо, боялась, что это немедленно обрушит брак. Посему выбирала мужиков, неспособных занять серьезное место в душе. Так что жизнь начиналась с чистого листа.
Это Караванова всегда перетаскивали из постели в постель, почему теперь он сам не понимал, куда несут его ноги. А Елена принципиально уходила в никуда, понимая каждый раз, что, расставшись с очередным мужем, будет так стремительно меняться внутренне, что герои из прошлого отрезка жизни не будут за ней поспевать.
Дома не было никого. Лида умчалась к своему Вадику, чтобы вместе с ним пережить новости. Елена сделала маску на лицо, поболтала по телефону с подружками; почему-то совершенно холодно прикинула, как переставит мебель после отъезда Караванова, и включила компьютер.
Никита уже был на экране.
Никита. Как день прошел?
Белокурая. Сначала плохо, потом хорошо.
Никита. А я сегодня делал всему коллективу разнос. Прежде всего не люблю соотечественников… за то, что один сеет и строит, пятеро в это время курят, а десять руководят и ждут урожай, чтобы под любым предлогом отобрать…
Белокурая. Признак вненациональный… И зависит от качества выбранной ими власти.
Никита. Меня когда закидывает в ее эшелоны, потом долго душу отмыть не могу…
Белокурая. Там совершенно разные люди. Как и везде.
Никита. Ой, давай не будем… я же не из детского сада…
Белокурая. Извини. Забыла, что с мужиками полезней прикидываться не выше учительницы литературы…
Никита. Тебе с твоей высоты лучше видно, кем прикидываться…
Белокурая. Хватит глупости говорить.
Никита. Я, между прочим, в партию вступал в Афгане, по искренней вере… А учительница ты или министр, мне по барабану. Для меня даже королева – прежде всего женщина… и мне важно, что у нее внутри… а снаружи интересует, пожалуй, только фигура и парфюм…
«Совсем ребенок!» – улыбнулась Елена.
Белокурая. Так и для меня шеф, даже самой крутой авиационной компании, только мужчина. И по тому же списку проходит: фигура, парфюм. Даже хрен с его мозгами, если будет молчать.
Никита. Фигура в списке первая? Хочешь эротическую фотку пришлю?
Белокурая. Свою?
Никита. Естественно.
Белокурая. Давай. Будет о чем подумать, засыпая в одиночестве.
«Удивительно все-таки устроены мозги у мужиков! – подумала Елена. – А вдруг я его сотрудница или работаю на конкурента! Нет, ну ей-богу, дети! Наверное, пошутил!»
Никита. Лови…
Елена открыла фото. На простыне спиной к зрителю лежало роскошное мужское тело, отполированное массажем и загаром.
Никита. Ну как?
Белокурая. Круто! Меня уже, правда, трудно удивить. Мой первый собеседник по «аське» начал с сантиметров органа, который у него самый важный.
Никита. Кстати, ты в курсе, что у тебя вирусы на компе?
Белокурая. Нет. А у меня не может из-за этого все пропасть на жестком диске?
Никита. Конечно! Ставь чай, я сейчас приеду, окажу скорую антивирусную помощь…
Елена вздрогнула и поняла, что рано. Решила соврать.
Белокурая. И как это пояснить хоть и бывшему, но еще спящему в моей постели мужу?
Никита. Да я шучу, а ты уже испугалась…
Белокурая. А ты но ночам так легко сматываешься из дому?
Никита. Вижу, фотка произвела на тебя нужное впечатление.
Белокурая. Еще бы. Не хочешь ее продать на обложку гейского журнала?
Никита. Почему гейского?
Белокурая. Потому что женщины обычно начинают изучать мужчину спереди.
Никита. Ладно тебе. Я давно так уже не выгляжу… когда-то был идеальной машиной для войны, а сейчас малость заплыл жиром, некогда ходить в спортзал…
Белокурая. Договариваемся на завтра, чтобы иллюзии рухнули?
Никита. Вот тебе все телефоны. Позвони, как захочется. Я тебя быстро разочарую… много времени это не займет.
Белокурая. Кто ж тебя так закомплексовал?
Никита. Жизнь. Еще на всякий случай запиши домашний.
Белокурая. Зачем домашний?
Никита. А что… у меня деловая встреча с тобой… или ты утверждаешь обратное?
Белокурая. На всякий случай пиши мои телефоны…
…Часов в девять ее разбудил телефонный звонок, и мягкий мужской голос сказал:
– С добрым утром!
– С добрым! – сказала она сонно. – Я вас слушаю.
– Это Никита. Извини, что разбудил… – смущенно сказал голос.
– Привет! – нежно откликнулась Елена. – Что за бармалейская привычка звонить в такое время?
– Я уже час в офисе сижу. Хотел тебя услышать. Спи дальше, потом созвонимся… – и он положил трубку.
Это напоминало какую-то юношескую игру. После звонка не хотелось спать, а хотелось петь…
«Надо попросить его, чтобы будил меня каждое утро!» – подумала Елена.
Долго возилась с нарядом. Трижды переодевалась. Надела строгий костюм, как для очень деловой встречи. Стрелой помчалась на работу, включила компьютер.
Никита был в онлайне.
Никита. У тебя совершенно обволакивающий голос… Ты меня этим врасплох застала…
Белокурая. А ты рассчитывал, что голос у меня как у Бабы-яги?
Никита. И сразу давай договоримся… я не терплю лжи и лицемерия…
Белокурая. Что означает эта фраза? Что весь остальной мир от них тащится?
Никита. И если «игра кошки с мышкой» – это твое хобби… поверь, я не совсем стандартный вариант… психика поцарапана ранениями и контузиями.
Белокурая. В кошки-мышки играют бездельницы.
Никита. Я по жизни очень открыт… и ударить в самое нутро не составит большой проблемы…
Белокурая. Куда-то тебя не туда понесло…
Никита. Все это я говорю лишь потому, что ты мне за эти дни стала не безразличной…
«Какой странный парень! – усмехнулась она. – Неужели люди вот так научились влюбляться прямо с компьютерного монитора? Нет предела техническому совершенствованию…»
На работе стоял ор, газета наехала на нефтяную компанию, а потом проиграла суд. Искали конкретного виноватого. Виноватого не было. Хотели лишить премии завотделом, по которому прошла статья, но он пригрозил уволиться. Так что все ходили дежурно надутые и ждали ухода главного, чтобы снять напряжение в редакционном баре.
Елена дописывала вчерашнюю статью про ценности «новых русских». Решила звонить Никите после того, как сдаст ее, а то совсем уже с этим разводом распустилась… Дописала, позвонила, назначила встречу в «Донне Кларе». Она не любила модную «Донну Клару», но там были два столика совсем у окон, за которыми можно было сесть рядышком, а не напротив друг друга.
Посудачила с Олечкой, как лучше накраситься под этот костюм. На всякий случай воспользовалась ее косметикой и даже выпросила редакционную машину до «Донны Клары».
Никита оказался высоким блондинистым плейбоем с совершенно детскими голубыми глазами. Он стоял у входа с розой в руках и смущенной улыбкой.
«Хорош, – подумала Елена. – Но действительно, видимо, фотку делал давно…»
Тело с фотки должно было двигаться с такой мышечно-звериной пластикой, от которой женщины обычно цепенеют. А Никита шел, поворачивался и целовал руку, словно героя фотографии сильно смягчили.
Елена была еще неопытна в компьютерном флирте, ей и в голову не пришло, что это могла быть вовсе не его фотка. Она еще не подозревала о том, чего только не прибавляют и не убавляют себе мужчины в виртуальном кокетстве. Тем более что Никита был ровно ее «поэтический размер», и, встретившись, они мгновенно засияли навстречу друг другу.
О чем говорили? Да о какой-то ерунде. О том, что будут заказывать, чем интересуются его сын и дочь, что на работе, кто какие книги любил в юности… Сидели спиной к окну и так близко друг к другу, что почти не соображали, о чем идет речь, и практически не чувствовали вкуса еды. Было непонятно, как выйти из этого состояния, хотя и совершенно очевидно, куда из него можно выйти…
Вышли, сели в его джип.
– Отвожу тебя домой? – спросил он очень напряженно, совершенно не понимая, как надо себя вести.
– Да… Но по набережной… – улыбнулась она.
Это совершенно ничего не означало, но оба поняли, что по дороге будет парк. Что они заедут туда, и дальше им будет плевать… и на то, что вокруг белый день; и на то, что они в машине; и на то, что им не по двадцать лет… Их вторые половины так долго экономили на них нежность, что Елена и Никита почувствовали себя участниками детского заговора. Школьниками, вместе ворующими конфеты, пока взрослых нет дома. И дело было не только в сексе, а в безудержной легкости и абсолютной слышимости друг друга… И как всегда, когда роман должен случиться, и небесный диспетчер начинает его опекать – подбрасывать пустые квартиры, внештатные ситуации, общих знакомых и прочие мизансценные подарки, – гуляющую публику словно ветром смыло из парка. И они остались вдвоем среди осеннего великолепия.
И в этой торопливости не было ничего странного. Зачем только она напялила костюм с длинной узкой юбкой? Да еще и повязка на колене…
Потом Елена провела пальцем по воротничку его наглаженной рубашки:
– Твоя жена домохозяйка?
– Да.
– Она тебя любит?
– Наверное. Но она меня не слышит…
Расстаться было совершенно невозможно, и они целовались, пока машина стояла в пробках, как безумные. Но ему надо было домой, а ей надо было переварить встречу. Впрочем, оказавшись дома, даже понимая, что Никита еще не доехал, Елена сразу же уставилась в монитор компьютера. Айсберг торчал там как верный часовой.
